Текст книги "Цифровые грезы"

Эдмундо Пас Сольдан
Цифровые грезы

СИБЕРИАНОС И ОХОПОЙИНОС – по разным причинам и более чем по просто причинам.

АЛЬФРЕДО, ДИЕГО, ДРАГО И СЕРХИО – потому что конец заложен в начале.

БРАТЬЯМ ТЕХАДА – за то, что обучили меня, не обучая.

Никакой образ не есть истина.

Фома Аквинский

Убедитесь в отсутствии тени перед объектом.

Совет в учебнике по фотографии XIX века

…возвращенные обратно в мир словно серебро, по крупицам собранное из Невидимого, чтобы создать образы того, что постареет, исчезнет, разрушится или загрязнится.

Томас Пинчон, Вайнлэнд

1

Все началось с головы Че и тела Ракель Уэлч, с содроганием припомнил Себастьян, разглядывая фотографии своего медового месяца, откуда непостижимым образом исчезло изображение, должное соседствовать с изображением его жены. Оно пропало с фотографии на белом песчаном пляже в Антигуа: утопающие в море слепящего солнечного света тела; Никки, подставляющая безжалостному глазу камеры влажную загорелую кожу и тонкие ниточки ярко-желтой лайкры, призванные убедить окружающих в наличии бикини. Испарилось с фотографии у входа в супермодернистский отель, являющий современное представление взглядов архитекторов девятнадцатого века на средневековую крепость: Никки с фотоаппаратом в левой руке, правая горизонтально повисла в воздухе, обнимая некую бесплотную сущность – того, кто был с ней на Карибах во время медового месяца, вернулся обратно жив-невредим и внезапно обнаружил, что все признаки его пребывания под палящим тропическим солнцем тщательно стерты. Не осталось ровным счетом ничего – ни следа от его путешествия по бескрайним трепещущим саргассам.

Сидя у себя в комнате на кровати среди наваленных поверх голубого с огромным солнцем в окружении звезд одеяла многочисленных фотоальбомов, Себастьян медленно ощупывал свое тело, словно пытаясь удостовериться в собственном существовании и в том, что все это не сон – ни его, ни чей бы то ни было, куда он умудрился угодить каким-то непостижимым образом. Он также исчез с фотографий на стенах и на письменном столе – лишенные присутствия человека пейзажи, сами будто пустые рамки из потемневшего серебра. Нужно бы проверить и остальные альбомы. Только вот страшно открыть их и убедиться, что его нигде нет. Кого? Все началось с головы Че и тела Ракель Уэлч.

Утром в тот вторник, одиннадцать месяцев назад, Себастьян трудился в отделе графического дизайна редакции «Тьемпос Постмодернос», или «Постмо», наводя последний глянец на «Фаренгейт 451» – еженедельный журнал, чей первый номер на шикарной бумаге с яркими переливчатыми цветами (преобладали розовый, кричаще-желтый, бирюзовый и оранжевый) готовился к выходу в воскресенье. Худой, с ввалившимися глазами, «Мальборо» в зубах, впившись взглядом в монитор своего G3, Себастьян водил мышью и щелкал клавишами различные комбинации букв и цифр – команды, необходимые, чтобы фотография Фокса Малдера для первой страницы обложки в интерпретации Adobe PhotoShop обрела на экране вид негатива: темная тень – вместо ореола света вокруг его головы, черные волосы переродились в желтоватые вангоговские, а пурпур – да здравствует пурпур! – пусть таким и останется. Рядом за таким же G3, покусывая черную сигарету, устроился Пиксель – рыжий бородатый толстяк. Пальцем левой руки он ковырялся в пепельнице и лениво растряхивал и размазывал по столу ее содержимое – эдакий новоявленный Джексон Поллок.[1]1
  Джексон Поллок (Jackson Pollok) – амер. художник, основатель «живописи действия» – метод спонтанного нанесения живописи на полотно. Известен так же как «Джек-каплеметатель»


[Закрыть] Пепел – очень забавная шутка, если конечно знать, что с ним делать. В деревянной рамке стояла черно-белая фотография его отца в двадцать шесть лет, отмечающего окончание факультета права в Сукре: в руках пиво, а во взгляде предвкушение будущих побед в самых запутанных делах. На экране G3 замерли две фотографии Ракель Уэлч; на одной она в роскошном старинном платье, а на другой выбирается из бассейна в прилипшей к телу мокрой рубашке – обалдеть можно, какие буфера! Это был скринсейвер Пикселевского компа.

