Текст книги "Тайна булавки"

Эдгар Уоллес
Тайна булавки

Глава 1

Ресторан И Линга был расположен между пустынным кварталом Рид-стрит и ярко освещенным театральным кварталом.

Пустынный квартал, в котором находились бесчисленные модные мастерские и зубоврачебные кабинеты с именами владельцев у дверей, переходил постепенно в людную Беннет-стрит, на которой было шумно и днем и ночью.

Днем улица была местом детских игр и оглашалась пронзительными детскими криками. Отцы и матери малышей, сидя у дверей, выражали так же шумно свои одобрения и порицания.

Сначала ресторан И Линга находился в конце улицы; он славился своими китайскими блюдами.

Постепенно ресторан продвигался все ближе и ближе к главной улице, так как основатель его приобретал все новые и новые дома.

Наконец ресторан очутился на главной улице, владелец пригласил повара-француза и целый штат лакеев-итальянцев под начальством важного метрдотеля сеньора Мачидуино.

Вывеска из золоченых букв гласила: «Золотая крыша». Золоченый лифт поднимал посетителей на первый и второй этажи, где были расположены отдельные залы для обедов и ужинов.

Один из таких залов никогда не сдавался для частных обедов, как бы важны ни были клиенты. Это был зал № 6, расположенный в самом конце коридора, около двери для слуг. Из него через бесчисленные коридоры можно было попасть в старый дом на Рид-стрит, сохранившийся в его прежнем виде. Сюда приходила публика за китайскими блюдами, которые подавались бесшумно передвигавшимися лакеями-китайцами из Ханькоу – родины И Линга.

Посетители старого ресторана были искренне огорчены счастьем, улыбнувшимся И Лингу, и с нескрываемыми насмешками относились к его элегантно одетой клиентуре. Эта богатая публика поглощала дорогостоящие блюда и в известные часы танцевала под звуки знаменитого дорогого оркестра, приглашенного И Лингом.

Сам И Линг посещал новую часть ресторана лишь раз в год, в день китайского Нового года. Он надевал в этот день фрак с белым жилетом и белым галстуком.

Остальное время он проводил в маленькой гостиной, расположенной на полпути между старым и новым ресторанами, стены которой были увешаны картинками, вырезанными хозяином из иллюстрированных журналов.

Здесь он просиживал неподвижно целые часы, одетый в просторный шелковый халат, и выкуривал бесчисленное количество трубок.

Каждый вечер, кроме воскресений, ровно в половине восьмого, он спускался к двери, выходившей на улицу. Это была дверь одного из домов, соединявших оба ресторана. Здесь он некоторое время ждал, положив руку на ручку двери.

Иногда первым приходил старик, иногда – молодая женщина. Тот, кто приходил первым, молча поднимался в зал № 6.

После их прихода Линг снова удалялся в свою гостиную и писал бесконечно длинные письма своему сыну в Ханькоу. Сын И Линга был поэтом и ученым и пользовался у себя на родине всеобщим уважением.

Часто И Линг предавался мечтам о своей новой постройке в Шенфорде.

Он никогда не присутствовал при отъезде этих двух своих посетителей. Они сами спускались к двери, и вскоре после восьми часов вечера зал бывал пуст.

К их приходу кушанья уже стояли на маленьком буфете, и никто из лакеев никогда не допускался в этот зал. А так как дверь зала находилась за портьерой, скрывавшей часть коридора, никто, кроме самого И Линга, не знал посетителей.

В первый понедельник каждого месяца И Линг поднимался в зал № 6 и низко кланялся сидевшему в нем старику. Старик всегда бывал один в эти дни.

В один из таких понедельников И Линг вошел в комнату. Он держал в руке больших размеров лакированную коробку с деньгами, а подмышкой у него была объемистая счетная книга.

Он почтительно поклонился старику и остался стоять, ожидая дальнейших приказаний.

