Текст книги "Течение времени"

Но рядом, отгороженный от их сада зеленым забором, находился Парк культуры и отдыха. Стоило только шагнуть за калитку, как открывались все современные достижения в области культуры и отдыха: и волейбольная и городошная площадки, и турник, и площадка для прыжков в длину, и «конь» с поручнями посередине, и маленькая карусель, и бильярд, и многое другое. Но главное – летний театр, где довольно регулярно выступали цирковые артисты или гастролирующие по области драматические театры. По выходным дням в «ракушке» играл сводный духовой оркестр пожарной части и фабрики.

А внизу под горой река – пристань, пароходы, паром и лодки (конечно, на лодке можно было кататься только вместе с родителями). А рыбная ловля! И для чтения книг просто не хватало времени. Попробуйте найти мальчишку десяти с половиной лет от роду, который не мечтал бы провести лето в таком славном городе под названием Городок.

Наскоро позавтракав, Алеша, несмотря на мамины предложения обсудить его планы («Мамочка, после обеда, ладно?»), Алеша побежал осматривать места своих интересов. Прежде всего надо было забежать в сторожку и поздороваться с дедушкой «Митрий мой». «Митрий мой» – его присказка, которую он повторял в своей трудно понимаемой, и не только Алешей, речи. «Митрий мой» был старым николаевским солдатом, и по его рассказам можно было понять, что он воевал под Севастополем. Значит, ему было под сто или чуть больше. Награжден «Егорием», то есть Георгиевским крестом. У него имелась объемистая Библия с золотым обрезом на церковно-славянском и огромная табакерка для нюхательного табака. А волосами старик оброс до такой степени, что даже черты лица трудно разглядеть: все лицо было закрыто окладистой бородой, усами, широкими бровями, кустами из ноздрей и ушей. По утрам он всю эту волосатость расчесывал разными гребешками и не позволял дотрагиваться до нее ножницами. «Если меня постригут, как барана, помру в одночасье», – говаривал он. По субботам с утра уходил на полдня париться в баню с чистым бельем, завязанным в узелок и веником под мышкой. Вернувшись в благостном расположении духа, молился, выпивал полкрынки простокваши и укладывался спать в чистую постель до утра.

– А, Алеша, пришел, молодец, Митрий мой. Матушка твоя, красавица, утром зашла ко мне поздороваться и гостинцев принесла, душевная она, и все-то при ней есть. Вот только в Бога не верует, а почему?

– А Бога давно нет, это все легенды-выдумки.

– А мир божий вокруг нас, кто создал, а? Вот и не знаешь, и никто не знает. Библию читать будешь со мной?

– Нет, дедушка, не буду, мне некогда, я побегу.

– Ну ладно, Бог с тобой, иди, Митрий мой, старика не забывай.

И Алеша побежал дальше. Надо было заскочить в булочную, она рядом, чтобы купить пеклеванного для Цесарки и для дома. В руке он держал сумку для хлеба, внутри которой в отдельном пакетике была соль для Цесарки.

– Алеша приехал, здравствуй, здравствуй. Тебе, небось, пеклеванного? Свеженький, только что привезли. Ну, давай, что там у тебя завернуто в бумаге? В пакетике соль, да, Алеша, для Цесарки? Беги дальше, она уж тебя заждалась, ей уж доложили о твоем приезде. А ты здорово вытянулся за зиму, скоро будешь в брюках ходить, а? Большой уже, взрослый.

– Не знаю, спасибо, тетя Наташа, я к Цесарке.

Тетя Наташа любила пошутить, и Алеша это знал.

Гужевой цех фабрики, или конюшня, находился за углом, и Алеша спустя несколько минут стучал в его ворота. Ворота открыл незнакомый парень и, скептически осмотрев Алешу, сквозь зубы процедил:

– Дядя Петя, директорский пришел, пускать?

– Да ты что, Василий, – послышалось из глубины двора, – пускать, пускать. Это небось Алеша, мой приятель и друг Цесарки.

Затем появился дядя Петя, начальник гужевого цеха, коренастый, улыбчивый и, сразу видно, хороший человек.

