Текст книги "Румпельштильцхен"

И не смотря на все предостережения, о которых Блум рассказал мне раньше, теперь в программе новостей диктор рассказал о имевшем место в городе случае убийства и киднеппинга. То ли убийца уже объявился, то ли с тех пор, как я разговаривал с Блумом в последний раз, стратегические планы у полции успели измениться. Я подумал о том, что возможно Кениг уже побывал в участке, и мне очень хотелось узнать, а не имеет ли он какого-либо отношения к данному заявлению. Я также раздумывал и над тем, какой оказалась реакция Кенига, когда он узнал о том, что произошло с его дочерью. Он показался мне очень непостоянным, а такие люди иногда могут…

Затем мне в голову неожиданно пришла мысль, от которой внутри у меня все похолодело.

Викки написала письмо, в котором, очевидно, она излагала свои планы относительно того, что ее бывший муж должен был взять на себя заботу об их дочери, в том случае, если с ней самой что-нибудь произойдет. Если она в самом деле опасалась кого-то, то уж Кениг-то никак не мог быть этим кем-то; в противном случае, можно было бы подумать, что Викки окончательно выжила из ума, чтобы писать об этом ему же. Но если Кениг „все это время“ хотел получить опекунство над дочерью, как он сам сказал мне об этом во время своего недавнего визита в мою контору, и если он еще раньше знал о том, что в случае своей смерти Викки собиралась доверить ему воспитание дочери…

Зазвонил телефон.

Я почти до верха долил свой бокал, и держа его в руке, направился в спальню. Телефон продолжал настойчиво звонить. За окном, с небольшого заболоченного ручейка, протекавшего неподалеку от моего дома, неожиданно взлетела цапля, – очевидно ее вспугнул этот звук. Я присел на край кровати и, по-прежнему еще держа в руке наполненный бокал, другой рукой я поднял трубку.

– Мистер Хоуп? Это Тони Кениг.

– Да, мистер Кениг. Как у вас дела? – откликнулся я.

– Хорошо, – сказал он, – ну, относительно, конечно. Кажется, что им удалось разузнать еще не слишком много. Они хотят установить у меня дома свою аппаратуру, чтобы проследить, откуда мне будет звонить похититель, если он вообще позвонит. Мистер Хоуп, а вы как думаете, он позвонит? Ведь обычно в подобных случаях они звонят, ведь правда?

– Да, обычно.

– И все же, вы не посмотрели еще для меня то, о чем я вас просил? Знаете, я теперь все время думаю о том, что ее скоро разыщут. Я надеюсь на то, что этот кошмар очень скоро закончится. Элисон очень скоро вернется, вот увидите.

– Я попросил кое-кого в моей конторе заняться этим, и еще я также позвонил в „Хопкинс и Коул“ – это большая фирма в нашем городе, они ведут многие дела, связанные с опекунством.

– И что вам удалось выяснить? А письмо от Викки бует иметь здесь какое-либо значение?

– Но не в отношении опекунства. Как я и предполагал, оно может послужить лишь в качестве свидетельства о ее намерениях, но все же оно не сможет быть принято судом к обязательному исполнению.

– Судом? Разве это делается через суд?

– Я не утверждаю, что это обязательно и необходимо. Но если вдруг найдется кто-нибудь, кто решит оспорить ваше право опекуна… итак, давайте я расскажу вам все как есть. Мистер Кениг, с вами там все в порядке?

– Давайте, продолжайте.

– Фактически, это письмо не имеет никакой юридической силы. А вы случайно не знаете, не оставила ли Викки завещания?

– Очень жаль, но об этом мне ничего не известно. А завещание будет иметь в суде юридическую силу?

– Конечно, это будет в высшей степени убедительно, и оно обязательно будет принято во внимание и учтено, если только вы не будете признаны несостоятельным как родитель. Но даже если Викки умерла, не успев оформить завещание, то вы несомненно все равно должны получить право опеки над своей дочерью. В подавляющем большинстве случаев суд присуждает опекунство, отдавая предпочтение непосредственно кровному родителю, нежели чем, например, бабушке или дедушке со стороны матери ребенка, или, там, скажем, тетке, старшей сестре, или кто там еще может быть… Скажите, а есть ли кто-нибудь, кто мог бы оспорить ваше право на опекунство?

