Текст книги "Порабощенные сердца"

Глава 5

Затянувшие небо облака ослабили полуденную жару, и Гален поднял глаза к солнцу, скрывшемуся за серой пеленой, которая предвещала дождь. В животе у него урчало. Он не ел уже три дня с тех пор, как они покинули Дэву. Ордовикский военный отряд специально не покормил пленников. У людей, ослабленных голодом, меньше сил для борьбы, а в случае побега их легче поймать.

Почувствовав на себе взгляд, Гален отогнал эти мысли и посмотрел на Дафидда. Ребенок весь день усердно ходил за ним по пятам, и сейчас его плечики поникли от усталости. Наверное, он тоже проголодался.

– Ты должен пойти поесть, – сказал Гален.

Мягкий ласковый тон дался ему с неожиданной легкостью. – Я почти закончил.

Слишком уставший, чтобы возразить или согласиться вслух, Дафидд просто кивнул и направился в хижину. Потом остановился и заботливо спросил:

– А ты? Ты не голоден? Гален сухо улыбнулся.

– Когда будет нужно, меня накормят. А ты иди. Он смотрел, как мальчик захромал к хижине и слегка напрягся, услышав, что кто-то вошел во двор.

– Назад на поле, римлянин, – приказал его утренний страж с усмешкой на плотно сжатых губах.

Гален знал, что приказ о возвращения последовал, вероятнее всего, не от желания молодого воина разогнать скуку. Беспечного и нетерпеливого юношу, без сомнения, раздражает монотонность службы. Его мысли заняты охотой или упражнениями с оружием, от которых он теперь вынужден отказаться.

Гален коротко кивнул – он услышал приказ и снова повернулся к мальчику, стоящему уже у двери хижины.

– Ты придешь завтра? – донесся до него через двор тонкий голос.

– Да. – Гален увидел улыбку, появившуюся на лице Дафидда, когда тот нырнул в открытую дверь. Не обращая внимания на охранника, Гален постоял немного, поглощенный мыслями о живущей здесь женщине. В ней была какая-то странная прелесть. Он чувствовал ее красоту, которую как бы стирало грустное, усталое выражение лица и холодных синих глаз. Но она не пробуждала в нем желания, и не только потому, что была беременна. Без сомнения, если оно и возникнет, то причиной будет какая-нибудь более миловидная женщина из горной крепости. Они накануне толпились у помоста, вызывающе поглядывая как, на охрану, так и на пленников.

Чувство, которое она вызывала, не было и жалостью. Рика казалась гордой и терпеливой, что вызывало в нем симпатию. Да, конечно, этот интерес не более чем любопытство. Его влечет к ней стремление пробиться сквозь ее защитную оболочку ненависти. Поэтому Гален намеренно использовал мальчика, видя в любви к своему ребенку ее единственную слабость. Только… Дафидд не был ее сыном. Это неожиданное открытие он сделал, когда они были у реки. И хотя мальчик засмеялся над ошибкой Галена, в его ответе слышалось сожаление.

– Иногда мне хочется, чтобы она была моей матерью, тогда она не была бы, так одинока… и я тоже.

Гален думал расспросить о ней мальчика, к которому она, несомненно, была привязана, но не стал этого делать. Тайна, которая ее окружала, и непонятное чувство, которое она в нем пробудила, слишком личные. Гален должен получить ответы от нее самой. И готов подождать.

– Пойдем, римлянин. – Конвоир нетерпеливо махнул копьем. Он усмехнулся с нескрываемым презрением при виде грязного, покрытого потом человека. Такая работа не для воинов. Парень посмотрел на свежевырытую яму и на кучу земли возле нее. – Ты задал себе двойную работу, римлянин. Завтра тебе придется пересыпать все, что ты вынул из этой ямы-, в старую, – он указал на круглую деревянную крышку в земле в нескольких шагах от новой ямы.

В самом деле, ямы были достаточно близко друг от друга, и Галеп мог бы без труда бросать землю из одной ямы в другую. Интересно, намеренно ли она не сказала ему об этом?