– Не представляю, что делать. А Элисальде и не торопится убираться. Что за манера тянуть время? Ума не приложу, почему его еще держат?

– Скажи Джуниору, что он уже достал своим пуританизмом – мы потеряем кучу воскресных читателей. Многие покупают газету только ради этой обнаженки.

– Дело не столько в нем, сколько в его сестрице.

Элисальде, бывший издатель «Постскриптума» (предыдущего воскресного журнала, печатавшегося на газетной бумаге), а теперь занимающийся «Фаренгейтом 451», в понедельник вечером предоставил весь материал для первого номера. Однако Эрнесто Торрико Джуниор, ставший в январе директором издания, просмотрев материалы – вещь абсолютно небывалая, – наложил вето на последнюю страницу обложки, в свое время завоевавшую «Постскриптуму» славу «Плейбоя» для бедных. На этой странице Элисальде размещал фотографии обнаженных моделей, украденные его бессовестными ножницами из последних выпусков бразильского «Плейбоя». Джуниор, с трудом выносивший их присутствие в «Постскриптуме», наотрез отказался, чтобы они перетекли и в «Фаренгейт 451» (а может, их не хотел вовсе не он, а его двоюродная сестра Алиса, шеф-редактор, которая, как поговаривали, и стояла за всеми преобразованиями). Сейчас Элисальде нигде не было видно, и Пиксель ломал голову, не зная, чем заполнить опустевшую страницу.

– Эти малышки были очень даже недурны, – пробормотал Себастьян, в задумчивости потирая подбородок. Он как раз размышлял над тем, что неряшливая, слегка вызывающая эспаньолка Курта Кобейна отлично смотрелась бы на Фоксе Малдере (он бы с наслаждением пристроил ее к фотографии). – Интересно, что у Джуниора на уме?

Джуниор и Алиса были передовым отрядом в смене поколений семьи Торрико. Отец Джуниора осознал, что пришло время молодежи – этих сопляков, из-за которых его газета приходила в упадок, поскольку они отказывались ее читать. Поганцев не интересовали выдающиеся события наших дней, им подавай только песни «Limp Bizkit», стрелялки типа «Doom», да еще порносайты в Интернете. Может, юные Торрико найдут способ приостановить безудержный рост популярности «XXI» – газетки в формате таблоида, – которая не только встала на ноги, но и завоевала известные позиции всего лишь за год существования, благодаря огромному количеству цветных фотографий и крови на страницах, потакая самым низменным вкусам потребителя. В общем, Джуниор и Алиса приняли решение противопоставить фотографиям еще большее количество фотографий, цвету – еще более яркий цвет, а крови – еще большие кровавые потоки. Недавно нанятый советником уругваец не был доволен подобной политикой и готовил новый проект, который вывел бы издание на более высокий уровень.

Зазвонил телефон. Трубку взял Браудель – работавший с ними высокий брюнет. Он был превосходным художником и занимался дизайном газеты в ее электронном варианте, а также публикациями, встраиваемыми в номер в последний момент. На левой руке у него красовался заметный шрам.

– Пиксель, это тебя. Из клиники.

Год назад у отца Пикселя обнаружили рак легких. До сих пор все было вроде как под контролем, но в последние дни ситуация резко ухудшилась. Пиксель отбросил сигарету, перекрестился и развернулся на своем вращающемся кресле спиной к монитору, уставившись на висевшую на стене огромную репродукцию первой страницы самого первого номера «Тьемпос Модерное», увидевшего свет более шестидесяти лет назад (приставка «пост-» явилась первой реформой усевшегося в директорское кресло Джуниора. Народ еще не успел привыкнуть к новому названию, но это было неважно: кому теперь важны какие-то там привычки?). «Президент оскорбляет писателя», – гласил заголовок. Фотография президента – молодой военный, который впоследствии вышиб себе мозги, военные вообще склонны к подобным мелодраматическим жестам.

