Текст книги "Тарзан и люди-леопарды"

III. О ЧЕМ ПОВЕДАЛИ МЕРТВЕЦЫ

Когда девушка выстрелила, Голато вскрикнул от боли, скрючился и вывалился из палатки, зажав рукой рану на правом предплечье.

Кали-бвана поспешно встала, оделась, нацепила пояс с патронташем и револьвером в кобуре. О сне не могло быть и речи – если Голато выбыл из игры, то оставались другие, которых следовало опасаться в не меньшей степени.

Девушка зажгла лампу, села в шезлонг, держа ружье на коленях, и приготовилась провести остаток ночи, не смыкая глаз. Но если ей мерещились очередные посягательства, то она была приятно разочарована. Ночь тянулась так нескончаемо долго, что утомленный организм не выдержал напряжения, и девушка наконец заснула, сидя в шезлонге.

Когда она открыла глаза, солнце уже взошло. Буря умчалась дальше, оставив после себя лишь лужи да мокрую парусину – единственные доказательства своего пребывания в лагере. Девушка подошла к пологу палатки и крикнула своему слуге, чтобы тот поторапливался с водой для умывания и с завтраком. Выглянув наружу, она увидела носильщиков, собирающих поклажу, рядом с ними Голато с наспех забинтованной рукой на самодельной перевязи, а также своего слугу. Она позвала слугу вторично, на сей раз более строгим голосом, но тот не обратил на нее никакого внимания, продолжая увязывать тюк.

Тогда она сама подошла к нему, сверкая гневно глазами.

– Ты что оглох, Имба? – недовольно спросила девушка. – Почему ты не выполняешь мою просьбу?

Слуга, угрюмый негр средних лет, насупился и отвел глаза. Голато насмешливо поглядывал на девушку. Члены сафари побросали работу, наблюдая за белой госпожой, среди них не было видно ни одного сочувствующего лица.

– Отвечай, Имба, – потребовала девушка. – Почему ты ослушался меня?

– Здесь командует Голато, – последовал грубый ответ. – Он главный. Имба подчиняется только Голато.

– Имба подчинится мне, – возмутилась девушка. – Больше Голато не главный.

Выхватив из кобуры револьвер, она направила ствол на Имбу.

– Приготовь ванну. Ночью в темноте было плохо видно, поэтому я попала Голато всего лишь в руку. Но на свету я уж не промахнусь. А ну, пошевеливайся!

Имба бросил умоляющий взгляд на Голато, но самозванец никак не отреагировал. Такой Кали-бвану он еще не видел. Сложилась новая ситуация, которую медлительному мозгу Голато еще предстояло переварить. Имба, точно покорная овечка, послушно зашагал к палатке своей госпожи. Негры принялись перешептываться между собой.

Кали-бвана добилась своего, однако опоздала. Глубоко посеянные семена недовольства и бунта уже успели прорасти, и, хотя сейчас девушка одержала легкую победу, впереди ее ожидало поражение. Тем не менее она испытывала удовлетворение при виде Имбы, готовящего ей ванну, а позже – завтрак.

Во время еды она с недоумением обнаружила, что носильщики взваливают на себя поклажу, готовясь к походу, хотя палатка ее стоит на месте и никаких распоряжений о выступлении она не давала.

– В чем дело? – спросила она, подбежав к собравшимся и обращаясь к помощнику Голато, которого собиралась назначить главным.

– Мы возвращаемся, – ответил тот.

– Вы не посмеете уйти, бросив меня одну, – возмутилась девушка.

– Можешь идти с нами, – сказал чернокожий, – но отныне прислуживать тебе никто не станет.

– Вы обязаны остаться, – повысила голос рассерженная девушка. – Я вас наняла до конца маршрута. Бросьте тюки и ждите, пока я сама не прикажу выступать.

Видя, что люди не торопятся ей подчиняться, девушка схватилась за револьвер. Но тут вмешался Голато, подошедший к ней вплотную в сопровождении нескольких воинов с ружьями наизготовку.

– Помалкивай, белая сука, – гаркнул он, – и проваливай к себе в палатку. Мы уходим домой. Будь ты поласковей с Голато, этого бы не случилось, но я тебя проучу. Станешь мешать нам, мои воины тебя прикончат. Можешь пойти с нами, но командовать не будешь. Теперь я главный!

