Текст книги "Поцелуй"

– Он прав, мама, – заметила Анджела.

– Они будут показывать фотографии...

– Я видела, на что он был похож, а фотографии могут быть и того хуже.

– Мама, это произошло уже сравнительно давно, и не следует все снова оживлять.

– Это было вчера, – произнесла Луиза.

– Это было в прошлом...

– Это всегда будет вчера, – возразила она.

Тедди эту часть разговора пропустила. Карелла знаками пояснил ей все. Она в подтверждение того, что поняла, кивнула.

– Так будет до тех пор, пока я не посмотрю этому ублюдку прямо в глаза, – сказала Луиза.

Карелла уже смотрел этому ублюдку прямо в глаза. Он приставил дуло своего служебного пистолета к глотке Сонни Коула и слышал, как детектив Рэнди Уэйд прошептал сзади:

– Сделай это.

Однако он не нажал на спусковой крючок, хотя там, в узком коридоре дома на пустыре, выстрела никто бы не услышал. Но он не сделал этого. И теперь, видя страдающие глаза матери, не был уверен, что поступил правильно.

– Я иду в суд, – произнесла она, решительно кивнув.

– Мама... – начала Анджела.

– В котором часу начнется суд? – спросила она.

– В девять часов в следующий понедельник, – ответил Карелла и тяжело вздохнул. – Здание уголовного суда, что расположено на окраине города на Хай-стрит.

Глава 3

Хотя Генри Лоуэлл заканчивал колледж в Дьюке, а юридическую степень получал в Гарварде, молва утверждала, что он учился в Оксфордском университете. В любом случае его послужной список впечатлял. За три года работы в бюро районного прокурора он доказал вину в двадцати шести случаях, и это несмотря на протесты, выдвинутые защитой. Но он никогда еще не участвовал в процессе, связанном с убийством.

Высокий, худощавый, с широким лбом и свисающими на глаза пепельными волосами – таков был Лоуэлл, стоявший с Кареллой внутри здания уголовного суда возле бронзовой массивной двери, ведущей в отделанный мрамором вестибюль. Был понедельник, седьмой день января, без десяти девять утра. Потребовалось почти две недели, чтобы собрать присяжных. Утром суд обязательно должен был начаться.

Карелла задавался вопросом, почему при первом разговоре Лоуэлл предпочел английское произношение, а не южное или любое другое и как повлияет это произношение на суд присяжных, состоящий из трех белых мужчин, четырех черных мужчин, двух испанцев, белой женщины, испанки и азиатки. В этом городе можно услышать любое экзотическое произношение, кроме английского, которое стало редкостью в наши дни.

– Я прямо хочу вам сказать, – начал Лоуэлл, – что надеюсь удержать судебный процесс в границах того, к чему он тяготеет по обстоятельствам дела.

Карелла не понимал, что имел в виду Лоуэлл.

– Мне не надо вам напоминать, – продолжал Лоуэлл, – о недавних инцидентах, когда итало-американцы вступали в драку и наносили телесные повреждения афро-американцам...

Карелле оба эти ярлыка были ненавистны.

– ...и наоборот, бывали случаи, когда афро-американцы нападали и наносили телесные повреждения итало-американцам. Дело в том, что в данном случае два афро-американца напали на итало-американца...

«Моего отца», – подумал Карелла.

– ...и фактически нанесли ему самое страшное из всех возможных повреждений.

«Фактически убили его», – уточнил про себя Карелла.

– Один из преступников еще жив и предстанет сегодня и в последующие дни перед судом. Я постараюсь сделать все от меня зависящее, чтобы выдвинуть обвинение, но я не хочу свести этот суд к национальной розни. Я был бы рад, если бы имя вашего отца было Смит или Джонс, но, к сожалению, у него другое имя.

«Было», – подумал Карелла.

– Я уверен, мне не надо напоминать, что в этой стране все еще имеется застарелое предубеждение против людей итальянского происхождения. Итальянцы на территории вашего участка не очень способствовали делу, когда они...

– Если вы ссылаетесь на...

– ...погнались за черным парнем, загнали его в церковь Святой Екатерины, а потом ворвались туда и учинили дебош.

– Они не являются моими итальянцами, – возразил Карелла.