– Здравствуйте, дядя Петя, я к вам и к Цесарке. Ох, как хочу ее видеть, бедную Цесарочку, и вас тоже. Я хотел бы приходить к ней каждый день, можно? – скороговоркой выпалил Алеша.

– Хорошо, Алеша, можно. Но давай хотя бы поздороваемся, год не виделись. Вытянулся ты и все такой же худой. Есть надо больше, Алеша.

– Знаю, дядя Петя, а у меня аппетита нет. Были бы кости, мясо нарастет. Мне пока десять с половиной лет.

– Нарастет, не сомневаюсь. Сейчас пойдем к Цесарке, она умная – узнает тебя. А ты, Василий, если меня нет на месте или я занят, содействуй Алеше, дай поводить по двору Цесарку и вообще внимание прояви, понял?

Когда они подходили к стойлу в глубине конюшни, Алеша шепотом позвал:

– Цесарочка, бедненькая, любимая.

– Алеша, не надо ее называть бедная да бедная. От этого ей не легче станет, а обиднее – вот, мол, какая я несчастная. Напоминать ей об этом не надо – она и так все знает. Надо ей привыкнуть к нынешнему состоянию, помочь, не охать вокруг нее, понял? Она-то умная, и мы должны себя вести с ней по-умному: бодро, весело и ласково. И тогда ей будет хорошо. Я понятно сказал, как с ней обращаться?

– Да, я все понял, спасибо, дядя Петя. И папа тоже говорил, чтобы я с ней не сюсюкался.

– Ну и отлично. Теперь иди к ней один. Видишь, как она ушами прядет, слушает.

Алеша быстро пошел к стойлу:

– Цесарочка, здравствуй, это я, Алеша, пришел к тебе в гости. Узнала меня?

И лошадь узнала, громко заржала, кивая головой со слепыми белесыми глазами. И Алеша, став на цыпочки, обнял, поглаживая, Цесарку за шею. Она положила голову на плечо мальчику, у которого глаза стали влажными, и тихо заржала. А Алеша продолжал ее ласкать, пока дядя Петя не кашлянул.

– Все, Цесарочка, теперь я буду тебя угощать, – и он отломил хорошо пахнувшую теплом горбушку, обильно посыпал ее солью и протянул лошади. Она губами осторожно взяла с ладоней угощение и аккуратно стала пережевывать горбушку, а Алеша поцеловал ее повыше ноздрей и быстро пошел к дяде Пете. У входа стоял ухмыляющейся Василий.

– Ты, Василий, эти ухмылочки брось, – строго сказал дядя Петя. – Он любит лошадь и понимает ее, а ты лошадиную душу понимаешь аль нет? Вот в чем я сомневаюсь с неких пор. Больно часто у тебя кнут в руках, и орешь почем зря.

– Дядя Петь, да я разве Цесарку…

– Не о Цесарке речь. Зачем вчера Жучку кнутом огрел? Вот ее и не видно сегодня, ушла. Обиделась на тебя, а заодно на всех нас. Балбес ты еще, Василий, хотя уже с каланчу вымахал. Ты же с животными работаешь, «с братьями нашими меньшими», их жалеть надо. Замечу еще – уволю. Жучка вернется, погладь, поласкай, поговори, понял? То-то, если взаправду понял. А когда пойдешь купать Цесарку, Алешу возьми с собой. А ты, Алеша, заходи, всегда рады тебе.

– Я каждый день забегать буду после хлебного.

– Ну лады, папе и маме кланяйся.

– Спасибо, я побежал. Вась, возьми меня Цесарку купать на Оке. Я могу и щеткой, и гриву расчесывать тоже.

– Посмотрим.

И Алеша побежал дальше – здороваться с Мишкой. Мишка – трехгодовалый ирландский сеттер, которого Алеша знал, когда тот был еще маленьким щенком. С тех пор он каждое лето прибегал к Мишке, приносил ему что-нибудь вкусненькое, играл с ним. Алеша всегда мечтал иметь собаку, но в московской коммунальной квартире это было невозможно. А здесь, в Городке… Подходя к дому Марии Васильевны, он услышал тихое повизгивание, а затем громкий радостный лай.