Не показывая своей досады, Гален подобрал лежащую на земле рубаху, инструменты и двинулся к хижине. Теперь дверь была закрыта. Гален прислонил лопату и кирку к стене. У двери, прямо на утоптанной земле, лежала половина плоского круглого хлеба. Для него. То, что хлеб лежал не на деревянном пороге, а на грязной земле, сказало ему, кто его здесь положил. Он подобрал хлеб и засунул его под рубашку. Это все же, хоть и неохотно, но сделано для него.

Серое небо продолжало темнеть. Когда охрана повела рабов-римлян с полей обратно в горную крепость, тучи нависли низко и угрожающе. Отдаленные раскаты грома и вспыхивающие время от времени на западе молнии свидетельствовали о приближающейся грозе.

Гален поднял голову и прищурился от поднявшегося ветра. Опытным взглядом он оценил высокие бревенчатые стены горной крепости, неясно вырисовывающиеся впереди. Церрикс удачно выбрал место. Примыкающая к уступу скалы крепость контролировала единственный подход к узкой и неглубокой долине, тянущейся вдоль всего склона горы, защищая пастбища и поля.

По холмистой и покрытой лесом местности с другой стороны крепости пехоте нельзя было бы двигаться строем, а подход кавалерии был практически невозможным. Противник ордовиков будет вынужден вести лобовую атаку на крутом сланцевом склоне, прямо перед широкими воротами форта. Там атакующим придется столкнуться с тремя рядами гигантских земляных валов, полностью окружавших крепость и разделенных между собой широкими и глубокими рвами.

Да, взять эту крепость будет нелегко. Но если мирный план Агриколы не удастся и будет объявлена война, твердыня ордовиков должна пасть. Подобно прочим крепостям и городам, народам и королевствам в пределах империи, горная цитадель Церрикса уступит мощи римских легионов.

Эти мысли не радовали и не огорчали центуриона когорты и имперского посланника, ставшего теперь рабом. Прежде всего Гален Мавриций был офицером Орлов. Его стоицизм воспитывался годами службы. Он прошагал слишком много миль, построил слишком много лагерей, видел слишком много людей, гибнущих на службе в вечных и неистребимых римских легионах, чтобы его можно было свернуть с курса какой-нибудь эмоциональной привязанностью к людям, поражению которых он должен содействовать. Он поклялся честью выполнять приказы, отданные ему начальниками, и его долгом было покорение любыми средствами всех, кто будет противиться римским законам.

И все же… Почему снова у него возникли мысли об этой женщине? Почему неприкрытая ненависть, которую он увидел в ее глазах при первой встрече, преследует его? Почему постоянная острая горечь в ее голосе заставляет разгадывать ее, словно незнакомый язык?

Приветственные крики двух воинов, стоявших на посту в воротах крепости, предназначавшиеся конвоирам, отвлекли внимание Галена. Он внимательно огляделся вокруг. Было еще не поздно, но небо потемнело, как в сумерки, и горная крепость была тиха и пустынна, словно глубокой ночью. Приближающаяся гроза разогнала обитателей по хижинам. Большая центральная площадь, которая вчера кишела людьми, была пуста. Слышались только тихое нервное ржание лошадей и непрерывный шорох камыша на крышах.

Порыв ветра вместе с песком и мусором обрушился на людей, они опустили головы и прикрыли глаза ладонями. Гигант-фракиец пробормотал проклятие.

Без понуканий конвоя римляне вошли в огороженный загон, радуясь хоть такой защите. Они тут же завернулись в свои шерстяные накидки, прежде чем сесть на корточки с подветренной стороны частокола.

Друз заговорил первым, посмотрев на Галена. Гнев и безнадежность горели в его глазах.

– И мы должны это выносить, центурион? Голодать и работать, подобно животным, в рабстве у этих варваров?

– По правде говоря, это не дело для солдата, – согласился Фацил с усталым вздохом. – Мне нужно было броситься на этого ублюдка, Маурика, и прирезать его, когда у меня была возможность.

– Да возьмет их всех Тиффон! – блондин новобранец Гай, которому, несомненно, придало храбрости явное недовольство старших товарищей, поспешил подать свой голос.

Гален проигнорировал их слова. Конечно, носить рабское ярмо нелегко, и люди хотят выплеснуть свои эмоции. Он вытащил из-под рубашки хлеб и протянул его сидящему справа Фацилу.