Лоуэлл посмотрел на него.

– Вы бывали когда-нибудь в Англии? – спросил он.

– Нет, – ответил Карелла.

Он не находил никакой связи между последним вопросом и предшествующим предметом разговора.

– Я совсем недавно был там, – сказал Лоуэлл. – Мне там нравится. Знаете, Оксфорд. – Он улыбался своим воспоминаниям. У него была хорошая улыбка. Карелла представил себе, с какой большой выгодой Лоуэлл использовал эту улыбку в двадцати шести случаях когда с успехом проводил свои обвинительные заключения.

– Вопрос в том... – произнес он.

«Плохой устный оборот», – подумал Карелла.

– ...во время своего пребывания там, я натолкнулся на одно интервью в газете, которая называется «Гардиан». Вы незнакомы с этой газетой?

– Нет, незнаком.

– Это либеральная газета, очень солидная. Статья была написана человеком по имени Джон Уильямс. Заглавие статьи было «Об итальяшках и полицейских».

– Ах-ха, – произнес Карелла.

– Как я припоминаю, предметом интервью был какой-то американский писатель итальянского происхождения. Дело в том, что ни мистер Уильяме, ни его газета не ощутили, как оскорбительно применение слова «итальяшки». Они с таким же успехом могли озаглавить эту статью «Негры и спусковой крючок»[7]7
  На английском языке сочетание слов созвучно: «Niggers and Triggers». (Примеч. перев.).


[Закрыть].

Вы улавливаете мою идею?

– Нет, к сожалению, не улавливаю, – ответил Карелла.

– Это подсознательное явление. В Англии, за тысячи миль отсюда, предположительно уважаемый журналист, подобный Джону Уильямсу... это имя вам знакомо?

– С этого момента, – ответил Карелла.

– Джон Уильяме...

– Я запомнил его имя.

– ...чувствует себя свободно, направляя интервью в русло межэтнических отношений. Вопрос заключается в том, насколько глубоко вы исследуете проблему. При этом не надо забывать, что всегда найдутся люди, которые испытывают удовольствие, приравнивая вас к тем «итальяшкам», которые ворвались в церковь Святой Екатерины.

– Понятно, – сказал Карелла.

– Итак, если мы позволим этому суду свестись к соревнованию имен...

– Ах-ха.

– ...одна группа национального меньшинства против другой...

– Ах-ха.

– ...итало-американская жертва против...

– Я нахожу это слово тоже оскорбительным, – сказал Карелла.

– Какое слово?

– Итало-американец.

– Вы так считаете? – спросил удивленный Лоуэлл. – Почему?

– Потому что это оскорбление, – ответил Карелла.

Он не был уверен, что кто-нибудь с именем типа Лоуэлл может понять, что слово «итало-американец» имело смысл только применительно к его прапрадедушке, когда он прибыл в эту страну и получил гражданство. Оно утратило всякий смысл и перестало приносить какую бы то ни было пользу с момента рождения его дедушки. Тогда же единственно верным стало слово «американец».

Вряд ли Лоуэлл вообще понимал, что когда мы называем родившихся здесь сыновей и дочерей четвертого поколения давно прибывших в эту страну иммигрантов итало-американцами, или польскими американцами, или испано-американцами, или ирландскими американцами или – хуже некуда – афро-американцами, то мы крадем у них их американизм. Мы тем самым говорим им, что если их предки принадлежали к другой нации, то они никогда не будут настоящими американцами на этой земле свободы и отчизне мужества. Они навечно будут оставаться только итальяшками, поляками, испанцами, грязными ирландцами или неграми.

– Мой отец был американцем, – заметил Карелла. И тут же подумал, на кой черт он должен был это говорить.

– Точно мое...

– Человек, который убил моего отца, тоже американец.

– Это как раз то, что мне хотелось подчеркнуть. В точности та самая точка зрения.

Но Карелла все еще сомневался.

– И спасибо вам за проницательность, – сказал Лоуэлл. – Я в течение всего процесса не буду употреблять эти слова. Итало-американец, афро-американец... с этого момента они вычеркнуты из моего словарного запаса.

Он снова улыбнулся, а затем внезапно посмотрел на часы.