– Узнал, Мишка, узнал меня, не забыл! – и, открыв калитку, вбежал во двор. Мишка, обезумевший от радости, чуть не сбил Алешу с ног, прыгая вокруг него, стараясь в каждом прыжке лизнуть его в рот, Алеша уворачивался, стараясь подставить вместо губ уши. Но Мишке этого было мало. Он встретил друга, которого давно не видел, с которым связаны и свобода, и игры, и охрана Алеши от чужих.

«Алеша, я так рад тебе, я готов облизать тебя всего, а ты мне подставляешь уши. Алеша, а Иван Иванович помер, теперь ходить на охоту не с кем. Может, с тобой? С тобой еще нельзя, ты еще мальчик», – как бы говорили выразительные влажные глаза Мишки.

– Успокойся, Мишка, успокойся! Подожди, подожди, ты же знаешь, как я рад встрече с тобой и что я тебя очень люблю, очень, – отбиваясь от ласк Мишки, возбужденно смеялся Алеша, – успокойся, маленький, успокойся!

– Кто это к нам пожаловал, и для кого еще Мишка стал маленьким? Нешто Алеша? Ну, здравствуй, здравствуй! Иди, иди сюда, Алеша, дай на тебя посмотреть. Подрос, мальчик. Значит, до осени?

– До осени, Мария Васильевна.

– А ты знаешь, мы Ивана Ивановича зимой похоронили. А Мишка-то, как выл, когда его выносили. Все скучал. Положит морду на лапы и скулит. С тех пор впервые его таким веселым вижу, значит, ты по душе его собачьей, помнит и любит тебя. Это хорошо, что вы приехали. Теперь он отходить будет от горя. А то, как на него посмотришь, сама плакать начинаешь. Я к маме твоей зайду, может, она разрешит Мишку днем при тебе держать, а?

– Конечно, разрешит, да еще как. Мама любит Мишку. А так как мы соседи, то он и у вас будет на глазах. А я его в обиду никому не дам.

– Хорошо, Алеша, хорошо, я вечером загляну.

И Алеша побежал домой, чтобы поделиться с мамой переполняющими его чувствами.

– Мама, столько новостей, ты даже представить себе не можешь, – рассказывал он о своих встречах. А мама, обхватив Алешу за шею, привлекла его к себе и поцеловала в голову.

– Слушай, сынуля, каникулы обещают быть веселыми и не такими уж беззаботными, как мы с папой представляли. Но это хорошо. У тебя появляются обязательства, которые ты взял на себя добровольно. Ты теперь должен навещать Цесарку каждый день. И с Мишкой вы друзья, но ты старший друг и в ответе за него. Ты должен ухаживать за ним, за его шерстью, я тебе дам щетку. Воспитывай его, хотя Иван Иванович и обучил его всем собачьим наукам. А то вы смотрите друг на друга влюбленными глазами да обнимаетесь. И еще вот что. Когда на Оку пойдешь ловить рыбу или плавать на пароме, Мишку с собой не бери. Там бывает много чужих собак, и может возникнуть драка. Ввяжется Мишка, а ты вряд ли сумеешь ему помочь, и Мишка пострадает.

– Я его не дам в обиду.

– Мальчуган, это опасно. На переправе среди деревенских собак бывают и волкодавы – это храбрые и сильные собаки. Они охраняют стадо от волков и не прочь подраться с городскими собаками. Поэтому, пожалуйста, если ты идешь на Оку, Мишку оставляй дома. Я думаю, Мария Васильевна со мной согласится.

– Мамуля, Мишка такой сильный…

– Нельзя, Алешенька, повторяю, нельзя брать Мишку на переправу, оставляй его дома, договорились, поняли друг друга? Да? Ну и отлично!

