Текст книги "Черноногие"

Так они разговаривали между собой, потом разговор их стал плохо понятен, видимо, от того, что они то и дело прикладывались к бутылке. Наконец у Джона совсем перестал ворочаться язык, и голова его склонилась на стол. Крис попробовал было заигрывать с негритянкой, посмеивающейся в уголке так, что дрожала вся ее объемистая туша. Но от водки и его конечности отяжелели; как прикованный сидел он на стуле до тех пор, пока сон совсем не одолел его.

Прежде чем они погрузились в бессознательное оцепенение, Агарь, приготовив шкуры бизона и одеяла у входа, отвела их и уложила обоих на эту импровизированную постель. Джон был мертвецки пьян, но Кэрьер, несмотря на одурь, все время твердил негритянке с самым угрожающим видом, чтобы она глаз не спускала с пленника.

Глава VI
Ужасное затруднение

Дух человеческий редко поддается неприятным обстоятельствам без борьбы. Обыкновенно он сопротивляется насилию, в каком бы виде оно ни представлялось, и, лишенный того, что принадлежит ему по праву, вызывает на помощь все силы, чтобы возвратить себе права.

Такой мужественный человек, как Кенет Айверсон, не мог безропотно покориться насилию. И в голове его проносились различные способы освобождения, с учетом состояния своих спутников. Частота, с которой они прикладывались к бутылке, вселяла в него надежды, хотя он и опасался, что этим здоровякам, пожалуй, нипочем вылакать такое количество виски. На счастье, руки его были развязаны и неподалеку висел старый шотландский палаш. Только бы добраться до него, там уже Кенет сумеет им распорядиться. Хлопоты негритянки о том, как бы уложить пьяных поперек единственного выхода из подземелья, не очень устраивали его, но, умея выжидать и в минуты несчастья, он молчал.

Уложив приятелей, Агарь подтолкнула свой чурбан ближе к Айверсону и села, положив локти на колени и подбородок на ладони. Сейчас она удивительно была похожа на громадную жабу, приютившуюся на камне.

Кенет внимательно наблюдал за ней и только тут вспомнил, что в его охотничьем плаще находится фляжка с виски. С показной беззаботностью спящего он перевернулся на другой бок, ловко вытащил фляжку из кармана и как будто случайно подкатил ее прямо к ногам негритянки. Едва завидев знакомую вещь, она с жадностью подхватила ее, поднесла к свету и, вынув пробку, понюхала с явным, хотя опасливым наслаждением. Расширились и задрожали ее ноздри, на черном лице загорелось выражение восторга. Увидев, пощупать и отведать – такова сущность натуры мужчины, да и женщины тоже. Агарь следовала по проторенной дорожке. Она поцеловала черное горлышко бутылки, нежно прижимая его к своим губам со сладострастием любовницы, и принялась медленно глотать лакомое зелье.

Можно представить, как радовался Кенет успеху своей уловки. Предавшись излюбленному удовольствию, Агарь нашла его таким упоительным, что у нее недоставало сил вовремя остановиться. И закончила она только тогда, когда вытянула всю влагу до дна. Видно было, что она утопала в блаженстве, улыбалась, посмеивалась, сама себе говорила приятные речи, словом, выкидывала разнообразные штуки одна другой забавнее. Наконец, ее огромная курчавая голова плавно закачалась над богатырскими плечами, телеса поддались бессознательному движению, и она тяжело свалилась со своего места. Агарь опьянела до бесчувствия.

Кенет, приподнявшись, оглядел своих стражей; все звучно храпели. Одна лампа погасла, другая коптила и бросала мерцающий свет. Наш герой потихоньку встал, отыскал свой карабин и пистолеты, брошенные на столе. Вооружившись как следует, он как можно осторожнее подкрался к спавшим спутникам, вначале намереваясь прикончить обоих. Но Кенет был великодушен по характеру, так что рука его не поднималась на беззащитного врага.

– Ведь это преступление! – прошептал он.