– Садитесь, – сказал ему Джесс Трэнсмир. – Что вы скажете?

– За эту неделю выручка значительно упала, – ответил И Линг, почтительно присаживаясь на кончик стула и держа руки в широких рукавах своего халата. – Благодаря хорошей погоде многие из клиентов выехали за город.

Он вынул руки из рукавов халата, открыл крышку лакированной коробки и вытащил из нее четыре пачки кредитных билетов. Разделив их на две части, три пачки положил перед стариком, а одну перед собой.

Старик взял со стола лежавшие перед ним пачки, засунул их в карман и что-то проворчал про себя.

– Прошлой ночью к нам нагрянули сыщики, – продолжал И Линг. – Они потребовали, чтобы их проводили в подвалы: полиция всегда убеждена, что в каждом китайском ресторане непременно должна быть курильня опиума…

– Гм… – проворчал старик. – Вот как…

Старик спрятал деньги в небольшой чемодан, стоявший на полу у его ног, и спросил китайца:

– Помните ли вы того человека, который работал для меня в Фичене…

– Пьяницу? – быстро спросил китаец.

– Да, именно, – подтвердил старик. – Он приезжает сюда.

Старику на вид можно было дать более шестидесяти лет. На нем был старый потертый фрак, воротничок его крахмальной рубашки был потерт на сгибах, а старомодный галстук, небрежно завязанный бантом, уже потерял всякую упругость и ослиными ушами свисал книзу.

Лицо его было изборождено мелкими морщинами, но глаза не утратили былой голубизны и острого, проницательного взгляда.

– Да, он приезжает сюда, – задумчиво проговорил старик, вынимая из жилетного кармана зубочистку. – Вероятно, он будет здесь уже скоро: Уэллингтон Броун привык путешествовать… И Линг, приезд этого человека тревожит меня… Должен вам сознаться, что я был бы рад, если бы он уже покоился вечным сном…

И Линг покачал головой.

– Убить его здесь невозможно, – возразил он. – Ведь ваше превосходительство сами знаете, что руки мои чисты…

– Не говорите чепухи! – сердито прервал его старик. – Разве я убиваю или велю убивать людей? Даже на Амуре, где жизнь ценится дешево, я не убил, не убил, И Линг, а только предал пытке человека, который украл мое золото, но вы должны знать тайные места…

– Я знаю сотни и сотни таких мест, – поспешил согласиться И Линг.

Он проводил своего хозяина до дверей, а затем быстрыми шагами вернулся к себе в гостиную и вызвал слугу-китайца.

– Пойди сейчас же вслед за этим стариком, – приказал он ему, – и посмотри, чтобы с ним ничего не случилось…

По несколько тревожному тону, которым были сказаны эти слова, можно было бы заключить, что это приказание было отдано китайцем впервые. Однако оно повторялось в тех же словах уже в течение шести лет.

Сам И Линг никогда не следовал за стариком: у него были другие обязанности, которые занимали его иногда до раннего утра.

Глава 2

Трэнсмир шел быстрым шагом и старался держаться более людных улиц. Ровно в четверть девятого он завернул на широкую Пик-авеню, на которой был его дом.

Человек, поджидавший его уже в течение получаса, быстро перешел через улицу и приблизился к нему.

– Простите меня, господин Трэнсмир, – промолвил он.

Трэнсмир остановился и с некоторой тревогой посмотрел на человека, прервавшего его размышления.

Незнакомец был молод, на голову выше Трэнсмира, элегантно одет и добродушен на вид.

– В чем дело? – промолвил старик.

– Разве вы не помните меня? – спросил молодой человек. – Меня зовут Холланд… Я журналист. Около года назад я был у вас в связи с недоразумением, возникшим у вас с муниципалитетом…

Лицо старика тотчас же прояснилось.

– Как же, отлично помню! – воскликнул он. – После этого интервью в вашей газете появилась статья, приписывавшая мне мысли, которых я и не думал высказывать…

Молодой человек добродушно улыбнулся.