– С вами не пойду, а если бросите меня здесь, то вам известно, что вас ждет, если я доберусь до станции и сообщу обо всем управляющему.

– Никуда ты не доберешься, – ухмыльнулся Голато.

Обернувшись к стоявшим в ожидании носильщикам, он дал знак трогаться.

С замиранием сердца глядела девушка вслед отряду, покидавшему стоянку, пока он не скрылся в лесу. Она могла бы последовать за ними, но этого не позволяла ей сделать врожденная гордость, основа ее характера. Кроме того, рассудком она понимала, что ей будет далеко не безопасно среди распоясавшегося мятежного сброда, главарь которого представляет для нее лично наибольшую угрозу.

Решимость достичь цели не угасла в душе девушки даже после того, как она осознала всю безнадежность своей затеи. Возможно, ею двигало не что иное, как простое упрямство, однако же именно оно помогало ей в осуществлении того, что она полагала своим долгом, хотя это и обрекало ее почти на верную смерть.

Она вернулась к палатке, возле которой валялся один-единственный мешок с провизией, оставленный чернокожими. Что делать? Идти дальше она не могла, возвращаться же не хотела. Был только один выход – остаться здесь, как можно надежнее обосноваться и дожидаться спасательной партии, которая, возможно, прибудет через несколько месяцев.

Девушка рассчитывала на то, что возвращение чернокожих носильщиков без нее не сможет не вызвать толков и подозрений, а когда начнется разбирательство, кто-нибудь из невежественных негров обязательно проговорится. Тогда организуют поисковую группу, если только лживый Голато не убедит их в том, что ее давно нет в живых. И все же у нее оставалась слабая надежда, за которую она будет цепляться. Если она станет так же цепляться за жизнь в течение долгого ожидания, то, возможно, в конце концов ее и спасут.

Разобрав оставленные ей продукты, девушка прикинула, что запасов должно хватить на месяц при условии строжайшей экономии. А если здесь окажется достаточно дичи и ей повезет на охоте, то провизию можно будет растянуть и подольше.

Однако не голода больше всего опасалась белая девушка, а того, что ее обнаружат враждебно настроенные туземцы. Кроме того, она очень боялась подцепить какую-нибудь смертельную тропическую болезнь, что было вполне естественно в ее положении.

Стараясь прогнать прочь подобные мысли, она решила заняться обустройством стоянки. Перенесла в палатку все свое имущество и начала строить примитивное ограждение для защиты от ночных визитеров. Работа была тяжелой, и девушке приходилось часто отдыхать. Во время коротких передышек она принималась делать записи в дневнике, умалчивая однако о терзавших ее тревогах и страхах, в которых не решалась признаться даже самой себе. Так проходили дни, между тем как судьба готовила ей удар куда более страшный, чем она могла вообразить.

Когда четверо в ритуальном облачении из леопардовых шкур сомкнулись вокруг Орандо, перед глазами сына вождя на миг встало изуродованное тело друга, и этом видении он разглядел собственную участь, но не дрогнул, ибо был воином, выполняющим свой долг. На него надвигались убийцы друга, враги его народа. Пусть он погибнет, в этом Орандо не сомневался, но прежде отомстит за Ниамвеги. Противник должен почувствовать ярость гнева воина-утенго.

Люди-леопарды неумолимо надвигались, и тогда Орандо метнул копье. Раздался вопль, и один из нападавших рухнул на землю, пронзенный насквозь. На счастье Орандо, законы людей-леопардов предписывали им пользоваться в схватке с неприятелем ритуальными стальными когтями, к обычному же оружию, такому, как копья и стрелы, они прибегали лишь в крайних случаях или когда имели дело с численно превосходящим противником. Жертве, предназначавшейся для их жестоких обрядов, полагалось погибнуть от когтей леопарда, иначе плоть ее не годилась для ритуала. Обезумевшие от фанатизма люди-леопарды рисковали жизнью, добывая желанные трофеи.

Поэтому у Орандо зародилась искорка надежды одолеть противников, хотя, скорее всего, это была лишь короткая отсрочка перед смертью.