Не теряя ни минуты, он схватил в руку лампу, перескочил через тела спавших и вышел незамеченным из пещеры. Скоро он был на берегу. Лодка все еще была причалена к скале. Он вскочил в нее, чтобы скорее достигнуть открытой поверхности, но вдруг заметил, что весла убраны. Вероятно, Джон спрятал их куда-нибудь. Наш искатель приключений стал искать какой-нибудь обломок дерева, каким можно было бы заменить весло. Но поиски его оказались напрасными. Ему оставалось только карабкаться на скалы. Трудное было это предприятие, однако он решился и на эту попытку. Перекинув на спину карабин, Кенет уперся ногами в расщелины скалы, почти отвесной в этом месте, и после невероятных усилий, с помощью рук и колен, он достиг наконец маленькой площадки среди утесов. Он уже радовался своей удаче, как вдруг огромный осколок скалы оторвался от основания и со страшным шумом рухнул в озеро.

Кенет понял, что гибель неизбежна, если он останется в том же положении. С удвоенной отвагой он принялся взбираться выше, но тут заметил Джона и Криса, которые, выйдя из пещеры, по колени вошли в воду и внимательно осматривали темную гору. Кенет остановился, спрятавшись за выступ скалы. Он был на расстоянии шестидесяти футов от своих врагов. Кэрьер первый заметил его, хотя глаза его были еще затуманены недавними возлияниями.

– Вот он! Видишь? – спросил он у Джона. – Вишь как прирос к скале, словно гусеница к древесной коре. Не беда! Вот я сейчас покажу ему, как у нас в Техасе спускают белок с высоты.

Эти слова явственно долетели до слуха Кенета. Но Джон, не успевший протрезветь, выразил сомнение, которое несколько успокоило молодого человека.

– Полно тебе! – увещевал канадец. – Это просто какой-то пень, у тебя в глазах рябит.

– А вот сейчас увидим, – возразил Кэрьер, – спускайся вниз, молодец, или я угощу тебя по-своему.

Кенет не пошевелился. Он действительно походил на пень или на черную расселину скалы; но глаза Криса было трудно обмануть. Он прицелился в Айверсона. К счастью, небо было сумрачно, и руки Кэрьера дрожали. Хотя предметы были в тумане, однако Кенет уловил это движение. Можно себе представить, какие ощущения переполняли его! Раздался выстрел, пуля ударила в скалу, осыпав Айверсона осколками, но не задев. Кэрьер, ожидавший увидеть его немедленное падение, повернулся к товарищу, выражая проклятием свое разочарование.

– Провались он сквозь землю! Я промахнулся. Дай-ка, Джон, свой карабин.

– Ну уж этому не бывать, – ответил тот, – ты слишком пьян, чтобы стрелять. Если там есть кто-нибудь, так я и сам сумею убедиться в этом.

– Ты-то? Да ты и скалы не видишь, не то что человека, – сказал Кэрьер с презрением и удалился к отверстию пещеры, где начал снова заряжать ружье.

«Глупо будет оставаться здесь и ждать, пока тебя убьют, как медведя на дереве», – подумал Кенет и снова принялся карабкаться вверх. Но в эту минуту пуля, вылетевшая из карабина Джона, задела его щеку. Такое предостережение нельзя было оставить без внимания. С удвоенной энергией он стал взбираться на вершину.

– Вишь как заторопился, окаянный! – закричал Джон. – Поспешай же, Кэрьер!

В это время Кэрьер зарядил свой карабин и, подбегая к товарищу, закричал:

– Так что же это такое? Пень, да? Сам ты глупый пень! – Потом, обратившись к Кенету, закричал: – Будьте рассудительны и спуститесь к нам. Ведь после падения с такой высоты вас не узнают даже самые близкие друзья и ни один искуснейший судебный пристав будет не в силах установить вашу личность.

Вместо ответа Кенет столкнул обломок скалы, и, испугавшись, что он заденет их, оба негодяя скрылись в подземелье. Но как только обломок упал вниз, Кэрьер показался снова.

– Слушайте, я застрелю вас! – заорал он.

За это время Кенет успел добраться до углубления в скале, перед которым возвышался огромный камень, сорвавшийся, вероятно, с ближайшей вершины. Он спрятался за ним, пригибаясь к земле, насколько это было возможно.

– Мерзавец! – проворчал он. – Если мне суждено умереть от твоего выстрела, ты не будешь по крайней мере радоваться моей смерти.