Около восьми часов утра солнышко своими лучами будило Алешу, который просыпался всегда в отличном расположении духа. Каждый день был заполнен какими-то важными делами, и надо было их выполнить и не забыть еще что-то, тоже не менее важное. Он ходил с мамой на рынок, ходил за хлебом, а затем вместе с мамой навещал Цесарку. На рынок в базарный день из окрестных деревень съезжались крестьяне-колхозники, большинство из которых еще были в сомнении, правильно ли сделали, вступив в колхоз. На подводах в решетчатых ящиках крякали утки, сидели, прижавшись друг к другу, испуганные длинноухие кролики всех мастей, на сене лежали куры с перевязанными крыльями и лапами, а знаменитая в этих краях вишня «владимирка», которую так любили Алеша с мамой, еще только цвела. Здесь же на возах – картошка, и зеленый лук, и редиска, и репа, и редька, и хрен, и много всякой всячины. Кое-где продавали мясо, в основном, телятину. Через много лет Алеша вспоминал этот рынок, если не как пир во время чумы, то, во всяком случае, как странное, одновременно и праздничное, и тревожное зрелище. В шуме базара угадывалось желание побыстрее продать, ибо впереди крестьянина ожидало что-то непонятное, и вряд ли светлое. Конечно, Алеша, шагающий рядом с мамой, этого не понимал. Его захватывала лишь внешняя картина базара.

– Барыня-красавица, пожалуйте к нам, – обратилась к Алешиной маме старенькая крестьянка, и мама тепло и укоризненно ответила:

– Бабушка, ну как это возможно, на двадцатом году революции такое обращение? Так нельзя!

Алеше мама купила тюбетейку, так как опасалась, что он может перегреться на солнце. Кстати, обычно к осени волосы у Алеши выгорали, и он превращался в блондина. А еще они купили курицу, картошку, лук, редиску и прочую снедь.

– Видишь ли, Алеша, рынок дорожает. Мы организуем свой курятник. Купим с десяток курочек и петушка. Ему-то особенно обрадуется дедушка «Митрий мой». Я выбрала место для трех-четырех грядок. Посажу лук, огурцы, салат, редиску, петрушку, укроп. В курятнике тебе придется собирать яички каждый день – вот тебе еще одно постоянное поручение. И в этих делах – ты мой первый помощник.

– Конечно, мамуля.

Так в первые дни каникул определились основные Алешины обязанности И он был счастлив, выполняя взятые или возложенные на него поручения. Всюду его сопровождал Мишка.

Свободное время Алеша проводил с Витькой – неизменным товарищем по играм. Витька был несколько вялым и неповоротливым, но охотно следовал за всеми Алешиными инициативами. Одет он был, как и Алеша, в трусы и сандалии. В отличие от Алеши, он любил поесть и, если игра позволяла ему на время отлучиться, он стремглав летел домой, а дом был рядом, и, перекусив, тут же включался снова в игру. Обычно он дожидался Алешу, сидя на скамейке у своего дома, болтая ногами.

И так пролетали дни, внешне похожие один на другой, и вместе с тем такие разные. Хотя Алеша и не ощущал стремительного бега времени и листки календаря для него не существовали, но о проходящем времени можно было судить по совершенным делам.

Теперь Мишка по команде Алеши пробегал по большому бревну до конца и, не без труда повернувшись, летел с радостным лаем к своему приятелю и прыгал в его объятия. И Алеша, заливаясь смехом, падал, не сумев удержать достаточно тяжелую для него собаку. И они возились на траве, радостные и довольные жизнью. А затем, сделав прыжок в сторону, Мишка коротким лаем напоминал о чем-то, и запыхавшийся Алеша бросал сухарик, который Мишка ловил на лету. За этими кувырканиями наблюдал Витя, разместившись на маленьком бревне и болтая ногами. Он побаивался Мишку, особенно когда тот в пылу игры, оскалив зубы, рычал и готовился к прыжку. Алеша засовывал в разинутую пасть руку и хватал «разъяренного», а на самом деле веселящегося с ним пса, в свои объятия. Эта игра была страшновата Вите, но доставляла удовольствие возившимся на траве приятелям – мальчику и собаке.