Оставшиеся трое шагнули вперед, готовясь к смертельной атаке, подражая повадкам хищника, которого они олицетворяли.

В звонкой тишине замерли джунгли, словно сама природа затаила дыхание, ожидая развязки первобытной трагедии. Неожиданно сверху, с высившегося над поляной дерева раздался обезьяний крик. В тот же миг Орандо услышал позади себя какой-то шум и увидел, что двое противников, выставив когти, глядят поверх его головы. Тут же послышался крик, Орандо моментально оглянулся, и душу его захлестнула волна радости, какую испытывает человек, чудом избежавший смерти. В стальных объятиях его мушимо корчился, испуская дух, третий человек-леопард.

Орандо обратился лицом к своим врагам, как вдруг сзади раздалось грозное рычание, от которого у него волосы встали дыбом. Что еще за неведомая сила объявилась там?

Теряясь в догадках, Орандо не смел оглянуться. Все его внимание было приковано к наседавшим на него тварям. Их изогнутые стальные когти грозно растопырились, целясь в Орандо.

То, что здесь так долго описывается, на деле заняло всего несколько секунд. Пронзительный крик слился с рычанием, так поразившим сына вождя, люди-леопарды подступали уже вплотную, и тут из-за спины Орандо метнулась тень и со звериным рычанием накинулась на ближайшего противника. Это был мушимо. Чернокожего воина прошиб озноб, когда он сообразил, что рычит не кто иной, как его мушимо. Но если Орандо пришел в смятение, то его противник, только что наступавший на него, напугался так сильно, что повернулся и бросился наутек, оставив своего соплеменника на произвол судьбы.

Теперь Орандо никто не угрожал, и он поспешил на помощь мушимо, который боролся с молодым рослым человеком-леопардом. Однако оказалось, что мушимо не нуждается в помощи Орандо. Зажав одной рукой, словно клещами, вооруженные когтями руки противника, мушимо другой вцепился ему в горло. Человек-леопард судорожно сопротивлялся, пока постепенно не стал затихать, и наконец бессильно обмяк. Белый гигант отшвырнул мертвое тело в сторону, минуту-другую разглядывал свою жертву, затем подошел и механически, по привычке, поставил ногу на бездыханное тело.

Перевоплощение, произошедшее с ним, было мгновенным и потрясающим. С волевого лица белого гиганта моментально сошло выражение неуверенности и сомнения, сменившись выражением торжествующего животного ликования. Затем, воздев лицо к небу, мушимо издал такой жуткий крик, что Орандо едва не сел на землю.

Воин-утенго и прежде слыхал подобный крик далеко в лесной чаще, и он знал, что так кричит самец обезьяны, одержавший победу. Но почему этот звериный крик издает его мушимо? Загадка эта озадачила Орандо так же сильно, как и сам факт материализации его пра-пра-прадеда.

В том, что мушимо существуют, юноша ни на секунду не сомневался. У каждого человека есть свой мушимо, которого люди наделяют определенными чертами, свойственными им же. Но еще ни разу Орандо не доводилось слышать о том, что мушимо может рычать, словно лев, или же кричать, точно самец обезьяны. Орандо был поставлен в тупик и страшно обеспокоен.

А вдруг его мушимо является одновременно мушимо какого-нибудь мертвого льва или мертвой обезьяны? Если это правда, то не получится ли так, что под влиянием духа льва либо обезьяны, а не духа предка Орандо, мушимо вместо блага принесет несчастье?

Орандо стал настороженно наблюдать за своим спутником, отмечая всякое изменение в выражении лица – от звериного исступления и спокойному достоинству, характерному для его мушимо.

Охотник увидел, что обезьянка, которая на время схватки укрылась на дереве, заняла свое место на плече хозяина, и решил, что судя по этому, опасность миновала и с некоторой робостью подошел ближе.

– Мушимо, – несмело обратился он, – ты появился вовремя и спас жизнь Орандо. Отныне она – твоя!

Белый молчал. Казалось, он пытается что-то вспомнить. В глазах снова появилось непонятное отстраненное выражение.

– А, вспомнил, – вдруг сказал он. – Ты спас мне жизнь. Много лет тому назад.

– Это было сегодня утром, мушимо. Белый помотал головой и потер лоб.