– Что же вы хотите? – промолвил он. – Таково ремесло журналиста! Каждая статья должна быть занимательна.

– А что вам теперь от меня нужно? – несколько нетерпеливым тоном прервал его старик.

– Наш корреспондент в Пекине прислал нам воззвание главы повстанцев – генерала Уинга Су или Синга Ву… Я вообще плохо запоминаю китайские имена… – ответил молодой человек.

Он вынул из кармана лист желтоватой бумаги, испещренный странными знаками.

– Мы не смогли повидать ни одного из обычных наших переводчиков, – пояснил молодой человек. – И, зная, что вы в совершенстве владеете китайским языком, надеемся на вашу любезность…

Джесс Трэнсмир неохотно взял в руки лист бумаги, протянутый ему молодым человеком, зажал чемодан между коленями и надел очки.

– Уинг Суши милостью Неба и предков обращается ко всем жителям Центральной империи… – начал он переводить.

Тэб Холланд взял карандаш и записную книжку и стал поспешно записывать слова.

– Очень вам благодарен, сэр, – учтиво сказал он, когда перевод был окончен. – Ваше знание китайского языка поистине замечательно!

– Я родился на берегах Амура, – проговорил старик. – Когда мне было шесть лет, я уже говорил на шести диалектах. Это все, что вам было нужно от меня? – спросил он.

– Да. Очень вам благодарен, – ответил молодой человек, приподнимая шляпу.

Глядя вслед удалявшемуся старику, журналист размышлял о том, что таинственный дядя его приятеля Рекса Лендера совсем не был похож на миллионера. И тут же подумал, что вообще богатые люди редко кажутся на вид таковыми.

Придя в редакцию, он тотчас же переписал перевод воззвания китайского генерала и занялся другими делами.

К нему подошел ночной редактор.

– Простите меня, Тэб, – сказал он, – у нас нет никого, кто мог бы поехать сейчас в театр и проинтервьюировать мисс Эрдферн. Не могли бы вы взять эту работу на себя?

Тэб сердито проворчал про себя какое-то ругательство, но покорно отправился в театр.

Горничная, прислуживавшая артистке, заявила ему, что мисс Эрдферн очень устала и просит его приехать на следующий день.

– Я также утомлен, – усталым голосом произнес Тэб. – Передайте, пожалуйста, мисс Эрдферн, что я приехал сюда, в эту даль, в одиннадцать часов вечера не для того, чтобы просить у нее автограф или фотографию. Я – представитель печати.

Горничная окинула его подозрительным взглядом и, нерешительно приоткрыв дверь в соседнюю комнату, тихим голосом доложила кому-то, находившемуся там, о заявлении Тэба.

В приоткрытую дверь Тэб мог разглядеть кретоновые занавеси на окнах. Он устало зевнул и потянулся.

– Войдите, – пригласила его наконец горничная.

Тэб очутился в небольшой комнате, уборной артистки, ярко освещенной многочисленными электрическими лампочками.

Мисс Эрдферн уже была готова к отъезду из театра. Лишь жакет ее строгого костюма еще висел на спинке стула, а на другом лежала шелковая накидка.

В руках артистка держала брошь, которую готовилась положить в открытую коробку с драгоценностями. Тэб почему-то обратил внимание на эту брошь, в центре которой сиял великолепный сердцевидный рубин.

Он видел, как артистка приколола брошь к тонкому атласу крышки и закрыла коробку.

– Простите меня, мисс Эрдферн, что я беспокою вас в такой поздний час, – сказал молодой человек. – Вероятно, вы всей душой ненавидите назойливых журналистов. Однако прошу вас сжалиться над человеком, который целый день просидел на судебном процессе и буквально валится с ног от усталости…

Тэб действительно, войдя, заметил выражение неудовольствия и скуки на хорошеньком лице артистки.