Себастьян покосился на фотографии Уэлч на экране. Мысль об отце Пикселя всегда вызывала у него тревогу о маме, которая смолила по пачке в день. Может, она, сама не подозревая, уже носила в легких зарождающийся рак? Крохотное пятнышко, пока невидимое даже в рентгеновских лучах. В своих опасениях он как-то дошел до того, что отправил ей по e-mail письмо, где просил, чтобы она прошла тщательное обследование, но мама только рассмеялась, и Себастьян больше не настаивал. Они редко виделись после ее неожиданного замужества с неким кочабамбийским завиралой, который, прожив два года в Монте-Карло, считал себя вправе болтать о Каролине и Стефани словно о своих подружках (как если бы он был их телохранителем со всеми вытекающими отсюда последствиями). Сейчас парочка жила в поместье в пригороде Рио-Фухитиво, и мама занималась разведением кроликов и экспортом гвоздик. По телефону они почти не общались, изредка мама присылала e-mail (все как надо: с датой в верхнем углу, «Дорогой сынок», восклицательный знак, а также всякие абзацы-красные строки-заглавные буквы и прочие принадлежности допотопного эпистолярного жанра. Она не знала, что письма и послания, меняя носитель информации, должны соответствующим образом меняться и по форме, и стилю; ей было невдомек, что меняется сам язык. Новый способ общения предполагал новую грамматику, новое мышление. Нужно будет как-нибудь ей это объяснить).

Со стены напротив Наоми Кэмпбелл и Надя Ауэрманн созерцали Себастьяна, созерцающего Уэлч. Лицо Кэмпбелл, сканированное с обложки «American Foto» и затем увеличенное Пикселем до размеров постера, представляло андроида с поблескивающей серебристым металлом кожей и с ярко красными пылающими губами (без волос, с длинными зелеными ногтями) – Наоми-футуристка. Блондинка Надя – на этом фото ставшая чернокожей – возлежала бок о бок с черной пантерой, и была столь же безволосой, как и Наоми. Еще две пантеры примостились рядом с ее бесконечно длинными ногами. Себастьян поднял голову и припомнил, как он впервые увидел эту фотографию в отделе Пикселя. Тогда он еще подумал, что только чокнутая могла согласиться позировать с пантерой. Конечно, ему было известно, что Надя вовсе не чокнутая и потому никогда не приближалась к столь опасному животному. Разве что, может быть, во время посещения зоопарка (организованного журналом «Vogue» для презентации бикини нового сезона). Кроме того, Себастьян прекрасно знал, что Себ Жаньяк, французская женщина-фотограф, сводила на фотографии модель и трех животных цифровым способом.

Он порылся в архивах и отыскал фотографию Уэлч. Здесь актриса была снята на вручении какой-то голливудской премии. На звезде было совершенно непрозрачное обтягивающее кремовое платье – еще десять лет назад все цвета были непрозрачными, – в вырез которого при движении, словно из уютной норки, невзначай выглядывала то одна, то другая грудь. Потом Себастьян нашел фотографию Че – из тех, какими пестрят плакаты и постеры, с девизом «Hasta la victoria siempre»,[2]2
  Hasta la victoria siempre – Всегда до победы (исп.).


[Закрыть] в черном берете со звездой по центру, горделивой гривой волос и улыбкой партизана-победителя, взгляд которого простирается далеко за хрупкое настоящее – в этот момент его и пленила фотокамера, навеки внеся этот образ в историю.

Себастьян забрался в Image size, чтобы обе картинки получили одинаковое разрешение в пикселях, растянул четырехугольник вокруг головы Че и нажал Cut в разделе меню. Затем стер голову Уэлч. Обезглавленное тело парило в атмосфере давно минувшей ночи, от которой не осталось ничего, кроме этого снимка, с которым теперь цифровым способом развлекались профессиональные и не очень фотографы. «Полцарства за голову!» – вскричала бы Ракель, если бы узнала, что происходит сегодня утром на втором этаже редакции в Рио-Фухитиво. Но нет, к счастью, она не узнает, как не узнала и об огромном количестве своих заляпанных спермой фотографий в журналах, прошедших через руки сексуально озабоченных юнцов и молодящихся старых козлов. Такова обратная сторона славы, таково быть символом эпохи, такова месть не попавших ни на обложки глянцевых журналов, ни на экран кино.