– Сегодня утром, – задумчиво повторил он. – Верно, и мы собирались поохотиться. Я проголодался. Пора на охоту. Пошли.

– Мы упустили беглеца, – сказал Орандо. – Ведь мы собирались выследить, где живут люди-леопарды, чтобы мой отец привел туда воинов утенго.

– Сперва побеседуем с мертвецами, – отозвался мушимо. – Поглядим, что они нам скажут.

– Ты умеешь разговаривать с мертвыми? – спросил Орандо дрогнувшим голосом.

– Мертвые не могут говорить, – уточнил мушимо, – однако смогут кое-что прояснить. Давай осмотрим вот этого.

После беглого осмотра первого из свежих трупов людей-леопардов он продолжал:

– Из двух молодых этот самый высокий. Вон тот – длинный, худой, а третий, кого ты убил копьем, хромой старик. Итак, эти трое поведали нам, что сбежал молодой, что пониже ростом.

Затем он внимательно осмотрел каждый труп, изучая украшения и оружие, после чего высыпал на землю содержимое их сумок и стал изучать его еще более внимательно, особенно амулеты. В большом узле, принадлежавшем хромому старику, он обнаружил куски человеческого мяса.

– Теперь совершенно ясно, что Ниамвеги убили они, – сказал Орандо. – Эти куски вырваны из его тела.

– Я и не сомневался, – проронил мушимо. – Трупы сказали мне о другом.

– О чем же, мушимо?

– Стертые зубы поведали мне о том, что они – людоеды. Амулеты и содержимое сумок – о том, что они обосновались на берегу большой реки. Они рыболовы и больше всего на свете боятся Гимлы-крокодила. О первом сказали мне найденные среди их вещей крючки, о втором – амулеты. А по украшениям, оружию и татуировке на лбах и подбородках я определил их племя и место обитания. Нам нет нужды преследовать беглеца, его спутники рассказали мне, куда он отправился. Теперь мы можем и поохотиться, а после наведаемся в деревню людей-леопардов.

– Благодаря моей утренней молитве, ты уберег меня от гибели, – подытожил Орандо, – а если теперь ты подгонишь ко мне животных и я добуду мясо, все, о чем я просил, исполнится!

– Животные ходят, где им вздумается, – ответил мушимо. – Я не могу привести их к тебе, зато могу отвести тебя к ним, а там, возможно, и подогнать их к тебе. Пошли.

Мушимо повернулся и, убыстряя шаг, двинулся по тропе, по которой они преследовали людей-леопардов. Орандо не сводил глаз с могучих плеч мушимо, на одном из которых примостился дух Ниамвеги. Так они молча шли около получаса. Вдруг мушимо остановился.

– Внимание, только не суетись, – объявил он. – Я чую сильный запах антилопы Ваппи. Обойду ее по деревьям, она почует меня и побежит в твою сторону. Приготовься!

С этими словами мушимо скрылся среди нависавшей зелени леса. Орандо остался один, преисполненный удивления и восхищения. Еще он испытывал самодовольную гордость от сознания того, что он обзавелся таким мушимо, каким не мог похвастать никто из его знакомых.

Орандо желал скорейшего окончания охоты, чтобы побыстрее оказаться в родной деревне, где он собирался небрежно представить всем свое новое чудесное приобретение и упиваться затем всеобщим восхищением и завистью. Конечно, неплохо быть сыном вождя, еще лучше – самим вождем либо колдуном, но иметь осязаемого мушимо, с которым можно поговорить и поохотиться… о, это триумф, затмевающий все, что только может выпасть на долю человека!

Вдруг мечтательный настрой Орандо оборвал легкий шум, вернее, шорох, но для слуха охотника и этого было достаточно. Ни вы, ни я его даже не услышали бы, а если и услышали, то не смогли бы истолковать. Однако до ушей Орандо он донес весть, столь же приятную, как печатная страница для наших с вами глаз. Этот звук сказал охотнику, что в его сторону бежало копытное животное, но еще не во всю прыть.