– Разделите его между собой, – тихо сказал он, заметив, как расширились глаза Друза при виде хлеба.

Гален повернул голову к единственному человеку, который оставался совершенно спокойным.

– Сита, ты не высказал свое мнение. Лысый человек пожал плечами.

– Я солдат, центурией. У меня нет мнения. – И он взглянул на сидящего рядом Друза. Раздосадованный упреком, заключенным в этих словах, Друз опустил голову.

Взгляды, – которыми обменялись Сита и его командир, не требовали слов. По крайней мере на какое-то время Гален имеет поддержку великана. Легким, едва заметным кивком Гален подтвердил свою признательность. Авторитет, которым Сита пользовался у своих товарищей, будет очень важен, пока они не примирятся со своим рабским положением. Но они должны примириться с ним. Человек привыкает ко всему.

Только Друз будет горячиться и раздражаться под рабским ярмом. И все же выучка и дисциплинированность могут заставить его сдержать свои эмоции. Если же эмоции овладеют им до такой степени, что будут мешать плану, Галену придется либо усмирить, либо устранить его. Он взглянул на Друза. Тот, казалось, почувствовал опасность дальнейшего неповиновения и мрачно улыбнулся.

– Я подчинюсь приказам, центурион. Вытерплю все, что придумают эти ублюдки. Но знай, за каждый взмах серпом, косой или лопатой, который они заставят меня сделать, они получат в ответ удар моего меча. Когда мы весной уйдем отсюда, я буду требовать перевода в легион, который пойдет против этой крепости. И тогда я порадуюсь.

Внутри у Галена что-то сжалось при мысли о неминуемом падении крепости. Он никогда не испытывал такого раньше. Что же в клятве Друза заставило его почувствовать нечто вроде сожаления? Ощутив на себе вопросительный взгляд Силы, он отогнал эту мысль.

– Довольно разговоров, – твердо скомандовал он и поплотнее завернулся в свой плащ, заметив, что пошел дождь.

Устрашающе громким голосом бог Неба призывал свою любимую. Он был нетерпелив. Ему надоело ждать. Время пришло. Он жаждал наконец слиться с нею. Ему нужна была мощь этого союза. Их люди повернулись к чужим богам. Пора было проучить их, как непослушных детей. Рассказать о мощи и славе их отца и матери. Показать им порядок – то, что было и будет всегда.

Богиня Земли услышала его зов. Ощутила его волю. В его власти были силы разрушения. Она же, дающая жизнь, владела мудростью. Оборотной стороной всякой жизни является смерть, даже для богов. Когда вера в них умрет, умрут и они. Но пока, они еще живы. Она обняла своего любимого, открылась ему. Когда он бросил вызов их судьбе, с глубоким, долгим, торжествующим криком она приняла его. Ее слезы тихо упали на все принимающую землю.

Рика невидящим взглядом смотрела на пламя в очаге, не чувствуя ни тепла, ни света. Ее сморила усталость, но мозг не успокаивался, переполненный мыслями, мечущимися так же неистово, как ветер за стенами хижины.

Рика ненавидела дождь. Но больше всего ненавидела оглушающий гром и вспышки молний. Грохот и свет пробуждали воспоминания. Но сейчас так не хотелось возвращения знакомых и ужасных картин. Она повернула голову. Дафидд спокойно спал, свернувшись в клубок на своей постели из звериных шкур. Если он и видел сны, то это были добрые сны. Сны маленького мальчика, который наконец почувствовал себя полезным. Этим вечером он щебетал без остановки, как птичка. Улыбка, непринужденный смех, беззаботность – все это было дано ребенку римлянином. А он, этот Гален, затратил лишь несколько ласковых слов и немного заботливого внимания. Рика столько раз слышала это имя от Дафидда, что, казалось, закричит при одном его звуке! И все же… При мысли о высоком римлянине ее кровь внезапно согрелась, как будто ненависть, которую она питала к нему и к его народу, каким-то образом утешила ее, как не смог утешить огонь. Ей ясно представилось его лицо… Чеканные черты, резко очерченные губы с обычной, дразнящей полуусмешкой, твердый взгляд… Даже в своем рабском положении он был воплощением высокомерия римлян! Но почему именно его образ пришел на ум так легко, именно его черты врезались в память?