По выходным в Парке культуры и отдыха играл духовой оркестр. Перед эстрадой на скамеечках сидели любители музыки, а чуть сбоку, на деревянной площадке, кружились пары. Витя обожал дирижировать оркестром. В прошлом году, когда сводный оркестр, готовясь к праздничным шествиям, репетировал, вышагивая по улицам Городка, он вместе с десятком ребят шагал впереди оркестра и самозабвенно размахивал руками, стараясь подражать дирижеру. В этом году, немного повзрослев, он стеснялся, но страсть брала вверх: он дирижировал позади «ракушки», разместившись между эстрадой и плотной стеной кустов сирени, в такт вальса наклоняясь то в одну, то в другую сторону, а то и вперед. А когда раздавались аплодисменты, он так входил в роль, что, прижимая руку к сердцу, низко кланялся воображаемой публике и как-то раз даже стукнулся головой о стенку и заработал шишку на лбу. Это случайно увидела тетя Таня, его мама, которая оказалась в Парке культуры, и Витька был посрамлен публично. С тех пор он получил прозвище «дирижер» на всю оставшуюся детскую жизнь.

После того как Алеша выполнял постоянные поручения, обычно мама говорила:

– Все. Теперь ты свободен. Какие планы?

– Мамулечка, мы идем на косу купать Цесарку.

– Ну что ж, мальчуган, к обеду постарайся не опоздать и не снимай тюбетейку, хорошо?

– Так точно, товарищ начальник. – И Алеша убегал с Витей, обычно поджидавшим друга у дома на скамейке, о чем-то мечтая. Витя признался, что он думает о музыке.

– А разве о музыке можно думать? – удивился Алеша.

– Конечно, можно, она во мне. Я с нею просыпаюсь и засыпаю. Только ты не смейся.

– Разве над этим можно смеяться? Знаешь, Витька, я тоже люблю музыку, я тоже бываю полон ею, когда слушаю. И даже потом. Но ты молодец, ты будешь музыкантом и настоящим дирижером.

– Правда?

– Конечно, правда. Но для этого надо учиться на музыканта.

Ребята любили интересные подвижные игры, например, лапту, активное участие в которой принимал и Мишка. Он внимательно следил за мячиком, который часто попадал за линию поля, быстро находил его в кустах и стремительно приносил Алеше. Мишка носился с высунутым языком. Но были и глупые игры, например, «замри». При команде «замри» партнер застывал в самой невероятной позе и находился в ней до тех пор, пока не следовала команда «отомри». Однажды Алеша, валяясь на траве, играл с Мишкой. В это время Витя дал команду «замри», при которой Алеша по правилам игры «не смел даже пальцем пошевелить, словом судьбу облегчить». А Мишка, не слыша команды от Алеши, бегал вокруг него с радостным лаем, хватал за руки, теребил за трусы, а затем стал облизывать лицо и волосы, вытянувшись в длину возле Алеши. Витя, понимая, что дело принимает опасный оборот и может возникнуть драка, а они между собой не дрались и драться не любили, слезая с бревна, на котором сидел, скомандовал «отомри». Раздавленный и униженный событиями Алеша продолжал лежать в прежней позе рядом с притихшим Мишкой, начинавшим понимать, что в игре он зашел слишком далеко. Витя, ожидавший бурной реакции Алеши, которая не произошла, но без сомнений должна была произойти, сообщил:

– Я очень проголодался и бегу домой.

Но тут, как бы проснувшись, Алеша скомандовал:

– Замри, – и добавил: – дурак! Кто так играет в «замри»? Соображать надо. Все свалил на бедного пса. Мишка, дорогой, ты меня любишь? И я тебя тоже! А дурака «дирижера» оставим без обеда, может, поумнеет.

И не спеша отправился с Мишкой домой. Только возле калитки, не оборачиваясь, Алеша крикнул:

– Больше в эту дурацкую игру играть не будем, понял! Если понял, то «отомри»!

– Понял, понял, не будем!

И вот настал день, когда в летнем театре Парка культуры и отдыха появился «Цирк на сцене». Цирк приехал на трех фургонах, в которые были запряжены лошади-тяжеловозы. В двух фургонах размещались животные и различные аксессуары, а в третьем – артисты и подсобные рабочие. Некоторые артисты жили в гостинице. Цирк был немаленький: три зебры, три пони, две обезьянки, ученые голуби, говорящий попугай и четыре королевских пуделя, а среди артистов были акробаты, иллюзионист, клоуны.