– Давно пора подниматься наверх, – произнес он. – Я надеюсь, что ваша мама не заблудилась.

Карелла осмотрел коридор. Его мама ушла в женскую комнату около пятнадцати минут назад. Теперь он увидел, как она направлялась к ним, одетая в черное, двигаясь медленным, спокойным шагом по мраморному полу среди мраморных колонн. В правой руке она держала белый носовой платок, обшитый кружевом. Глаза были влажными. Он подумал, что она, наверное, плакала.

– Мама! – Он подошел к ней и обнял одной рукой.

– Я чувствую себя хорошо, – сказала она и вздернула подбородок.

Сын и жена убитого поднялись по лестнице вместе с человеком который должен был представить их дело присяжным. Они все были равны перед законом, включая и Сонни Коула, хотя никто из этих мужчин и женщин, за исключением Сонни, не был убийцей Здесь был только один мужчина, который выстрелил и убил Антонио Кареллу. Но то, что именно он это сделал, надо было доказать. В залитом солнечным светом зале суда на втором этаже двенадцать мужчин и женщин искали справедливое решение. Карелла молился о том, чтобы они сумели найти его.

* * *

В жизни Эмма Боулз была даже более привлекательной, чем на фотографии, которую ее муж показал ему. На черно-белой фотографии не было и намека на румяную светлую кожу лица и яркий блеск темных глаз. Светлые волосы, спускающиеся каскадом к плечам, сверкали в лучах утреннего солнца, прорывавшихся сквозь жалюзи. На ней было трикотажное платье под цвет глаз, туфли без каблуков с пряжками – в тон золотистым волосам. Собранные на правую сторону волосы скреплены золотой заколкой. Сочные губы приоткрывали безупречно белые зубы.

– Вот как раз... хорошо, я скажу вам правду, – произнесла она, – телохранитель будет раздражать меня.

– Я не телохранитель, миссис Боулз, – сказал Эндрю, – я частный детектив.

– Не имеет значения. Неужели вы не понимаете, мистер Дерроу? Полиция уже работает по этому делу, и нет никакой нужды...

– Миссис Боулз, – возразил он, – ваш муж нанял меня выполнить определенную работу, и с вашего разрешения мне бы хотелось ее выполнить.

Ей показалось, что он очень уверен в своих возможностях. Высокий, стройный блондин. На нем была коричневая рубашка с высоким воротом и вельветовый пиджак под цвет его янтарных глаз, темно-коричневые брюки, коричневые носки и коричневые, начищенные до блеска ботинки. Общительный, с приятной улыбкой, звонким, хорошо модулированным голосом. Словом, совсем не такой мужчина, которого она ожидала увидеть. Совсем другого типа.

– Что, в конце концов, он хочет от вас получить? – спросила она.

– Две вещи, – ответил Эндрю. – Во-первых, он хочет, чтобы я защитил вас...

– Это ведь роль телохранителя. Не так ли? – заметила она.

– В общем, нет, не совсем так. Потому что он хочет, чтобы я выяснил, кто пытается вас убить.

– Сколько он вам за это платит?

– Видите ли, я думаю, что это касается только меня и вашего мужа.

– Нет, я так не думаю, – возразила она.

– Хорошо, – произнес Эндрю, пожав плечами. – Обычная такса частного детектива – тридцать пять долларов в час.

– Понятно.

– В Чикаго, – добавил он.

– А какая ставка в этом городе?

– Я не знаю ставки "детектива в этом городе, – ответил он, – но я беру с вашего мужа такую же плату, какую взял бы в Чикаго.

Тридцать пять долларов за час. Плюс расходы.

– Я не очень уверена, что понимаю то, что вы мне говорите. Какое отношение имеет Чикаго ко всему этому делу?

– Видите ли, я был нанят там. В Чикаго. Это та территория, на которой я в соответствии с лицензией могу работать.

– Я все еще не понимаю, – продолжала она. – Если вы из Чикаго...

– Ваш муж позвонил мне туда и попросил меня выполнить для него эту работу.

– Взял и позвонил вам прямо в Чикаго?

– Да, прямо в Чикаго.

– Вы, должно быть, хороший специалист, – сказала она.

