Текст книги "Я иду по мокрым травам…"

Моему сыну

 
Я на ладонь положил без усилия
Туго спеленатый теплый пакет.
Отчество есть у него и фамилия,
Только вот имени все еще нет.
 
 
Имя найдем. Тут не в этом вопрос.
Главное то, что мальчишка родился!
Угол пакета слегка приоткрылся,
Видно лишь соску да пуговку-нос…
 
 
В сад заползают вечерние тени.
Спит и не знает недельный малец,
Что у кроватки сидят в восхищенье
Гордо застывшие мать и отец.
 
 
Раньше смеялся я, встретив родителей,
Слишком пристрастных к младенцам своим.
Я говорил им: «Вы просто вредители,
Главное – выдержка, строгость, режим!»
 
 
Так поучал я. Но вот, наконец,
В комнате нашей заплакал малец.
Где наша выдержка? Разве ж мы строги?
Вместо покоя – сплошные тревоги:
 
 
То наша люстра нам кажется яркой,
То сыну холодно, то сыну жарко,
То он покашлял, а то он вздохнул,
То он поморщился, то он чихнул…
 
 
Впрочем, я краски сгустил преднамеренно.
Страхи исчезнут, мы в этом уверены.
Пусть холостяк надо мной посмеется,
Станет родителем – смех оборвется.
 
 
Спит мой мальчишка на даче под соснами,
Стиснув пустышку беззубыми деснами.
Мир перед ним расстелился дорогами
С радостью, горем, покоем, тревогами…
 
 
Вырастет он и узнает, как я
Жил, чтоб дороги те стали прямее.
Я защищал их, и вражья броня
Гнулась, как жесть, перед правдой моею!
 
 
Шел я недаром дорогой побед.
Вновь утро мира горит над страною.
Но за победу, за солнечный свет
Я заплатил дорогою ценою.
 
 
В гуле боев, много весен назад,
Шел я и видел деревни и реки,
Видел друзей. Но ударил снаряд —
И темнота обступила навеки…
 
 
– Доктор, да сделайте ж вы что-нибудь!
Слышите, доктор! Я крепок, я молод.  —
Доктор бессилен. Слова его – холод:
– Рад бы, товарищ, да глаз не вернуть.
 
 
– Доктор, оставьте прогнозы и книжки!
Жаль, вас сегодня поблизости нет.
Ведь через десять полуночных лет
Из-под ресниц засияв, у сынишки
Снова глаза мои смотрят на свет.
 
 
Раньше в них было кипение боя,
В них отражались пожаров огни.
Нынче глаза эти видят иное,
Стали спокойней и мягче они,
Чистой ребячьей умыты слезою.
 
 
Ты береги их, мой маленький сын!
Их я не прятал от правды суровой,
Я их не жмурил в атаке стрелковой,
Встретясь со смертью один на один.
 
 
Ими я видел и сирот, и вдов,
Ими смотрел на гвардейское знамя,
Ими я видел бегущих врагов,
Видел победы далекое пламя.
 
 
С ними шагал я уверенно к цели,
С ними страну расчищал от руин.
Эти глаза для Отчизны горели!
Ты береги их, мой маленький сын!
 
 
Тени в саду все длиннее ложатся…
Где-то пропел паровозный гудок…
Ветер, устав по дорогам слоняться,
Чуть покружил и улегся у ног…
 
 
Спит мой мальчишка на даче под соснами,
Стиснув пустышку беззубыми деснами.
Мир перед ним расстелился дорогами
С радостью, горем, покоем, тревогами…
 
 
Нет! Не пойдет он тропинкой кривою.
Счастье себе он добудет иное:
Выкует счастье, как в горне кузнец.
Верю я в счастье его золотое.
Верю всем сердцем! На то я – отец.
 

1954

Шли солдаты

 
Вдоль села, держа равненье,
Мимо школы, мимо хат,
Шел с военного ученья
По дороге взвод солдат.
 
 
Солнце каски золотило,
Пламенел колхозный сад.
Свой шуршащий листопад
Осень под ноги стелила.
 