– Конечно. Отец Викки. Двейн Миллер.

– А почему?

– А потому что он просто выживший из ума старый мудак, возомнивший себя пупом земли.

– И что, у него имеются какие-либо основания на то, чтобы оспаривать ваше право?

– Например, какие?

– Может ли он, к примеру, заявить, что вы плохой отец?

– Это просто смешно.

– Или, например, то, что дом ваш не пригоден для того, чтобы воспитывать в нем маленькую девочку?

– Это абсолютный нонсенс.

– Вы платили алименты на Элисон?

– Регулярно, каждый месяц.

– И никогда не забывали это сделать?

– Ни разу.

– За вами числятся какие-нибудь правонарушения?

– Ну там, несколько штрафов за парковку в неустановленном месте… еще один раз был штраф за превышение скорости, это было где-то года три-четыре назад.

– Вы часто виделись с Элисон?

– Не реже одного раза в месяц, и обычно она проводила у меня все лето.

– А Элисон когда-нибудь жила у своего деда?

– Нет.

– Хорошо, мистер Кениг, тогда разрешите мне теперь привести вас несколько решений, вынесенных судом при рассмотрении аналогичных дел: Торрес против Ван Эпоэля, 1957 год, это было здесь, во Флориде: „Кровный родитель имеет право на опекунство“ – кстати, она ведь ваш кровный ребенок, так?

– Что вы имеете в виду?

– Она ведь не была усыновлена? И это не был ребенок от более раннего брака, в котором могла состоять Викки…

– Нет-нет, для нас обоих этот брак был первым. Элисон от меня, это точно.

– О'кей, тогда снова Торрес против Ван Эпоэля: „Кровный родитель имеет право опекунства над его или ее детьми, за исключением тех случаев, когда имеются основания или условия, в которых родитель может быть лишен этого права в интересах благополучия самого ребенка. Данное право родителя является первостепенным“.

– Да черт побери это право, – воскликнул Кениг.

– Модакси против Тейлора: „Любовь и привязанность другого лица, какой бы сильной она не была, не является достаточным основанием для того, чтобы лишить собственно родителя своего ребенка“.

– Продолжайте читать, мистер Хоуп.

– Бен против Тайммонса – это совсем недавнее дело, 1977, тоже слушалось здесь, во Флориде – „Родитель имеет данное ему Богом право заботиться и находиться вместе со своим потомством; за исключением тех случаев, когда явные, убедительные и непреодолимые причины препятствуют этому, благополучие ребенка может быть в полной мере гарантировано ему только исключительно заботой и опекой кровного родителя“.

– Мистер Хоуп, вы уже этим заслужили свой гонорар, – сказал Кениг. – Я даже не могу передать, насколько мне теперь стало легче. И что мне теперь надо делать?

– Ничего не надо.

– Ничего? Как это „ничего“? Почему?

– Когда Элисон найдут…

– Я молю Бога, чтобы это случилось, как можно скорее, мистер Хоуп.

– …вы сможете просто собрать ее вещи и увезти к себе домой.

– Вот так просто?

– Вот так просто.

– Ну, тогда это замечательно, тогда, кажется, все в порядке. Мистер Хоуп, я даже на знаю, как мне вас отблагодарить за…

– Я должен сказать вам еще кое-что, мистер Кениг. Вы уверены, что Викки никогда при вас не упоминала о завещании? – Никогда. И вообще, какая теперь разница, ведь вы же сами только что сказали мне, что…

– Да, я думаю, что вы можете быть уверены в отношении опекунства над личностью Элисон. А сейчас я имею в виду уже опеку над ее собственностью. Даже если Викки погибла, не успев оставить завещания, то право наследования переходит к ее непосредственному наследнику – в данном случае, это ваша дочь. Мне бы хотелось узнать, не был ли кто-то определенный назначен опекуном над ее собственностью. В случае, если такового названо не было, то суду придется его назначить.

– Знаете, мне ничего не известно о каком бы то ни было завещании. А вы никак не можете мне помочь узнать об этом?

