Текст книги "Полное собрание стихотворений в одном томе (сборник)"

Николай Грибачев

 
Я ужасно строгий и суровый.
До чего ведь граждане дошли!
Мало им, что есть костюм толковый,
Есть завод, доклад, обед в столовой,
Так еще любовь поразвели!
 
 
Все, кто любит лирику, – мещане!
И добавлю: тот, кто в грозный век
Милую целует на диване, –
Мелкобуржуазный человек.
 
 
Чтоб не портить грандиозных планов
Вредным романтическим душком,
Я влюбленных, словно тараканов,
Выводил бы, шпаря кипятком.
 
 
Только вот загвоздка: если, братцы,
Погасить везде любовный пыл,
Смогут ли сограждане рождаться?
Это вот пока я не решил!
 

1960

Юлия Друнина

Тревога!

У нас в районе

Мещанство сидит на троне…

Ю. Друнина

 
Тревога! Спасите! Над морем, над сушей
Пусть крик мой несется до звездных миров!
У нас на площадке лифтерша Феклуша
Сидит и вовсю критикует жильцов.
 
 
Как можно терпеть, чтоб простая старуха
Хихикала, глядя на крашеных дам,
Брюзжала про чье-то отвислое брюхо,
Болтала про жен, изменивших мужьям.
 
 
Гуляют? И пусть на здоровье гуляют!
Страстей не удержишь за крепким замком.
А бабка, ну что она в том понимает,
Всю жизнь проскрипев со своим стариком?!
 
 
Спасите! Язык у Феклуши, как ножик.
Все режет: и дом, и любую семью.
Вчера добралась до моих босоножек,
А нынче косится на шляпку мою.
 
 
Феклуша в войну зажигалки гасила.
А я? Разве я не знавала тревог?
Я двадцать шинелей в походах сносила,
И весил по пуду мой каждый сапог.
 
 
Я бывший солдат, санитар, запевала.
Я, кроме бензина, не знала духов.
И словом таким, если надо, рубала,
Что каски слетали с бывалых бойцов.
 
 
Но нынче пою я другие мотивы:
Да здравствуют моды, да здравствует шик!
Короткие юбки намного красивей,
Чем длинный и злющий Феклушин язык.
 
 
Но хватит! Я вытряхну дерзкую душу.
Пусть мой приговор будет тверд и суров:
Я вымажу бабку помадой и тушью,
А после прихлопну флаконом духов!
 

1962

Евгений Евтушенко

 
Я разный – я натруженный и праздный,
Я целе– и нецелесообразный.
Я весь несовместимый, неудобный,
Застенчивый и наглый, злой и добрый.
 

Е. Евтушенко

 
Я разный – черный, белый и зеленый,
Я червь и бог, былинка и Казбек.
Я – женоненавистный и влюбленный,
Я – вздорно-нежно-грубый человек.
 
 
Постичь себя я день и ночь пытаюсь,
И то смеюсь, то вовсе не смеюсь.
Я сам собой до дрожи восхищаюсь
И сам себя по вечерам боюсь.
 
 
Я – высшая и низшая оценка.
Я то брюнет, то дымчатый блондин.
Я сам себе порой не Евтушенко
И даже маме иногда не сын.
 
 
Борясь за славу всюду и всегда,
Я дорасти до классиков стараюсь.
И все тянусь, все время удлиняюсь,
Да только все куда-то не туда.
 

1962

Александр Иванов (Пародия на пародиста)

 
Я злей зубов, хотя и Иванов,
Грызу, жую и извожу поэтов.
Но смеха мало. Часто нет и нету,
Хоть лезь из кожи, хоть меняйся цветом,
Хоть вылезай из собственных штанов!
 
 
Ну не хотят смеяться, как на грех!
И я порою чуть не вылезаю.
Другого просто выхода не знаю,
Пускай хоть это вызывает смех.
 
 
Мне говорят: – Учись сперва писать,
Тогда и крой. – Ей-богу, вот артисты!
Да научись я вправду сочинять,
Зачем бы я подался в пародисты?!
 