– Чем же я могу быть вам полезна, господин… – начала она.

– Господин Холланд из «Мегафона», – быстро произнес молодой человек. – Наш театральный репортер болен, а мы получили сегодня вечером сведения из двух источников, что вы собираетесь выйти замуж…

– И вы пришли проверить этот слух?! – воскликнула она. – Как любезно с вашей стороны… Нет, я не собираюсь выходить замуж и вообще не думаю, чтобы я когда бы то ни было вышла замуж… Об этом, впрочем, писать в газете не следует: ваши читатели могут подумать, что мне просто хочется порисоваться… А кто же счастливец, который должен на мне жениться?

– Я пришел именно для того, чтобы спросить у вас об этом, – невольно улыбнувшись, заметил молодой человек.

– В таком случае я положительно в отчаянии! – воскликнула артистка, и на губах ее появилась веселая улыбка. – Только прошу вас не печатать в вашей газете всякой чепухи вроде того, что я не выхожу замуж, так как «всецело посвятила себя искусству», или что я «с детства влюблена в бедного мальчика, с которым надеюсь когда-нибудь тайно обвенчаться…». Я действительно не знаю никого, с кем хотела бы соединить свою жизнь. И даже если бы знала такого человека, то, наверное, все равно не вышла бы за него замуж… Это все?

– Почти все, мисс Эрдферн, – ответил Тэб. – Поверьте, что мне очень жаль, что я побеспокоил вас. Всякий журналист обычно начинает и кончает извинениями. Разумеется, и я не исключение. Но на этот раз я искренне прошу у вас прощения…

– А кто вам сообщил о моем замужестве? – спросила она, вставая.

Тэб невольно поморщился и нехотя произнес:

– Это рассказал мне… один из моих друзей… Единственная новость, которую он мне за всю свою жизнь сообщил, оказалась неверной… Спокойной ночи, мисс Эрдферн!

Она подала ему руку. Тэб так крепко пожал ее, что артистка вскрикнула.

– Простите меня! – промолвил он уже совершенно смущенно.

– Да! Энергичное пожатие! – улыбаясь и потирая руку, заметила мисс Эрдферн. – Вероятно, вам редко приходится здороваться за руку с хрупкими женщинами… Между прочим, вы сказали мне, что ваша фамилия – Холланд. Вы не Тэб Холланд?

Молодой человек густо покраснел.

– Значит, вас зовут Тэб? – повторила артистка, и в глазах ее забегали веселые огоньки.

– Это кличка, которую мне дали на службе, – все с тем же смущением ответил журналист.

Тэб редко бывал в театре и совершенно незнаком был с артистическим миром. Мисс Эрдферн была второй артисткой, которую ему пришлось встретить за его двадцатишестилетнюю жизнь.

Молодой человек, считавший до сих пор артистов какими-то особенными существами, с удивлением заметил, что его собеседница ничем не отличается от обычной светской женщины его круга.

Он успел также отметить, что она была удивительно привлекательна. Это, впрочем, нисколько не поразило его, ибо он привык считать, что артистка должна быть непременно красавицей. Про мисс Эрдферн он много слышал от своего товарища Рекса Лендера, считавшего ее одной из самых обаятельных женщин в мире.

Тэбу понравилось ее изящество, непринужденность в обращении, отсутствие всякой рисовки, которой можно было бы ожидать от такой знаменитой артистки, как мисс Эрдферн.

Молодой человек охотно остался бы в ее обществе дольше, но мисс Эрдферн сказала:

– Спокойной ночи, господин Холланд!

Тэб снова пожал ей руку, на этот раз более осторожно, чему артистка тотчас же весело рассмеялась.

Тэб скользнул взглядом по ящичку с драгоценностями, стоящему на туалетном столике.

– Быть может, вам хотелось бы, чтобы в «Мегафоне» появилась заметка о том, что вы обладаете лучшими драгоценностями, которые когда-либо сияли в свете рампы? – спросил он и сразу же понял, насколько неуместен был его вопрос, отчего почувствовал себя еще более неловко.