Алеша и Витя, конечно же, с утра и до вечера вертелись возле фургонов, стараясь выполнить поручение рабочих или артистов. Уже на следующий день они присутствовали на репетиции, не спросив разрешения у циркачей (а вдруг откажут? – не надо испытывать судьбу). Попасть в театр для них не составило труда, поскольку как в каждом заборе есть дырка, так и в каждом летнем театре есть пути в него проникновения. Ребята и Мишка, повторяющий их движения, без шума, по-пластунски пролезли к середине последних рядов театра, где, откинув два крайних сиденья, устроились так, что только макушки да глаза выглядывали из-за спинок впереди стоящих стульев. Надо было сидеть тихо и быть незаметным. Мишка понял и лег на ноги Алеши, одобрительно его погладившего. Потом он разместился еще более удобно, чуть подавшись вперед между рядами настолько, что мог положить морду на пол и наблюдать за действиями на сцене.

На репетиции им нравились все номера без исключения. Но наибольшее впечатление на всю тройку произвел номер с собаками, которые носили мячи на носу и по команде подкидывали их, ловко балансируя. Наконец одна пара стала играть в волейбол, перебрасывая ударом носа легкий мяч – почти воздушный шарик. Но это не все – начался футбол. Установили футбольные ворота метрах в двадцати друг от друга. Вдруг с лаем из за кулис вылетели четыре пуделя, явно из двух спортивных команд, – одна пара была одета в ярко-зеленые блестящие штаны, а другая тоже в блестящие, но желтые.

Как только появились пудели, Алеша, предвидя возможные осложнения, сел на пол, запустив руку в Мишкину шерсть. По телу Мишки пробегали нервные волны, он мелко подрагивал.

– Тихо, Мишка, тихо, не волнуйся, – шептал Алеша, прижимая собаку к себе. Начался футбол, мячик размером несколько больше теннисного мяча «летал» между воротами под громкий лай спортсменов. Алеша сжал морду Мишки и почти лег на него. Дальше все произошло очень быстро: Алеша с вытянутыми вперед руками растянулся на полу, а Мишка с веселым лаем бежал по проходу к сцене.

«Сейчас нам попадет по первое число. У бедняги Мишки не выдержали нервы», – только и подумал Алеша, как тут же увидел стремглав несущегося к нему Мишку с мячиком в пасти. На минуту воцарилась тишина, даже пудели перестали лаять. Мишка положил мячик у рук Алеши, все еще лежавшего на полу, и, запрокинув морду радостно залаял:

«Я для тебя, мой дорогой Алешенька, добыл мяч. Теперь мы будем в него играть».

– Джентельмены, – послышалось со сцены, – может быть, вы вернете наш мяч?

Алеша вскочил с пола и с мячиком в руках побежал к сцене в сопровождении поскуливающего Мишки. «Мишка, сидеть здесь», – дал он команду, поднимаясь по лестнице на сцену.

– Извините нас, пожалуйста, мы не нарочно, у нас нервы не выдержали, – обратился он к дрессировщику, одетому клоуном.

– Бывает, бывает. Нервы, мальчик, тонкий инструмент в организме. Как тебя зовут?

– Алеша.

– А меня Михаил Михайлович, будем знакомы. Алеша, это твоя собака?

– Моя. Правда, не совсем.

– Ну хорошо. Собака очень хорошая, умная, сразу видно.

– Да, да, очень хорошая, очень умная, очень преданная и очень послушная. Я ее очень люблю!

– Вижу. А вот что, Алеша, у меня идея. Давай сделаем на представлении трюк. Если я брошу мячик, она принесет его тебе, а надо, чтобы мне. А бросать его будет Каро. Играя в футбол, он как бы случайно запустит мяч в зрительный зал, а Мишка принесет его мне.

– Это замечательно, но ничего не выйдет, публика опередит.

– Верно. А мы уберем первых три ряда и эту площадь отгородим веревкой. Я научу Каро бросать мячик именно туда, куда надо. Попробуем, а?