По всем правилам ее должны преследовать мысли о другом мужчине. Прошло всего пять лун, а она уже не в состоянии вызвать живой образ человека, чьей женой она была. Рика с трудом вспоминала его лицо и звуки голоса. Во имя богини! Десять лет он был ее мужем, женившись на ней сразу, как она вышла из девического возраста, в ее четырнадцатое лето.

Кейр не смог защитить ее, как не преуспел и еще во многом. Благородного рода, он, однако, не принял образа жизни своей семьи. Повзрослев, он отказался стать воином, выбрав судьбу пахаря. Как простой свободнорожденный работник, он пахал землю, принадлежавшую отцовскому клану, довольный своим решением.

Но в обществе, где война почиталась и была единственным достойным занятием для человека благородного происхождения, такой поступок считался позорным. Насмешка, с которой был встречен выбор Кейра, не исчезла со временем. Более двенадцати лет он оставался в немилости у своей семьи и вызывал возмущение войной племени. Некоторые утверждали, что детская болезнь, которая чуть не лишила его жизни, отняла у него мужество. Рика слышала слухи и жестокие шутки за его спиной, но что могла она, по сути еще ребенок, знать о подобных вещах?

Отец Рики охотно согласился на брачный союз. После смерти жены он смотрел на дочь как на обузу. Потеряв надежду на сына, он увидел в этом браке последнюю возможность приобрести наследника. Кровь, которая будет течь в его внуке, быть может и подпорченная трусостью, все же будет королевской.

Рика тоже видела привлекательные стороны в этом союзе, несмотря на то, что Кейр был почти в два раза старше ее. Он был не похож на развязных бесцеремонных молодых людей, похотливо смотревших на дочь фермера. Когда они бывали вместе, гуляя вдоль реки или на уединенной поляне, его просто радовало ее общество, и он никогда не пытался приставать к ней.

Причина такой сдержанности вскоре стала очевидной. Слухи оказались правдой. Брачная ночь завершилась неумелыми и неудавшимися попытками близости между девочкой, которая боялась этого акта, и мужчиной, который не мог совершить его. Хотя он лишил ее девственности, но не смог оплодотворить своим семенем. Это повторялось каждый раз, а через несколько лет он постепенно потерял даже эту способность. Так что не было никакого внука, никакого сына. Ее жизнь с ним ничем не отличалась от той, которую она вела под отцовской крышей. Просто сменился объект ее заботы и власть над ней одного мужчины на власть другого.

Но с землей и фермой было иначе. Земля, на которой Рика работала с Кейром, была ее землей. И она строила свою жизнь. Но через три года после их свадьбы вернулся Маурик, по обычаю завершивший пребывание в клане матери. Он вернулся как воин, но насмешки, что он, быть может, не отличается от своего трусливого родственника, преследовали его. Защищая свою честь и репутацию мужчины, Маурик понял, что сможет прекратить насмешки, только если публично отречется от своего брата. Маурик не хотел терпеть его позор, а Кейр не мог сражаться за свое право остаться. И они с Кейром ушли. В другой деревне, в нескольких днях пути от крепости, они построили новую жизнь. Здесь они были в безопасности от Маурика.

Внезапно удар грома потряс хижину до самого основания. Будто в ответ на это, ребенок внутри нее шевельнулся. Рика положила руки на живот. Недавно она начала чувствовать движения крошечного существа, и правда об этой новой жизни наполнила ее сомнением и страхом.

Права ли она, что не избавилась от ребенка? Были способы, травы, известные друидам, которые могли отравить дитя, которое она теперь носила… Все же Рика не пошла к Мирддину. Почему? Может быть, из-за желания, которое пришло к ней давно – желания иметь ребенка, которого никогда не дал бы ей Кейр. Да, семя было от одного из насильников, но разве не она даст ему жизнь? И разве это будет не ее ребенок? Или она приняла такое решение, чтобы досадить Маурику? Это его отряд нашел ее, брошенную в лесу умирать. Какое презрение было в его глазах. Как и все, что он делал и говорил, клятва Маурика отомстить убийцам своего брата и позаботиться о его вдове, были просто хвастливым обещанием. Подобрав ее в лесу, Маурик был вынужден доставить ее снова в крепость. Так Рика вернулась в отцовский дом. Она сразу превратилась в предмет для сожаления и обсуждения, и Маурик снова страдал от ядовитых насмешек. На этот раз его имя опозорила вдова его брата.