Кэрьер искал место, откуда было бы удобнее стрелять. Потом, сомневаясь в твердости руки, он оперся на скалу и ожидал, когда луч света покажет ему часть тела Кенета, оставшуюся незащищенной.

Сердце Айверсона учащенно билось, и, конечно, положение его было самое что ни на есть критическое. Он старался припомнить многочисленные случаи, попадая в которые он презирал смерть, и укрепить себя воспоминаниями о прошлых опасностях. Но ничто, даже его последняя дуэль, не казалось ему таким тяжким, как теперешняя тягостная неизвестность.

Вдруг зоркие глаза Кэрьера что-то уловили во тьме: он переменил положение, голова его склонилась к стволу карабина. Прошла минута гнетущей для Кенета тишины – и раздался выстрел.

– Ну, на этот раз я попал в него! – крикнул Кэрьер.

– Нет еще! – возразил Кенет, приподнимаясь. – Ты снова промахнулся, гнусный убийца!

Тут он снял со спины карабин, но ему было так трудно сохранять равновесие, что ружье не могло послужить ему с толком. Глаза его с беспокойством искали внизу и вверху более безопасного места. Но, о горе! Не представлялось никакой возможности ни подняться вверх, ни вернуться назад. Он готов был предаться отчаянию. Но само отчаяние показало выход.

«Попробую-ка, – подумал он, – сдвинуть с места эту каменную глыбу. Если повезет, она рухнет в озеро и оставит мне достаточное углубление, чтобы спрятаться от выстрелов». И он уперся плечом в глыбу, она шелохнулась, зашаталась и с грохотом скатилась в воду. Обрадованный счастливым исходом и надеждой, Кенет вжался в углубление, в котором на протяжении многих веков покоился сверженный им камень. Укрывшись в углублении, как лисица в своей норе, Кенет мог на минуту вздохнуть свободнее, в уверенности, что тут его не достанут карабины врагов. Потом, рассудив, что всякая попытка спуститься вниз для него невозможна, пока живы Крис и Джон, он решился наконец воспользоваться своим карабином. Он уже прицелился, но отблеск ствола предупредил Кэрьера, который вместе с товарищем поспешил укрыться в пещере.

Напрасно Айверсон подстерегал их до утренней зари: больше они не показывались.

Взошло солнце, и наш герой стал осматривать свою позицию: более скверного положения нельзя было себе представить. Никаких путей к спасению ни сверху, ни снизу. Отступление отрезано со всех сторон. Ему оставалось или умереть от голода, или броситься в озеро. Мысль о самоубийстве на один миг мелькнула в его голове, но он поторопился отбросить ее, чтобы не поддаться искушению. Привязав платок к шомполу своего карабина, он воткнул шомпол в щель над своей гранитной гробницей в надежде привлечь внимание каких-нибудь трапперов.

Медленно тянулся день; голод и жажда мучили несчастного молодого человека. Решившись сделать все от него зависящее, чтобы выбраться из этой ловушки, он несколько раз заряжал свой карабин и стрелял в воздух через равные промежутки времени. Около пяти часов вечера, утомленный физическими и нравственными страданиями, Кенет прилег на камень, еще раз спрашивая себя, не лучше ли разом покончить со всем этим, чем умереть после медленной и жестокой пытки. Он окунулся в бездну мрачных размышлений, когда до слуха его донесся собачий лай. В первую минуту Кенет испугался, опасаясь галлюцинаций. Он сел и внимательно прислушался. Лай не прекращался. Задыхаясь и дрожа от волнения, молодой человек выстрелил из карабина и из обоих пистолетов. Лай собаки доносился с горной вершины все громче и громче. Человеческий голос, окликавший собаку, отвечал на этот лай.

– Помогите! Помогите! – закричал Кенет.

Ответа не было.

– Помогите! Помогите! – взывал он, надрываясь.

А собака все не переставала лаять. Сидя на задних лапах на самом краю утеса, она, казалось, не внимала призыву своего хозяина.

– О, верный друг человека, не покидай меня! – крикнул ей Кенет, подвигаясь на самый край выступа, чтобы увидеть четвероногого друга.