– Да, это так, – ответил он, улыбнувшись. – Ваш муж нанял меня, чтобы я нашел того, кто пытается убить вас, и я абсолютно уверен, что сумею выполнить эту работу.

– Я уже знаю, кто пытается меня убить.

– Знаете? – спросил он, широко открыв глаза от удивления.

– Да, знаю.

– Хорошо... кто же это?

– Его имя Роджер Тилли. Мой муж знает, кто этот человек, я сказала ему. Этот человек его возил. Он просто не доверяет полиции и не верит, что она его найдет. Поэтому он звонит в Чикаго, чтобы нанять телохранителя, когда фактически...

– Частного детектива, – вставил он, мягко поправив ее. – Не телохранителя, мадам.

Некоторое время она молчала.

Она раздумывала над тем, что, в конце концов, может быть, он действительно способен помочь.

– Хорошо, – промолвила она, заколебавшись.

Он выжидающе смотрел на нее.

– Я думаю, что мы можем попробовать, – сказала она.

* * *

Толстый Олли Уикс тряс головой, не потому, что нашел в подвале мужчину, повешенного на трубе с асбестовой изоляцией, а потому, что услышал включенный где-то вверху проигрыватель, кто-то пел песню с названием «Трахал я полицию». Это был прекрасный случай научить людей уважению. Черных, поющих песни подобные этой. Орущих песни, подобные этой. Олли снова тряхнул головой. Он ненавидел черных еще больше, чем евреев.

Он не желал знать, что было нужно белому человеку в этой черной Африке. Он слишком хорошо знал, что многие белые дураки приходили сюда, чтобы найти здесь свою беду. Он также не желал знать, каким образом пришел сюда именно этот человек и завершил свой жизненный путь с веревкой на шее, потому что он хорошо знал, что много белых дураков приходили сюда, в Зимбабве Вест, а возвращались домой завернутыми в саван. Он даже не хотел знать, как это все случилось. Все должно происходить в свое время, и первоочередные действия должны осуществляться в первую очередь. Олли Уикс был убежденным фаталистом, но в то же время он был хорошим полицейским. Он позвонил в участок и сел, ожидая приезда коллег.

К шести тридцати утра его желудок забурчал, а терпение иссякло. Он начал обходить участок без пятнадцати четыре, а услышал этот пронзительный крик около пяти утра, через десять минут после того, как его напарник пошел за кофе и гамбургерами для них обоих. Этот партнер куда-то исчез, а Олли оказался в этом траханом подвале с мокрыми трубами под потолком и висевшим на одной из них мертвецом. Вокруг было много полицейских в плотных пальто, с руками, засунутыми в карманы. Только что спустились по ступенькам Моноган и Монро из отдела убийств, но до сих пор не прибыл вонючий медицинский эксперт.

– Что здесь произошло, Уикс? – спросил Моноган.

– Небольшое линчевание? – произнес Монро, поглядывая на повешенного. Его острота осталась незамеченной, так как жертвой был белый.

Лицо Олли оставалось бесстрастным.

– Где этот паршивый медицинский эксперт? – спросил он, ни к кому не обращаясь. – Я вызвал этого бездельника час назад.

– Этой ночью много работы, – заметил Моноган.

– Этот отвратительный День Гая Фокса[8]8
  Гай Фокс – преступник, который 5 ноября 1605 года пытался взорвать английский парламент, но был схвачен и казнен. С тех пор 5 ноября отмечают как День заговора Гая Фокса.


[Закрыть], верно? – спросил Олли.

– Этой ночью много вечеринок, – сказал Монро. – День Гая Фокса.

– В любом случае, – произнес один из полицейских, – День Гая Фокса в ноябре.

– Кто тебя спрашивал? – сказал Олли.

– Нет, неверно, – возразил Монро.

– Этот день пятого ноября, – настаивал компетентный полицейский.

– Нет, этот день в январе, – возразил Монро, покачивая головой. – Этот день сегодня. Седьмое января.

– Чтобы быть уверенным, «запомни пятое ноября»[9]9
  На языке оригинала это выражение «remember the fifth of November» рифмуется и взято из знаменитого стихотворения о Гае Фоксе. (Примеч. перев.)


[Закрыть], – произнес полицейский.