 
До казарм неблизок путь,
Шли, мечтая о привале,
Только песню не бросали —
С песней шире дышит грудь.
 
 
Возле рощи над рекою
Лейтенант фуражку снял,
Пот со лба смахнул рукою
И скомандовал: – Привал!
 
 
Ветер, травы шевеля,
Обдавал речной прохладой.
За рекой мычало стадо,
А кругом поля, поля…
 
 
От села дымком тянуло,
Рожь косынками цвела.
Песня крыльями взмахнула
И над рощей поплыла.
 
 
Снял планшетку лейтенант,
Подошел к воде умыться.
– Разрешите обратиться,  —
Козырнул ему сержант.
 
 
– Там девчата говорят,
Что рабочих рук нехватка.
Нам помочь бы для порядка,
Кто желает из солдат?
 
 
Взводный молвил: – Одобряю.
Только время нас не ждет.
Но коль просит целый взвод,
В счет привала – разрешаю.
 
 
Рожь качалась впереди
И приветливо шепталась:
– Ну, гвардейцы, прочь усталость,
Кто желает, выходи!
 
 
Не жалели рук ребята.
Как грибы, скирды росли.
Восхищенные девчата
Надивиться не могли.
 
 
После крепко руки жали,
Угощали молоком,
Шумно с песней всем селом
До плотины провожали.
 
 
Солнце село в отдаленье,
На воде дрожал закат.
Шел с военного ученья
По дороге взвод солдат.
 

1954

Стихи о солдатской шутке

 
Из чьих-то уст взлетела над кострами,
На миг повисла пауза… И эхо
Метнулось в лес широкими кругами
Солдатского раскатистого смеха.
 
 
Ой, шутка, шутка – выдумка народа!
Порой горька, порой солоновата,
Ты облегчала тяготы похода,
Гнала тоску окопного солдата.
 
 
Случись привал, свободная минутка
В степи, в лесу на пнях бритоголовых,
Как тотчас в круг уже выходит шутка,
Светлеют лица воинов суровых.
 
 
Повсюду с нами в стужу и метели,
В жару и грязь по придорожным вехам
Шагала ты в пилотке и шинели
И с вещмешком, набитым громким смехом.
 
 
Звучал приказ. Снаряды землю рыли.
Вперед, гвардейцы! Страха мы не знаем.
Что скромничать – мы так фашистов били,
Что им и смерть порой казалась раем…
 
 
Все позади: вернулись эшелоны,
Страна опять живет по мирным планам.
Мы из винтовок вынули патроны,
Но выпускать из рук оружье рано.
 
 
Взвод на ученье. Грозен шаг у взвода.
А в перекур веселье бьет каскадом.
Ой, шутка, шутка – выдумка народа!
Ты снова здесь, ты снова с нами рядом.
 
 
Кто нерадив, кто трудности боится,
Ребята дружно высмеять готовы.
И вот сидит он хмурый и пунцовый
И рад бы хоть сквозь землю провалиться…
 
 
И в мирный час, как в час войны когда-то,
Солдат наш свято долг свой исполняет.
Что б ни стряслось – солдат не унывает,
И всюду шутка – спутница солдата.
 
 
В кругу друзей, свернувши самокрутку,
Стоит солдат и весело смеется.
Но грянь война – враг горько ошибется:
В бою солдат наш гневен не на шутку!
 

1955

Новобранцы

 
Тяжелые ранцы,
Усталые ноги.
Идут новобранцы
По пыльной дороге.
 
 
Ремни сыромятные
Врезались в плечи.
Горячее солнце
Да ветер навстречу.
 
 
Седьмая верста,
И восьмая верста.
Ни хаты, ни тени,
Дорога пуста.
 
 
Броски, перебежки,
Весь день в напряженье.
Упасть бы в траву
И лежать без движенья.
 
 
Нет сил сапога
Оторвать от земли.
Броски, перебежки,
«Коротким, коли!»
 
 
О милой забудешь,
Шутить перестанешь.
Сдается, что так
Ты недолго протянешь.
 
 
Проходит неделя,
Проходит другая,
Ребята бодрее
И тверже шагают.
 