Уже через два представления Мишка стал артистом. Он сидел рядом с Алешей в последнем ряду театра, равнодушно относился к зебрам, пони, попугаю… Но как только на сцену выходил Михаил Михайлович, настроение у него менялось: он начинал внимательно смотреть на сцену и слегка дрожать. А когда собаки изображали футбол, он не переставая ерзал на месте, подпрыгивал, как бы стараясь лучше разглядеть ход игры, и в тот момент, когда Каро вместо ворот попадал мячом в зрительный зал, срывался с места, ловил прыгающий мяч, по лестнице взлетал на сцену и клал его у ног Михаила Михайловича. Михаил Михайлович, как бы пораженный происшедшим, ласкал Мишку. Обращаясь к публике с поклоном, он делал антре, широко разводя руками, называл Мишку лучшим болельщиком в зале, заслуживающим приз. Ему выносили огромных размеров бутафорскую косточку, полую внутри, в которую Михаил Михайлович укладывал мячик и аппетитную косточку. Мишка через весь зал с высоко поднятой широко раскрытой пастью с бутафорской костью, работая хвостом как пропеллером, бежал к Алеше. Между тем Михаил Михайлович называл Каро «мазилой», но чтобы не вносить распри в собачий мир, Каро тоже получал косточку, и все остальные собаки тоже что-то получали. На спектакле присутствовали мама, папа, Мария Васильевна, тетя Таня и даже «Митрий мой», который на самом интересном месте заснул. Был полный аншлаг, и цирк задержался в Городке еще на два дня. А о Мишкиных успехах даже написали в местной газете.

Вскоре должно было произойти событие, о котором говорили по радио, писали в газетах: полное солнечное затмение – луна закроет солнце, и среди дня наступит ночь. Такое явление не могло пройти мимо ребят. Очки с темными стеклам в Городке не продавались, и Алеша с Витей стали собирать осколки стекол, чтобы закоптить их на огарках свечей, полученных от дедушки «Митрий мой». Стекол они накопили много, очень много на случай возможных непредвиденных обстоятельств: а вдруг одно, второе, третье… случайно разобьются. Далее следовало выбрать место наблюдения за затмением. По их представлению, оно должно располагаться как можно выше над землей, например, на колокольне. Но от этой, с точки зрения мальчишек, замечательной идеи пришлось отказаться, так как вход на колокольню был наглухо закрыт со времен революции. Оставался только чердак, куда тоже не так легко было попасть. Но они пробрались и обнаружили там старую мебель, покрытую толстым слоем пыли. Открыть раму слухового окна чердака им не удалось. Перепачканные пылью и покрытые паутиной с головы до ног, ребята поняли, что наблюдать за затмением надо на открытом месте, стоя или лежа на травке, кому как удобно. Так им и советовала Алешина мама. Она никогда в категорической форме не вмешивалась в действия ребят, кроме тех, которые могли бы привести к серьезным последствиям.

Любые события Алеша воспринимал через свою личную призму ощущений: романтичность, загадочность и интерес, почти всегда связанный в той или иной мере с игрой. Мама поддерживала и поощряла Алешины фантазии, являющиеся, по ее мнению, основой творчества, направляя инициативу сына по правильному пути. Когда она чувствовала даже самое малое несогласие со своим мнением, она давала Алеше возможность действовать по собственному усмотрению, конечно, до разумного предела.

– Ну, ребята, обоим мыться, в ванну. И не только поплескаться под душем: тщательно промойте друг другу голову да мочалкой потрите прокопченные солнцем спины, вы грязные, как трубочисты. Старайтесь не очень брызгаться, сами и будете убирать за собой.

Наконец наступил долгожданный день солнечного затмения 1937 года. В саду перед верандой поставили несколько стульев, на один из которых положили коробку с закопченными стеклами и будильник. Алеша сам выверил часы по точному сигналу времени и поставил будильник на начало затмения. В саду собрались соседи: Мария Васильевна, к которой сразу подбежал Мишка, тетя Таня, «Митрий мой», не верящий в надвигающиеся события. Все получили закопченные стекла… Ребята легли на травку там, где деревья не загораживали солнца. Был яркий солнечный день, и ничто не предвещало внезапного наступления ночи. Наступила торжественная тишина, и вот на солнце стала наползать тень в виде черного сектора, увеличивающегося с каждой минутой. «Митрий мой», кряхтя, став на колени, принялся молиться и часто-часто креститься. Затем тень луны закрыла уже половину солнца, и наступили сумерки, переходящие в ночь. По всему Городку закукарекали петухи, запрокинув голову, завыл Мишка… Алеша, не отрывая закопченного стекла от глаза и не открывая другого глаза, свободной рукой старался повалить Мишку на себя, успокаивая его. Он не мог упустить и мгновения этого редкостного явления. А когда наступило полное солнечное затмение и вокруг тени луны возник венчик бушующего солнечного пламени, Алеша вскочил и в восторге выкрикнул в надвинувшуюся ночь громче петушиного кукареканья и воя Мишки:

– Какая красотища!