Между тем Себастьян пристроил голову Че к телу Уэлч. Получилась довольно экстравагантная комбинация. Себастьян хмыкнул. Да, непочтительность все же должна иметь какие-то границы. Скальпелем PhotoShop'a он удалил ореол нежеланных пикселей вокруг головы революционера и сравнял цвет по ее краю с цветом фона фотографии актрисы. Затем необходимо было подогнать по размеру мощную шею Че и тонкую изящную шейку Ракель. Хотя и было очевидно, что здесь слиты два разных человека, следовало создать иллюзию единства образа. Это оказалось несложно: каждая точка изображения на экране имела цифровую интерпретацию в программе. Объединить остроту глаза, интуицию и математические формулы – вот истинное искусство.

Пиксель повесил трубку.

– Эти засранцы в клинике переживают, будет ли кому оплатить счета, если мой старик… Что за фигней ты тут маешься?

– Да так, – Себастьян бросил на пол окурок «Мальборо», – вспоминаю детство золотое. Я делал свою газету – мне жутко нравилось вырезать из журналов фотографии и сооружать коллажи из самых несоответствующих друг другу персонажей. Здорово: щелчок ножницами – и голова Руммениге[3]3
  Карл-Хайнц Руммениге (Karl Heinz Rummenige) – вице-президент мюнхенского футбольного клуба «Бавария».


[Закрыть] на теле Марадоны. Конечно, следы ножниц были более чем очевидны – печальный фотомонтаж, о чем тут говорить.

Однако Пиксель его уже не слышал. Он в экстазе впился глазами в изображение на экране.

– Ну, ты попал, чемпион.

– То есть? Ты о чем?

– Вот чем мы заполним эту гребаную страницу – напечатаем фотку и устроим конкурс. Я поговорю с Джуниором и попрошу его профинансировать приз – сто-двести баксов первому, кто угадает, кому принадлежит тело. Что скажешь?

_: – Мое мнение учитывается?

– Нет.

– Тогда я, пожалуй, промолчу.

Все началось с головы Че и тела Ракель Уэлч.

2

Себастьян любил возвращаться домой пешком. Идти было недалеко – всего минут двадцать; но этого хватало, чтобы вставить абзац между суетой самых невероятных новостей – реальность просто из кожи вон лезла в попытках превзойти саму себя, так что порой было нелегко воспринимать ее всерьез – и мирком Никки в их квартире, где они поселились сразу после свадьбы. Прямо на глазах, пробиваясь среди гомона валютчиков-менял («Доллары, доллары, самый выгодный курс!») и торговцев с тачками, заваленными сляпанными в Парагвае фальшивыми джинсами «Calvin Klein», «геймбоями»[4]4
  Gameboy – электронные игровые приставки и принадлежности.


[Закрыть] без коробок и сочными персиками из Каркахе, рос и расцветал новый город. Тротуары были относительночисты, а мэр, в качестве исполнения своей программы «Встретим Новое Тысячелетие», активно занимался озеленением и окультуриванием (повсюду на газонах вдоль проспектов были высажены плакучие ивы и жакаранды, а на площадях в брызгах недавно установленных фонтанов висела радуга и порхали колибри). То там, то сям появлялись надписи, информирующие о строительстве пятнадцатиэтажных комплексов на участках, где до сих пор ютились колониальные церквушки и разрозненные старые домики; беспрерывно множились видеоклубы и интернет-кафе, а рестораны и флористы меняли названия с испанских на английские и португальские. В полуквартале от современного книжного магазина пожилая женщина до сих пор торговала ксерокопированными изданиями «Дома духов».[5]5
  «Дом духов» (La casa de los espiritus) Исабель Альенде.


[Закрыть] На ободранной стене разместилась огромная черно-белая фотография президента Монтенегро и мэра – энергичные, деятельные, улыбающиеся, в обнимку – рядом с рекламой «Coca-Cola» и Даниэлой Пестовой, демонстрирующей грудь в кружевах от «Wonderbra». Маломерок в жизни, на фото Монтенегро таким не казался.