 
Я не поэт? А мне чихать, что нет!
Вот вам, к примеру, дорог Евтушенко?
А для меня он все равно что стенка,
Возьму измажу дегтем – и привет!
 
 
Короче, чем известнее поэт,
Тем я в него отчаянней впиваюсь.
Рождественского жру, как людоед,
От Вознесенского уже один скелет,
За Окуджаву завтра принимаюсь.
 
 
Еще Асадов мне не по нутру.
Я оплевал бы всех его издателей,
Стихи его и всех его читателей,
Эх, даже сам себя как злопыхателя,
Да вот боюсь, слюны не наберу.
 
 
Я – пародист, ну разве кисло это?
Валяй когда угодно дурака,
Глумись, дразни любого из поэтов,
А вот в ответ – ни слова, ни пинка!
 
 
Вовек такой кормушки не оставлю.
Хоть убивай – не выпущу из рук.
А если вас смеяться не заставлю,
Плевать, я все равно себя прославлю:
Возьму и вправду вылезу из брюк!
 

1981

Игорь Кобзев

 
Я не люблю кокетливых девчонок,
Что, чересчур довольные собой,
По танцплощадкам и по стадионам
Слоняются шумливою гурьбой.
 

И. Кобзев

 
Ах, жаль мне вас, девчонки-хохотушки!
Жаль ваших мам, и бабушек, и нянь.
Вам все б танцульки, все бы тритатушки!
А где предел? Где, извините, грань?!
 
 
Вы мчитесь в парк, не ведая кручины,
Надевши мамин праздничный наряд,
Но в парках ночью водятся мужчины,
А это вам не детский мармелад!
 
 
Что есть мужчины? Милые дурехи!
Мужчины – это дети сатаны.
Ах, как страшны их галстучки и вздохи,
Особенно пижонские штаны.
 
 
Что делают пижоны, вам известно?
Они в ночи, кривя ухмылкой рот,
Начнут вам петь не массовые песни,
А кое-что совсем наоборот.
 
 
И все, о чем замыслили они –
Мужчины эти с хищными глазами,
Я рассказать могу лишь вашей маме,
А вам ни в коем случае, ни-ни!
 
 
Прошу вас, бойтесь хуже карантина
Пижона краснобая-соловья!
Любовь же даст вам лишь один мужчина,
А тот мужчина, между прочим, я.
 

1961

Юрий Кузнецов

 
Ты змеиные ноздри раздула…
Ты летала, от гнева бела,
То хватала дневные одежды,
То ночные одежды рвала.
Только клочья я вырвал из рук
И накинул на голое тело.
Не стихая всю ночь до утра,
Языки, словно змеи, ласкались
В глубине двуединого рта.
 

Ю. Кузнецов

 
Ты одежды по спальне швыряла,
Я рыдал, я молил: – Помолчи! –
Ты в ответ то, как сыч, хохотала,
То, как ведьма, вопила в ночи.
 
 
Я смотрю, раскаляясь до дрожи,
Как ты жжешь за собою мосты.
О, как хочется, господи боже,
Обругать тебя хлестче, чем ты!
 
 
Вспоминаю, как мы распалялись,
Виноваты, грешны и правы,
Как два носа друг в друга вжимались
В двуединстве сплошной головы.
 
 
В середине порочного круга
Две прически, как змеи, сплелись,
Две подушки вцепились друг в друга,
Две рубашки в лохмотья рвались.
 
 
А о том, как мы зло целовались,
Не расскажут ни проза, ни стих:
Языки наши в узел связались,
Лишь к утру мы распутали их.
 
 
О, как страстно, как жутко дышалось,
Но лишь стих опаляющий шквал,
Двуединство с рычаньем распалось
И в два голоса грянул скандал!
 
 
Шел скандал двухэтажно и длинно,
Двуедино, двулико и всласть,
Но ругалась твоя половина,
А моя – обнаженно тряслась.
 
 
Взгляд змеи и ни грамма надежды.
– Ну, прощай! – Ты покровы рвала,
И, швырнув мне ночные одежды,
Ты дневных, уходя, не взяла.
 