– Я посмотрю. В Калусе относительно немного юристов. Если Викки оформила завещание…

– Да, пожалуйста, выясните это, – попросил меня Кениг.

– Я буду рад вам помочь, мистер Кениг, – я заколебался. – Мистер Кениг, – продолжал я, – прежде чем мы закончим этот разговор и практически, прежде, чем я сделаю еще что-нибудь для вас, мне бы хотелось выяснить для себя еще кое-что. Я думаю, что вы не воспримете это, как личное оскорбление, но я вынужден задать вам несколько вопросов.

– И что это за вопросы?

– Первый… Скажите, это вы убили Викки?

– Что?!

– Я спросил…

– И вы что… вы это серьезно?

– Мне хотелось бы услышать ответ, пожалуйста, окажите мне такую любезность.

– Нет, сэр, я этого не делал. Я всем сердцем любил эту женщину.

В голосе его слышались слезы. Перед тем, как задать следующий вопрос, я снова впал в короткое замешательство, но и этот вопрос был тоже крайне важен, и я не мог отложить его на потом, просто никак не мог, если я уж решил представлять интересы Кенига и в дальнейшем.

– Мистер Кениг, – продолжал я, – ответьте мне, все, рассказанное вами только что, является правдивой…

– Видит Бог, что это самая что нинаесть правда.

– Тогда я смею предположить, и вы поправите меня, если я окажусь неправ, что вы еще не взяли на себя физическую опеку над своей дочерью.

– Уже… я не что?

– Да то, что ваш приход в мою фирму не был лишь маневром для отвода глаз, в то время как Элисон была уже увезена из дома…

– Я ведь только что вам сказал…

– …увезена вами из дома после того, как Викки была убита – если все, что вы сказали правда, и если вы не являетесь тем, кто убил ее.

– Я ее не убивал. И свою собственную дочь я тоже не похищал.

– Вы пытались вчера вечером дозвониться до Викки по телефону?

– Нет, сэр, я не звонил.

– И вы не говорили няне ребенка, что вы зайдете, чтобы забрать?

– Нет, сэр. А что, кто-нибудь звонил?

– Да, мистер Кениг, – ответил я. – Кто-то именно так сказал.

– Это был не я.

– Хорошо, – сказал наконец я. – Хорошо, я начну все выяснять с завтрашнего утра. Про завещание. Вы все еще живете в „Брейквотер Инн“?

– Да, я останусь здесь до среды. В среду похороны.

– А после?

Кениг начал было диктовать мне свой домашний телефон в Новом Орлеане, но потом раздумал; ведь этот телефон будет прослушиваться полицией, они будут искать похитителя ребенка. Вместо этого он дал мне свой телефон в офисе, и сказал, что я могу оставить сообщение секретарю. Сам он будет связываться с ней время от времени в течение дня, и если что, то он при первой же возможности снова вернется сюда. Потом он снова начал благодарить меня и наконец пожелал мне спокойной ночи. Голос его по-прежнему звучал очень горестно.

Но все же я все время думал о том, какой же он огромный, и в памяти сами собой всплывали слова из того, что Блум рассказал мне этим утром: „Мы предполагаем, что это сделал мужчина, потому как убийца обладал недюжинной силой“.

Глава 4

В десять часов утра во вторник я позвонил Джиму Шерману.

Джим – один из двух владельцев „Зимнего сада“. Это был высокий, довольно мускулистый мужчина. Лет ему было под сорок, но вот волосы его преждевременно поседели еще когда он был всего-навсего двадцатидвухлетним молодым человеком. Голубоглазый атлет, с кожи которого никогда не сходил темно-бронзовый загар, он очень старался создать себе имидж распутного пляжного плейбоя, хотя на деле Шерман был совладельцем ресторана, стоившего никак не меньше миллиона долларов и еще трех просторных квартир на престижном рифе Виспер – я слышал, что сдача их внаем приносила ему ежемесячно в виде дополнительного дохода кругленькую сумму в две тысячи долларов. Его компаньон Брэд Этертон был несколько постарше, лет ему было сорок пять – сорок шесть, его темные волосы заметно редели на макушке, а глаза были такими же пронзительно голубыми, как и у Джимма. Ростом Брэд был пониже, чем Джим, и одевался он не так вызывающе ярко как Шерман, и мягко говоря, вся совокупность характеризующих его качество послужила основой для того, что по городу поползли слухи о том, что он и Джим состоят в любовной связи, где Брэд является пассивным партнером, то есть ему была отведена роль женщины. Я не располагаю доказательствами того, действительно ли они являются теми, кем они считаются в глазах общественного мнения, и честно говоря, мне и вовсе нет дела до их сексуальных пристрастий. Когда Анита Бриант в своей злобной кампании против гомосексуалистов начала приводить цитаты из Библии, я перестал пить апельсиновый сок, который она же рекламировала на телевидении. Я знал, что Джим не появляется так рано в ресторане, поэтому я и позвонил ему домой, на престижный риф Фламинго.

