Текст книги "Удар молнии"

Глава 12

Энни пылала жаждой мести.

Зная, что случилось с Эйлин накануне вечером, представляя, как лежит она в разодранной одежде, истекая кровью, под дождем в этом проклятом закоулке, она только одно себе твердила: «Этого сукина сына надо остановить, и дай ей Бог выдержки не пристрелить его, когда попадется, даже не узнав его имени». О том, что произошло с Тедди Кареллой вчера днем в кабинете у Филипа Логана, она не знала; она и со Стивом-то была едва знакома, помнила только, что сидел там за столом в инспекторской Восемьдесят седьмого, когда она впервые там появилась, полицейский, похожий на китайца. Но если бы она знала кого-нибудь из них, если бы знала, что Тедди вчера прошла свое боевое крещение, сочла бы, что все сходится, только Эйлин пришлось куда круче, чем Тедди.

Сержант Мерчисон позвонил ровно без десяти восемь, через пять минут после того, как патрульная машина Восемьдесят седьмого приняла вызов и обнаружила Эйлин, без сознания лежащей на тротуаре около телефонной будки. Энни молча выслушала Мерчисона, поблагодарила его, надела плащ и вышла на улицу. Гроза кончилась, но дождь упорно лил. К тому времени, как она добралась до больницы, на щеку Эйлин уже наложили двенадцать швов. Дежурный врач сказал, что ей дали успокоительное и сейчас она спит. Пусть ночь побудет под наблюдением, ведь когда ее доставили в больницу, она была в шоковом состоянии. Доктор не разрешил Энни пройти в палату, как она ни настаивала. Энни пошла домой, и на всякий случай, было уже почти десять, набрала номер ГЦО. Никто не ответил. Тогда Энни позвонила по домашнему телефону Полли Флойд, директора организации, с которой она уже разговаривала вчера. И здесь никто не подходил. Она упорно повторяла звонки до полуночи и, не добившись успеха, попыталась заснуть. Но так и промаялась до утра.

В девять она снова позвонила в ГЦО, но там по-прежнему никого не было. И в девять пятнадцать, и в девять тридцать. Тогда она в очередной раз набрала домашний номер Полли Флойд. Насчитав десять гудков, Энни уже собиралась повесить трубку, но тут Полли наконец подошла к телефону. Энни сказала, что им нужно встретиться на работе у Полли. Та ответила, что по субботам они не работают, все закрыто. Энни настаивала. Полли отнекивалась.

– Нет, откройте, – твердила Энни, – и пусть там к одиннадцати соберутся все ваши сотрудники.

Полли наотрез отказалась. Энни сделала глубокий вдох.

– Мисс Флойд, – сказала она, – сейчас в больнице находится офицер полиции, доставленный туда вечером с ножевой раной на лице. Пришлось наложить двенадцать швов. Я могу, конечно, отправиться к прокурору и получить ордер на обыск, но предупреждаю, если вы заставите меня это сделать, вам же будет хуже. Поэтому предлагаю...

– Это что, шантаж?

– Считайте, как угодно.

– Хорошо, я постараюсь собрать людей.

– Спасибо, – Энни повесила трубку.

ГЦО помещалось над дышавшим на ладан книжным магазином, на третьем этаже шестиэтажного здания. Энни пришла туда около одиннадцати. Небольшая приемная, в которую вела дверь с матовым стеклом, могла бы, пожалуй, сойти за контору какого-нибудь частного детектива, если бы не плакаты на стенах. На плакатах были представлены в увеличенном изображении различные стадии развития эмбриона. По верхнему обрезу каждого плаката тянулась надпись «Главная Ценность Общества». Буквы были выведены красным и выглядели словно капли крови. Полли Флойд сама напоминала зародыш на поздней стадии развития, крохотная с красным личиком и красной кожей на руках, постриженная под мальчика блондинка, которую, кажется, не только никто никогда не целовал, но даже и не хотел поцеловать. Впрочем, тут Энни могла ошибаться, в конце концов, вчера до двенадцати ее не было дома, а утром ей понадобилась целая вечность, чтобы доползти до телефона.

По всему виду Полли можно было сказать, что она глубоко уязвлена. Едва Энни появилась в приемной, как она начала толковать о полицейском государстве и честных гражданах, которым приходится...

– Весьма сожалею, – сказала Энни тоном, ясно свидетельствовавшим, что ни о чем она не сожалеет. – Но, как я и сказала вам по телефону, дело срочное.