Наклонившись всем телом налево, он увидел наконец поджарого волкодава с длинной рыжей шерстью, и – какая радость! – в этой собаке он узнал верного спутника и друга Ника Уинфлза! Его сердце так сильно забилось, что он вынужден был схватиться за выступ утеса, чтобы не упасть. Тяжело было ему думать, что Ник Уинфлз так близко и ничего не ведает о его жестоком положении. Он не смел ни предаваться своим чувствам, ни смотреть на собаку. Через несколько минут, несколько оправившись от своих ощущений, он вернулся в углубление и с лихорадочной торопливостью возобновил выстрелы.

– Вот ты где! Кого ты подстерегаешь? – проговорил слишком знакомый голос.

Собака жалобно завыла, словно сообщая хозяину, что присутствие его необходимо.

Кенет истощил все свои боевые запасы.

– Да что же тут такое? Ну-ка, подъедем, дружище, да посмотрим, что там случилось.

Надежда сверкнула в душе Кенета. И с какой невыразимой радостью он услышал топот лошади своего друга!

– Но что же тут случилось? Напасть, ты уж не взбесилась ли? – спрашивал Ник, обращаясь к собаке.

В ответ на эти замечания Напасть скребла лапами, вытягивала голову над утесом, не переставая лаять.

– Напасть! Напасть! Я всегда считал тебя разумным и толковым животным, но сейчас, хоть клади голову на плаху, ты, кажется, лишилась здравого смысла! Ради самого неба отвечай, что ты там видишь?

Кенет едва слышным голосом окликнул Ника. Напасть замахала хвостом и торжествующе запрыгала около своего хозяина.

– Как будто человеческий голос мне послышался? Что бы это значило? Гм! Тут кто-то попал в небольшую переделку.

Едва слышный голос раздавался снизу.

– Плутишка Напасть тут больше понимает, чем я, – сказал Ник, – гром и молния! Тут что-то неладно.

С этими словами Уинфлз слез с лошади, лег, вытянувшись на скале, и зорко всмотрелся в скат утеса.

– Эй! Кто там? Что случилось?

– Это я, Айверсон, – отвечал молодой человек, собираясь с последними силами, чтобы говорить громче.

– Бобры и выдры! – воскликнул Ник. – Но как вас угораздило попасть в такое неудобное место?

– Все расскажу, дружище, только вытащите скорее.

– Вытащите! Вытащите! Да ведь это легко сказать, но мудрено сделать. Ну да, ей-богу, так, а я ваш покорнейший слуга. Кто может выпутаться из такой трудной задачи? Скала такая крутая, что и думать не моги преодолеть ее, – отвечал Ник с жаром.

– Ваша ловкость и знание…

– Мое знание? Мило, нечего сказать! Моему знанию остается только произнести над вами благословение и убраться прочь. Если вам есть, что завещать вашим друзьям, охотно берусь исполнить. Однако не попробовать ли и мне спуститься, чтобы посмотреть, на что похожа эта штука снизу – только бы была возможность взяться за дело.

– Ах! Я чувствую себя так хорошо, как будто совсем уже выбрался отсюда! – возразил Кенет радостно.

– В таком случае вы смотрите с большей уверенностью, чем я, на такое безнадежное дело. Пускай меня повесят, если я видел когда-нибудь человека в более гнусных и затруднительных обстоятельствах. Ну-ка, Напасть, проведи меня к озеру так, чтобы не свернуть себе шею.

– Одну минуту, – сказал Кенет, – примите во внимание, что Крис Кэрьер и Джон Бранд могут оказаться там.

– Ого! Так они и здесь руку приложили? Хорошо, голубчики, мы еще посчитаемся.

С этими словами он удалился. Звук его шагов, сначала явственный, стал затихать в отдалении. Но время от времени Кенет все еще слышал его голос, когда Уинфлз обращался с дружескими словами к своей собаке.

Глава VII
Авраам Гэмет

Через три четверти часа, показавшиеся Кенету тремя веками, Ник появился у подошвы утеса. Он осмотрел местность и принялся за дело. Подъем был преисполнен препятствий и опасностей. Но, цепляясь за неровности камней и то выбирая их вместо ступенек, то выбивая своим топором местечко для ноги, он так усердно трудился, что менее чем через два часа времени добрался до Кенета и помог ему спуститься с высокого насеста. Спустившись, молодой человек стал искать взглядом лодку – она исчезла. Вероятно, Джон и Крис уплыли на ней ночью.