Небо было опутано проводами, сбивавшими с толку маленьких ласточек; преобразованные в электромагнитные волны голоса, пробегая под крохотными птичьими лапками, то и дело заставляли пташек встрепенуться и тревожно подскакивать. Небо было заполнено рекламой импортеров автомобилей, компьютеров и дисков – настоящая лихорадка импорта, мы живем в долг, скоро кому-нибудь придет в голову импортировать весь город: «We'll be Fugitive River City[6]6
  Буквальный перевод названия города с испанского на английский – Rio Fugitivo – Река-Беглянка – Fugitive River City.


[Закрыть]».

При виде растущих, словно огромные грибы зданий, гипермаркетов и переполненных торговых центров «Nautica» и «Benetton», Себастьян каждый раз задумывался о теневой стороне дела, о тайной инфраструктуре, что поддерживала этот рост. Какие грязные и не очень деньги сюда вкладываются? Какие здесь скрыты секретные махинации, страх и жестокость, какие удары в спину? Может, потому что ему приходилось работать с изображениями и декоративной поверхностью, Себастьян прекрасно знал, с какой легкостью можно замаскировать все что угодно их волнующей гармонией и гипнотическим блеском. Так трясина, затягиваясь за утопленником, стирает следы драмы, или термиты, съев древесину, уходят бесследно… Его восхищало невидимое могущество тех, что в глазах толпы были не более чем безобидными соседями, о которых никто и слыхом не слыхивал, но которые в то же время правили своими империями. Тайные владетели тайн. Как бы ему хотелось стать одним из них. Зачем ему пустая слава и узнавание на улице, нагоняющие усталость уже после первых пятнадцати секунд. Ему бы хотелось скользить по коридорам издательства в три часа ночи, проверять и перекраивать по своему усмотрению фотографии с обложки, со страниц международного отдела и новостей спорта – создавать новую реальность для читателей «Тьемпос Постмо». Он желал этого и много другого. Жаждал контроля над городом, но чтобы никто, даже его жена, не догадывались об этом. Мечты о величии, которые – как он подозревал – в той или иной степени должны быть присущи каждому нормальному человеку.

Подошел нищий и попросил милостыню. Себастьян – с «Мальборо» в руке, насвистывая песенку Фито Паэса в исполнении Мигеля Босе («El amor despims del amor»[7]7
  Любовь после любви (исп.).


[Закрыть] – все FM-станции, словно сговорившись, крутили ее не переставая), – не глядя и не останавливаясь, подал ему несколько монет. Он прошагал мимо притаившегося за огромными растрепанными соснами особнячка дяди Юргена. Со времен своего детства Себастьян запомнил его в допотопных парашютистских очках-консервах с длинными ремнями застежки и с обнажающей десны улыбкой до ушей, когда он приезжал за своим племянником – другом Себастьяна – в колледж «Дон Боско» на стрекочущем мотоцикле с коляской. Себастьян нравился дяде Юргену, и тот всегда привозил ему сладости и катал на мотоцикле под исполненным ревности взглядом племянника. Интересно, что сталось теперь с дядей Юргеном? Все еще в Бразилии, куда, если верить слухам, он подался? Несмотря на то, что о нем говорили и какие нелицеприятные факты его биографии стали известны – газеты иногда пишут правду, – Себастьян всегда вспоминал о нем с добротой.

Особнячок выглядел заброшенным. Наверняка на днях его снесут, чтобы освободить место для очередного здания с зеркальными стеклами.

По мере приближения к дому, мысли о газете возникали реже и реже. На протяжении первых кварталов все вокруг было «ТП» («Тьемпос Постмо», как он про себя сокращал). Себастьян начал там работать около года назад, причем по чистой случайности. Он как-то пришел с жалобой на плохое качество напечатаной в газете фотографии одного из своих приятелей, которую тот в рекламных целях пометил на страничке рубрики «Из жизни общества» вместе с заметкой о своем дне рождения. Секретарша – зубастая и присвистывающая на каждом слове, будто «с» самая важная буква алфавита – отправила его на второй этаж, в отдел дизайна. Он задумался, была ли она тоже членом семьи. В газете работало все семейство Торрико; на эту тему даже ходила шутка, что в редакции запрещены служебные романы вследствие возможного инцеста. Но нет, вряд ли. Наверняка она лапаска. В последние годы лапасцы просто наводнили Рио-Фухитиво. Впрочем, их не в чем обвинить: Ла-Пас принадлежал прошлому, он в агонии размахивал руками, утопая в смертельном удушающем потоке времени.