Поворот тропы скрывал Орандо от приближавшегося животного. Сын вождя сжал в руке копье и укрылся за стволом дерева, застыв, словно черное изваяние, боясь вспугнуть животное своим запахом или нечаянным движением. Направление ветра, попутное для бегущего существа, исключало, что запах охотника достигнет ноздрей животного. Орандо знал, что если он не пошевельнется, животное будет двигаться безбоязненно, пока не приблизится настолько, чтобы почуять человека, но тогда уже охотник пустит в ход копье.

В следующее мгновение на тропе показался один из редчайших зверей Африки – окапи.

Никогда прежде Орандо не видел их, – окапи водятся много западнее земли утенго.

Туловище и передние ноги животного покрывали пятна наподобие жирафьих, но Орандо, введенный в заблуждение короткой шеей животного, продолжал считать, что это антилопа. Охотник пришел в сильнейшее возбуждение – к нему в руки шла добыча и какая! Животное превосходило размерами среднюю корову. В жилах Орандо бешено запульсировала кровь, хотя внешне он оставался невозмутимым. Теперь важно было не оплошать, тщательно рассчитать каждое движение – шагнуть на тропу и одновременно бросить копье, два движения, слитые воедино.

Окапи вдруг ускорил бег.

Орандо не шелохнулся. Ни единого подозрительного звука не долетело до его ушей, но, тем не менее, антилопу что-то вспугнуло. Орандо запаниковал. Он выскочил на тропу в тщетной надежде поразить копьем добычу и уже занес руку, как вдруг увидел такое, от чего разинул рот от изумления.

С дерева прямо на спину перепуганного животного спрыгнуло некое существо. Им оказался мушимо.

Из горла мушимо вырвалось низкое рычание. Орандо остолбенел. На его глазах окапи запнулся и зашатался под тяжестью человека-зверя. Не успел окапи опомниться, как взметнувшаяся рука мушимо схватила животное за морду и рванула на себя с такой силой, что послышался хруст шейных позвонков. В следующую секунду в ход пошел нож, из тела рухнувшего животного хлынула кровь, и Орандо в очередной раз услышал победный клич обезьяны-самца. Тотчас же где-то вдали раздался еле слышный ответ льва.

– Давай поедим, – сказал мушимо, отрезая от еще трепещущей плоти добычи здоровенные куски.

– Давай, – подхватил Орандо.

Мушимо с рычанием бросил негру кусок мяса, опустился на корточки и вонзил в свою порцию крепкие белые зубы. Следовало бы как-то приготовить мясо, но этот бог джунглей, видимо, проживал в те давние времена, когда люди еще не знали огня.

Орандо растерялся. Вообще-то он предпочитал жареное мясо, но не хотел ударить лицом в грязь перед мушимо. Поколебавшись, он решил подсесть к мушимо, чтобы не есть в одиночку. Лесной бог, рвущий мясо зубами, покосился на Орандо, и вдруг глаза мушимо вспыхнули диким огнем, а из его горла вырвалось глухое рычание-предостережение.

Орандо не раз наблюдал, как расправляются с добычей львы, и опешил от обнаруженного сходства.

Чернокожий отошел подальше и устроился на безопасном расстоянии.

Так они и завершили свою трапезу – в тишине, изредка прерываемой рычанием белого мушимо.

IV. КОЛДУН СОБИТО

Возле обветшалой, видавшей виды палатки сидели двое белых. За неимением шезлонгов они расположились прямо на земле. Их одежда, насколько это вообще возможно, была еще более ветхая, чем палатка. Чуть поодаль вокруг костра расселись пятеро негров. Шестой чернокожий суетился возле палатки, готовя для белых еду на небольшом костерке.

– Мне все это осточертело, – сердито бросил белый постарше.

– Тогда почему ты здесь торчишь? – поинтересовался его собеседник, молодой человек лет двадцати двух.

Тот дернул плечом.

– Куда мне податься? Дома, в Америке, я для всех жалкий босяк, а здесь мне нравится потому, что, по крайней мере, меня если не уважают, то хотя бы слушаются. Иногда я даже ощущаю, будто принадлежу к высшему обществу. А там я был бы мальчиком на побегушках. Ну а ты? С какой стати ты торчишь в этой паршивой, богом забытой стране, где если не лихорадка с ног свалит, так укусы ядовитых насекомых. Ты молод, у тебя все впереди, весь мир у твоих ног! Можешь выбирать любую дорогу.