– Но какое отношение имеет ваш полицейский к нашей организации? Если его ударили ножом...

– Ее.

– Пусть так, и все равно...

– Где ваши люди? – прервала ее Энни. Они стояли в приемной вдвоем, окруженные зародышами на картинках. Полли даже пальто не сняла. Очевидно, она считала, что свидание не затянется.

– Они у меня в кабинете.

– А сколько у вас человек работает?

– Четверо.

– Включая вас?

– Нет, кроме меня.

– Мужчины есть?

– Один.

– Вот на него-то мне и хотелось бы посмотреть.

Действительно, для начала надо именно это – посмотреть.

Уходя из дома полчаса назад, она позвонила в больницу справиться о состоянии Эйлин и, если возможно, поговорить с ней. Их соединили. Голос Эйлин звучал слабо и сонно. Она сказала, что чувствует себя неплохо, насколько это возможно, конечно. Ее описание вчерашнего бандита в точности совпало с описанием, которое дали предыдущие жертвы: белый, за тридцать, метр девяносто ростом, весом восемьдесят килограммов, шатен, голубые глаза, шрамов и татуировки нет.

А в кабинете Полли Флойд Энни обнаружила чернокожего лет шестидесяти, костлявого, ростом примерно метр семьдесят, с карими глазами, прикрытыми очками в роговой оправе и с редкими кустиками седых волос по окружности совершенно лысого черепа.

Помимо него, в кабинете было три женщины.

Энни попросила всех сесть.

Полли остановилась у самой двери. Ей явно не нравилось это вторжение на территорию ГЦО, а еще больше – на ее собственную территорию.

Энни спросила собравшихся, не знакомы ли им следующие имена: Лоис Кармоди, Терри Купер, Патриция Райан, Вивьен Шаброн, Анджела Феррари, Сесили Бейнбридж, Бланка Диас, Мэри Холдингс и Дженет Рейли.

Да, все собравшиеся слышали эти имена.

– Все они в разное время делали взносы в вашу организацию, – продолжала Энни. – Верно?

А вот на этот вопрос ответить никто не смог.

– Сколько у вас вообще вкладчиков? – спросила Энни.

Все посмотрели на Полли Флойд.

– Прошу прощения, но это наше внутреннее дело, – ответила она, все еще не отходя от двери. Пальто она так и не сняла. Руки сложила на груди.

– А у вас есть список вкладчиков? – поинтересовалась Энни.

– Есть, но эти сведения имеют конфиденциальный характер.

– Кто имеет доступ к этому списку?

– Все мы. Все наши сотрудники.

– Как же насчет конфиденциальности?

– На сотрудников это не распространяется.

– Пожалуй, – заговорил чернокожий мужчина с кустиками седых волос, – это не совсем...

– Так или иначе, – перебила его Полли, – полиции до этого списка не должно быть никакого дела.

Энни повернулась к мужчине.

– Извините, сэр, я не запомнила вашего имени, – сказала она.

– Элиезер Фитч.

– Люблю библейские имена, – улыбнулась Энни.

– Моего отца звали Элайджа, – улыбнулся в ответ Фитч.

– Итак, мистер Фитч, мы говорили о списке...

– Чтобы вы там ни расследовали, – опять вмешалась в разговор Полли, – мы не заинтересованы в огласке.

– В огласке?

– Да, в огласке. Мы не хотим, чтобы ГЦО хоть в малейшей степени была связана с нападением на полицейского.

– Которое, – подхватила Энни, – является преступлением третьей категории и карается заключением сроком от трех до пятнадцати лет. Изнасилование же...

– Изнасилование? – красное личико Полли вмиг побледнело.

– Изнасилование, мисс Флойд, является преступлением второй категории, и за него можно получить двадцать пять лет. Наша сотрудница была вчера вечером изнасилована. Помимо этого она получила ножевую рану, мисс Флойд. И у нас есть серьезные основания предполагать, что человек, на нее напавший, изнасиловал также девять других женщин, восемь из которых делали взносы в ГЦО. И я хочу знать...

– Я уверена, что эти взносы не имеют ничего общего...

– Откуда такая уверенность, Полли? – спросил Фитч.

К Полли Флойд вернулся естественный цвет лица.

Бегло посмотрев на нее, Фитч снова перевел взгляд на Энни.

– Мы продаем список наших вкладчиков, – сказал он.