Единственная надежда, что разговоры со временем прекратятся сами собой, исчезла, когда ее живот начал расти. Если другие интересовались, кто отец ребенка, то Маурик, зная об импотенции брата, не сомневался, что ребенок появился в результате изнасилования.

В ярости он пришел к Рике, требуя избавиться от ребенка. Ведь она родит римского ублюдка – черноволосого младенца, о происхождении которого догадается каждый. Рика отказалась. По закону он не имел над ней никакой власти, пока был жив ее отец. В то время отец был уже болен. Но когда он умер в следующее новолуние, было уже слишком поздно. Травы Мирддина отравили бы и ее.

Крошечное создание внутри нее снова шевельнулось, и страхи вернулись. Рика молилась, чтобы ребенок не получил ничего от того, кто зародил его. Правильно ли она решила? Сможет ли она смотреть на него, если окажется, что у него темные волосы и оливковая кожа? Не почувствует ли ненависти, которую испытывает к его безликому отцу? Ребенка нельзя винить за обстоятельства его зачатия, но понимание и поступки – разные вещи. Сможет ли она любить этого ребенка? Или она будет похожа на Лунед, в сердце которой не было любви к своему сыну. Будет ли ее черноволосый малыш обречен на неприязнь и насмешки, как и блондин мальчик, спящий рядом?

Руки, лежащие на животе, сжались в кулаки. Что делать? Погруженная в море смятения, Рика была испугана и одинока.

Вспыхнула молния, и глубоко запрятанные воспоминания снова нахлынули на нее. Поток образов и звуков из прошлого… Шум дождя, который скрыл приближение лошадей, яростные раскаты грома, вспышки молний, которые сначала помогли ей убежать в лес, а потом выдали ее присутствие… Больше всего Рика запомнила их смех и кряхтенье, когда они лежали на ней. Но она одержала небольшую победу, заставив свое тело оцепенеть и не издав ни звука. Ее ненависть – ее доспехи. Римляне не смогли проникнуть сквозь них. Она не должна больше позволять себе вспоминать.

Но этой ночью доспехи подвели. Рика вспоминала. И на этот раз враг и захватчик был не снаружи ее щита, а внутри. Щеку ее обожгла одинокая слеза.

– Сомнения? – Фигура в белой мантии приблизилась к высокому светловолосому человеку, стоящему в проеме двери и смотрящему на бушующую за стенами хижины непогоду.

Церрикс отвернулся от затихающей грозы. Большие тяжелые капли, разлетавшиеся брызгами при ударе о землю, стали реже. Их сменил мелкий дождь. Ветер стихал, и можно было ожидать тумана.

– Не сомнения, Мирддин, – тихо ответил Церрикс, запахиваясь поплотнее, – заботы.

Он взглянул мимо жреца внутрь хижины, уютной от огня и разноцветных покрывал. Справа, сидя у ревущего очага, играли в кости, вырезанные из рога, полдюжины его слуг. Слева, за плетеной перегородкой, которая делила пространство на две половины, находилась его жена с несколькими прислужницами, держа на руках их дочь, Намор. На полу перед ней голышом на меховых покрывалах вместе с выводком щенков возились его сыновья – четырехлетний Траян и двухлетний Бричан.

– Судьба моих людей, моей семьи зависит от этого плана. Слишком многое поставлено на карту, Мирддин. Мне есть что терять.

Друид понимающе кивнул.

– Ты полагаешь, можно доверять этому римлянину, офицеру из Орлов? Церрикс кивнул.

– Если бы обстоятельства сложились по-другому, я мог бы назвать его другом. Да, я могу доверять ему. Сомневаюсь в словах и действиях других. – Церрикс медленно обвел хижину главами, ненадолго остановился взглядом на женщине. Кивком указал на открытую дверь. – Выйдем.