– Ну ты даешь! – воскликнул тот, что помоложе. – Рассуждаешь так, будто тебе лет сто, не меньше. Я же помню, ты сам назвал мне свой возраст, когда мы познакомились. Тебе еще и тридцати нет.

– Тридцать, – задумчиво проговорил второй. – Мужчине полагается сделать карьеру задолго до тридцати. Я знаю ребят, которые добились успеха и отошли от дел, когда им еще не стукнуло тридцать. Вот мой отец, например…

Говоривший вдруг осекся. Собеседник не стал настаивать на продолжении душевных излияний.

– Думаю, в Штатах мы оба оказались бы в босяках, – проговорил он со смехом.

– Ты-то им никогда не будешь, – возразил старший.

Вдруг он расхохотался.

– Ты чего?

– Так, вспомнил, как мы познакомились около года тому назад. Ты пытался внушить мне, будто ты головорез из трущоб. И у тебя неплохо получалось, когда ты вспоминал, кого изображаешь, Малыш.

Малыш усмехнулся.

– Это была чертовская нагрузка для моих актерских способностей, – признался он. – А знаешь, Старик, тебе тоже не слишком часто удается водить других за нос. Послушать тебя, так ты родился в джунглях и тебя воспитали обезьяны. Но я тебя вмиг раскусил. Тогда я сказал себе: "Малыш, здесь пахнет университетом – либо Йельским, либо Принстонским".

– Однако ты не стал задавать лишних вопросов. Как раз это мне и понравилось в тебе.

– Ты тоже в душу не лезешь. Наверное, поэтому мы и подружились. А тех, кто лезет с расспросами, я бы брал за руку, ласково, но крепко, отводил за сарай и пристреливал. Тогда мир стал бы намного лучше.

– Все так, Малыш, однако растолкуй мне вот что: как это можно быть приятелями в течение целого года, как мы с тобой, и ни черта не знать друг о друге, словно между нами нет доверия.

– Я-то доверяю, однако есть вещи, о которых другим не расскажешь, – ответил Малыш.

– Знаю, – подтвердил Старик. – До сих пор мы избегали говорить о причине, по которой каждый из нас оказался здесь, не так ли? Что до меня, то причиной тому – женщина, потому я их и ненавижу. Мне вполне хватает для удовлетворения мужских потребностей этих туземных "цариц Савских", хоть они и не услаждают обоняния.

– Здоровые дети природы, не обремененные интеллектом и со вшами в волосах, – подхватил Малыш. – Мне достаточно один раз взглянуть на них, не говоря уж об аромате, как я готов уже влюбиться в первую встречную белую женщину.

– Мне это не грозит, – произнес Старик. – Для меня все белые женщины одинаково омерзительны. Не приведи господь, пока я жив, встретиться хоть с одной из них.

– Ого-оо! – с усмешкой протянул Малыш. – Держу пари, что ты втюришься в первую же встречную юбку, было бы только на что держать пари!

– Ты бы лучше подумал о том, что скоро нам будет нечего есть, да и стряпать для нас тоже будет некому, если нам не повезет, – сказал Старик. – Похоже, что все слоны как сквозь землю провалились.

– Старый Боболо клянется, что они здесь водятся, хотя, мне кажется, он просто врет.

– С некоторых пор мне тоже стало так казаться, – признался Старик.

Малыш свернул сигарету.

– Он спит и видит, как бы избавиться от нас, вернее, от тебя.

– С чего ты взял?

– Ему не по душе, что его прелестная дочка липнет к тебе, как к меду. Умеешь ты вскружить голову женщине, Старик.

– Ничего подобного, иначе я не оказался бы здесь, – запротестовал Старик.

– Так я тебе и поверил.

– По-моему, Малыш, ты зациклился на девочках, только о них и говоришь. Забудь про них на минутку и давай обсудим наши дела. Как я уже говорил, необходимо срочно что-то предпринять. Если туземцы, которые пока еще с нами, не увидят хотя бы парочку бивней, то бросят нас к чертям собачьим. Им же не хуже нашего известно – нет слоновой кости, не будет и платы.

– И какой же ты предлагаешь выход? Рожать слонов самим?