 
И кажется, ветер
Гудит веселее
И пот утирает
Ладонью своею.
 
 
Ремни уж не режут
Плеча, как бывало.
Все чаще, все звонче
Поет запевала.
 
 
Светлее улыбки,
Уверенней взгляд,
И письма к любимой
Все чаще летят.
 
 
От выкладки полной
Не горбятся спины.
Былых новобранцев
Уж нет и в помине.
 
 
Широкая песня
Да крепкие ноги.
Шагают солдаты
Вперед по дороге!
 

1955

Рассказ о войне

 
В блиндаже, на соломе свернувшись,
Я нередко мечтал в тишине,
Как, в родную столицу вернувшись,
Поведу я рассказ о войне.
 
 
Развалюсь на широком диване,
Ароматный «Казбек» закурю
И все то, что обдумал заране,
Слово в слово родным повторю.
 
 
Расскажу им про белые ночи,
Не про те, что полны вдохновенья,
А про те, что минуты короче,
Если утром идти в наступленье.
 
 
Ночи белые чуду подобны!
Но бойцы тех ночей не любили:
В эти ночи особенно злобно
Нас на Волховском фронте бомбили.
 
 
Вспомню стужу и Малую Влою,
Где к рукам прилипали винтовки,
Где дружок мой, рискнув головою,
Бросил немцам в окопы листовки.
 
 
Не сработал «моральный заряд»,
Немцы, видно, листков не читали.
Девять раз мы в атаку вставали,
Девять раз отползали назад.
 
 
Только взяли мы Малую Влою,
Взяли кровью, упорством, штыками,
Взяли вместе с германской мукою,
Складом мин и «трофейными» вшами.
 
 
Расскажу, как убит был в сраженье
Мой дружок возле Волхов-реки,
Как неделю я был в окруженье
И в ладонь шелушил колоски.
 
 
Я настолько был полон войною,
Что, казалось, вернись я живым,
Я, пожалуй, и рта не закрою —
И своим расскажу, и чужим.
 
 
Переправы, походы, метели…
Разве вправе о них я забыть?!
Если даже крючки на шинели —
Дай язык им – начнут говорить!
 
 
Так я думал в холодной землянке,
Рукавом протирая прицел,
На разбитом глухом полустанке,
Что на подступах к городу Л.
 
 
Только вышло, что мы опоздали.
И пока мы шагали вперед,
Про войну, про суровый поход
Здесь немало уже рассказали.
 
 
Даже то, как мы бились за Влою,
Описали в стихах и романе
Те, кто, может быть, был под Уфою
Или дома сидел на диване.
 
 
Только нам ли, друзья, обижаться,
Если первыми тут не успели?
Все же нам доводилось сражаться,
Все же наши походы воспели!
 
 
Значит, мы не в убытке в итоге,
И спасибо за добрые книжки.
Еще долго любому мальчишке
Будут грезиться наши дороги…
 
 
А рассказы? И мы не отстанем,
И расскажем, и песню затянем.
А к тому же нашивки и раны —
Это тоже стихи и романы!
 
 
Снова песни звенят по стране.
Рожь встает, блиндажи закрывая.
Это тоже рассказ о войне,
Наше счастье и слава живая!
 

1955

Я поэт сугубо молодежный

 
Друзья мои! Понять совсем не сложно,
Зачем я больше лирику пишу,
Затем, что быть сухим мне просто тошно,
А я – поэт сугубо молодежный,
И вы об этом помните. Прошу!
 
 
Я рассказал бы, как цеха дымятся,
Познал бы все, увидел, превзошел,
Когда б в свои мальчишеских семнадцать
Я на войну с винтовкой не ушел.
 
 
Да, вышло так, что юность трудовая
В судьбу мою не вписана была.
Она была другая – боевая,
Она в аду горела, не сгорая,
И победила. Даром не прошла!
 
 
Я всей судьбою с комсомолом слился,
Когда учился и когда мечтал.
Я им почти что даже не гордился,
Я просто им, как воздухом, дышал!
 