– Кому? – живо спросила Энни.

– Любой ответственной организации, которая...

– Полли, ты же знаешь, что это не так, – сказал Фитч и опять повернулся к Энни. – Список мы представляем любому, кто делает достаточно приличный взнос.

– А какой взнос считается приличным?

– Не меньше ста долларов.

– Стало быть, если я переведу вам сто долларов и попрошу показать мне список...

– Вы получите его немедленно.

– При условии, – вмешалась Полли, – что вы сообщите нам, зачем он вам нужен.

– Это так, мистер Фитч?

– Мы посылаем его всякому, кто участвует или хотел бы участвовать в движении защитников жизни. Достаточно проявить серьезный интерес к этому движению, запросить список и выслать чек на сто долларов. И все.

– Ясно, – сказала Энни.

– У нас же не такая организация, как «Право на Жизнь», – как бы оправдываясь сказала Полли. – За нами нет гигантских корпораций и фондов. Мы только начинаем, нам всего два года, и приходится использовать любые способы, разумеется, в пределах морально допустимого. Думаю, что, предоставляя этот список тем, кто хотел бы работать с нами, ничего дурного мы не делаем.

– Сколько списков вы выслали в этом году? – спросила Энни.

– Понятия не имею, – сказала Полли.

– Не больше десяти, – уточнил Фитч.

– Все здесь, в городе?

– Большинство. Но не все.

– А в городе сколько?

– Не знаю, надо посмотреть записи.

– А имена и адреса у вас есть?

– Конечно.

– Хотелось бы взглянуть на них.

– Это фактически будет означать вмешательство в личную жизнь людей, которым такое вмешательство, возможно, совсем не по душе, – заявила Полли.

Энни посмотрела на нее. Можно было сказать, что советовать женщине, прерывать или не прерывать беременность, тоже необходимо рассматривать как вмешательство в личную жизнь, которое кому-то может не понравиться. Но эту мысль Энни не высказала. Она заметила лишь:

– Наверное, мне все же придется получить этот ордер.

– Пусть смотрит, – сказала Полли.

* * *

Эйлин сидела на кровати положив руки на колени, когда в палату вошел Клинг. Она была к нему спиной. По стеклу колотили капли дождя, искажая очертания близрасположенных зданий.

– Привет.

Она повернулась, и он увидел повязку на левой щеке. Толстый слой ваты и лейкопластырь. Она явно плакала: кожа вокруг глаз покраснела и вспухла. Улыбнувшись, Эйлин подняла в знак приветствия руку. И тут же рука бессильно опустилась, белая рука на белой простыне.

– Привет.

Клинг подошел к кровати и поцеловал ее в здоровую щеку.

– Ну, как ты?

– Да ничего, все в порядке.

– Я только что говорил с врачом, они обещают тебя сегодня выписать.

– Очень хорошо.

Клинг не знал, чтобы еще сказать. Он знал, что с ней приключилось, а что сказать, не знал.

– Здорово я выступила, – начала она. – Настоящий полицейский, ничего не скажешь. До того позволила запугать себя, что оба пистолета... – Она отвернулась. Дождь продолжал барабанить по окнам.

– Он изнасиловал меня, Берт.

– Знаю.

– Ну и... – голос у нее сел. – Ну, и что скажешь?

– Так и убил бы подонка, – сказал Клинг.

– Это понятно, но... как ты... как тебе то, что меня изнасиловали?

Клинг с удивлением посмотрел на Эйлин. Она все еще сидела, отвернувшись, словно хотела скрыть повязку, а заодно и рану – свидетельство ее капитуляции.

– Я хочу сказать... что я позволила ему изнасиловать себя?

– Ничего ты ему не позволяла.

– Я полицейский.

– Детка...

– Мне следовало бы... – Эйлин горестно покачала головой. – Я слишком перепугалась, Берт, – едва слышно закончила она.

– Это я за тебя боялся.

– Я думала, он убьет меня.

Эйлин наконец повернулась.

Взгляды их встретились. На глаза у Эйлин навернулись слезы. Часто заморгав, она подавила их.

– Но полицейскому нельзя бояться, Берт! Полицейский должен... я бросила пистолет! Когда он ткнул мне ножом под ребра, я так перепугалась, что бросила пистолет! Он уже был у меня в руке, а я его бросила!

– И я бы сделал то же самое.