 
И ушла ты, прихлопнув дверями
Все мольбы. Но я местью дышу.
И о том, что творилось меж нами,
В дикой страсти, глухими ночами,
Я еще и не то расскажу!..
 

1981

Михаил Матусовский

 
И в отворенное окно
К нам тишина приходит снова.
А все же жаль, что я давно
Гудка не слышал заводского.
 

М. Матусовский

Песня о шуме и громе

 
Машинный грохот – это рай.
Я высшей радости не знаю.
Ревел под окнами трамвай,
Теперь хоть ляг и умирай:
Убрали. Нет того трамвая!
 
 
С какой я нежностью внимал
Трубе, что в ванне завывала!
Но слесарь где-то постучал
И словно в душу наплевал –
Шабаш! Не воет. Замолчала!
 
 
И раз затих вдали гудок,
Так пусть хоть что-то грянет громом:
Ударь, отбойный молот ок!
Взреви, бульдозер, перед домом!
 
 
Нет, так, товарищи, нельзя,
В тиши я на стену полезу.
Прошу вас, милые друзья:
Едва усну покрепче я,
Ударьте палкой по железу!
 
 
И чтоб воспрянул я душой,
Пусть мой район тепло и грозно
Всю ночь истошно надо мной
Вопит то дисковой пилой,
А то сиреной паровозной.
 
 
Ревите громче, я прошу!
И тут, в счастливом этом взлете,
Я вам такое напишу,
Такою песней оглушу,
Что год в рассудок не войдете!
 

1977

Герой войны

 
Лицо энергичное, волевое,
Решительный шаг и чеканная фраза,
Блестит Золотая Звезда Героя,
Нету руки и глаза.
 
 
Таким и знают его в городке,
Гордятся не первый год.
На митинге, в красном ли уголке –
Любовь ему и почет!
 
 
В домах он – желаннейший из гостей,
А в сферах учреждений
Ему надавали сто должностей.
Выбрали в сто правлений.
 
 
Пожалуй, не было здесь никому
Такого от жителей уваженья.
Герой! И, наверное, потому
Только в одном отказали ему –
В праве на слабости и сомненья.
 
 
Если случится ему порой
Сказать: «Не получится», «Страшновато».
Все улыбаются: «Шутит Герой!
Вот оно – скромное сердце солдата!»
 
 
Назвали героем – и стой как Казбек!
Стой и глядись, как статуя, в реку.
А он не гранит, а живой человек,
Со всем, что свойственно человеку!
 
 
Герой, это правда. Но правда и в том,
Что он бы не прочь повздыхать под гитару,
И лишний бокал осушить за столом,
И спеть озорно, и сплясать до угару.
 
 
Хочется, если даже Герой,
А горе затянет вдруг, словно болото, –
Забыв про солидность, как в детстве, порой
Кому-то пожаловаться на кого-то…
 
 
Хочется… Только довольно о том.
Видите: вот он идет по тропинке.
Качаются удочки за плечом,
Смеясь, помидоры шуршат в корзинке…
 
 
Как славно шагать и смотреть кругом
Не статуей важной и не Казбеком.
Бронзы не надо. Бронза – потом!
Мы средь живых ведь людей живем,
Так дайте при жизни быть человеком!
 

Беседа о морали (Шутка)

 
Лектор был ученым в высшей мере.
И свою беседу о морали
Он решил построить на примере,
На живом, конкретном материале.
 
 
Пусть сначала, подчеркнув проблемы,
Выскажется тип предосудительный,
А затем, для закрепленья темы,
Слово скажет ярко-положительный.
 
 
И, когда замолк заряд карающий,
Вышел парень «горько-отрицательный»
И сказал: «Мне совестно, товарищи,
Что такой я весь непривлекательный…
 
 
Лектор прав: куренье это – зелье.
Мне ж, дубине, зелье по нутру,
Вот поешь, закуришь поутру,
И в душе – ну точно новоселье!..
 
 
И про водку тоже не таю!
От нее все стонут и терзаются.
Ну, а мне, мерзавцу, это нравится!
Я, скотина, преспокойно пью.
 
 
Вру домашним. Барахлю с зарплатою.
И что хочешь, то и сотворю…
А ведь все через нее, проклятую!
Это я вам верно говорю!
 