Оказавшись в комнате, помпезно именующейся «светлая комната» (в противоположность «темной», где фотографы в алом полумраке проявляли заключенные в тюрьму времени игры светотени – таксидермисты над чучелами своих драгоценных летучих мышей или фанаты-энтомологи, трясущиеся над хрупкой коллекцией редких бабочек), Себастьян поразился огромному количеству бумаг, беспорядочно разбросанных среди шести новеньких сверкающих «макинтошей» – с некоторых компьютеров еще не успели снять пленку, а их коробки кучей громоздились в углу. Неужели ответственность за жуткий дизайн, являющийся отличительным знаком газеты, лежала на передовой технологии? Не может быть. Наверняка здесь причина не в технологии, а в неумении работников. Скорее всего, эти чайники не использовали предоставленные им компьютером возможности и на процент. Он подошел к толстячку, увлеченно режущемуся в 3-D Супер-Тетрис – тот, заметив, что его застукали, спешно нажал кнопку, удаляя игру с экрана. Себастьян изложил свою жалобу.

– Когда это было напечатано?

Себастьян ответил. Толстячок неохотно полез в архивы Мака. Появилась требуемая страница с фотографией приятеля Себастьяна, в верхнем правом углу.

– Мы тут ни при чем, – покачал головой толстячок. – Нам предоставили некачественную фотографию. Снято плохо, глаза в тени.

– Прошу прощения, – возразил Себастьян, – если качество фотографии оставляет желать лучшего, то ваша обязанность ее подкорректировать.

Толстяк, словно озадаченный подобной дерзостью, окинул его задумчивым взглядом. Себастьян немного поиграл с мышкой и клавиатурой, подправляя фотографию то там, то сям, и незаметно убрал с глаз тени и слегка подсветил лицо.

– Я имел в виду это.

– Дело в том, что мы уважаем первоисточник.

– Единственное, что вам следует уважать, – это достижение максимально возможного качества изображения, используя полученные материалы как отправную точку.

– Да, но тут еще добавляется проблема с кадрами… Технический прогресс – цифровая революция – ничего не стоит без обученного персонала.

Цифровая революция? Журналисты даже в речи используют расхожие клише, подумалось Себастьяну. Когда же толстячок, продолжив свою речь, коснулся постфотографии и, не остановившись на достигнутом, двинулся дальше, Себастьян обеспокоился. Было очевидно, что его собеседник проводил у компьютера много часов и был подписан на основные передовые журналы, кроме того, не могло укрыться, что он наверняка обладал широкими теоретическими познаниями, но – увы – на практике недалеко отошел от пещерного большинства, использующего компьютер исключительно как модернизированную пишущую машинку. Тем не менее Себастьян почувствовал к нему симпатию. Ему на ум пришел рекламный слоган цифровых фотокамер «Panasonic»: «В пикселях ты выглядишь лучше!» – и с тех пор к толстячку намертво приросла кличка Пиксель. Они еще немного поболтали и в итоге договорились, что Себастьян будет приходить на пару часов в неделю, чтобы научить Пикселя некоторым трюкам PhotoShop’а, освоенным им во время работы в «Имадженте» – рекламном агентстве, где он работал вместе с сестрой Патрисией.

Ах, Пиксель, вздохнул Себастьян, пройдя мимо благоухающей чересчур сладкими духами дамы в летах – не иначе, пройди она по парку, все окрестные пчелы слетелись бы на ее аромат. Лицо женщины, как и у большинства людей, вполне поддавалось цифровой коррекции – стереть «гусиные лапки», подтянуть под обвисшую кожу шеи. Наверняка она не раз задумывалась о пластической операции. Но теперь в этом не было необходимости, размышлял Себастьян, таким методам давно пора кануть в лету. Сколько людей могло общаться с реальной женщиной? В то время как на своей страничке в сети она имела возможность явить миру (египетским секретаршам, австралийским нимфоманкам, нигерийским библиотекарям) то лицо, которое захотела бы показать именно в эту минуту, в этот час, в этот день.