– Алло? – пробурчал он в трубку, и я тут же понял, что мой звонок его разбудил.

– Джим, – заговорил я, – это Мэттью Хоуп. Извини, что я тебя так рано разбудил.

– Нет-нет, что ты, – быстро ответил Шерман, но я явно представил, как он пристально всматривается как раз в этот момент в циферблат часов, что стояли у него на столике у кровати.

– Вы наверняка уже слышали о Викки Миллер…

– Это ужасно, – ответил он. – Жутчайшее потрясение. У нас в ресторане вчера была полиция. Они все задавали вопросы. Боже, такая симпатичная…

– Да, – проговорил я. – Джим, я звоню тебе потому что знаю, что у вас с Викки должно было быть подписано что-то вроде контракта…

– Имеешь в виду ее выступления у нас?

– Да. Ведь у вас был контракт, правда же?

– Тебе это нужно для чего-то определенного?

– Нет-нет. Я просто хотел узнать, кто из юристов представлял ее интересы. У нее был адвокат?

– Да, был.

– А ты мне можешь сказать, кто это был?

– Какая-то фирма из центра города, а уж название-то у них было и просто в дюжину имен. Так, дай мне вспомнить… Джексон, Гаррис… по-моему так. Джексон, Гаррис, Кто-то, Кто-то и…

– А может быть Блэкстоун, Гаррис?

– Блэкстоун, Гаррис, точно.

– Блэкстоун, Гаррис, Герштейн, Гарфилд и Поллок?

– Да, вся эта компания, – подтвердил Джим.

– А тебе случайно не известно, кто именно там был адвокатом Викки?

– Очень сожалею, но этого я не знаю. Ведь все это было очень просто. Я вручил Викки экземпляры контрактов и попросил, чтобы ее люди взглянули на них, а через два дня она принесла их мне уже подписанными, – она прервался ненадолго. Теперь Шерман проснулся уже окончательно. – Мэттью, а как ты думаешь, кто это все устроил?

– Понятия не имею.

– Ее ведь забили до смерти, а?

– Да.

– Вот, сукин сын, – ругнулся Джим.

– Ну, Джим, – сказал я ему, – спасибо тебе за ценную информацию.

– Рад, что смог помочь тебе, – ответил Джим и положил трубку.

Я набрал номер Честного Эйба Поллока, с кем мне уже довелось разговаривать лишь вчера насчет одного из моих клиентов, собиравшегося купить винный магазин. Первое, что Эйб сказал мне в ответ на мое приветствие было:

– Ну поимей же совесть, Мэттью. Ведь на то, чтобы составить полную смету стоимости, требуется все-таки некоторое время.

– Я тебе звоню совсем по другому вопросу, – ответил я.

– Слава Богу, – сказал он, – но тогда давай, выкладывай все просто и доходчиво, не забывай, что еще очень раннее утро.

– Виктория Миллер, – начал я, – та женщина, что была убита в ночь на понедельник.

– И что из того?

– Я так понял, что ваша фирма просматривала контракт, который Викки Миллер собиралась заключить с „Зимним садом“. На выступление там.

– Впервые об этом слышу, – признался Эйб.

– А ты можешь разузнать, кто из ваших занимался тем контрактом?

– Мэттью, а ты знаешь, сколько юристов работает здесь у нас?

– Сколько же?

– Да я даже сам не знаю, – ответил Эйб, – но поверь мне, что очень много. А когда тебе нужно все это узнать?