 
Вот зайдешь в кафе после работы,
Хлопнешь стопку, милые друзья,
И – блаженство! Никакой заботы…
А ведь так, товарищи, нельзя!
 
 
А мораль? Ведь ужас, что бывает!
Надо, чтоб с одной ты жил и был,
А вот мне одна надоедает!
Я, подлец, об этом позабыл!
 
 
Путь-то он приятный, но плохой.
То с одной встречаюсь, то с другою,
И уж так мне стыдно, что порою
Даже вот ругаюсь сам с собой!
 
 
Эх, друзья! Ну что еще сказать?! –
Он вздохнул как будто над пожарищем.
Извините, я – в кафе, товарищи…
Видно, сердце надобно унять…»
 
 
Дело за «примерно-показательным».
Он шагнул и онемел в тиши:
В зале – пусто. В зале – ни души!
Все ушли в кафе за «отрицательным»…
 

1974

«Бывают в жизни отношения странные…»

 
Бывают в жизни отношения странные:
Сегодня вместе. Завтра – нет уже…
А у тебя прописка постоянная
В моей простой, но искренней душе.
 
 
Гори же в ней, как яркая звезда,
Но будь и ты надежною всегда!
 

9 февраля 1999 г.

Москва

Беседа на небесах (По мотивам фольклора)

 
Однажды пришли побеседовать к Богу
Главы трех очень солидных стран,
Бог сам, видно, им указал дорогу:
«Смелей! В небесах не живет обман!»
 
 
И первым спросил президент США:
«О, Господи! Просит сама душа:
Когда же, хотелось бы знать заранее,
Придет к нам великое процветание?»
Господь, улыбнувшись, сказал в ответ:
«Расцвет к вам придет через тридцать лет!»
 
 
«Спасибо! Я рад, только мы не вечны
И мне столько лет не прожить, конечно…»
 
 
Тут молвил английский премьер: «Простите,
Но скоро ли Англии быть в зените?»
 
 
Господь помолчал и сказал опять:
«Запомните, сэр: через тридцать пять!»
 
 
Сказал англичанин: «Прошу простить,
Я счастлив, но столько мне не прожить!»
 
 
Тут вышел с вопросом глава России:
«Извечно Россию ломают, гнут,
Пусть скажут твои нам уста святые:
Когда ж к нам счастливые дни придут?»
 
 
Бог тихо погладил себя по темени
И молвил, печали своей не тая:
«А вот до такого счастливого времени
Дожить не смогу уже просто я…»
11 января 2000 г.
Москва
 

Землетрясение в Армении

7 сентября 1988 г. в Ленинакане, Кировакане, Спитаке и окружающих селах погибло 55 тысяч человек.

(Из правительственного сообщения)

 
Всех высших сил напряжение,
Камни в крови людской.
Народ мой, моя Армения,
Я – рядом, я здесь, с тобой!
 
 
От страшного злого горя
Душу сковал мороз.
И что там любое море
В сравнении с морем слез!
 
 
Под сводами рухнувшей школы
На веки веков погас
Смех ребятни веселой
В сиянье горячих глаз.
 
 
Развалины, как могилы…
Взгляни – не лишись ума:
Похоже, что с злобной силой
Все смерти земли громили
Здесь улицы и дома.
 
 
И есть ли страшней картины,
Чем те, где во тьме ночной
Тихо стонут руины,
Залитые луной…
 
 
И разве же мир забудет,
Как, сердцем припав к земле,
От горя седые люди
Близких зовут во мгле:
 
 
– Ашхенчик! Ты где? Ты слышишь?
В кровь пальцы… Лопата… Лом!
– Папа! Мы здесь! Ты дышишь?
Крепись! Мы спасем, спасем!..
 
 
Черною птицей кружится
Зло над моей землей.
Стисни зубы от ужаса,
Но только борись и стой!
 
 
Боли и восхищения
Вскипает в сердцах волна.
Мужайся, моя Армения,
Сейчас с тобой вся страна!
 
 
Рвут самолеты ветры,
С громом мчат поезда
Сквозь стужи и километры
Туда, где стряслась беда.
 