– Мы должны найти их. В заповеднике, дружище, их навалом. Только вряд ли они заявятся к нам в лагерь и попросят, чтобы их подстрелили. Туземцы не согласятся нам помочь, поэтому действовать придется самостоятельно. Захватим по паре туземцев и разойдемся в разные стороны. Если один из нас не наткнется на следы слонов, то я – просто зебра.

– И как долго, по-твоему, мы сможем заниматься браконьерством, пока нас не застукают? – поинтересовался Малыш.

– Я занимаюсь этим два года и ни разу не попался, – ответил Старик. – Уверяю тебя, мне вовсе не хочется, чтобы меня застукали. Видел, какие у них тюрьмы?

– Неужели они осмелятся посадить туда белого? – забеспокоился Малыш.

– Еще как осмелятся. От незаконной охоты на слонов они делаются злее самого дьявола.

– Их можно понять, – сказал Малыш. – Дело грязное.

– А то я не знаю… – Старик в сердцах сплюнул. – Но только человеку нужно есть, ведь так? Умей я зарабатывать на хлеб как-то иначе, то не сделался бы браконьером. Ты только не подумай, будто я цепляюсь за эту работу или горжусь собой. Это не так. Просто стараюсь не думать о морали точно так же, как пытаюсь забыть о том, что некогда в прошлом был порядочным человеком. Это говорю тебе я, босяк, опустившийся грязный забулдыга, но даже босяки цепляются за жизнь, впрочем, неизвестно зачем. Я всегда лез на рожон, но всякий раз ухитрялся выходить сухим из воды. Ни одному человеку я не сделал в жизни ничего хорошего, никто не помянул меня добрым словом, а если бы помянул, я бы сдох от удивления. Видимо, на таких, как я, положил глаз сам дьявол и делает все, чтобы при жизни мы мучились как можно дольше, чтобы напоследок швырнуть в адский огонь и кипящую серу.

– Не слишком задавайся, – сказал Малыш. – Я точно такой же босяк, как и ты. И мне точно так же необходимо думать о хлебе насущном. Кончай про мораль и займемся-ка делом.

– С утра и начнем, – согласился Старик.

* * *

В центре галдящей толпы жителей деревни Тамбай молча стоял мушимо, скрестив руки на груди. На его плече примостился дух Ниамвеги. В отличие от незнакомца, он отнюдь не безмолвствовал. На его счастье, туземцы не понимали речей духа Ниамвеги, а не то ему бы непоздоровилось.

Будучи непревзойденным специалистом по части ругательств, он осыпал толпу самой изощренной бранью. Ощущая себя в безопасности на плече мушимо, он попутно вызывал тамбайцев на бой, обрисовывая яркими красками, что он с ними сделает, когда до них доберется. Вызывал он их по одиночке и всех вместе.

По правде говоря, тамбайцы почти не реагировали на появление духа Ниамвеги, чего никак нельзя сказать о воздействии, оказанном на них присутствием мушимо. Первоначальный рассказ Орандо был воспринят ими с изумленным трепетом, а после седьмого или восьмого пересказа благоговейный страх чернокожих достиг предела, и жители старались держаться на почтительной дистанции от этого загадочного существа из потустороннего мира.

Однако не обошлось без скептиков. Им оказался деревенский колдун, который моментально сообразил, что ему лично не выгодно, чтобы люди верили в чудеса, сотворенные не им. Вполне возможно, что он испытывал те же эмоции, что и остальные, однако умело скрывал свое состояние под маской безразличия, ибо не хотел подрывать собственный авторитет в глазах послушных соплеменников.

Внимание, уделяемое пришельцу, выводило колдуна из себя. Он чувствовал, что утрачивает свое влияние, и пришел в ярость. Желая привлечь к себе внимание и восстановить свою репутацию, колдун решительно направился к мушимо.

Тотчас дух Ниамвеги пронзительно заверещал и юркнул за спину своего покровителя.

Теперь внимание туземцев переместилось на колдуна, чего тот и добивался. Толпа притихла, напряженно наблюдая за происходящим.

Настал долгожданный для колдуна момент.

Выпрямившись во весь рост и расправив плечи, он с независимым видом прошелся мимо духа предка Орандо и затем громко обратился к нему.