 
Я взял шинель. Я понимал в те годы,
Что комсомол, испытанный в огне,
Хоть до зарезу нужен на заводе,
Но все же трижды нужен на войне.
 
 
Над лесом орудийные зарницы,
А до атаки – несколько часов.
Гудит метель на сорок голосов,
Видать, и ей в такую ночь не спится.
 
 
А мой напарник приподнимет бровь
И скажет вдруг: – Не посчитай за службу,
Давай, комсорг, прочти-ка нам про дружбу! —
И улыбнется: – Ну и про любовь…
 
 
И я под вздохи тяжкие орудий,
Сквозь треск печурки и табачный дым
Читал стихи моим пристрастным судьям
И самым первым критикам моим.
 
 
К чему хитрить, что все в них было зрело,
И крепок слог, и рифма хороша.
Но если в них хоть что-нибудь да пело,
Так то моя мальчишечья душа.
 
 
Давно с шинелей спороты погоны
И напрочь перечеркнута война.
Давно в чехлах походные знамена,
И мир давно, и труд, и тишина.
 
 
Цветет сирень, в зенит летят ракеты,
Гудит земля от зерен налитых.
Но многих нету, очень многих нету
Моих друзей, товарищей моих…
 
 
Горячие ребята, добровольцы,
Мечтатели, безусые юнцы,
Не ведавшие страха комсомольцы,
Не знавшие уныния бойцы!
 
 
Могилы хлопцев вдалеке от близких,
В полях, лесах и в скверах городов,
Фанерные дощечки, обелиски
И просто – без дощечек и цветов.
 
 
Но смерти нет и никогда не будет!
И если ухо приложить к любой —
Почудится далекий гул орудий
И отголосок песни фронтовой.
 
 
И я их слышу, слышу! И едва ли
В душе моей затихнет этот гром.
Мне свято все, о чем они мечтали,
За что дрались и думали о чём.
 
 
Всего не скажешь – тут и жизни мало.
Есть тьма имен и множество томов.
Мне часто ночью грезятся привалы
И тихие беседы у костров.
 
 
А мой напарник приподнимет бровь
И вдруг промолвит: – Не сочти за службу,
А ну, дружище, прочитай про дружбу! —
И улыбнется: – Ну и про любовь…
 
 
И я, навек той верою согрет,
Пишу о дружбе в память о друживших
И о любви – за них, недолюбивших,
За них, за тех, кого сегодня нет.
 
 
Горячие ребята, добровольцы,
Мечтатели, безусые юнцы,
Не ведавшие страха комсомольцы,
Не знавшие уныния бойцы!
 
 
Итак, друзья, понять совсем не сложно,
Зачем я больше лирику пишу.
Затем, что быть сухим мне просто тошно,
А я – поэт сугубо молодежный,
И вы об этом помните. Прошу!
 

1964

«Велики ль богатства у солдата?…»

 
Велики ль богатства у солдата?
Скатка, автомат, да вещмешок,
Да лопатка сбоку, да граната,
Да простой походный котелок.
 
 
А еще родимая земля —
От границ до самого Кремля.
 

1966

Всегда в бою

 
Когда война катилась, подминая
Дома и судьбы сталью гусениц,
Я был где надо – на переднем крае,
Идя в дыму обугленных зарниц.
 
 
Бывало все: везло и не везло,
Но мы не гнулись и не колебались,
На нас ползло чудовищное зло,
И мира быть меж нами не могло,
Тут кто кого – контакты исключались!
 
 
И думал я: окончится война —
И все тогда переоценят люди.
Навек придет на землю тишина,
И ничего-то скверного не будет.
 
 
Обид и боли годы не сотрут.
Ведь люди столько вынесли на свете,
Что, может статься, целое столетье
Ни ложь, ни зло в сердцах не прорастут.
 
 
Имея восемнадцать за спиною,
Как мог я знать в мальчишеских мечтах,
Что зло подчас сразить на поле боя
Бывает даже легче, чем в сердцах?
 
 
И вот войны уж и в помине нет,
А порохом тянуть не перестало.
Мне стало двадцать, стало тридцать лет,
И больше тоже, между прочим, стало.
 