Не ожидая ответа, Церрикс вышел в ночь. Серый цвет его плаща настолько слился с уже опустившимся густым туманом, что Мирддин чуть было не потерял его.

– Чьих действий ты опасаешься, король Церрикс? – спросил он, идя рядом с молчавшим человеком. – Маурика?

– Его, – прозвучал ответ. – Но больше, чем действий Маурика, я боюсь своих собственных.

Мирддин постарался не высказать своего удивления.

– Почему ты так говоришь? Ведь ты желаешь мира.

– Чтобы мы провели остаток своих дней под пятой Рима? Вею жизнь меня учили смотреть в лицо опасности, даже если мое единственное оружие – сила и храбрость. Для воина лучше погибнуть, чем сдаться. Однако природа распорядилась так, что мужчина прежде всего должен любить своих детей и защищать свою жену и родню. Разве я защищу их, объявив войну против врага, которого не могу победить?

– Ты уже нашел ответ на свой вопрос, Церрикс, – мягко ответил Мирддин. – Только с помощью мира ты сможешь защитить их.

– Но какой ценой достанется этот «мир»? Нас еще не заставляли почувствовать это ярмо, однако я знаю, какие условия поставят завоеватели: выдача заложников как гарантия покорности, укрепленные гарнизоны в наших горах, подати, опустошение амбаров… – Его голос на мгновение затих, затем он продолжил с новой силой:

– Часть меня говорит, что мы не должны рассчитывать на милость. Что надо решиться, пока не поздно, и сражаться за то, что мы считаем самым дорогим, – за честь, а не за жизнь. Мы должны не сдаваться, а сражаться, чтобы сохранить нашу свободу.

Мирддин остановился и коснулся плеча человека рядом с ним.

– Послушай меня, Церрикс. Мальчиком ты был скор на драку, но, возмужав, я вижу, стал думать прежде, чем действовать. Ты понял то, что некоторые не поймут никогда. Сила – не всегда наилучший выход. Не отказывайся от своего мнения из страха. – Мирддин говорил возбуждение, но с твердостью, которая выдавала его положение жреца и законотворца в племени. – Сражайся, и твои люди действительно будут обречены. Этому научила нас судьба других племен. Война с Римом заканчивается уничтожением. Все восточные племена пытались сопротивляться, и все пали: айсены, бельды, коританы… Дэва, откуда пришел твой римлянин, стоит на территории, которая когда-то была коританской. Этого врага нельзя победить. Сражайся, и они сметут нас, как ветер сметает листья. Как смели многих. Нет, план – это единственная наша надежда.

Церрикс минуту постоял молча. А когда заговорил снова, в его голосе звучала уверенность и властность.

– Почему ты так стоишь за этот план, Мирддин? Ведь это план мира с захватчиками. У тебя больше всех причин бояться и ненавидеть римлян. Они безжалостно охотятся за друидами, казнив уже многих за руководство сопротивлением их армии. Почему же ты умышленно выбираешь смерть?

– Потому что я не боюсь смерти, Церрикс. Если мне суждено присоединиться к моим братьям в мире ином, я возрадуюсь. Там мы будем ближе к богам. Но довольно об этом. Кому еще ты не доверяешь, кроме Маурика?

– Другим, вроде него. Боюсь, что для этого плана просто не хватит времени. Новости как ветер гуляют между гор. Ходят слухи… Несмотря на мои призывы к спокойствию, есть такие, которые намереваются проверить нервы нового наместника. Я не знаю, когда, но будет предпринята атака на один из римских кавалерийских лагерей.

Мирддин пробормотал проклятие.

– Твой римлянин знает об этом?

– Нет. И не должен узнать. Не надо давать ему повод по-прежнему видеть в нас врагов. Частично успех этого плана зависит от того, образуется ли у него привязанность к нам, привязанность достаточно сильная, чтобы ослабить верность Риму.

Мирддин покачал головой.

– Здесь, мне кажется, ты не прав. Этот человек не из тех, кто колеблется. И те, кто отбирал его, уверены в его верности настолько, что решили рискнуть.

– Но все же он – мужчина, – многозначительно возразил Церрикс.

Мирддин, внезапно догадавшись, пристально посмотрел на него.