– На кой мне хрен знать, когда День Гая Фокса? – спросил Олли. – Где этот паршивый медицинский эксперт?

– Моя мать родилась в Англии, – пояснил полицейский.

– На хрен мне знать, где родилась твоя мать? – сказал Олли.

– Я говорю только о Дне Гая Фокса, – произнес полицейский и пожал плечами.

– Какой-то траханый дурак вешается, – в сердцах воскликнул Олли, – а я дожидайся своего ужина!

– Почему ты так уверен, что он сам повесился, а не кто-то его повесил? – поинтересовался Монро.

– А не думаешь ли ты, что это Гай Фокс повесил его? – спросил Моноган, и оба детектива из отдела убийств разразились хохотом. Они носили черные пальто и черные ботинки, и когда у Моногана появился белый шелковый шарф, Монро поспешил завести такой же. Теперь оба они стояли, засунув руки в карманы пальто, и их шляпы были вульгарно сбиты на затылок. Они думали, что похожи на Фреда Эстера и Кери Гракта из одного старого черно-белого фильма. В действительности они выглядели как два толстых пингвина.

– Кто может сказать, какой хер повесил его? – спросил Олли, и в это время по ступенькам стал спускаться медицинский эксперт. – Где вы, мать вашу, были? – обратился к нему Олли. – На какой-нибудь поганой вечеринке, посвященной Гаю Фоксу?

– Что? – переспросил медэксперт и поднял глаза на повешенного.

– Пусть кто-нибудь подаст лестницу, – предложил Моноган.

– Идите и принесите лестницу, – сказал Монро.

Двое полицейских вышли поискать лестницу. Полицейский, мать которого родилась в Англии, стоял неподалеку с оскорбленным видом.

– Док, что, по вашему мнению, послужило причиной его смерти? – спросил Монро и бросил взгляд на Моногана.

– Пока что мы можем только предполагать, что он мертв, – сказал Моноган и в свою очередь бросил взгляд на Монро.

Медэксперт хмуро посмотрел на обоих и закурил.

– Это вредно для вашего здоровья, – заметил Монро.

Медэксперт молча попыхивал сигаретой.

Олли тоже закурил.

Вверху продолжал раскачиваться труп. На повешенном было длинное голубое пальто, черные кожаные перчатки, наушники и серый шарф. Наконец вернулись полицейские и принесли лестницу. Они поставили ее для медэксперта, который нервно наблюдал за их действиями.

– У меня акрофобия, – промолвил он.

– Что это еще за акрофобия? – спросил Олли.

– Неодолимая боязнь высоты, – сказал полицейский, чья мать была родом из Англии.

– Этот парень – кладезь премудрости, – произнес Монро, глядя на него с любопытством.

– Я не буду подниматься по лестнице, – заявил медэксперт. Он заметно стал бледнеть.

– Тогда за каким хреном вы приехали сюда, как вы его осмотрите? – спросил Олли.

– Спустите его вниз, – сказал медэксперт. – Я осмотрю его здесь, внизу.

– Что нам делать с этой лестницей? – спросил один из полицейских.

– Заткните ее себе в задницу, – проговорил Олли. – Нам не разрешается прикасаться к нему, пока вы не заявите, что он мертв, – объяснил он медэксперту. – Таковы правила.

– Я знаю правила.

– Итак, если вы не подниметесь по лестнице и не объявите его мертвым, то каким образом мы может спустить его вниз? Для того чтобы спустить его вниз, мы должны прикоснуться к нему. Не так ли?

– Я могу объявить его мертвым отсюда, снизу. Он мертв. Я объявляю его мертвым. Теперь спустите его вниз, и я осмотрю его.

– Я не собираюсь подниматься по лестнице, – заявил Олли.

– Я тоже, – произнес Моноган.

– Поднимитесь по этой лестнице и спустите его вниз, – сказал Монро полицейскому, у которого мать была англичанкой.

– Я не поднимаюсь по лестницам в День Гая Фокса, – ответил полицейский.

По лестнице поднялись двое других полицейских. Один из них немного приподнял тело, а второй в это время освободил веревку в том месте, где она крепилась к изолированной асбестом трубе. Осторожно и медленно они спустили тело по лестнице и уложили спиной на землю. Веревка на шее была плотно затянута. Кто-то очень тщательно выполнил эту работу. Медэксперт приложил стетоскоп к груди жертвы. Мертв.