Достаточно было взглянуть на молодую женщину, чтобы понять, какое впечатление произвело на нее его легкомысленное предложение.

Мисс Эрдферн устало улыбнулась. Впрочем, улыбка тотчас же исчезла с ее лица, и в глазах мелькнула тревога. Она быстро ответила:

– Нет… Не думаю, чтобы мои драгоценности могли интересовать кого бы то ни было. Я надеваю их на сцену. У меня такая роль в пьесе… А теперь – спокойной ночи.

Молодая женщина проводила журналиста до двери и некоторое время стояла посреди комнаты в глубокой задумчивости.

В уборную вошла горничная и участливо заметила:

– Как бы я хотела, мисс, чтобы вы не ехали через весь город с этой коробкой с драгоценностями… Господин Стэрк, театральный казначей, предлагает вам оставить их в театральном сейфе; при театре дежурит ночной сторож.

– Господин Стэрк уже говорил мне об этом, – спокойно ответила артистка. – Однако я предпочитаю взять их с собой. Помогите мне надеть накидку.

Через несколько минут мисс Эрдферн вышла из театра. У дверей ее ожидал маленький закрытый автомобиль.

Молодая женщина прошла мимо толпы любопытных, собравшихся у театрального подъезда, села за руль, положила ящичек с драгоценностями на пол у ног и включила скорость.

Тэб видел, как она отъехала от театра, и долго смотрел вслед удалявшемуся автомобилю.

Если бы еще накануне кто-нибудь сказал ему, что он будет стоять у театрального подъезда в ожидании выхода знаменитой артистки, он несомненно счел бы это за личное оскорбление. Однако он действительно стоял и ожидал ее выхода, и сам был настолько этим смущен, что старался все время держаться на плохо освещенной стороне улицы.

– Так… так… – проговорил он про себя с глубоким вздохом. – Век живи – век учись…

Позвонив в редакцию, он немедленно направился домой.

В гостиной его встретил молодой человек, по виду года на два моложе его.

– Так в чем там дело? – с некоторой тревогой спросил он журналиста.

Тэб, не отвечая, подошел к столику, на котором стояла коробка с табаком, и с невозмутимым видом набил трубку,

– Значит, это правда? – все так же с тревогой в голосе спросил Рекс Лендер. – Не мучьте же меня…

– Рекс, вы распространяете ложные слухи и напрасно сеете панику в театральных кругах, – спокойно сказал Тэб.

Рекс удобно расположился в кресле. Тревожное выражение мгновенно исчезло с его лица.

– Значит, она не выходит замуж? – спросил он.

– Вы заблуждаетесь, вернее – вас надули, – ответил Тэб. – Кстати, кто вам об этом сказал?

Рекс призадумался, стараясь вспомнить, кто ему сказал о предстоящем браке мисс Эрдферн.

– Не знаю, кто именно… – пожал он плечами.

Во внешности Рекса Лендера было много мальчишеской. Он был круглолиц и румян, и прозвище «Бэби», данное ему товарищами, очень шло к нему.

Рекс подружился с Тэбом еще в школе. Когда он приехал в город по вызову дяди – Джесса Трэнсмира, Тэб радостно встретил его и предложил поселиться в своей маленькой квартире.

– Она понравилась вам? – после некоторого раздумья спросил Рекс.

Тэб ответил не сразу.

– Она несомненно очень хороша собой, – сказал он наконец. В другой раз он не преминул бы пошутить над чрезмерным интересом своего друга к молодой женщине. Теперь же, сам не зная почему, отнесся к его вопросу серьезно.

Мисс Эрдферн пользовалась в городе вполне заслуженной славой. Она сама выбирала и ставила театральные пьесы. В продолжение четырех сезонов успех ее прочно укрепился.