 
Ах, если б мне дали силы
Всех к сердцу прижать, спасти!
Армения! Край мой милый!
Оплакав стократ могилы,
Я знаю, что с новой силой
Ты будешь еще цвести!
 
 
О, как тороплив бег времени!
Казалось, почти вчера
Я проводил в Армении
Стихов моих вечера.
 
 
В памяти, как на экране,
Мелькает за залом зал:
Вот это я в Ереване,
А здесь я в Ленинакане
Строки свои читал.
 
 
Ленинакан весь тонет
В яблочном сентябре.
Концертный зал филармонии
В древнем монастыре.
 
 
Я здесь, как в родных объятьях
Света и доброты,
И девушки в ярких платьях
Бегут мне вручать цветы.
 
 
По низенькой гулкой сцене
В пионах, словно в огне.
– Как вас зовут?
– Арфеня.
– А вас?
– А меня Каринэ.
 
 
Забыть ли, как, счастьем пьян
От гордого вдохновения,
Студент Вартанян Степан
Показывал мне Армению!
 
 
И вот, когда разом тьма
Упала на край цветущий,
На улицы, на дома,
На солнце и день грядущий,
 
 
Я верить ей не хочу:
– Друзья! Я прошу: найдитесь!
Всем сердцем сквозь боль кричу:
– Откликнитесь! Отзовитесь!..
 
 
Да, видно, напрасно звать
Тех, кому не очнуться.
Другим же, к чему скрывать,
Но просто начать мечтать
Иль снова нам улыбнуться.
 
 
Не все отзовутся, что ж,
Не будем слабы на тризне.
Горем всех не вернешь.
Умерим же в сердце дрожь,
Ведь жить надо ради жизни!
 
 
И люди отлично знают
Десятки и сотни лет,
Что праздник чужим бывает,
А горя чужого нет!
 
 
Забыть ли, как дни и недели
С разных концов земли
С любовью к тебе летели
Крылатые корабли.
 
 
А люди с тройной любовью
Шли, думу и кровь даря,
Воистину говоря:
Вот дружба, скрепленная кровью!
 
 
И славит тебя в волнении
На всех языках эфир:
Будь сильной, моя Армения,
Живи и цвети, Армения,
Сегодня с тобой весь мир.
 

15 декабря 1988 г.

Люблю людей в прекрасном настроении

 
Люблю людей в прекрасном настроении,
Когда в глазах смеется доброта,
А в сердце – то незримое свечение,
То синевы простор и высота.
 
 
Нет, каждый вроде выглядит обычно:
Прошел и не запомнится вовек,
Но стало настроение отличным,
И словно обновился человек.
 
 
Пусть дома, пусть во всяком учреждении,
С какой к нему ни сунешься нуждой,
Тот человек, в отличном настроении,
Шагнет к тебе с улыбкой и с душой.
 
 
В толпе, в час пик, где часто сущий ад,
Страстей и споров попросту не будет,
Ведь в превосходном настроенье люди
Не злобствуют и даже не грубят.
 
 
А главное, в невзгодах иль лишениях,
Когда порой в душе тоска и лед,
Хоть тут ты даже и не ждешь спасения,
Но человек в прекрасном настроении
Скорей других услышит и придет.
 
 
И, право же, не следует дивиться
В какой-то мере странностям таким,
Ведь если сердце радостью стучится,
Оно нередко жаждет поделиться
Вот этой своей радостью с другим.
 
 
Сравните всех знакомых вам людей,
И, безусловно, сразу станет ясно,
Что человек, настроенный прекрасно,
И мягче, и красивей, и добрей.
 
 
И, может, чтобы сложностей не знать,
Неплохо б нам принять одно решение:
Не отравлять друг другу настроение,
А повышать и только повышать!
 

1988

Быть или не быть

 
Сегодня модно все критиковать.
Все, так сказать, от альфы до омеги.
И мы, как разгулявшаяся рать,
Разносим все на собственном ковчеге.
 