– Сейчас.

– Твое „сейчас“ я как должен понимать: „сейчас – сей момент“ или „сейчас – через десять минут“, или может быть „сейчас – завтра утром“? Мэттью, ты все-таки потрудись оговорить сроки.

– Мне хотелось бы поговорить с ее адвокатом, Эйб. И если ты сможешь помочь мне найти его…

– Да что такого необыкновенного в этом концертном контракте? – Сам по себе он не столь уж и важен.

– А что же тогда?

– Важно, оставила ли она завещание или нет.

– Ты что, хочешь, чтобы я еще пустился и на поиски завещания? Поимей же совесть, Мэттью.

– Ты только выясни, кто из ваших представлял ее интересы, и тогда я уже стану надоедать исключительно ему, ладно?

– Подожди-ка, – сказал мне Эйб, – я оставлю тебя пока на линии, я не кладу трубку.

– Спасибо, поблагодарил я.

Я ждал.

Вошла Синтия с чашкой кофе для меня. На ней были темно-синие брюки в обтяжку, синие же лодочки на высоком каблуке и блузка нежно-голубого цвета. Я глядел на нее в крайнем удивлении; Синтия очень редко носила брюки в офисе, отдавая по большей части предпочтение юбкам, которые очень выгодно подчеркивали все достоинства ее стройных, покрытых золотистым загаром ног. Она поймала на себе мой взгляд.

– Что такое? – поинтересовалась она.

– Просто я несколько удивлен.

– А что, разве не хорошо?

– Да нет же, очень здорово, – поспешил успокоить я ее.

– Тогда в чем дело?

– Обычно ты носишь юбки…

– А это так, для разнообразия, – сказала она, передернув плечами. – А что, разве существует какой-нибудь регламент на этот счет?

– Нет, конечно.

– Ну ладно. А вот Фрэнк говорит, что я выгляжу просто потрясающе.

– А-а… так ведь они вообще ничего не понимает в женских ножках.

– Chacun son gout,[4]4
  У каждого свой вкус (фр.)


[Закрыть] – заметила она. – Да, кстати, а ты знаешь о том, что ты все еще сидишь с телефонной трубкой в руке?

– Это я жду Эйба Поллока.

– Его всегда приходистя ждать целую вечность, – проговорила она. – Сливок у нас больше нет, а поэтому я налила тебе туда „Дари-Рич“.

– Превосходно, спасибо, Син.

– Не за что, – ответила Синтия и выпорхнула из кабинета.

Я упорно продолжал ждать. Когда же Эйб наконец снова вернулся на линию, он сказал:

– Мэттью, кажется это займет еще некоторое время. У нас там наверху сейчас проводят большое совещание по поводу еще одной из наших многомиллионых сделок.

– Да-да, конечно.

– … и в данный момент я не могу никого вызвать оттуда. Ты в ближайшее время никуда не собираешься?

– Через двадцать минут мне нужно быть в банке „Трисити“.

– Хорошо, ведь это рядом с нами. Ты сможешь зайти сюда после того, как освободишься? А я к тому времени разузнаю, кто же все-таки занимался этим контрактом, и ты тогда сможешь переговорить непосредственно с ним самим.

– Я не смогу быть у вас раньше двенадцати-половины первого, Эйб.

– Меня там тогда уже не будет, я ведь очень рано обедую. Но, знаешь, я тогда оставлю для тебя записку, и еще я попрошу его дождаться тебя, идет?

– Я буду тебе очень признателен.

– Пустяки. А по тому, по другому вопросу, я тебя очень прошу, дай нам время хотя бы до конца недели. Ведь мой клиент – но только это строго между нами – не может сосчитать, сколько будет если к двум прибавить два, и у него целая вечность уйдет на то, чтобы просмотреть все свои книги и раскопать в них оптовые цены на все бутылки. Тогда с этим до пятницы, ладно?

– Отлично, Эйб.

– Я бы пожелал тебе прекрасного дня, – снова заговорил Эйб, – но мне кажется, что скоро пойдет дождь.