 
А все живу, волнуясь и борясь.
Да можно ль жить спокойною судьбою,
Коль часто в мире возле правды – грязь
И где-то подлость рядом с добротою?!
 
 
И где-то нынче в гордое столетье
Порой сверкают выстрелы во мгле,
И есть еще предательство на свете,
И есть еще несчастья на земле.
 
 
И под ветрами с четырех сторон
Иду я в бой, как в юности когда-то,
Гвардейским стягом рдеет небосклон,
Наверно, так вот в мир я и рожден —
С душой поэта и судьбой солдата.
 
 
За труд, за честь, за правду и любовь
По подлецам, как в настоящем доте,
Машинка бьет очередями слов,
И мчится лента, словно в пулемете…
 
 
Вопят? Ругают? Значит, все как должно.
И, правду молвить, все это по мне.
Ведь на войне – всегда как на войне!
Тут кто кого. Контакты невозможны!
 
 
Когда ж я сгину в ветре грозовом,
Друзья мои, вы жизнь мою измерьте
И молвите: – Он был фронтовиком
И честно бился пулей и стихом
За свет и правду с юности до смерти!
 

1970

Статистика войны

 
О, сколько прошло уже светлых лет,
А все не кончается горький след.
 
 
И ныне для каждой десятой женщины
Нет ни цветов, ни фаты невесты.
И ей будто злою судьбой завещано
Рядом навечно пустое место…
 
 
Но пусть же простит нас она, десятая.
Мужчины пред ней – без вины виноватые:
Ведь в тяжкие годы в моей стране
Каждый десятый погиб на войне.
 
 
Безмолвье – ему. Безнадежность – ей.
Только бы все это не забылось!
Только бы люди стали мудрей
И все это снова не повторилось!
 

1974

Товарищу по войне

Лайне Баруздиной

 
За легкой шторой буйствуют лучи,
Горячий зайчик бродит по палате.
Ученые и важные врачи
Склоняются над вашею кроватью.
 
 
Спит во дворе усталая метель,
А за стеной тревожную морзянку
Выстукивает пестрая капель
И все зовет куда-то спозаранку.
 
 
Бинты, уколы, бодрые слова
(Ах, до чего ж мне это все знакомо!),
А за окном – гудящая Москва,
И мысли где-то у порога дома…
 
 
И не ахти ведь сколько и жилось,
А вот уже и горе навязалось,
И счастье вроде только началось,
И дел еще по маковку осталось.
 
 
И, значит, надо, как в дыму сраженья,
Шепнуть себе упрямо: – Победим! —
И из невзгоды, как из окруженья,
Любой ценою выходить к своим.
 
 
Есть в каждом доме мудрый домовой.
Живет он и в больнице, но особый.
В больнице он, наверное, такой:
Не своенравный и не озорной,
А беленький, мохнатенький и добрый.
 
 
Он слышит и печалей голоса,
И всяческими чарами владеет,
И он умеет делать чудеса,
Каких порою люди не умеют.
 
 
И в час, когда сквозь злую полутьму
Вползает боль лазутчиком в палату,
Вы только тихо молвите ему:
– Приди, дружище, помоги солдату!
 
 
И он придет, конечно же, придет,
В ладонь вам лапку ласково положит
(Солдата он особо бережет),
И снимет боль, и выстоять поможет…
 
 
А там, за шторой, гулкая Москва
С родимым домом, песнями, друзьями.
Они вам шлют хорошие слова
И руки жмут вам верными руками.
 
 
И знаю я: в упорстве и боренье
Мы в этой вере до конца правы.
Когда солдат не одинок в сраженье —
Он никогда не склонит головы!
 

1974

Песня о мужестве

Памяти болгарской пионерки

Вали Найденовой посвящаю

Автор

 
Валя, Валентина,
Что с тобой теперь?
Белая палата,
Крашеная дверь.
 

Э. Багрицкий

 
Я эту поэму с детства читал,
Волнуясь от каждой строки,
Читал и от боли бессильно сжимал
Мальчишечьи кулаки.
 