 
Скрывать не будем: много-много лет
Держали правду за семью замками,
И у начальства всякий кабинет,
Пусть даже мало-мальский кабинет,
Страшил людей суровыми дверями.
 
 
Но как нам жить без крайностей и властности?
И вот теперь, в иные времена,
Кой-кто спешит под лозунгами гласности
Все оплевать с повышенною страстностью,
Хмелея даже злей, чем от вина.
 
 
Твердят нам зло, что каждая эпоха –
От Рюрика и до последних дней –
Все было отвратительно и плохо,
Все примитивно от царя Гороха,
И до культуры, кваса и церквей.
 
 
Где корни? Где источник и живые?
Ведь все смешалось: скиф и печенег,
И где она, доподлинно Россия?
И есть ли чисто русский человек?
 
 
И вот, чтоб зло пошире распалить,
А шовинизм ведь хлеще, чем заклятие,
Задумано под флагом демократии
Отечество на части раздробить.
 
 
О, как же изворотлив и хитер
Тот мозг, что жаждет корни рвать живые,
Найдите вы, к примеру, двух сестер
Родней, чем Украина и Россия?!
 
 
Мой лучший друг – исконный киевлянин,
При всех ветрах судьба у нас одна.
Одна осталась за спиной война,
Одна дорога и одна страна,
И каждый в ней с рождения хозяин.
 
 
Жить «самостийно», может, и отлично,
Но я восторг пока приберегу,
Ведь я столбов меж нами пограничных,
Ну хоть убей, представить не могу!
 
 
Кто изобрел иезуитский план
Рвать на куски страны первооснову:
Армению, Россию, Казахстан,
Туркмению и звонкую Молдову?!
 
 
Всех растолкать по собственным дворам
Нелепых чьих-то шовинизмов ради.
Дверь на засовы, и бурлите там,
На всех соседей с подозреньем глядя.
 
 
А дальше каждый ЖЭК и каждый дом,
Назвав себя, глядишь, «свободной зоной»,
Начнет свои придумывать законы,
И свой совмин объявится при нем.
 
 
Смешно? Да нет, какое ж развлеченье!
Вы гляньте повнимательней вокруг –
Зачем рубить нам под собою сук
И все на свете предавать глумленью?!
 
 
Пусть крикуны впадают в злобный раж,
Но братство наше, повторяю, БРАТСТВО
Не выдумка, не глупость, не мираж,
А высшее и светлое богатство!
 
 
Нельзя нам трогать сросшихся корней,
Даешь и страсть, и мудрые беседы,
Пусть жарко спорят тысячи идей,
Но только нет для нас иных путей,
Чем общие и судьбы, и победы!
 
 
И вижу я, когда-нибудь сквозь годы
Мою страну, рассеявшую мрак
И вскинувшую светоносный стяг,
Быть может, выше статуи Свободы!
 

1990

«Всегда, везде, еще с утра…»

 
Всегда, везде, еще с утра,
Скользя на лыжах или санках,
В лесу, на лагерных полянках,
Шумя, резвится детвора.
 
 
Ах, как светла душа лучистая,
И жизнь ясна как раз, два, три.
У ребятни веселье чистое,
Как луч, звенящий изнутри.
 
 
А взрослые живут иначе.
Тут все: и горе, и грехи,
И труд, и праздник, и стихи,
И сердце то поет, то плачет.
 
 
Не все у них светло и дружно:
То – день, то – мрак, то серый дым.
И им подчас бывает нужно
Веселье подогреть спиртным.
 
 
У стариков же тлеют души
Уже без бурь и лишней смелости.
У них все лучшее – в минувшем,
В далеком детстве или зрелости.
 
 
И память штопает портнихою
Цветистый плащ былых желаний.
У стариков веселье тихое,
Чтоб не спугнуть воспоминаний.
 

1990

Вопрос и ответ

 
Сегодня, какую-то мысль гоня,
Спросила ты с легким смущеньем глаз:
– Скажи, а ты мог бы, ну пусть не сейчас,
А в будущем, вдруг разлюбить меня? –
 
 
А я улыбнулся:
– Ты ждешь ответ?
Но надо ль тут что-нибудь говорить?!
Вот можем, к примеру, мы или нет,
Ну, скажем, без воздуха в мире жить?
 