– А в ботах у меня был спрятан запасной, маленький браунинг. Я достала его и уже взвела курок, и тут он... тут он полоснул меня по лицу.

Клинг молчал.

– Я и не думала, что будет так больно. Знаешь, когда подбриваешь волосы под мышками или на ногах, бывает, порежешься, ну поболит чуть-чуть, и все, а тут – по лицу. По лицу и, о Боже, Берт, как же было больно! Я знаю, что не красавица, но это единственное мое лицо, другого нет, и когда он...

– Ты неотразима, Эйлин, – прервал ее Берт.

– Уже нет, – Эйлин снова отвернулась. – И вот тогда, когда он ударил меня и я выронила второй пистолет... тогда я поняла... я поняла, что сделаю все, что он от меня захочет. Да, Берт, я позволила ему изнасиловать себя. Позволила.

– А иначе он прикончил бы тебя.

– Такая беспомощность была, такая отвратительная беспомощность, – Эйлин покачала головой.

Клинг не сказал ни слова.

– Ну и... – У Эйлин снова прервался голос. – Наверное, ты все время задаешь себе вопрос, а может, это я сама напросилась...

– Не городи чушь.

– А разве не об этом думают мужчины, когда их жен или подруг...

– Да, ты сама напросилась, – сказал Клинг. – Именно поэтому ты в том месте и оказалась, это твоя работа. Ты делала свое дело, Эйлин, и тебя ранили. И это...

– И еще меня изнасиловали! – Эйлин обернулась к нему. Глаза ее горели.

– И это тоже ранение.

– Нет! Бывало, и тебе доставалось на работе, но после тебя никто не насиловал! И в этом вся разница, Берт.

– Вижу, вижу я эту разницу.

– Сомневаюсь. Потому что иначе ты бы не полоскал мне мозги всеми этими разговорами о работе.

– Послушай, Эйлин...

– Он изнасиловал не полицейского, он изнасиловал женщину! Он меня изнасиловал, Берт! Потому что я женщина!

– Я понимаю.

– Ничего ты не понимаешь! Да и как ты можешь понять? Ты мужчина, а мужчин не насилуют.

– Насилуют и мужчин, – кротко сказал он.

– Где? В тюрьме? Так только потому, что под рукой нет женщины.

– Мужчин тоже насилуют, – повторил Клинг, но распространяться на эту тему не стал.

Она посмотрела на него. Боль, застывшая у него в глазах, была, кажется, такой же сильной, как и та, что она испытала, когда этот мерзавец разрезал ей щеку. Эйлин не сводила с Клинга глаз, словно в самую душу его хотела проникнуть. Злость и отчаяние постепенно проходили. Перед ней Берт, а не какой-то безымянный враг, назовем его, скажем, «Этот». Перед ней Берт Клинг и в конце концов, он-то уж к насилию вовсе никакого отношения не имеет.

– Извини, – сказала она.

– Да ладно, о чем речь.

– Мне не следовало обрушивать все это на тебя.

– А на кого еще? – улыбнулся он.

– Нет, право, мне очень-очень жаль.

Она потянулась к нему. Клинг утопил ее маленькую ладонь в своих руках.

– Никогда не думала, что такое может случиться со мной, – вздохнула Эйлин. – Даже в самых страшных снах присниться не могло. Конечно, я побаивалась, всегда немного волнуешься...

– Ясное дело.

– Но что это в действительности может произойти, я ни секунды не думала. Помнишь, как я фантазировала насчет того, как меня изнасилуют?

Он кивнул.

– Да, фантазии остаются фантазиями до того самого момента, когда превращаются в действительность. Раньше я думала... мне казалось... в общем, чего там говорить, Берт. Мне было страшно. Даже с прикрытием было бы страшно. Но боялась я не того, что изнасилуют. Может, ранят, но не изнасилуют. Я ведь была полицейским, а как полицейского можно...

– Что значит была? Ты и есть полицейский.

– Да, да, Берт, и, пожалуйста, не сомневайся в этом. Помнишь, я говорила, как меня унижает, что приходится быть подсадной уткой? И что я буду просить о переводе на другую работу?

– Помню, конечно.

– Ну, так теперь меня калачом с места не сманишь.

– Отлично, – Берт поцеловал ей руку.

– Потому что... Ведь кто-то должен... Чтобы с другими женщинами того же не случилось. Кто-то должен...

– Да, – сказал Берт, – и этот кто-то – ты.

– Да, я, – Эйлин глубоко вздохнула.