– Ты утверждаешь, будто ты мушимо Орандо, сына Лобонго. Но как ты докажешь, что это правда? Ты также заявил, что обезьянка является духом Ниамвеги. Откуда нам знать, что это так на самом деле?

– Кто ты такой, чтобы допрашивать меня?

– Я – колдун Собито! – высокомерно воскликнул старик.

– Значит, ты утверждаешь, что ты колдун Собито, но как ты мне это докажешь?

– Всякий скажет, что я – колдун Собито. Старик занервничал. Ему приходилось обороняться, что оказалось для него полнейшей неожиданностью.

– Спроси любого. Меня все знают.

– Допустим, – сказал мушимо. – Можешь спросить у Орандо, кто я. Меня знает только он. Я не говорил, что я его мушимо и не утверждал, что обезьянка – дух Ниамвеги. Я не сказал, кто я. Я вообще ничего не говорил. Мне безразлично, кем ты меня считаешь, но если это для тебя так важно, спроси у Орандо.

Сказав это, пришелец отвернулся и пошел прочь, выставив тем самым колдуна Собито на посмешище перед деревенскими жителями.

Старый колдун, фанатичный, эгоистичный, коварный, обладал большой властью в деревне Тамбай, умело оказывая давление на соплеменников – к добру ли, к худу ли – это уже другой вопрос. Даже вождь Лобонго не имел такого влияния, как старый колдун, который играл на страхе и суевериях своей невежественной паствы с таким мастерством, что никто и думать не смел ослушаться Собито или не выполнить его малейшего желания.

Лобонго, потомственного вождя, жители Тамбая любили, и не только в силу традиций, а Собито, державшего деревню в страхе, ненавидели лютой ненавистью. Правда, в первый миг они одобрили поведение мушимо, резко осадившего Собито, но когда колдун стал ходить среди них, язвительно отзываясь о мушимо, они молча слушали, не смея выказать своего почтения к пришельцу.

Через некоторое время перед хижиной Лобонго столпились воины выслушать официальное сообщение Орандо. Неважно, что они уже слышали историю несколько раз. Рассказ следовало повторить со всеми подробностями перед вождем и его войском.

Итак, Орандо снова принялся излагать историю, которая с каждым разом делалась все красочней и живописней. Все смелее становились поступки Орандо, все чудеснее дела мушимо, а в конце своей речи он обратился к вождю и к воинам с призывом собрать утенго со всех деревень и отомстить за жуткую смерть Ниамвеги.

– Мушимо поведет нас к деревне людей-леопардов, – заключил Орандо.

Среди молодых воинов послышались крики одобрения, пожилые же промолчали. Так всегда бывает: молодежь рвется в бой, старики же предпочитают мир и спокойствие.

Вождь Лобонго прожил долгую жизнь. Как отец он испытывал гордость за своего воинственно настроенного сына, однако, умудренный жизненным опытом, не хотел войны, поэтому также хранил молчание. Собито же не колебался ни секунды. Помимо стычки с мушимо, у него были другие причины не допустить военных действий, а самой веской из них – тайна, которая в противном случае могла раскрыться. Грозно хмурясь, Собито вскочил на ноги.

– Кто туг высказывает бредовые идеи о войне? – гневно начал он. – Молодежь! Что ей известно о войне? Молодые думают только о победах. Они забывают о поражениях. Они забывают, что в ответ на наш набег когда-нибудь последует их набег на нас. Чего мы достигнем, ввязавшись в войну с людьми-леопардами? Кто знает, где находится их деревня. Может, далеко отсюда. Почему наши воины должны отправляться в неизвестно какую даль? Из-за того, что они убили Ниамвеги? Так он уже отомщен, или вы забыли? Весь этот разговор о войне – сплошная глупость. И вообще, кто его затеял? Может, это происки чужака, которому не терпится навлечь на нас беду? – И Собито устремил взгляд на мушимо. – Хотелось бы знать, что за этим кроется. Может, люди-леопарды подослали этого человека, чтобы втянуть нас в войну с ними, а сами готовят для наших воинов засаду и перебьют всех до единого. Так оно и будет. Бросьте вести дурацкие разговоры о войне.