Затянувшись напоследок, он бросил окурок «Мальборо» на землю. Ах, Пиксель. Себастьян уважал и любил его. Он знал о всепоглощающей любви приятеля к больному отцу (мать умерла, когда Пиксель был еще подростком), о его добром сердце и редком таланте, о далеком от воздержания одиночестве разведенца – пьянство, кокаин и шлюхи, которых он разыскивал в чатах, – о его страсти к работе и бесчисленных маниях (боязнь насекомых, компьютерные игры, приверженность к мазохизму – его партнерши должны были стегать его плетьми, чтобы он кончил). Несмотря на протесты Патриции, утверждавшей, что будущее за «Имадженте», Себастьян в конце концов ушел из агентства и занялся интерпретацией идей Пикселя во имя улучшения имиджа издания. А теперь он чувствовал себя предателем. Джуниор хотел, чтобы Себастьян самостоятельно занялся дизайном «ТП» и начал делать это right away.[8]8
  Прямо сейчас (англ.).


[Закрыть] А Пиксель? Всяк дроздок знай свой шесток. Себастьян настоял, чтобы перемены происходили постепенно и дипломатично. Джуниор, сжав зубы, согласился. Для начала он стал поручать Себастьяну довольно специфическую работу, связанную с центральными фотографиями первой полосы. JC примеру, на днях они получили фотографию, «Боинга-727», врезавшегося в здания вблизи аэропорта Тайней, двести три жертвы. На снимке, сделанном вскоре после катастрофы, из обломков домов торчал развороченный фюзеляж самолета. Джуниор сказал, что эту фотографию опубликуют во всех газетах, а ему нужно нечто более завораживающее: снимок за доли секунды до столкновения. От этого у читателей просто дух захватит – их спеленает ужас от неизбежности катастрофы и беспомощность от невозможности хоть что-нибудь предпринять. Можешь или нет? Воодушевленный сложным заданием – вызов его профессиональным способностям, – Себастьян с энтузиазмом принялся за дело. Работать приходилось тайком – он знал, что Пиксель этого не одобрит. Для Пикселя одно дело подретушировать фотографии для рекламы или колонки общественной жизни и совсем другое – менять что-то в рубрике новостей, которые, по его мнению, должны подаваться так же нейтрально и бесстрастно, как в информационных агентствах. С точки зрения Себастьяна – чрезмерная щепетильность для работника газеты.

У моста в глаза бросалась очередная реклама Монтенегро. «ВСЕНАРОДНЫЙПРЕЗИДЕНТ», – кричали огромные буквы. Наверняка потрудились ребята из «Имадженте». «Всенародный сок, всенародный автомобиль, всенародный презерватив… Реклама последнее время, – думал Себастьян, ускоряя шаг, – явно помешана на желании задействовать не просто большинство, а, как бы это сказать, больше, чем большинство. Пятидесяти одного процента им уже недостаточно, подавай им все сто. Всенародный президент…» Международные организации по правам человека все не могли утихомириться, но ничего не попишешь – на этот раз Монтенегро пришел к власти демократическим путем[9]9
  Судя по всему, под Монтенегро подразумевается генерал Хуго Банзер Суарес (Hugo Banzer Suarez (1926–2002)), бывший военный диктатор (1971–1978), после нескольких неудачных попыток, наконец, в 1997 г. избранный президентом демократическим путем. Крайне заботился о том, чтобы избавиться от репутации кровавого диктатора.


[Закрыть] и теперь уже бесполезно было кричать об операции «Ворон»[10]10
  В романе «Операция „Ворон“» (Operacion Cuervo), намек на известную кровавую операцию «Кондор» (Operacion Condor) – полоса прокатившихся практически по всей Латинской Америке (Чили, Бразилия, Уругвай, Парагвай, Боливия, Аргентина) в семидесятых годах двадцатого века репрессий и преследований приверженцев «левых партий».


[Закрыть] и о зверствах, творившихся во время его диктатуры.[11]11
  За время диктатуры Хуго Банзера в Боливии подверглось репрессиям более 35 000 человек.


[Закрыть] Даже Лосано, его бывший идеологический противник, теперь стал его главным политическим союзником: «Пришла пора навести мосты над реками крови», – заявил он репортерам через несколько минут после подписания пакта, по которому голоса его электората переходили к Монтенегро, обеспечив тому победу на выборах. Шагая по мосту, Себастьян вдыхал смрадный запах реки и смотрел на ее спокойные грязно-коричневые воды. Если люди так быстро способны забыть столь недавно произошедшие страшные события, то что же они будут помнить лет через двадцать? Лениво облизывая дремлющие в глубине известковые камни, медленно текли темные воды реки Фухитиво.