Он прижал ее руку к щеке.

Несколько минут они просидели молча.

Эйлин снова отвернулась, но в последний момент остановилась и посмотрела Клингу прямо в глаза. И в третий раз голос изменил ей:

– А ты... ты будешь любить меня с этим шрамом?

* * *

Бывает, попадаешь в десятку с первого выстрела.

Начать с того, что список запрашивали не десять человек, как запомнилось Элиезеру Фитчу, а только восемь. Трое были из других городов: они собирались открыть местные отделения ГЦО, и им нужна была организационная поддержка. Пятеро – местные: группа в поддержку более строгого отбора книг для библиотек; группа, выступающая против права молодых девушек на гинекологическую консультацию без согласия родителей; группа противников эвтаназии – эти тоже заплатили сто долларов и запросили список вкладчиков ГЦО; и наконец организация, выступающая против принятия поправки о равных правах. И только один запрос был индивидуальным. В письме, полученном ГЦО, говорилось, что автор пишет статью для журнала «Наше право» и хотел бы связаться с людьми, поддерживающими это движение на предмет изложения их взглядов.

Звали его Артур Хейнз.

Сегодня суббота, и Энни рассчитывала застать этого человека дома. Жил он, судя по обратному адресу, в районе Маджесты, где недавно вырос целый комплекс коттеджей с садами. Когда Энни добралась до места, все еще моросил дождь. Дорожки были покрыты мокрыми листьями. Во многих окнах, хотя не было еще и часа дня, горел свет. Энни нашла нужный адрес.

Квартира на первом этаже трехэтажного кирпичного здания. Она позвонила в дверь. Портьеры в гостиной были отдернуты. Стоя у входной двери, Энни смутно различала, что происходит внутри. Две девочки, на вид шести и восьми лет, сидели на полу и с интересом смотрели по телевизору мультики. Услышав звонок, старшая слегка подтолкнула младшую: мол, иди, открывай дверь. Младшая сделала гримасу, поднялась с пола и зашагала к двери, исчезнув из поля зрения Энни. Откуда-то из глубины квартиры донесся громкий женский голос:

– Эй, откроет кто-нибудь дверь?

– Да, мама, ужа открываю. Кто там? – спросила девочка.

– Полиция.

– Сейчас.

Энни приготовилась ждать. Ей было слышно, как девочка объясняет матери, что это полиция, а та велит ей идти к себе в комнату смотреть телевизор.

– Простите, кто там? – на сей раз раздался голос хозяйки.

– Полиция. Откройте, пожалуйста.

Женщина, открывшая дверь, была, наверное, на восьмом месяце беременности и о виде своем явно не думала. Уже час дня, а на ней поверх нижнего белья все еще был купальный халат, и выглядит она, как чудовищно надувшийся пузырь: огромный живот выступает вперед, начинаясь где-то прямо под грудью; не женщина, а дирижабль, правда, с кукольным личиком и изогнутыми губками купидона. Ни помады, ни вообще косметики.

– Да, слушаю вас, – сказала она.

– Мне нужен Артур Хейнз, – откликнулась Энни. – Он здесь живет?

– Я – Лоис Хейнз, его жена. А в чем дело?

– Мне надо поговорить с ним.

– О чем?

Она возвышалась над порогом, как боевой слон. Ей явно не нравилось это субботнее вторжение.

– Хотелось бы задать ему несколько вопросов, – терпеливо сказала Энни.

– Каких вопросов? – упрямо повторила Лоис.

– Послушайте, мэм, можно мне войти?

– Прошу показать ваш жетон.

Энни открыла сумочку и извлекла жетон в пластиковой упаковке. Тщательно изучив его, Лоис сказала:

– Хорошо, но почему вы не можете мне сказать...

– Кто там, детка? – послышался мужской голос.

Из-за спины Лоис показался высокий темноволосый мужчина. Лоис, поворачиваясь к нему, слегка отступила в сторону, и теперь Энни могла хорошо его разглядеть.

Так, за тридцать. Не меньше ста восьмидесяти ростом. Восемьдесят килограммов, это уж как пить дать. Шатен. Голубые глаза.

– Эта дама хочет тебя видеть, – пояснила Лоис. – Говорит, что она полицейский.

Сочетание «дама-полицейский» позабавило Энни, но она даже не улыбнулась. Она сосредоточено разглядывала Хейнза, который с приятной улыбкой на лице приближался к двери.