 
Нет-нет, ты постой и проникни в суть:
А жизнь сохранилась без еды?
И мой разговор не пустяк отнюдь,
И можно ль без солнца или воды?
 
 
Сама же смеешься? Ну вот, ну вот,
Да как тут возможен иной ответ?!
А ты для меня ведь и хлеб, и свет,
И воздух, и звон родниковых вод.
 
 
Все, даже веселые соловьи
Звенят в твоем голосе для меня.
И вечно со мной среди мглы и дня
И нежность твоя, и труды твои.
 
 
И для тебя это не секрет,
Что нету лукавства в моей груди,
Поэтому я, ну сама суди:
Могу разлюбить тебя или нет?
 

1990

В дни развала страны

 
Что нынче творится с моей страной?
Под стягами гласности, правды, счастья,
Подняв оглушительный свист и вой,
Хотят растащить ее всю на части.
 
 
И многие, с кем мы всегда росли,
С кем вместе мечтали, дружили, пели,
Глядишь, где-то вроде в иной артели
Иль дальнем-предальнем краю земли.
 
 
Так что же поделать и как понять,
В какое поверить сегодня сердце?
С кем вместе проблемы свои решать,
На что окончательно опереться?
 
 
Какой-то почти парадокс сплошной:
Ведь жили под властной и злой рукою,
И не было правды, и плох был строй,
Но все же позвольте вопрос прямой:
Творилось у нас ну хоть раз такое?!
 
 
Скажите: бывало ль хотя бы раз,
Чтоб хаос, чтоб нищенство – без предела,
А сверху правительство бы на нас
С умильной улыбочкою смотрело?
 
 
Не верю в тупую вражду народов
И ярости злобно-кровавый свет.
Ведь мир меж соседями жил не годы,
А счесть невозможно же сколько лет!
 
 
Так что это: радость или напасть,
Когда шовинисты и экстремисты,
Пробившись, пробравшись порой в солисты,
Отчаянно лезут в большую власть.
 
 
Скажите мне, бросив на запад взгляд,
Ну может ли где-то всерьез решаться
Вопрос: отделяться, не отделяться?
Уйдет или нет вдруг какой-то штат?!
 
 
В Канаде, Америке или Франции –
Везде могут сотни проблем решать,
Однако незыблемость федерации,
Какие б ни всплыли вдруг пертурбации,
Никто б и не пробовал обсуждать!
 
 
А мы? Только вспомните, как рождался:
Ведь с Рюрика тысячу с лишним лет,
Сквозь сотни побед и сквозь сотни бед,
Наш дом государственный воздвигался.
 
 
Так как же позволить нам, чтоб теперь,
При робости чьей-то иль слабой власти,
Вдруг кто-нибудь выбил ногою дверь
И начал разваливать дом на части?
 
 
Да, пусть не простым был тот долгий путь,
И смуты, и голод, и войны были.
Но разве случалось, чтоб где-нибудь
Историю с ландышами творили?!
 
 
Мчит время, но главное все же в том,
Что все мы привыкли в тех добрых стенах
Жить, словно бы все за одним столом,
И так все срослись, что в краю любом
Едва ль не сидим друг у друга в генах.
 
 
Какому ж мечтается псу лихому
Учить наши нации враждовать?!
Ведь разделять всех нас – значит рвать
По самому кровному, по живому.
Чем хуже – тем лучше. Ведь вот ирония!
 
 
Но скажем же честно: когда страна
По сотням причин тяжело больна,
Нельзя доводить ее до агонии.
Не смеем мы, совести вопреки,
Под флагами Гласности и Свободы
Давать спекулянтам любого рода
Разваливать Родину на куски!
 
 
И где б ни грозили нам беды снова,
Уверен, что нынче всего важней
Ответить на шумный накал страстей
Спокойно, решительно и сурово.
 
 
Пусть эти лукавы, а те жестоки,
Нельзя отступать нам пред тем огнем,
Ведь если мы Родину не спасем,
А мы ее, кажется, не спасем,
Вовек нам того не простят потомки!
 

1990