В Калусе во время сезона дождей можно ожидать грозу каждый день часа в три-четыре после полудня, как раз в это время зной в сочетании с высокой влажностью больше всего досаждают изнывающим от жары горожанам, нагоняя на них послеобеденную истому. Когда же на землю проливается дождь, то он безжалостно бросается в атаку на мостовые и тротуары, но хватает этого запала всего на какой-нибудь час или около того. Конечно, на какое-то время проливной дождь приносит хотя бы некоторое подобие облегчения, но стоит лишь ему перестать, как все тут же возвращается на круги своя, словно никакого дождя не было и в помине. О да, по сточным канавам текут быстрые потоки мутной воды, повсюду разливаются огромные темные лужи, и то здесь, то там дороги просто-напросто затопляет – но на смену непродолжительному ливню вскоре вновь приходят зной и влажность. И через каких-то несколько минут в воздухе снова повисает душное, потное марево. Но подобное бывает только во время сезона дождей. А январь вовсе не является таковым. В январе дождь вообще никто не ждет. Но тем не менее, как и предполагал Эйб, где-то в районе полудня на город обрушился сильный ливень. Это было как раз, когда я выходил из здания „Трисити“, и конечно же за время своей короткой перебежки от банка до дверей конторы „Блэкстоун, Гаррис, Герштейн, Гарфилд и Поллок“.

Большинство юридических фирм, особенно те, чьи названия сами по себе больше напоминают скороговорку, да еще такую, что язык можно сломать, позволяют своим секретаршам и служащим на коммутаторе отвечать на телефонные звонки просто и сжато, что-нибудь типа: „Юридическая служба“. Но фирма „Блэкстоун, Гаррис, Герштейн, Герфилд и Поллок“ не относилась к их числу. Когда я неторопясь вошел в огромную сплошь застеленную коврами приемную, располагавшуюся за массивными дубовыми дверьми, блондинка за секретарским столом весело щебетала в трубку телефона: „Блэкстоун, Гаррис, Герштейн, Гарфилд и Поллок“, доброе утро…» Направляясь к ней через всю приемную, и на ходу стряживая воду с волос и с рукавов дорогого пиджака, который, как мне теперь казалось, обязательно сядет и будет впору если только моей дочери, я слышал, как она говорила в трубку: «Да, конечно, сэр, утро сегодня не очень доброе». Потом она еще слушала какое-то время. «Да, совершенно верно, сэр, – согласилась она, – это уже даже и не утро, действительно, уже день». Я молча стоял у ее стола. Блондинка взглянула на меня, мученически закатика глаза и сказала в трубку: «Да, и тоже не очень хороший, нет, сэр, а с кем вы хотели бы поговорить, сэр?» Затем она кивнула и сказала: «Подождите, пожалуйста», – и уже после этого она быстро подключила куда-то один из проводов.

– Я могу вам чем-нибудь помочь, сэр? – это уже ко мне.

– Эйб Поллок обещал оставить здесь для меня записку. Я – адвокат Хоуп.

Я понятия не имею, почему юристы именно так представляются другим юристам или людям, работающим в области юриспруденции, но тем не менее, почему-то так принято. Иногда мне кажется, что это как бы секретный пароль, что должен дать понять собеседнику, что его по телефону или лично пытается достать вовсе не водитель грузовика и не мусорщик, а юрист, такой же «его сиятельство адвокат», как и он сам. Но как бы то ни было, такова традиция. Для моего местного банка я просто «мистер Хоуп». А для юридических контор Блэкстоуна, Гарриса, Герштейна, Гарфилда и Поллока, я адвокат Хоуп.

– Да, сэр, – ответила мне секретарь. – Вот ваша записка.

С этими словами она протянула мне маленький листок для заметок, в верхнем углу которого были напечатаны имя и инициалы Эйба Поллока. В той записке он написал своим корявым почерком:

«Адвокат Миллер – Дейл О'Брайен будет ждать тебя здесь после обеда.»

– Не могли бы вы дать знать адвокату О'Брайен, что я уже пришел, – обратился я к секретарю. – Меня там ждут.

– Да, сэр, ответила она, и подключилась к коммутатору. Выждав некоторое время, она проговорила в трубку: «Вас ожидает адвокат Хоуп, – и кивнув добавила, – прямо здесь». После она вновь обратилась ко мне – Пройдите, сэр. Сначала войдете вон в ту дверь, а там найдете третий офис слева.