– Ну что ж, входите, – предложил он. – Что это ты, Ло, держишь человека в дверях? Ты что, не видишь, что на улице дождь? Входите, входите, – и он протянул руку. Жена отступила в сторону. – А в чем дело? – обмениваясь с Энни рукопожатием, спросил Хейнз. – Я что, не там машину поставил? Я думал, по выходным можно парковаться на любой стороне.

– Не знаю, где вы поставили машину, мистер Хейнз, – сказала Энни. – Я здесь совсем по другому делу.

Все трое сгрудились в маленькой прихожей. Девочки, оторвавшись от телевизора, с любопытством смотрели на тетю-полицейского. Живьем они впервые видели женщину-полицейского. Впрочем, на полицейского она совсем не похожа. На ней обыкновенный плащ, а очки залиты дождем. На левом плече у нее висит кожаная сумка, а на ногах туфли на низком каблуке. Девочки решили, что она похожа на тетю Джози из Мэйна. Тетя Джози занимается благотворительной деятельностью.

– Да, а по какому же именно? – спросил Хейнз. – Чем мы можем быть вам полезны?

– Мы могли где-нибудь поговорить с глазу на глаз? – спросила Энни, взглянув на детей.

– Конечно, пошли на кухню. Детка, там еще есть кофе на плите? Чашку кофе выпьете, мисс... простите, не расслышал вашего имени.

– Детектив Энни Ролз.

– Ну что ж, прошу.

Они прошли в кухню и сели за стол. Лоис двинулась к плите, но Энни ее остановила:

– Спасибо, миссис Хейнз, кофе я не буду.

– Только что заварила.

– Нет, нет, спасибо, – повторила Энни. – Мистер Хейнз, вы обращались в организацию под названием Главная Ценность Общества с просьбой переслать вам список ее вкладчиков?

– Да, а что? – в голосе Хейнза явственно прозвучало удивление. Лоис стояла у плиты, внимательно глядя на мужа.

– И для чего вам понадобился этот список?

– Я работал над статьей об участниках движения в защиту жизни.

– Для журнала, верно?

– Да.

– Вы журналист, мистер Хейнз?

– Нет, я учитель.

– Где вы преподаете, мистер Хейнз?

– В средней школе.

– А где школа, здесь, в Маджесте?

– Да, всего в миле отсюда.

– И вы часто пишете в журналы, мистер Хейнз?

– Ну, – Хейнз замешкался и посмотрел на жену, словно решая, говорить ли правду. Она по-прежнему не сводила с него глаз. – Нет, не могу сказать, что слишком часто.

– Но именно эту статью вам хотелось написать?...

– Да. Мне нравится этот журнал, не знаю, попадался ли он вам на глаза. Он называется «Наше право» и издается одной некоммерческой организацией...

– И вы заплатили сто долларов в ГЦО, чтобы получить список, верно?

– Да.

– Ты дал кому-то сто долларов? – воскликнула Лоис.

– Да, дорогая, я же говорил тебе.

– Ничего ты мне не говорил. Сто долларов? – Лоис изумленно покачала головой.

– А сколько вы рассчитывали получить за эту статью? – продолжала Энни.

– Не знаю, право, сколько они платят.

– А в журнале знали, что вы пишете для них эту статью?

– Нет. Я собирался написать ее и просто предложить им.

– То есть просто послать?

– Да.

– В надежде, что ее напечатают?

– Да.

– Ну и как, написали вы эту статью, мистер Хейнз?

– М-м... нет... Так и не собрался пока. Знаете ли, у меня в школе полно всяких дел, помимо регулярных классных занятий. Вообще-то я преподаю английский, но еще курирую школьную газету, консультирую школьный театр и дискуссионный клуб. Словом, дел выше головы. Но обязательно напишу.

– Вы связывались с теми людьми, чьи имена нашли в списке ГЦО?

– Нет, пока нет. Но непременно встречусь с ними. Повторяю, как только у меня будет свободная минута...

– Так о чем, вы говорите, должна быть статья?

– Ну, как вам сказать? Об этом движении. О движении в защиту жизни. К чему стремятся, о чем думают... эти женщины... которые... ну, как сказать?...

– С каких это пор ты заделался таким жизнестроителем? – спросила Лоис.

– Просто меня это интересует.

Жена внимательно посмотрела на него.

– Давно интересует, – добавил Хейнз, откашливаясь.