Затем тень луны стала сползать со светила, и отступающий сумрак был подавлен пылающим на синем небе солнцем. Алеша, сделав глубокий поклон и разводя руками, как это делал Михаил Михайлович, обращаясь к еще не успевшей поредеть аудитории, громко сказал, удивляясь сам себе:

– Спектакль с участием небесных светил, солистов Мишки и петухов Городка окончен. «Да здравствует солнце, да скроется тьма!»

Алешина мама, Мария Васильевна и тетя Таня захлопали в ладоши, а «Митрий мой» заковылял к себе, бормоча под нос: «Бесовское действо, Боже упаси».

Больше всего ребята любили купаться на косе, недалеко от берега, где было «по шейку». И еще им доставляла удовольствие «работа» на переправе. Они знали, куда на пароме следует поставить тот или иной воз, легкую бричку или редкую по тем временам полуторку. Обычно Алеша вместе с возчиком брал под уздцы лошадь, поглаживая и успокаивая ее, если она волновалась, отводил воз на место. Витя на берегу выстраивал подводы, хотя многие из крестьян поначалу не хотели слушаться мальчишек, но после громкого окрика паромщика подчинялись. После погрузки под колеса телег подставляли клинья, уздечкой привязывали лошадей к перилам парома, все мужчины и вместе с ними ребята выстраивались вдоль троса и ждали команды перевозчика. Трос был закольцован через блоки, уставленные на обоих берегах, часть его свободно лежала на дне реки, чтобы над ним беспрепятственно могли проходить суда.

Паромщик, человек серьезный и ответственный, к пассажирам обращался коротко и ясно:

– Мужики! Мой крейсер работает на вашем пердячем пару. Снять чалку. Навались!

И в тот день, когда это случилось, ребята, как обычно, были на пароме. Проходящий вблизи берега буксир зацепился за трос, развернул паром и потащил его за собой. Начавшаяся было паника тут же была подавлена зычным голосом паромщика с соответствующими выражениями в адрес буксира и пассажиров. Хорошо, что трос не оборвался, и буксир, освобождаясь от троса, дал задний ход и поставил паром поперек течения. Затем дотащил паром до противоположного берега и, дав прощальный гудок, побежал дальше. После этого происшествия Алеше запретили плаванье на пароме.

Изо дня в день совершая свой путь по безоблачному синему небу, щедрое солнце освещало сады Городка, в которых созревали набухшие от сока крупные ягоды сладкого крыжовника, загоревшая до черноты «владимирка», черная, красная и белая смородина и, как по конвейеру – слива, ранняя, летняя, поздняя. И яблоки разных сортов – от летних до поздней крупной антоновки, которая в это время только начинала увеличиваться в размерах и наливаться соком.

В те дни в Летнем театре парка безуспешно трудился гастролирующий по области драмтеатр. Уже уехали главный режиссер и директор театра в поисках нового места для гастролей и артистов для обновления труппы, но актеры должны были сыграть еще один дневной спектакль.

Однажды Алеша и Витя решили на веранде игрового зала занять бильярд. Им разрешали играть в утренние часы, когда не было посетителей. В тот момент, когда они собирали шары в угольник, человек, развалившийся на скамейке возле веранды, вдруг произнес хорошо поставленным голосом:

– Эй, малец, подойди сюда!

– Это вы мне?

– А кому же еще, если кроме тебя и маленького шпингалета здесь никого нет?

– Он мой товарищ, и не шпингалет. Мы с ним ровесники.

– Мне нужен ты. Ты длиннее, я хотел сказать, выше. Ты искусство любишь?

– Это что – музыка, кино, театр? А книги – это тоже искусство?

– Тоже, тоже!

– Тогда очень люблю!