Себастьян остановился и, закурив сигарету, подставил лицо ветру, в который вплетались зловонные струи миазмов раскинувшихся по обоим берегам свалок (где можно было найти все – от старых велосипедов до выкидышей). Себастьян проголосовал за Монтенегро, хоть и не признался в этом даже друзьям. Он родился год спустя после установления диктатуры и имел о тех временах крайне слабое представление, основанное на знаниях, почерпнутых из тошных школьных уроков истории и рассказов матери, которой Монтенегро всегда нравился – бедняжка, как он, верно, страдал, когда погибла его жена![12]12
  Прототип Монтенегро – Хуго Банзер – в результате несчастных случаев потерял двоих сыновей. Один погиб от случайного выстрела, второй – в автокатастрофе.


[Закрыть] Последнее, собственно, и убедило Себастьяна голосовать за него: любой, потерявший жену в автокатастрофе на скоростном шоссе Рио-де-Жанейро, заслуживал сочувствия. Отец бы этого, конечно, не одобрил, но сейчас он был далеко, и его мнение в расчет можно было не принимать.

Вечер постепенно теснил день. По мосту, сверкая огнями, проносились машины. Их пронзительные сигналы сливались в режущую слух какофонию. По ту сторону моста на посту маялся солдат: мэр обещал сделать все возможное, чтобы избежать роста лишних смертей (вообще-то мэр много чего обещал, а сам тем временем скупал окрестные земли под строительство новых улиц и проспектов, потихоньку превращаясь в соседа чуть ли не каждого горожанина). В народе мост называли Мост самоубийц. Виноваты ли в том его низкие железные перила, или та пропасть, что отделяла его от поверхности воды – огромная глотка, сулящая мгновенную смерть, – или растущие по берегам эвкалипты (скорбные плакальщики, служащие поминальную мессу), но именно сюда приходили свести последние счеты с жизнью те, кого не прельщали ни крысиный яд, ни петля на шее. Себастьян знал о дурной славе моста, сколько себя помнил. Мысленно сражаясь с мрачным силуэтом, он в воображении окрашивал его в ярко-оранжевый, а с тех пор, как начал работать на компьютере – в пурпурный цвет. Пурпурными были и свинцово-серые опоры, и черные арки пролетов.

Себастьян изо всех сил пытался понять самоубийц, но все тщетно. Он не находил ни одной достаточно веской причины, оправдывающей самовольный отказ от жизни. Он настолько любил свою жизнь, что ему и в голову не приходило, как можно даже задумать против нее такое преступление. В последние месяцы самоубийства случались все чаще: одни говорили, что смена одного тысячелетия на другое всегда чревата подобными всплесками вследствие нарастания тревоги и напряженности среди психически неустойчивых людей; иные, более приземленные, обвиняли в этом дикую экономическую политику неолибералов (особенно разрушение институтов социальной помощи), проводимую на протяжении времени работы трех последних правительственных кабинетов и еще более усилившуюся с приходом Монтенегро. Но Себастьяну было плевать на теории. Он не мог без содрогания вспоминать женщину, бросившуюся с моста на прошлой неделе. Тридцать пять лет, медсестра, разведена, трое детей младше десяти. Ее уволили из клиники, когда выяснилось, что она подхалтуривает уборкой оставшихся без присмотра квартир пациентов. Неужели это достаточный повод?… Нет, ему этого не понять. Какой невероятный эгоизм, о детях бы подумала!

Солдат на посту попросил сигаретку. Себастьян сообразил, что вступает на территорию Никки, и отдал ему свою начатую «Мальборо», бросив в рот парочку мятных жвачек. Интересно, хватит? После первого поцелуя Никки заявила, что от него несет, как от пепельницы. Обалдеть можно. Загадочная женщина, обожающая марихуану и прочие, гораздо менее безобидные наркотики, но в то же время на дух не переносящая обычную сигарету. Или вовсе и не загадочная – может, это просто веяние времени (современные радиографические методы с поразительной легкостью демонстрируют разрушенные курением легкие).