– Впервые слышу. А чего это ты именно этой конторой заинтересовался? – Лоис обхватила живот, словно это был перезрелый арбуз.

– Лоис...

– Да, необычная новость для меня, – повторила она, театрально закатывая глаза. – Вы бы посмотрели на него, – обернулась она к Энни, – когда я сказала, что снова жду ребенка.

Энни внимательно наблюдала за ним.

– Я уверен, что мисс Ролз, – заявил Хейнз, – все это совершенно не интересно. Вообще-то говоря, мисс Ролз, или мне следует называть вас детектив Ролз?

– Как вам будет угодно, – сказала Энни.

– Тогда пусть будет мисс Ролз. Так вот, мисс Ролз, хотелось бы все же знать, что вас привело ко мне. Неужели мое письмо в ГЦО хоть каким-то образом... Не может же быть, что невинная просьба переслать список...

– Сто долларов за какой-то список! – воскликнула Лоис. – С ума сойти!

– Благодаря этому взносу нам скостят налоги, – сказал Хейнз.

– Благодаря взносу в какую-то сомнительную контору? – Лоис пожала плечами. – Да ни за что в жизни не поверю. Живешь с человеком десять лет, – повернулась она к Энни, – и, оказывается, по-настоящему не знаешь его.

– Бывает, – подхватила Энни. – Мистер Хейнз, не припомните, значились ли следующие имена в списке, полученном вами из ГЦО? – Она открыла блокнот и принялась зачитывать:

– Лоис Кармоди, Бланка Диас, Патриция Райан...

– Нет, эти имена мне не известны.

– Я не спрашиваю, известны ли вам эти имена, мистер Хейнз. Я спрашиваю, были ли они в списке.

– Надо посмотреть. Если, конечно, список не затерялся куда-нибудь.

– Вивьен Шаброн? – продолжала Энни. – Анджела Феррари? Терри Купер?...

– Нет. Ни с кем из них я не знаком.

– Сесили Бейнбридж? Мэри Холдингс? Дженет Рейли?

– Нет.

– Эйлин Берк?

На мгновение по его лицу мелькнула тень удивления.

– Нет, никого не знаю.

– Мистер Хейнз, – медленно выделяя слова, сказала Энни, – скажите, пожалуйста, где вы были вчера между половиной восьмого и восемью вечера?

– В школе. Ребята должны в пятницу вывесить газету. Ну вот, я и помогал им. Мы были в редакции школьной газеты.

– А в котором часу, я имею в виду вечером, вы ушли вчера из дома, мистер Хейнз?

– Видите ли, я вообще не возвращался домой обедать. Мне надо было проверить кое-какие работы, я занялся этим в преподавательской и прямо оттуда пошел в редакцию. Газета наша называется...

– А когда вы вчера вернулись домой, мистер Хейнз?

– Да школа рядом, в десяти минутах ходьбы. Я же говорил вам, всего километр, ну, может, чуть больше.

– Так и когда же вы вернулись, мистер Хейнз?

– В восемь, что ли? Не помнишь, Ло, в восемь или около того?

– Да нет, скорее, ближе к десяти, – сказала Лоис. – Я уже была в постели.

– Ну, в общем, в этом промежутке, – заторопился Хейнз. – Между восемью и десятью.

– Чтобы быть точным, без десяти десять, – поправила его Лоис. – Я как раз посмотрела на часы, когда услышала, что ты вернулся.

– Итак, вы были в редакции школьной газеты...

– Именно.

– С четырех пополудни...

– Пожалуй, с половины пятого. Да, так будет точнее.

– С половины пятого до без двадцати десять. Вы ведь сказали, что от школы идти десять минут, а пришли вы без десяти десять.

– Что же, наверное, так оно и было, если Лоис говорит. Хотя, мне казалось, что не было еще и восьми.

– Получается почти пять часов. Неужели нужно столько времени, чтобы сверстать газету?

– Ну, тут по-разному бывает, как когда.

– И вы утверждаете, что все это время пробыли с учениками.

– Да.

– С учениками, которые выпускают газету.

– Да.

– Назовите, пожалуйста, их имена, мистер Хейнз.

– Это еще зачем?

– Затем, чтобы я могла проверить, впрямь ли вы были вчера там, где утверждаете.

Хейнз посмотрел на жену, а затем вновь повернулся к Энни.

– Я... не понимаю, почему вы находите необходимым проверять, где я был. И я все еще не понимаю, что вам здесь нужно. На самом деле...