– Вы все еще думаете, что он мертв? – Моноган бросил взгляд на Монро.

– Или мы услышим другое мнение? – спросил Монро.

Они молча наблюдали, как тот осматривал тело.

– Как вы думаете, что послужило причиной смерти? – Монро все еще находился в шутливом настроении.

– Вы думаете, что причиной смерти послужило удушье от повешения? – спросил Моноган, зыркнув на партнера.

– Я думаю, что смерть могла наступить от огнестрельного ранения в голову, – ответил медэксперт, возможно, потому, что он только что перевернул труп и нашел пулевое отверстие в основании черепа.

– О, – произнес Моноган.

Олли обыскал мертвого.

Он обнаружил, что имя убитого было Роджер Тернер Тилли.

Карелла прибыл к месту происшествия полчаса спустя. Олли ожидал его возле здания, сидя на крыльце и закусывая. Он послал полицейского, у которого мать была англичанкой, купить ему гамбургеров и большую бутылку кока-колы. Он ел на крыльце, потому что не мог это делать рядом с мертвецом. Кроме того, он посчитал, что этот случай не относится к его компетенции. Именно поэтому он позвонил в 87-й участок и попросил вызвать Кареллу.

Под плотное пальто Карелла поддел два свитера, шею обмотал шерстяным шарфом и глубоко надвинул на голову шапку с наушниками, но, несмотря на все это, ему было холодно. Олли был облачен только в спортивный пиджак, брюки и рубашку, но выглядел так, как будто ему тепло.

– Твой человек находится внизу, – сказал он Карелле и вцепился зубами в шестой гамбургер. – Это Тилли, я прав? Ты о нем говорил по телефону?

– Тилли, верно, – ответил Карелла.

Он разговаривал с Олли последний раз на той неделе, когда получил некоторую дополнительную информацию о человеке, пытавшемся убить Эмму Боулз. В соответствии с данными отделения идентификации, Тилли перестал водить машину Боулза весной прошлого года, так как в марте был посажен в тюрьму Кастелвью, расположенную на севере штата. Он был посажен потому, что избил человека, который назвал его мариконом[10]10
  Un maricon – гомосексуалист (исп.).


[Закрыть].

Тилли не был мариконом. Кроме того, он вообще не знал испанского языка и не знал точно, как его обозвали, пока кто-то позднее не перевел ему это слово. Он разъярился так, что разбил обидчику нос, а потом сломал обе руки.

Пострадавший водитель был испанцем. Или латиноамериканцем. Или еще кем-то испанского происхождения. И назвал он Тилли мариконом, потому что тот был небольшого роста, полноватым и подвижным. Но он не знал, что при всем том Тилли был боксером полусреднего веса. Это незнание дорого обошлось ему.

Диспетчер из «Экзекьютив Лимузин», – автотранспортной компании, в которой Тилли и этот испано-американец или латиноамериканец работали, – вызвал полицию и позвонил в госпиталь. Первой прибыла полиция. Тилли ударил одного из полицейских, когда они надевали на него наручники, и тем ухудшил свое положение. Но судья, который вел дело, придерживался убеждения, что человек, носивший имя типа Роджер Тернер Тилли, не мог быть безнадежным преступником. Он ненавидел представителей национальных меньшинств любого цвета и вида и приговорил Тилли к одному году условно и полугоду тюрьмы на севере штата. Тилли вышел на свободу через полгода.

Тилли оставил своему офицеру-куратору следующий адрес: 335, Сент-Себастьян-авеню, что в округе Олли. Однако никто там ничего не слышал о нем. Олли обещал Карелле собрать кое-какие сведения, хотя теперь это вряд ли необходимо.

– Ты уверен, что это он? – спросил Карелла.

– Я никогда его не видел, – ответил Олли, продолжая жевать. – Я только сообщаю тебе, что записано в документе. Роджер Тернер Тилли.

– Медэксперт еще здесь?

– Нет.

– Что он установил?

– Огнестрельная рана.

– Куда выстрелили?

– Сзади, в голову. Он все еще лежит там на полу. Пойди посмотри.