Между друзьями возник небольшой спор насчет того, заглянуть ли им в пещеру или нет. Но эта мысль была так противна правилам здравого смысла, что в ту же минуту была оставлена.

– Идите за мной, – сказал Ник, – и я покажу вам лучшую дорогу, чтобы выйти на свет божий. Напасть провела меня не хуже любого проводника, правда, по адской дороге, которую мне самому нипочем бы не найти. Гм! Путь сообщения не из самых удобных. Однако, молодой друг, советую вам пропустить глоток, а то вы похожи на привидение. Правду сказать, прескверная местность была вами выбрана для походного лагеря.

Кенет проглотил немного вина из фляжки, поданной ему Ником.

– Но клянусь честью, – продолжал Ник, – мой дед во время своего последнего кругосветного путешествия попал в еще худшее положение. Видите ли, он всегда путешествовал не иначе, как в карете, запряженной только одной лошадью, и карета была у него всегда хрустальная, потому что он хотел видеть все, что только можно было видеть. Как-то захотелось ему взобраться на гору Везувий только для того, чтобы разогнать немного скуку и размять свою лошадь, которая давненько застоялась в конюшне.

– Вот новый способ восхождения на Везувий! – заметил Кенет, улыбаясь.

– Какое простодушное невежество! Помилуйте, этот способ был весьма употребителен во времена моего деда. Итак, я говорил вам, что он отправился покататься по Везувию. Так как было воскресенье, то огнедышащее заведение было в полном затишье. Но когда дядя обогнул кратер…

– Дед, – поправил его Кенет.

– Я так и сказал: дед. Когда дед обогнул кратер, одно колесо переехало за край, и паф! Дядя вывалился в дыру, однако, к счастью для человечества, он оставил свои записки, коллекции и редкости в карете, которая снова обрела равновесие, как только дед вывалился. И вот мой дядя, вывалившись, очутился более чем на ста футах глубины, если его расчеты были верны.

– Предполагаю, что он довольно сильно расшибся, – сказал Кенет.

– Он-то? Ничего подобного! Даже ничуть не ушибся, – отвечал Ник с невозмутимым хладнокровием, – он упал на мягкую подстилку из теплой золы и впоследствии уверял меня, что никогда еще не испытывал более приятного ощущения, хотя вокруг него и поднималось нечто вроде облака пыли, что и воспрепятствовало деду написать подробный отчет о внутренности Везувия. Согласитесь, это было бы довольно скучно. Дед пытался было осмотреть, что там за дно такое, но не тут-то было! Такая пустота, ну, такая пустота, что хоть два дня смотри, а все же не увидишь дна! Дед мой того мнения, что там обитали морские разбойники. Впрочем, он никак не мог объяснить своим любопытным друзьям, как это пираты могли туда входить и какой у них был выход оттуда.

– Как же он сам оттуда вышел?

– А с первым случившимся после того извержением, – ответил Ник невозмутимо, – оно вдруг вынесло его из ямы на свет божий, и, по странному стечению обстоятельств, он упал прямо на подушки своей кареты.

Во время этого блестящего рассказа Ник прокладывал себе дорогу по берегу озера, часто вынужденный стоять по пояс в воде, иногда повисать на вершинах скал, крепко ухватившись за них руками и ногами, чтобы как-нибудь удержаться и помочь Кенету добраться до него. Напасть выполняла свои обязанности, как самый искусный проводник. Благодаря чутью собаки, люди целыми и невредимыми достигли, хотя и не без труда, площадки, на которой Ник оставил свою лошадь.

– Я уже дважды обязан вам жизнью! – воскликнул Кенет, бросаясь в изнеможении на землю.

– Ерунда, как есть ерунда! Я обычно не обращаю ни малейшего внимания на такие пустячные затруднительные обстоятельства. Забудьте об этом. В семье Уинфлзов и не такое видали. Вот и мать моя бывала постоянно в затруднительных обстоятельствах. Ведь у нее был двадцать один ребенок, из которых все переболели корью, еще когда не умели ходить. Все мои тетки и сестры перебывали в затруднительных обстоятельствах, то в таких, то в сяких – особенно же в таких.