– Спасибо, – поблагодарил я.

Проходя через дверь, ведущую к внутренним помещениям, я слышал, как секретарша снова отвечает кому-то по телефону: «Блэкстоун, Гаррис, Герштейн, Гарфилд и Поллок, добрый день», – и я уже начинал чувствовать себя одним из членов фирмы: по крайней мере, первая проверка была уже позади, мое имя запомнили. Я подошел к двери, ведущей в третий слева офис, и осторожно заглянул вовнутрь. В небольшой приемной за столом секретаря сидела молодая женщина, которой, как мне показалось, не было еще и тридцати. Из приемной уже непосредственно в кабинет вела массивная дверь, отделанная панелями из орехового дерева. Женщина, видно, искала что-то в верхнем ящике стола, но услышав, как я вошел, она тут же взглянула в мою сторону.

– Привет, – сказала она.

У нее были волосы цвета опавшей осенней листвы, такие же рыже-коричневые, они вдруг неожиданно напомнили мне о том, что на свете еще бывает и смена времен года, чего мне все это время так недоставало в Калусе. И уж глаза-то у нее просто определенно были зеленые, потому что это был единственный цвет изо всех, что мог бы сочетаться с красновато-коричневым оттенком ее волос, он напоминал собой дурманящую зелень тропических зарослей. Лето в глазах, в волосах – осень, а губы ее дышали весенней свежестью, они были настоящими, на них не было даже штриха помады – а тогда где же могла находиться зима, чтобы можно было полностью завершить картину? Целый водопад веселых веснушек обрушивался с ее высоких скул вниз, к лисьему носику. Очки с большими стеклами были сдвинуты наверх, в волосы, и они казались двумя застекленными окошками на покрытой ржавчиной крыше. Близоруко щурясь, она какое-то время глядела в мою сторону, а затем опустила вниз очки и лучезарно улыбнулась – от этого сердце у меня в груди замерло. Я тут же осознал, что как только я закончу свои дела с О'Брайеном, ничто не помешает мне пригласить ее отправиться вместе со мной в путешествие по Бразилии, или на Галапагос, или на Аляску, Гавайи, в Россию в конце концов или может быть даже на Луну. Я был готов уехать вместе с ней куда угодно и даже до того как я закончу все свои дела с О'Брайеном, вот прямо сейчас, сию минуту, я был уже готов вообще даже не встречаться с этим О'Брайеном.

– Вы мистер Хоуп, – спросила она.

– Да, – ответил я, без тени смущения бесцеремонно разглядывая ее в упор. – Мистер О'Брайен ожидает меня.

Она опять воззрилась на меня. Зеленые глаза сверкнули за стеклами очков. Она мне ничего не сказала, и почему-то вовсе не спешила нажать на кнопку селектора или снять трубку телефона. Она просто сидела за столом, пристально разглядывая меня. Я подумал, что, должно быть, девушка просто не расслышала моих слов. И в тот же момент я с горечью подумал: «Вот всегда так, только со мной такое бывает. В кои-то веки я встретил самую прекрасную женщину на всей земле, а у нее, оказывается, проблемы со слухом, и что же, мне так и придется теперь орать ей „Я люблю тебя!“ прямо в самое ухо…

– Мистер О'Брайен ожидает меня, – снова повторил я, на этот раз несколько громче.

– Дейл О'Брайен – это я, – был ответ.

Я поглядел на нее. Конечно же, я предполагал, что она могла оказаться Дейл О'Брайен. Ее волосы и глаза чем-то походили на те волосы и глаза, какие могли оказаться у человека по фамилии О'Брайен. Не говоря уже о веснушках. Ведь вот взять хотя бы Дейла Карнеги, он был мужчиной, или вот более современный пример – Дейл Робетсон, который также был мужчиной, хотя бы даже и актером, но ведь Дейл Эванс была женщиной, которая впоследствии вышла замуж за Роя Роджерса, у которого еще был конь по кличке Триггер. Короче, в тот момент я чувствовал себя законченным идиотом.

– Извините, – промямлил я, – Эйб меня не предупредил.