– Кто еще там?

– Только двое полицейских. Мы ждем машину «Скорой помощи». У них этой ночью много работы, – сказал Олли и покачал головой. – Траханый День Гая Фокса.

– Кого прислал отдел убийств? – спросил Карелла.

– Здесь были Моноган и Монро. Они уже уехали. Технические специалисты тоже уехали. Я уже говорил тебе: там внизу остались труп и двое полицейских. Теперь, когда ты здесь, я могу пойти домой.

– Что ты имеешь в виду?

– Я свою миссию закончил, теперь твоя очередь.

– Что ты имеешь в виду? – повторил свой вопрос Карелла.

– Я хочу сказать, что теперь это все твое, Стиви.

– Все мое?

– Верно. С этого момента ты можешь продолжать дело.

– Что продолжать с этого момента? Черт возьми, о чем ты говоришь?

– Ты можешь продолжать с того момента, как я закончил свою работу по этому делу, – ответил Олли.

– Где ты кончил это дело? Ты еще даже не начал его. Единственное, что ты сделал...

– Это дело твое, Стив.

– Да, ты так думаешь? Как ты пришел к такому выводу?

– Ты говорил мне, что ты искал Тилли. Не так ли? Ты говорил мне, что ты хотел привлечь его к суду за попытку убийства.

– Нет, я сказал, что хотел допросить его о попытке...

– То же самое. Вот теперь ты его получил, Стиви-малыш. Он внизу в подвале.

– Ах-ха, – возразил Карелла. – В таком виде он твой, и ты это знаешь.

Он размышлял. Если Тилли был тем мужчиной, который, как заявила Эмма Боулз, пытался ее убить, то теперь ей больше не угрожала опасность. Тогда почему он должен брать на себя дело об убийстве которое произошло на территории другого полицейского участка? Олли обнаружил все это, и это дело его. Олли был другого мнения.

– Эти два дела связаны, – сказал он. – Берет дело тот, кого оно первым касается, Стиви. Ты знаешь правила.

– Первым был бы тот, кто вел бы еще незаконченное дело. В данном случае это правило неприменимо.

– Ты расследовал попытку убийства, Стиви. Это практически то же самое.

– Нет, не то же самое.

– Кроме того, ты можешь закрыть это дело за минуту. Это самоубийство. Человек повесился.

– Мне показалось, что у него повреждена голова.

– Так заявил медэксперт, а я говорю, что он повесился.

– Это дело следует рассматривать как убийство. Это определяет все, Олли.

– Тогда прими в этом деле участие, – упрямо сказал Олли, пытаясь выдвинуть еще одно предложение.

– Нет, это твое дело.

– Ты уверен в этом?

– Я знаю это.

– Может быть, это и так, – высказался Олли. – Но я думаю о том, что скажет по этому поводу мой лейтенант. Потому что, скажу тебе, Стиви, в данный момент в Восемьдесят третьем участке по горло дел об убийствах, и мы действительно не нуждаемся еще в одном, которое имеет отношение к делу, начатому Восемьдесят седьмым участком. Ты знаешь, что по этому поводу скажет лейтенант? Я думаю, он скажет, что это ваше дело, даже если для этого ему придется переговорить с руководителем отдела детективов, с которым, кстати, он каждый вторник играет в покер.

Олли вцепился зубами в следующий гамбургер.

Карелла посмотрел на него.

– Вот так, – подытожил Олли.

* * *

– Я начала сомневаться, есть ли у меня муж, – вздохнула Тедди.

– Мне жаль, что я пришел так поздно, дорогая, – сказал Карелла, одновременно вздыхая, говоря и пытаясь снять пальто. Его пальцы и последние слова «кое-что неотложное» застряли в рукавах.

У Тедди сегодня «неотложные дела» не проходили. Она поела без него с детьми, ее муж был неизвестно где, ее звонки в участок – целых четыре – остались безответными. В последний раз она напечатала: «Где, черт возьми, ты? ОН». В данном случае «ОН» означало «Отвечай Немедленно», но никто так и не ответил на ее звонки. Она стояла вне себя от ярости, прекрасная, со сложенными на груди руками, ожидая от него, чтобы он теперь отвечал немедленно. Карелла попытался поцеловать ее в щеку, но она отвернулась.