Ник ласково посмотрел на Огневика и Напасть. Видно было, что никакие «затруднительные обстоятельства» не могли потрясти славную натуру этого человека или причинить ему хотя бы на пять минут искреннее огорчение.

– Это благородное животное заслуживает лучшего прозвища, чем то, которое вы ему дали, – сказал Кенет, протягивая руку к собаке с намерением погладить ее косматую голову.

Напасть зарычала и отступила с видом оскорбленного достоинства. Величаво отступая за своего хозяина, она посмотрела на Кенета с выражением, которое, без ущерба собачьему языку, можно было бы перевести так: «Я выведу вас из затруднения, если вы сами не сумеете этого сделать, но не будьте так самонадеянны, чтобы рассчитывать на мою дружбу».

– Прошу вас, извините ее, – заступился Ник, – ведь она у меня нелюдимая. В детстве она была ожесточена большими собаками, у которых была дурная привычка воевать с более слабыми созданиями.

– Отличная собака, хотя и не без странностей. Если бы была возможность, я очень хотел бы ее иметь, – сказал Кенет.

Напасть подняла морду к Нику, как будто желая разгадать, что он думает о таком предложении.

– Вы можете хотеть ее сколько угодно, – отвечал Уинфлз, – но она-то никогда не пожелает подчиниться вам. Никто, кроме меня, не придется ей по нраву. Ей нравятся мои привычки, не правда ли, Напасть?

В ответ на это Напасть издала ворчание, таким способом одобрив слова Ника, который продолжал:

– Она знает две-три замечательные штуки. Когда-нибудь в другой раз, в свободное время, она покажет вам свои фокусы. Ведь она все понимает, что говорят, точно так же, как и мы с вами. Скажите ей, что вы ее должник, вот и все, чего она требует за свои услуги, ну да еще не откажется и от хорошего куска мяса.

В эту минуту Напасть вскочила на ноги и навострила уши.

– Она учуяла кого-то, уж это точно! – сказал Ник.

Настала ночь, но не совсем темная, так что можно было различать предметы на порядочном расстоянии. Кенет посмотрел по направлению взгляда собаки и увидел в двухстах шагах всадника, продвигавшегося по вершине горы.

– Он не индеец, – сказал Уинфлз, – это видно по его внешности и лошади. Кто бы это мог быть?

Всадник приблизился шагов на сто к нашим приятелям, прежде чем заметил их присутствие. Тут он умерил шаг своей лошади, внимательно оглядел Ника и Кенета и двинулся прямо на них.

– Как живется-можется, незнакомец? – спросил Ник.

– Как нельзя лучше, – ответил всадник, – надеюсь, что и вам, друзья, не худо?

– Квакер![6]6
  Квакеры (от англ. quaker, букв. трясун) – одна из разновидностей протестантизма, возникшая в XVII веке в Англии; широко распространена в США и Канаде. Квакеры отвергают церковную организацию, церковные таинства и обряды, роскошь, присягу, военную службу; признавая главные положения протестантизма, они верят в озарение внутренним светом, считая всех людей братьями; проповедуют пацифизм. Ко всем без исключения квакеры обращаются на «ты».


[Закрыть] Ей-богу, так, клянусь! – воскликнул Ник.

– Не клянись, – холодно сказал незнакомец.

– Бог да простит ваше неведение! Я никогда не клянусь. Это против моих правил. Ну да, гром и молния! Право слово, так. Но у меня был двоюродный брат, который, бывало, так клялся, что страшно было слушать. Ну да, ей-богу, так! Но это ничего не значит, а вот если у вас нет другого дела, то сойдите с лошади и присоединитесь к нам. Надо поесть да и устроиться на ночлег.

– От такого дружелюбного предложения трудно отказаться, и я принимаю твое гостеприимство, – сказал квакер, сходя с лошади.

– Что касается гостеприимства, так извините, если оно будет под открытым небом, – сказал Ник, – свод небесный будет служить нам кровом.

– Он довольно высок и весьма красив, – отвечал незнакомец, – но найдется ли здесь корм для моего коня?

– А вот сами взгляните туда: Огневик пользуется царским угощением.