– Мистер Хейнз, вы были вчера в Айсоле? В районе Ларами-Кресчент, между половиной восьмого и...

– Я уже сказал, что был...

– А точнее говоря, были ли вы в проходе между домами...

– Не говорите глупостей...

– 1840 и 1842?

– Я был...

– ...где вы ударили ножом и изнасиловали женщину, которую приняли за Мэри Холдингс...

– Никакой Мэри Холдингс я не знаю.

– ...и изнасиловали не в первый раз, а в четвертый. Перед этим – десятого июня, шестнадцатого сентября и седьмого октября.

В кухне повисло молчание. Хейнз посмотрел на жену.

– Да говорю же я вам, в школе я был, в школе! – крикнул Хейнз.

– Сегодня утром я стирала твою рубашку, – тихо сказала Лоис, не сводя с него взгляда. – На манжетах была кровь. – Она опустила глаза. – Мне пришлось пустить холодную воду, чтобы смыть ее.

В дверях появилась одна из сестер.

– Что-нибудь стряслось? – поинтересовалась она, широко раскрыв глаза.

– Мистер Хейнз, – сказала Энни, – вам придется пройти со мной.

– Что-нибудь случилось? – снова спросила девочка.

– Хотите знать, почему, – сказал он под магнитофонную запись. – Я скажу вам, почему. Мне нечего скрывать, да и стыдиться тоже нечего. Если бы мою позицию разделяло больше людей, то эти группы, союзы, организации, как их там, которые стараются навязать нам свои идиотские взгляды, заткнулись бы. Попробуйте подсчитать, скольким я причинил зло и сколько они. Да, в сравнении с ними я разве что не святой. Вообще, кому я нанес ущерб, можете вы мне сказать? Об этих двоих, с кем пришлось пустить в ход нож, я не говорю, что это была, можно сказать, самозащита. А остальные не пострадали. Мне только и надо было, что показать им, насколько они заблуждаются. Как важно, как необходимо иногда сделать аборт. Вот чего они не могут понять своими куриными мозгами. Ну, так я и решил доказать им это. Пусть забеременеют от насильника. Пусть им придется сделать аборт. Вот вы, например, согласились бы доносить ребенка, которого вам сделал насильник? Захотели бы, чтобы он родился? Наверняка нет. Вот и они, я уверен, не захотят. И все рассчитал так, что рано или поздно, но они от меня обязательно забеременеют. Если все поставить на правильную основу, то шансы примерно шестьдесят процентов на сорок. Все просто.

Знаете что? Я не хотел детей. Видели девочек? Обе они родились случайно. И ребенок, которого сейчас донашивает жена, тоже случайность. Она католичка, и единственное, что позволяет себе, следить за сроками. Вроде бы давно пора понять, что ни черта с этими сроками не получается. Через шестнадцать месяцев после свадьбы родилась первая, еще через два года – вторая. Опыт хоть что-нибудь значит или не значит вообще ничего? Я пытался убедить ее. Сядь на пилюли, обзаведись спиралью, позволь мне пользоваться презервативом. Нет и нет. Церковь запрещает, видите ли. Сроки или воздержание. Мне тридцать один год. Первый ребенок родился, когда мне было двадцать три. Потрясающе, а? А теперь еще один вот-вот появится. Она сказала мне в феврале. У нас будет еще ребенок. Потрясающе. Ну прямо потрясающе. Как раз этого мне и не хватало – еще одного ребенка. Я велел ей сделать аборт. Можно подумать, что я предложил пойти и утопиться. «Аборт? Ты что, спятил? Аборт?» А что, говорю, аборты у нас узаконены. Сейчас ведь не средние века. И вовсе необязательно рожать, совершенно необязательно. Нет, церковь против абортов. И даже многие другие, не католической веры, против абортов и всячески стараются изменить закон. Даже президент Соединенных Штатов, черт бы его побрал, против абортов! Президент не двадцать тысяч в год зарабатывает, президенту не приходится ломать мозги, как бы одеть и прокормить семью, президент, в конце концов, это другой, это не Артур Хейнз, который просто не хочет больше детей! Сейчас мне тридцать один, и будет около пятидесяти, когда этот, еще не родившийся, поступит на первый курс университета. Ну, что ж, говорит, жаль, ничего не поделаешь, у нас будет еще ребенок, и придется тебе свыкнуться с этой мыслью.