– Она… решительно очаровательна, – продолжал Тэб. – Я чувствовал себя очень неловко. Интервью с артистками не моя специальность… От кого это письмо? – спросил он вдруг, увидев перед Рексом распечатанное письмо.

– От дяди Джесса, – не отрывая глаз от книги, ответил Рекс. – Я просил его одолжить мне пятьдесят фунтов…

– И что же он ответил? – быстро спросил Тэб.

– Прочтите сами, – с усмешкой сказал молодой человек.

Тэб взял со стола толстый лист почтовой бумаги, исписанный неуверенным детским почерком.

«Дорогой Рекс!

Твоя трехмесячная получка будет уплачена тебе, как в всегда, двадцать первого числа. Мне очень жаль, что приходится отказывать тебе в твоей просьбе. Ты должен жить экономнее, должен помнить, что, когда ты унаследуешь мое состояние, то сам будешь благодарен мне за те практические советы, которые я тебе давал. Только научившись бережливости, ты сумеешь достойно распорядиться деньгами, которые окажутся в твоих руках».

– Какой скряга! – сочувственно промолвил Тэб, возвращая письмо своему другу. – Кто-то говорил мне, что у него больше миллиона. Где же он нажил такие деньги?

Рекс покачал головой.

– Вероятно, в Китае, – задумчиво ответил он. – Ведь дядя родился там и в молодости был просто мелким торговцем. Затем купил землю, на которой были обнаружены золотые прииски… Быть может, я и не прав, – прибавил молодой человек после некоторого раздумья. – Он всегда давал мне дружеские советы, и, возможно, было бы лучше, если бы я больше слушался его…

– Вы часто с ним видитесь? – спросил Тэб.

– В прошлом году я провел у него неделю, – ответил Рекс с невольной гримасой брезгливости. – Все же я многим и многим ему обязан. Если бы я не был так ленив, не любил бы так всякие дорогие вещи, я мог бы жить прилично на то, что он мне дает…

Тэб некоторое время молча курил.

– Про Джесса Трэнсмира ходят странные слухи, – сказал он после некоторого раздумья. – Один из моих друзей рассказывал мне, например, что он невероятный скряга, даже все свои деньги он хранит у себя дома, чтобы только не расставаться с ними. Впрочем, я уверен, что все это сплетни…

– Я только знаю, что у него нет счета в банке, – подтвердил сказанное журналистом Рекс, – и что он держит очень большую сумму денег в Майфилде. Дом его похож на тюрьму, а подвал представляет настоящий сейф, в котором он и хранит свои сокровища. Я сам никогда не был в этом подвале, но видел, как дядя спускался в него…

Молодой человек улыбнулся и продолжал:

– Впрочем, вы совершенно правы, Тэб. Нельзя сказать, чтобы мой дядя был очень щедр. Несколько месяцев назад ему стало известно, что сторож из Майфилда и жена его отдают остающиеся объедки каким-то бедным родственникам, и он тотчас же со скандалом выгнал их… Когда я гостил у него в прошлом году, он запирал на ключ все комнаты, за исключением спальни и столовой, которая служит ему также и рабочим кабинетом.

– У него много слуг? – спросил Тэб.

– Лакей Вальтерс и две приходящие женщины: кухарка и уборщица. Для первой он построил совершенно отдельную от дома кухню.

– Вероятно, вам не очень весело было у него? – с улыбкой спросил Тэб.

– Еще бы… Должен заметить, что кухарка меняется там каждый месяц, – ответил Рекс. – Последний раз, когда я встретил Вальтерса, он сказал мне, что они наконец нашли замечательную кухарку…

После этого сообщения последовало довольно продолжительное молчание.

Тэб молча курил, пока не выкурил всю трубку. Он стряхнул пепел в камин и задумчиво произнес:

– Она, несомненно, очень, очень хороша…

Рекс окинул журналиста подозрительным взглядом: его друг, конечно же, думал не о кухарке.