– Не надо, не извиняйтесь, – ответила она, – это почти всех вводит в заблуждение. Я как ловушка для шовинистически настроенных мужчин. Точно так же, как и моя подруга Дейн. Она хирург в больнице „Бен Тауб Дженерал“, что в Хьюстоне. Доктор Дейн Кэнфилд, здорово, да? Все тут же начинают думать о Дейне Андрюсе, о мужчине, и разве в тот момент кто-нибудь вспоминает о Дейне Винтер? А ведь она-то женщина. Ведь даже профессионализм не освобождает от ответственности. У вас ко мне какое-то дело, мистер Хоуп? Давайте, пройдем в кабинет. Я вышла сюда, в приемную, за скрепками.

Дейл быстро встала из-за стола, вся такая женственно-грандиозная, длинные рыжие волосы каскадом ниспадали ей на плечи, живые зеленые глаза с любопытством разглядывали меня через стекла очков, а под лацканами коричневого пиджака угадывалась грудь прекрасной формы. Она обошла стол с другой стороны. Подобранная к пиджаку юбка с разрезом с левой стороны, идущим до колена, открывала моему взору красивые, плавно сужавшиеся книзу голени. На ногах у нее были бежевые туфли на высоких каблуках.

Я был не в силах оторваться от этого зрелища. Рядом с ней я вновь чувствовал себя мальчишкой.

– Мистер Хоуп, да входите же, – вновь обратилась она ко мне и смущенно засмеялась. Даже под густой россыпью веснушек я заметил, что щеки ее зарделись.

Кабинет, который она занимала, был обставлен очень скромно: большой, заваленный бумагами письменный стол, за которым стояло вращающееся кресло, с другой стороны к этому же столу были придвинуты под углом два стула с одинаковой обивкой, а три стены комнаты были вплотную заставлены книжными шкафами. На стене в застекленных рамках висели дипломы. Они подсказали мне, что степень бакалавра гуманитарных наук Дейл О'Брайен получила в Калифорнийском университете, а юриспруденцию она изучала уже в Гарварде. Были там еще и два сертификата, дающих право адвокатской практики: один для штата Калифорния и другой – для Флориды. Дейл зашла за стол, села в свое вращающееся кресло, сложила перед собой руки, как это может сделать только настоящий адвокат, и сказала:

– Так вы хотели узнать о контракте Викки?

– Это вам Эйб сказал?

– Он, можно сказать, перехватил меня на лету. А что, разве речь пойдет о чем-то другом?

– На самом же деле я хочу узнать, не оставила ли Викки перед смертью завещания. Кстати, мисс или миссис?

– Извините, что? – переспросила она.

– Я о вашем семейном положении.

– Госпожа, – сказала она, многозначительно улыбаясь, – но я не замужем, нет.

– Тогда может быть вы позволите мне пригласить вас сегодня вечером? – спросил я.

– Что, извините? – снова переспросила она.

– Ужин, – уточнил я. – Сегодня вечером. Со мной. Адвокатом Хоупом.

– Да, – согласилась Дейл, и в голосе ее слышалось удивление.

– Ну надо же! – я был удивлен не меньше.

В Калусе явно очень мало так называемых „уединенных“ ресторанов; обычно в многочисленных разного рода забегаловках и закусочных, расположенных здесь, тарелки расставляются прямо на голом столе, а салфетки в подобных заведениях существуют лишь в одной разновидности – в бумажной. Ресторанчик „Билли Банджо“ был примечательным исключением из этого правила. Расположен он был на берегу морского залива за зданием фешенебельного отеля „Трезубец“, что на 41-м шоссе. Это было длинное приземистое и очень элегантно-современное сооружение из дерева и стекла, выстроенное вдоль взморья, откуда открывался поистине замечательный вид на поднимавшиеся из воды рифы Фламинго, Люси и Стоун-Крэб. Конечно кухня заведения не могла соперничать по изысканности с уровнем „Зимнего сада“, но зато столы в „Билли Банджо“ всегда были застелены красивыми узорчатыми скатертями, были там также и соответствующие салфетки, и начищенные до блеска серебряные приборы, и фужеры, сверкающие в мерцании оплывающих свечей.