Квакер взглянул на Уинфлза вопросительно.

– Огневик – это моя лошадь, – поспешил тот ответить.

– Друг-зверолов, если ты ничего против не имеешь, то я пущу свою лошадь к твоей.

– Что касается местности, она принадлежит вам настолько же, насколько и мне, оставьте же вашу лошадь пастись вместе с моей, но отбросьте это «ты», потому что, по правде сказать, мне не нравится твоя манера говорить.

– Так же, как твоя не нравится мне, – ответил незнакомец равнодушно.

– Вот мы и квиты. Но что это висит у вас на ремне?

– А это кусок дичи для поддержания сил внешней оболочки, – отвечал квакер с гнусавым произношением.

– Вот и прекрасно! Сейчас я разведу огонь, и мы устроим отличное пиршество из общей беседы, вашей дичи и нашей сушеной говядины и виски.

Незнакомец расседлал лошадь и отправил ее на пастбище по соседству с Огневиком. Усевшись около Кенета, он с видимым интересом присматривался к приготовлениям Ника, тогда как Напасть осматривала его подозрительным взглядом. Ник заметил враждебные взгляды, бросаемые собакой на нового знакомца, и поспешил успокоить его опасения.

– Не бойтесь этого зверя, – сказал он, – он не тронет вас, пока вы сидите смирно, но если вам вздумается пошевелиться, то не ручаюсь, что он хоть раз-другой не покажет вам силу своих зубов. Впрочем, моя Напасть – невиннейшее создание в мире.

– Как зовут тебя, друг? – спросил квакер.

– Ник Уинфлз, к вашим услугам, – отвечал охотник.

– Так я посоветую тебе, друг Ник, получше воспитывать свою собаку, – заметил квакер внушительно.

– А ты, друг квакер, лучше скажи мне, как тебя зовут.

– Мое имя, Ник, такое имя, которого я не стыжусь. Это имя носили многие поколения с большой честью и выгодой для себя. Авраам – вот имя, о котором можно говорить с почетом везде, где известна секта Друзей, хотя, надеюсь, – проговорил он немного в нос, – это не будет служить мне поводом для неблаговидной гордости.

– И великий же вышел бы для меня соблазн, если бы так случилось, – возразил Ник, удачно подражая квакеру.

– Не придавай своему голосу насмешливого выражения, потому что насмешки нечестивца падают на его главу, как туман, поднимающийся к небу, ниспадет на землю в виде дождя.

Авраам Гэмет положил руки на живот, полузакрыл глаза, вытянул лицо и медленно, что было силы, вздохнул:

– О-о-ох-ох-х-хо!

Кенет посмотрел на квакера с улыбкой, тогда как Ник, покосившись на него с шутовским выражением лица, вторил ему в том же тоне: «О-о-ох-о-о-о!»

– На мой взгляд, милостивый государь, у вас в желудке, должно быть, сделались судороги. Не облегчит ли ваше состояние глоток согревающего средства? – предложил траппер.

– Ник Уинфлз, ты говоришь как человек, стремящийся за суетой мира сего. Знай же, что виски – предмет одинаково противный как моему небу, так и моим убеждениям! – возразил Гэмет сурово.

– Но когда бедное тленное существо ослабевает, как вы, например, тогда не остается лучшего средства, – настаивал Ник, сунув бутылку в руку квакера.

– Если ты так настойчиво предлагаешь, то мне остается только омочить свои губы этим нечестивым напитком, но предупреждаю тебя, не во мне ты найдешь существо, предающееся обжорству и плотским излишествам, как то бывает с другими.

Авраам Гэмет важно откинул голову так, что нос его устремился к зениту, и приложил горлышко бутылки ко рту; он держал ее в таком положении с таким величественным и благоговейным постоянством, что Ник не на шутку перепугался за ошибочное направление, по которому потек его напиток. Он перестал поворачивать вертел с жареной дичью и, опустившись перед незнакомцем на колени, разинул рот, растопырил руки и смотрел на него до тех пор, пока тот, осушив флягу до дна, не передал пустой сосуд ему в руки, говоря:

– Это действительно горько, как воды Мары[7]7
  Мара – по-древнееврейски – горькая.


[Закрыть], и прожгло меня насквозь, как адский огонь. О-о-ох-ох-о-о!