 
Я шел по проулку вечерней Москвой,
Зажженный пламенем темы,
И, словно живая, была предо мной
Девочка из поэмы.
 
 
Те строки бессмертны. Но время не ждет.
И мог ли я думать, что ныне
Судьба меня властной рукой приведет
К другой, живой Валентине?!
 
 
Нет прав на сомненье – смогу не смогу? —
Когда невозможно молчать!
Я помню. Я в сердце ее берегу.
Я должен о ней рассказать!
 
 
Пусть жизнь эта будет примером для нас
Самой высокой мерки.
Но хватит. Пора. Начинаю рассказ
О маленькой пионерке.
 

1

Новая пациентка

 
Машина. Рессоры тряские…
Больница. Плафонов лучи…
Русские и болгарские
Склонились над ней врачи.
 
 
Лечиться, значит, лечиться!
Сердца неровный стук,
Худенькие ключицы,
Бледная кожа рук.
 
 
Дышала с трудом, белея
В подушках и простынях,
Лишь галстук на тонкой шее
Костром полыхал в снегах.
 
 
Отглаженный, новенький, красный,
Всем в мире врагам – гроза,
Такой же горячий и ясный,
Как девочкины глаза.
 
 
Кто-то сказал: – Простите,
Но он ей может мешать.
Прошу вас, переведите,
Что лучше пока бы снять.
 
 
Но Валя сдержала взглядом
И с мягким акцентом: – Нет!
 
 
Пожалуйста. Снять не надо.
Он мне хорошо надет!
 
 
Клянусь вам, он не мешает!
Вот, кажется, все прошло.
Он даже мне помогает,
Когда совсем тяжело.
 
 
Откинулась на подушки,
Сердце стучит, стучит…
Русская доктор слушает,
Слушает и молчит…
 
 
Сердце, оно тугое,
Оно с кулачок всего,
А это совсем иное:
Измученное, больное,
Ни сил, ни мышц – ничего!
 
 
Порок. Тяжелый и сложный.
Все замерли. Ждут тревожно.
Может, побьем, победим?
Но вывод как нож: безнадежно,
Пробовать было бы можно,
Когда бы не ревматизм.
 
 
А вслух улыбнулась: будет,
Полечимся, последим.
Вот профессор прибудет,
Тогда мы все и решим.
 
 
Боли бывают разными:
То острыми вроде зубной,
То жгут обручами красными,
То пилят тупой пилой.
 
 
А ей они все достались.
Вот они… снова тут!
Как волки, во тьме подкрались,
Вцепились разом и рвут.
 
 
Закрыла глаза. Побелела.
Сомкнутый рот горяч…
А свора кромсает тело.
Сдавайся, мучайся, плачь!
 
 
Но что это? Непонятно!
Звон в ушах или стон?
Песня? Невероятно!
Похоже, что просто сон.
 
 
«Орленок, орленок, мой верный товарищ,
Ты видишь, что я уцелел.
Лети на станицу, родимой расскажешь,
Как сына вели на расстрел».
 
 
Доктор губу закусила:
– У девочки, видно, бред.  —
Та смолкла. Глаза открыла.
И ясно проговорила:
– Доктор, поверьте. Нет!
 
 
Врач на коллег взглянула.
Одна шепнула: – Прошу! —
Тихо на дверь кивнула:
– Выйдем, я расскажу.
 

2

Рассказ о валином дедушке

 
Дед был у Вали солдатом,
Трубил мировую войну.
Контужен был на Карпатах,
Потом был в русском плену.
 
 
Вот там и была развеяна
Ложь короля, как дым.
Развеяна правдой Ленина
И словом его живым.
 
 
Когда ж довелось вернуться им
К селам родных Балкан,
Он стал бойцом революции
И совестью партизан.
 
 
Был дерзким, прямым, открытым,
Смертником был – бежал.
Сам Георгий Димитров
Не раз ему руку жал.
 
 
А в час, когда на Балканы
Фюрер прислал «егерей»,
Их встретили партизаны
Вспышками батарей.
 
 
Однажды у Черных Кленов,
В бою прикрывая брод,
Упал партизан Найденов
На замерший пулемет.
 
 
Вдруг стало безвольным тело,
Повисла рука, как плеть.
И с хохотом посмотрела
В лицо партизану смерть…
 
 
Один на один с врагами.
Недолго осталось ждать.
Сейчас его будут штыками
Мучительно добивать.
 
 
И все-таки рано, рано
Над ним панихиду петь!
Раны – всего лишь раны.
И это еще не смерть!
 
 
Как он сумел и дожил?
Никто теперь не поймет.
Но только вдруг снова ожил
Замерший пулемет.
 
 
Всю ночь свинцовой струею,
Швыряя фашистов в снег,
Стрелял одною рукою
Израненный человек!
 
 
Потом в партизанской землянке
Фельдшер молчал, вздыхал,
Трогал зачем-то склянки
И, наконец, сказал:
 
 
– Рука никуда не годится.
И нужно срочно… того…
Короче, с рукой проститься,
А у меня – ни шприца,
Ни скальпеля, ничего!
 
 
Только вот спирт да ножовка,
Бинт да квасцов кристалл,
Да, может, моя сноровка,
Ну вот и весь «арсенал»!
 
 
Без капли новокаина
От боли возможен шок…
– Но я покуда мужчина!
И вот еще что, сынок:
 
 
Когда-то в красной России
Мне дали характер без дрожи.
Не надо анестезии!
Водки не надо тоже.
 
 
Теперь приступай к задаче
И брось, молодец, вздыхать.
Мы боль победим иначе,
Как все должны побеждать.
 
 
Он встал под низким накатом,
В холодный мрак поглядел
И голосом хрипловатым
Вдруг тихо-тихо запел.
 
 
От боли душа горела
И свет был сажи черней.
От боли горело тело…
А песня росла, гремела
Все яростней, чем больней!
 
 
Летела прямо к порогу,
Вторя ночной пальбе:
«Смело, товарищи, в ногу,
Духом окрепнем в борьбе!»
 
 
Вот так, только щурясь глазом,
Он боль, как врага, крушил.
Не застонал ни разу.
Выдержал, победил!..
 
 
Кончив, болгарка смолкла.
В комнате – тишина…
Плыла кораблем сквозь стекла
Матовая луна.
 
 
Тени на шторах дрожали
И таяли, как туман…
– Вот каким был у Вали
Дед ее, партизан.
 
 
До самой своей кончины
Ни разу не отступал.
Таким он вырастил сына
И внучку так воспитал!
 
 
Наверно, таких едва ли
Сломят беда или страх.
Вот откуда у Вали
Этот огонь в глазах.
 
 
Все боли выносит стоически,
А если совсем прижмет,
Закроет глаза и поет,
Русские песни поет —
И самые героические!
 
 
Русская врач невольно,
Встав, отошла к окну.
– Я все поняла. Довольно.
И лишь одно не пойму:
 
 
Там в бурях держались стойко
Солдаты: отец и дед.
А тут ведь ребенок только,
Девчушка в двенадцать лет!
 
 
– Вы верно сейчас сказали.
И разница лет не пустяк.
Но если спросите Валю,
Она вам ответит так:
 
 
«Нельзя нам, не можем гнуться мы,
Если не гнулись отцы.
Потомки бойцов Революции
Тоже всегда бойцы!»
 

3

Профессор, я поняла…

 
– Прошу приподнять изголовье!
Вот так. До моей руки.  —
Профессор нахмурил брови,
Сдвинул на лоб очки.
 
 
К лопатке прижался ухом.
Сердце, ровней стучи!
Сзади немым полукругом
Почтительные врачи.
 
 
Смотрит кардиограмму.
Молчание, как гроза…
А там возле двери – мама…
Нет, только ее глаза!
 
 
Огромные и тревожные,
Они заполняют весь свет!
Скажите: можно ли? Можно ли?
Или надежды нет?!
 
 
Профессор глядит на дорогу,
На клены, на облака.
Наука умеет многое,
Да только не все пока…
 
 
Сердце девочки лапами
Сжал ревматизм, как спрут.
Еле живые клапаны,
Тронь – и совсем замрут.
 
 
Глаза… Они ждут тревожно.
Ну как им сейчас сказать
О том, что все безнадежно,
Не сложно, а невозможно,
И нечего больше ждать?!
 
 
И все-таки пробовать будем!
На край кровати присел:
– Давай, Валюта, обсудим
Подробности наших дел!
 
 
Беседовал непринужденно
О будущем, о делах,
Пошучивал бодрым тоном
И прятал печаль в глазах.
 
 
Хотел улыбнуться взглядом,
А душу боль обожгла…
– Все ясно, доктор… Не надо.
Спасибо. Я поняла…
 

4

Последнее утро

 
Сколько воздуха в мире,
Кто подсчитать бы смог?
Над Африкой, над Сибирью
Огромный течет поток.
 
 
Он кружит суда морские,
Несет паутинок вязь,
И клены по всей Софии
Раскачивает, смеясь.
 
 
Сколько воздуха в мире,
Разве охватит взор?
Он всех океанов шире
И выше громадных гор.
 
 
Он все собой заполняет,
Он в мире щедрей всего.
Так почему ж не хватает
Маленьким легким его?!
 
 
Распахнуты настежь стекла
В залитый солнцем сад.
Листва от росы намокла,
Птицы в ветвях свистят.
 
 
Ползет по кровати солнце,
Как яркий жук по траве.
Томик о краснодонцах
Раскрыт на шестой главе.
 
 
Сегодня сердце не знает,
Как ему отдохнуть.
Колотится, замирает,
Всю грудь собой заполняет
И не дает вздохнуть!
 
 
Боли бывают разными:
То острыми вроде зубной,
То жгут обручами красными,
То пилят тупой пилой.
 
 
Вот они под знаменами
Злобных фашистских рот
Мерными эшелонами
Двигаются вперед.
 
 
Но сердце все-таки бьется,
Упорное, как всегда.
Тот, кто привык бороться,
Не сломится никогда!
 
 
Пусть боль обжигает тело!
Бой не окончен. И вот
Она поднялась, и села,
И, брови сведя, запела,
Прямо глядя вперед.
 
 
Трубы поют тревогу,
К светлой зовя судьбе:
«Смело, товарищи, в ногу,
Духом окрепнем в борьбе!»
 
 
Халаты, бледные лица,
Но что в их силах сейчас?
Бессильно молчит больница,
Не подымая глаз.
 
 
В приемной коврик от солнца,
Ползет по стеклу мотылек…
А из палаты несется
Тоненький голосок.
 
 
И столько сейчас в нем было
Красных, как жар, лучей,
И столько в нем было силы,
Что нету ее сильней!
 
 
Пусть жизнь повернулась круто,
Пускай хоть боль, хоть свинец,  —
До самой последней минуты
Стоит на посту боец!
 
 
Полдень застыл на пороге,
А в коридоре, в углу,
Плакал профессор строгий,
Лбом прислонясь к стеклу…
 
 
Голос звучит, он слышен,
Но гаснет его накал,
Вот он все тише… тише…
Дрогнул и замолчал…
 
 
Ползет по кровати солнце,
Как яркий жук по траве.
Томик о краснодонцах
Раскрыт на шестой главе.
 
 
Стоят в карауле клены
Недвижно перед крыльцом.
Склоняет весна знамена
В молчании над бойцом.
 
 
И с этой печалью рядом
Туманится болью взгляд.
Но плакать нельзя, не надо!
В ветре слова звучат:
 
 
«Нельзя нам, не можем гнуться мы,
Когда не гнулись отцы.
Потомки бойцов Революции
Тоже всегда бойцы!»
 
 
Она не уйдет, не исчезнет,
Ее не спрятать годам.
Ведь сердце свое и песню
Она оставила нам.
 
 
Вручила, как эстафету,
Той песни огонь живой,
Как радостный луч рассвета,
Как свой салют боевой!
 
 
Вручила в большую дорогу
Мне, и тебе, и тебе…
«Смело, товарищи, в ногу,
Духом окрепнем в борьбе!»
 

1964