– Мне действительно очень жаль, – сказал он. – Дети уже легли спать?

Да, дети уже были в постели. Они заснули около часа тому назад или чуть больше. Понедельник, половина одиннадцатого вечера, завтра детям надо идти в школу. Он понимал, что ему следует спуститься вниз и посмотреть на них, но он боялся повернуться к Тедди спиной, так как она могла ударить его молотком или еще чем-нибудь, а если это произойдет, то ему придется ее арестовать за избиение. Он никогда не видел жену такой рассерженной. Да нет, конечно, два или три раза видел, как она злилась, но тогда не он был причиной ее гнева. А сейчас Тедди была не права. Она жена полицейского, а полицейские часто приходят домой поздно.

– Нас захлестнула волна преступлений, – сказал он и написач для нее слово, четко произнося его буква за буквой, – «П-Р-Е-С-Т-У-П-Л-Е-Н-И-Я». Он подчеркивал этим, что ему пришлось носиться по всем закоулкам в пригородах, хватая тут и там напившихся парней. Она все еще была непримиримой. Ее сверкающие глаза говорили, что любая причина, меньшая, чем начало третьей мировой войны, будет недостаточна для оправдания его сегодняшнего позднего возвращения.

– Я хотел сказать, – оправдывался Карелла, – что весь состав участка был направлен на улицы, чтобы контролировать обстановку в городе. – При этом он даже не упомянул, что еще не обедал и сейчас умирает с голоду.

– Что случилось?..

Он рассказал ей и об этом. Желудок уже бурчал от голода. Он стремительно жестикулировал, объясняясь на языке жестов, которому она сама его обучила. Жестами он дополнял преувеличенную артикуляцию губ.

– Я вернулся в свой район после того, как покинул здание суда, – объяснял он, – а затем позвонил Олли, потому что он нашел повешенного в подвале одного из домов. Он заявил, что это целиком мое дело. Это длинная история, дорогая, и я не сумел закончить все дела до половины девятого, а потом еще должен был вернуться в участок и доложить обо всем лейтенанту. Далее вот что случилось. Какой-то парень решил ехать к центру города не по бульвару, где движение было очень оживленным, а по окружным улицам. Этот белый тип, здоровенный и толстый, ехал на своем «кадиллаке» и остановился на красный свет. В это время к нему подошел черный парень с ведром воды и грязной губкой и предложил помыть стекло. Белый жестом показал ему, чтобы тот отстал...

– Говори помедленнее, – жестом попросила Тедди.

Наконец она стала слушать.

– ...но черный продолжал настаивать. Тогда белый парень опустил боковое стекло – так он, во всяком случае, записал позднее в своих показаниях – и сказал черному, что не хочет мыть стекло своей машины. Тогда черный приложил к стеклу свою мокрую губку, размазал грязь и пошел от машины прочь. В это время сигнал светофора сменился, но белый парень выскочил из машины и закричал: «Эй, ты, умница!» – или что-то в этом роде. Черный невозмутимо удалялся. Тогда белый побежал за ним, схватил его за воротник и сбил с ног, затем потащил его к машине и попытался заставить очистить лобовое стекло. В это время на улице быстро собралась толпа черных, и в следующее мгновение белому парню ничего не оставалось делать, как спасаться бегством. Поблизости, к счастью, оказалась патрульная машина с двумя полицейскими – белым и черным. Они увидели толпу черных, гнавшихся по улице за белым мужчиной и готовых растерзать его. Они быстро выскочили из машины, затолкали туда бедолагу, заключили под стражу и стали выкрикивать обычные полицейские предупреждения: прекратите безобразия! больше ничего интересного здесь нет! расходитесь по домам! проходите! Но это не возымело никакого успеха. Толпа жаждала крови, даже присутствие полицейских не сдерживало их. Толпа начала раскачивать полицейскую машину, чтобы ускорить расправу. Пришлось одному из полицейских взяться за телефонную трубку, набрать номер 10-13 и вызвать помощь. Было уже без пятнадцати девять. Я в это время все еще докладывал лейтенанту...

– Ты, наверно, голоден, – наконец сообразила она. – Я положу твой обед в микроволновую печь.