Запах подгоревшего мяса предупредил Ника, что жаркое упало в огонь.

Уперев руки в бока и глубоко вздыхая, Ник с минуту жалобно смотрел на пылавшую говядину, пустую флягу, на Кенета и Напасть и потом на Авраама Гэмета. Наконец он нагнулся, вытащил дичь из огня и сказал плачущим голосом:

– Добрым же здоровьем вы пользуетесь, милостивый государь! Заметно, что вы не страдаете расстройствами желудка.

– Что касается здоровья, я вытерпел адские мучения и было время, когда Сатана молотил меня, как пшеницу. Провидению угодно было сломить мою натуру, дать мне испить чашу горечи немощей, напоить меня водами скорби. Телесные мои силы утрачены, и только силой духа, в соединении с неутомимыми трудами плоти, мне удается переносить усталость пути по земле Велиала[8]8
  Велиал – по-древнееврейски – ничтожный, негодный. Это слово священными писателями прилагается ко всем развратным, нечестивым и злым людям, но в особенности к Сатане, как главному носителю всякого зла на земле.


[Закрыть].

– О, какое же вы несчастное, истомленное существо!

– Поистине, исчез цвет моих сил. О-о-ох-о-о!

– Как это прискорбно! Вероятно, и аппетит у вас совсем пропал? – спросил Ник, подавая ему огромный кусок мяса на древесной коре вместо тарелки.

– Ты изрекаешь истину, друг Ник. Я лишен радостей аппетита и наслаждений стола. Но невежливо было бы не воздать должного внимания твоему радушному гостеприимству. Долг велит мне поддерживать внешнюю оболочку, хотя дух мой и возмущается грубой вещественностью яств и напитков.

С этими словами Гэмет жадно принялся за дичь, скоро исчезнувшую под его длинными и острыми зубами.

– Боюсь, что она не совсем по вашему вкусу приготовлена, – сказал Ник насмешливо.

– Про твое поварское искусство нельзя сказать, что оно слишком хорошо, но и похулить нельзя. Если хочешь, то можешь подать мне и другой кусок жаркого. Да вот что еще, друг, отрежь его на волосок потолще того, который я съел.

Ник послушно отрезал кусок весом по крайней мере в два фунта, чуть-чуть поджарил его и подал полусырым Аврааму, подмигнув при этом Кенету. Второй кусок последовал за первым с необычайной быстротой.

– Незнакомец! – воскликнул Ник, не в силах более сдерживать своего удивления. – Вы должны бы полечиться, ей-богу, право слово так! Наверно, вы страдаете от жажды или каких-нибудь других осложнений. Не развилась ли в вас семья солитеров?

– Верно ты сказал, я и сам не раз задавал себе этот вопрос при различных обстоятельствах жизни и в разные времена года, – отвечал Гэмет с самым невинным видом.

– Я сам никогда не имел такой семьи, но моя тетка очень страдала от солитеров. Бедняга! Но они совсем иначе донимали ее, чем вас. У нее был волчий аппетит, за это я могу поручиться. В течение последних трех лет своей жизни она совсем не выходила из-за стола. Она разорила родовое имение Уинфлзов, буквально поглотив все их состояние. По документам было подсчитано, что она в год съедала столько, сколько было достаточно для содержания большого каравана во время следования по пустыням Сахары или военного корабля во время кругосветного плавания.

– Друг Ник, ты преувеличиваешь, а ложь есть величайшая гнусность.

– Ложь такая вещь, которая никогда не была вскормлена в роде Уинфлзов, – отвечал Ник с непоколебимой уверенностью. – Не было в этом роде ни мужчины, ни женщины, ни ребенка, которые решились бы солгать даже ради спасения жизни. Дед мой умер на костре, потому что отказался солгать ради римского папы. Это случилось в те времена, когда инквизиция убивала верующих, уничтожала семьи и создавала целую бездну других проблем.

– Замечаю, что ты склоняешься под иго безверия. Если бы я мог остаться подольше в твоем обществе, то постарался бы исправить твое легкомыслие и предотвратить искажение чувства истины.

Достопочтенный Авраам Гэмет положил руки на живот и испустил свое громкое, привычное: