Текст книги "Операция «C-L»"

– Возможно, Ленку они были на что-то нужны?

– Не думаю. И сомневаюсь. Он вряд ли мог, не сказав мне, взять их.

– Если все обстоит именно так, придется нам забрать книжку на хранение и подождать объяснений от вашего жениха.

– Думаю, это будет самое лучшее, – сказала она задумчиво.

Мне оставалось задать ей еще один вопрос. Она ответила так, как я и ожидал. Нет, она никого не просила справляться в больнице о Ленке.

Я описал ей как мог этого мнимого посланца. Гелена Дворская не вспомнила никого из своих знакомых, кто походил бы на него.

Выйдя от нее, я поспешил в предместье, в квартиру Ярослава Ленка. Я снова проник туда незаметно. Взял из стола сберегательную книжку, сунул ее в карман и ушел.

На другой день утром я составил акт о конфискации сберегательной книжки, выглядело это довольно странно, но другого выхода не было. И задним числом продиктовал приказ об обыске квартиры Ленка. Без этого тоже не обойтись. Ведь речь шла о деньгах, а при этом должен был быть соблюден порядок. Не оставь Карличек в кармане брюк Ленка найденную им металлическую крону, о ней тоже пришлось бы писать в протоколе.

Мы сразу же обратились в сберкассу. Сберкасса подтвердила правильность всех операций, произведенных в сберкнижке Ленка.

7

В кабинет ко мне явился Карличек и со своей обычной бесцеремонностью заявил:

– Эту бабу из ювелирного так и хочется как следует взгреть. У нее две продавщицы, которые не переставая хихикают и как заведенные нагло твердят вам прямо в глаза: «Это вам безумно идет». Просто немыслимые дуры! Я и сам почувствовал себя там круглым идиотом.

– Узнали что-нибудь важное? – перебил я его.

– Маловато, – вздохнул Карличек. – Янтарное ожерелье стоило тысячу двести. Заведующая вспомнила, что сдавала сдачу с тысячи крон. Значит, покупательница платила двумя купюрами по тысяче крон. И тут же она утверждает, что две тысячи сразу ни от кого не получала, а если даже и так, то в банке ей, дескать, сказали, что только одна тысяча краденая. С серьгами дело получше. Хотя они, как утверждает заведующая, стоили не больше тысячи. Там у них оказались еще одни точно такие же, похожие как две капли воды. Эти серьги я прихватил с собой. Вот они.

Карличек вынул из кармана коробочку довольно грубой работы и выложил на стол две ярко-желтые овальные сережки, прикрепленные позолоченной цепочкой к двум крестикам, похожим на дорожные знаки.

– Страшное дело, правда? И они уверяли меня, что это серьги. Их и гвоздь в стене не удержит, а где уж нежному ушку нынешней женщины. Только прикиньте на вес. Каждая не меньше пяти унций. Отдайте приказ, – решительно заявил он, – и я отправлюсь по следам этих сережек.

– Никакого приказа, – охладил я его пыл. – Садитесь. И я попросил принести мне кофе, а для него жидкий чай.

– И слушайте, – сказал я. – Со вчерашнего дня появились новости.

Карличек стал весь внимание. Выслушав меня, он задумался и сказал, что мы не должны ни во что впутывать старшего лейтенанта Ленка. Но подозрительные факты налицо, в частности наведение справок неизвестным лицом в больнице. Причины могут быть самые разные. Но факт остается фактом: кто-то старается установить, что происходит со старшим лейтенантом Ленком. А что с ним может быть? Одно из двух: или он жив, или нет.

В ответ я сказал:

– Бог их знает, кого это печалит или радует, но старший лейтенант Ленк, скорее всего, останется жив. И значит, им начнут усиленно интересоваться. Правда, теперь уж не в больнице. Там этого посетителя приметили. Значит, где-то в другом месте.

– Думаете, у Дворской?

Карличек вздохнул.

– Думаю, да. И ее опеку я хотел бы поручить вам. Состояние здоровья Ленка – хороший предлог. Будьте настороже, в данном случае нужна вся ваша активность.

– Что это значит? – Он беспокойно заерзал.

– Эхо значит – смотреть во все глаза, не происходит ли вокруг что-нибудь подозрительное. Расспросите Дворскую, не замечает ли она чего. Присмотритесь, не стремится ли кто-то установить с ней контакт. Пригласите ее, скажем, в театр, в кафе и при этом незаметно следите за ее окружением. Человека, который станет встречаться с ней чаще других, нам придется взять под наблюдение.

– Гм-гм, согласится ли она на такого телохранителя?

– Согласится. И даже будет благодарна. Язык у вас подвешен неплохо, значит, собеседник вы приятный, вам остается лишь постараться. Жених ей вполне доверяет, интрижки она не заведет. Он может спокойно отлеживаться в больнице, сколько ему нравится. Вы танцуете?

– Нет, – испуганно ответил Карличек.

– Тем лучше. Пригласят ее танцевать, а вы, сидя за кружкой пива, будете наблюдать. А Гелена Дворская расскажет вам, о чем беседовал с ней ее партнер. Уж на это, я думаю, вы способны.

Вид у Карличека был самый несчастный.

– У вас будут кое-какие расходы, – продолжал я, – вам возместят их из особого фонда.

Карличек теперь смотрел на меня таким тоскливым взором, что мне от всего сердца стало жаль его.

– А другой работы для меня у вас не найдется? – спросил он.

– Ваше новое задание – свидетельство особого доверия. И уже хотя бы потому вы должны держать себя в рамках.

– Я? Почему?

– Вы не должны стремиться во всем заменить Ярослава Ленка, – продолжал я свои безжалостные поучения, – и мне хотелось бы, чтобы вы об этом постоянно помнили. Надеюсь, вы понимаете меня? У вас неплохие способности, и вы можете стать исключительно полезным сотрудником, но следите, чтобы вас не подвела какая-нибудь ваша слабость.

Я и вправду думал, что сейчас самое время подвергнуть Карличека этому испытанию огнем.

В одном из сообщений сотрудника нашей группы Лоубала говорилось о двух мужчинах, которые за минуту до взрыва увидели из вагона поезда молодую девушку в пестром платье. Она ехала на велосипеде по тропинке через поле к железной дороге. Вполне вероятно, что это было на 286-м километре. Один из пассажиров утверждал, что велосипедистка была метрах в пятидесяти, другой считал, что метрах в двадцати от полотна. Оба откровенно признались, что девушка привлекла их внимание. Они припоминали густой кустарник у насыпи, на миг скрывший девушку. В кустарнике, как и вообще вокруг, они никого не видели.

Третьим лицом, тоже заметившим кое-что, был машинист. Он ожидал сигнала стрелочника и смотрел направо по ходу поезда. Из паровозной будки он увидел человека, лежащего в поле так, чтобы видеть поезд. Его голова была покрыта темной круглой шляпой. Совпадало не только место, где угрозыск обнаружил примятую пшеницу, но и описание усталого туриста, переночевавшего в деревенской гостинице. Во всяком случае, костюм этого туриста свидетельствовал, что ему пришлось лежать в поле, и турист этот действительно был в темно-зеленой круглой шляпе.

Благодаря этим настойчивым розыскам было доказано лишь одно: девушку застрелили тогда, когда поезд уже прошел 286-й километр, а не раньше.

Довольно скудные результаты примененной на практике теории о психологическом барьере сознания нисколько не обескуражили Карличека.

– Еще не все сообщения получены, – заметил он, – возможно, обнаружатся какие-нибудь новые факты.

– Было бы очень кстати, – сказал я.

Потом я спросил его, вернул ли он сережки в магазин? Он ответил, что пока нет.

– Так верните их, эти сережки нам ничего не дадут. Возможно, купюра попала в магазин из вторых, а то и из третьих рук. А может, это вообще был пробный шар и кое-кто просто выжидал, чем все кончится. И теперь уже знает, что поймал нас на крючок.

Разумеется, надо было попытаться установить личность владельца купюры, а банковский служащий поступил неразумно, подняв тревогу. Будинский, правда, потом его оправдывал, дескать, банк не имеет права принимать неплатежеспособные деньги. А нас это заставило в свою очередь действовать в открытую в ювелирном магазине.

Все эти обстоятельства только усиливали мое желание как можно скорее встретиться с Ярославом Ленком. В больнице мне пообещали, что это произойдет через неделю. Но вместе с тем сказали, что при первой беседе я могу задавать лишь такие вопросы, на которые пациент сможет отвечать без волнения и без большого душевного напряжения. Невесте разрешили его посетить не раньше чем месяца через полтора.

Если Ленк стал жертвой преступления, то совершенно невероятно, чтобы он не заметил какой-либо подозрительной мелочи.

И мой доклад министерству финансов, естественно, вызвал тревогу и беспокойство, когда я написал, что вразрез с нашей прежней версией серия «C–L» не была уничтожена полностью.

Наш сотрудник Трепинский, проделавший геркулесову работу по опросу пассажиров поезда № 2316, почти закончил ее.

Прежде всего он подчеркнул, что все попытки сохранить в тайне пребывание Ярослава Ленка в больнице – курам на смех (хотя сам при этом даже не улыбнулся). В местной больнице, куда доставили Ленка с железной дороги и откуда потом отправили самолетом в Прагу, народу было тьма-тьмущая. Все выспрашивали подробности о почтовом вагоне. Приказ о неразглашении сведений о взрыве пришел позже, да к тому же не был доведен до сведения всех, кому нужно было это знать.

Трепинский привел ко мне сотрудника своей группы, и тот сообщил мне интересные подробности.

– Я побывал у двух пожилых женщин, переживших это железнодорожное происшествие. Филипина Грахова, вдова судьи, и Иозефа Небушилова, врач. Они стали расспрашивать меня о военном из почтового вагона и попросили разрешить им с помощью пражского бюро услуг отправить ему цветы. Им хорошо известно, где он, от знакомых, работающих в местной больнице. Обе женщины весьма чувствительные, я бы даже сказал сентиментальные, особы и поэтому проявили такой интерес к судьбе старшего лейтенанта Ленка. Но эту заинтересованность в судьбе Ленка подогрел в них недавно какой-то незнакомый, но довольно бойкий тип, пожелавший купить у старушек попугая.

– Попугая?

– Да, попугая, – подтвердил сотрудник, – говорящего попугая из тропиков. Но попугая у них сроду не было, тогда незнакомец извинился и сказал, что, видимо, ошибся.

Мне бы даже и во сне не приснилось, что к нашему делу еще приплетут и попугая.

– Оказывается, он разыскивал попугая по всему городку, но безуспешно. Заведя разговор о попугае, он потом свернул на железнодорожную катастрофу и под конец даже объявил себя двоюродным братом раненого старшего лейтенанта. Вероятно, от этих женщин и еще некоторых других лиц он узнал, где находится старший лейтенант Ленк, делая вид, что ему об этом хорошо известно. Он напридумывал всякую ерунду о своем родстве со старшим лейтенантом Ленком. Мысль послать цветы тоже исходит от него.

– И они решили послать эти цветы? – спросил я.

– И даже послали их, – ответил сотрудник.

– Как же они это сделали?

– Обратились к пражской фирме и переслали деньги.

– А тот человек принимал в этом участие?

– Нет, он исчез. А куда, я так и не мог установить.

– Известно вам еще что-нибудь?

– Пока это все.

Цветы в больницу еще не дошли. Но в садовом хозяйстве заказ был получен. К цветам прилагалась записка с точным адресом больницы и следующим текстом: «Героическому защитнику народного имущества от Филипины Граховой и Йозефы Небушиловой».

Записку принес мне Карличек. Она была написана дрожащей старческой рукой темно-фиолетовыми чернилами, старательным, четким почерком.

– Если мы установим, – сказал Карличек, – что записку и вправду писали эти две старушенции и никто другой не участвовал в передаче цветов, у нас будет отличный случай поломать над всем этим голову. Могу взять это дело на себя, – предложил он. – Речь ведь идет о применении на практике теории психологического барьера в сознании, поэтому я чувствую особую ответственность.

Посоветовавшись со мной, он отправил Ястреба к этим двум вдовам, а сам решил незаметно проследить судьбу букета. Букет, составленный из оранжерейных роз, довольно дорогих в осеннее время, был сравнительно небольшим.

Ничего подозрительного вроде бы не произошло. Розы пропутешествовали в больницу и украсили приемный покой, так как в палату к больному их не поставили.

Записку с темно-фиолетовым текстом я сохранил у себя, и поступки человека, разыскивавшего попугая, по-прежнему оставались для нас загадкой.

Ленк так ни о чем и не узнал; он чувствовал себя лучше, спрашивал о своей невесте и получал успокоительный ответ, что скоро ее увидит.

Шло время. Розы увяли, а Карличек все еще не обнаружил в окружении Гелены Дворской никого подозрительного.

Дня через три после того, как цветочное подношение выбросили на помойку, мне позвонил главный врач.

– Кажется, конец близок, – угрюмо проворчал он в трубку. – У пациента осложнение. Воспаление легких. При истощенном организме это почти смертельно, и мы опасаемся самого худшего.

Не знаю почему, я вспомнил в эту минуту о букете, хотя видеть здесь какую-то связь было полной бессмыслицей.

– Вы меня поняли? – нетерпеливо прозвучало в трубке.

– Понял, – ответил я. – Вы должны спасти ему жизнь. Ведь один раз вы уже это сделали.

Я положил трубку в самом мрачном настроении. В этой злосчастной истории мне все время не везло.

А дальше произошло следующее. Перед самым обедом ко мне ворвался Карличек, словно встревоженная наседка. Едва переведя дыхание, он без всякого приглашения плюхнулся на стол.

– Очень жаль эту девушку, – сказал он огорченно. – Она так несчастна!

Я понял, что до него и Гелены Дворской уже дошли тревожные вести из больницы.

– Вы были у нее? – спросил я.

– Был.

– И сказали, что ему плохо?

Он покачал головой.

– Да нет же, вы выслушайте. Я действительно был в больнице и узнал, что у него воспаление легких. Его колют пенициллином, но говорят, что и пенициллин не может творить чудеса. Вам уже как будто звонили оттуда. Но как вы отнесетесь к тому, что еще до моего появления в "больницу звонила Гелена! Да-да, Гелена! Они сообщили ей об этом осторожно, но…

– А кто, черт возьми, сказал Дворской, что ей можно звонить в больницу?

– Уж во всяком случае, не я. Узнав обо всем, я сразу поспешил к ней. Тут-то все и открылось. Гелена знает что он при смерти, но…

Карличек был чересчур уж взволнован.

– Она не звонила в больницу, – почти выкрикнул он, – туда звонила совсем другая женщина! Эта женщина представилась ее именем, и врачи попались на крючок»

8

Как мы и предполагали, интерес к Ярославу Ленку был все-таки проявлен, и, разумеется, интересующиеся им лица воспользовались для этого именем Гелены Дворской. И наш пост в больнице, и все расходы Карличека, выплачиваемые ему из особого фонда, – все оказалось пустым номером.

– Все это доказывает, – сказал Карличек, немного успокоившись, – что в банде активно действует особа женского пола. По-видимому, та, что в ювелирном магазине расплатилась тысячекронной купюрой.

Все это было похоже на правду, но настоящая правда, вскоре выплывшая наружу, оказалась такова, что мне захотелось напиться. Я должен был бы сразу до этого додуматься, ибо все было просто, как колумбово яйцо. Если вы следите, за моим рассказом, то вы тоже все поймете.

А пока что я постарался сделать только одно – сохранить спокойствие.

– Карличек, – сказал я, – несите свою службу и дальше, к сожалению, другой работы у меня для вас нет.

И Карличек по-прежнему оставался бдительным спутником Гелены Дворской, но мы не установили ничего нового вплоть до шестого ноября, когда опасность для Ленка миновала и я наконец смог с ним побеседовать.

Я пригласил в больницу двух стенографистов. Вид у Ярослава Ленка был неважный, но держался он спокойно. Как сотрудника органов безопасности, мой допрос его не очень волновал. Для начала я предоставил ему рассказать обо всем самому, с остановками и паузами, и не задавал никаких пристрастных вопросов. Таким образом я выполнил требование врачей, которые боялись утруждать пациента, но, естественно, мало что выяснил.

К моему удивлению, случай с Ленком словно бы подтверждал эту необыкновенную теорию о психологическом барьере в сознании. Точнее всего Ленк описал минуту, когда он отвернулся от окна и был неожиданно ослеплен и оглушен взрывом. Когда после многочисленных уколов и операции к нему впервые вернулось сознание, ему сразу представилась вся картина перед самым взрывом, и он спросил себя, что же случилось. Из ответов других Ленк уяснил только, что произошел таинственный взрыв, после которого остался в живых он один. Но вскоре он снова потерял сознание и долго не приходил в себя. Я рассказываю об этом так подробно потому, что именно здесь и заключен тот «детективный ключ», пли, лучше сказать, то колумбово яйцо, которое, к сожалению, мне не удалось поставить.

Наверное, можно было извлечь из памяти Ленка более подробные воспоминания, но нам пришлось на время это отложить.

Я рассказал о нашей беседе Карличеку, заметив, что, возможно, его психологический барьер в сознании еще на что-нибудь и пригодится, но не заметил особой радости на его лице.

– У меня возникли большие трудности, – стал жаловаться он в ответ. – Я было решил, что самое удобное – ходить с Геленой на танцы. Именно там к ней цепляются всякие типы. Их число дошло до двадцати трех человек. Но вряд ли наша банда с 297-го километра так многочисленна. Из этих двадцати трех одиннадцать тут же назначили ей свидания, на которые она не явилась. С ней вели беседы на самые различные темы, спрашивали, например, что это за типа она повсюду таскает с собой, но никаких подозрительных намеков, которых мы ожидали, за этим не следовало. Если так пойдет и дальше, то скоро мы с Геленой перевыполним план и число ее кавалеров дойдет до сотни. Гелене опротивело быть приманкой, да и теперь потеряло смысл водить ее по всяким злачным местам, поэтому я предлагаю прекратить это дурацкое занятие.

Я похлопал его по плечу.

– Ну что ж, давайте прекратим. Пожалуй, вам больше не следует с ней встречаться. Ее жениху день ото дня становится лучше, сведения о его здоровье она может получать теперь иным способом, а вскоре ей, пожалуй, и самой разрешат его навестить.

Мои слова явно не обрадовали Карличека.

– Ладно, – сказал он, – но думаю, снимать наблюдение еще рановато.

Я согласился, чтобы все пока оставалось как было, во решил поскорее подыскать ему другое занятие.

С Геленой Дворской я поговорил сам. Все-таки она заслужила, чтобы ей рассказали правду о причинах катастрофы на железной дороге и о том, что преступников разыскивают. Возможно даже – она сразу меня поняла, – они сейчас кружат и около нее, но нет, ничего такого она не заметила. Карличек ей явно пришелся по душе. По ее словам, он симпатичный парень и юмора ему не занимать, да и в отношении ее он вел себя весьма корректно.

Через десять дней после первого допроса я беседовал с Ярославом Ленком вторично.

Его здоровье явно улучшилось. Ленк, по-видимому, быстро шел на поправку. И поэтому я решил расспросить его обо всем подробнее. Как утверждал Ленк, когда поезд проходил 286-й километр, он смотрел в окно вагона с левой стороны. Не видел ли он девушку, подъезжавшую к железнодорожному полотну на велосипеде?

Нет, он никого не видел.

Он сказал об этом весьма уверенно. По словам двух других свидетелей, пассажиров этого поезда, девушка в своем ярком платье выделялась как цветок орхидеи. И была от поезда не больше чем в двадцати метрах. Правда, заметили ее только два этих пассажира. Ярослав Ленк, не очень-то обращавший внимание на девушек, мог и в самом деле ее не заметить. И я должен был исходить из того, что девушки у полотна не было, хотя другие ее видели, а потом она была найдена мертвой. Именно это несоответствие и приближало меня к истине, но тогда я об этом не догадывался. Ленк понимал всю важность нашей беседы и мучительно старался припомнить все подробности, пока у него не разболелась голова. Лучше бы я спросил его о чем-нибудь другом. Я не очень многого достиг в этот день своими расспросами.

Потом в коридоре у меня состоялось тихое совещание с тремя врачами.

Пациент не слишком нервничает, ожидая посещения своей невесты. И возможно, напротив, свидание с Геленой Дворской его подбодрит, словно инъекция оптимизма, повысит его жизненный тонус.

– Ведь ему предстоит еще немало пролежать на больничной койке, – сказал главный врач. – Он не должен страдать от этого вынужденного одиночества, иначе он может впасть в апатию. Если, судя по вашим словам, его пребывание в больнице уже перестает быть тайной, думаю, ему незачем чувствовать себя в заточении. А родственников у него нет.

С Геленой Дворской можно не опасаться истерической сцены. В этом-то я был уверен.

– Думаю, их встреча, – сказал я в заключение, – подействует на него успокаивающе и поможет вашему лечению.

Настало время вновь вернуть Ленку вкус к жизни, а не мучить его без конца расспросами о происшествии, в результате которого он оказался в таком печальном положении.

Карличек тоже одобрил мое решение.

– Его-то я не знаю, – сказал он, – а она настоящая Джульетта. Что ж, возможно, и он Ромео. Только те Ромео и Джульетта шли в своей любви к смерти, а эти – к жизни.

Наверняка наш Карличек влюбился в Геленку по уши и с трудом держал в узде свои чувства. Крещения огнем он не выдержал. Правда, Ленк пока еще выглядел неважно, но вообще-то Карличеку далеко до Ленка. Вот, скажем, теперь, когда стало холодно, нос у Карличека краснел, как помидор.

Гелену Дворскую я сам провожал на первое свидание в больницу. Дорогой она казалась слегка взволнованной, но, подойдя к постели больного, полностью овладела собой. Ленк улыбался впервые с тех пор, как я его узнал. Его улыбка была полна безграничного доверия к этой девушке, которая с бесконечной нежностью взяла его похудевшую влажную руку.

Врач, не таясь, облегченно вздохнул и, кивнув мне, вышел из палаты. Я последовал за ним.

Карличек, подобно поэту, с мечтательным видом сидел в моем кабинете над какой-то исписанной страницей. Бедняга зашел так далеко в своих чувствах, что наверняка писал на прощание Гелене Дворской трогательную записку.

Он поднял на меня задумчивый взор и сказал:

– Я все думаю о том унитазе. На протяжении двухсот девяноста семи километров пути, пожалуй, странно было бы рассчитывать, чтобы никто не входил в туалет.

Страница, лежавшая перед ним, содержала длинный список вопросов, которые, по его мнению, необходимо задать Ленку.

– Если мы считаем, – продолжал он с необычайной серьезностью, – что унитаз отвинчивали, чтобы расширить отверстие в полу, значит, это сделали еще до того, как на 286-м километре бросили между рельсов какой-то предмет, который и подобрали эти два типа, ожидавшие у насыпи. Но ведь я нашел две гайки именно на 286-м километре, словно унитаз отвинчивали именно там. Как-то все это не сходится. Казалось бы, задуманная операция должна была произойти дальше, но в то же время эти два лжетуриста ожидали точно на 286-м километре. Можно, конечно, не обращать внимания на все эти несоответствия, забыть о них, но остается еще один важный вопрос. Виновность Ленка, – продолжал он сурово. – Ведь, судя по его ответам, все было в полном порядке вплоть до той минуты, когда произошел взрыв. Значит, на 286-м километре он должен был бы оглохнуть и ослепнуть, чтобы не увидеть всего, что там происходило. Скажем, можно тайком отвинтить унитаз и оставить на месте болты, чтобы внешне все выглядело, как прежде. Но нельзя расширять отверстие и выбрасывать через него миллионы в надежде, что один из охранников будет спокойно смотреть в окно, а другой безучастно сидеть в углу. Ленк говорит неправду, а сержант Врана был его сообщником.

Я спокойно выслушал эту лекцию, произнесенную даже с некоторым раздражением, и в конце сказал самым мирным тоном:

– Успокойтесь, Карличек! Я уже приготовил Ленку вопросы, вытекающие из нашего предыдущего расследования. А исходя из этого Ленка следует допрашивать только как свидетеля.

Лично мне Ярослав Ленк был симпатичен. Но я заглушил свои добрые чувства и, дружески беседуя с ним, расставлял ему ловушки.

Я понимал, что если на 286-м километре он спокойно взирал на действия преступников, то уже одно это делало его виновным. Но только в том случае, если тогда действительно что-то происходило, а тут требовались доказательства.

Глядя на Ленка, трудно было сомневаться, что совесть у него чиста. Посещения Гелены Дворской явно вливали в него бодрость. На похудевшем лице появилась улыбка, пока еще слабая и неуверенная.

– Мне уже лучше, – говорил он, – но я не чувствую своих ног. Словно их вообще у меня нет. Может, я так и останусь навсегда калекой?

Это единственное, что его действительно беспокоило. Врачи утверждали, что дальнейшее лечение, особенно физические упражнения, все исправит. Но Ленк не мог избавиться от своих страхов.

– Мы с Геленой любим друг друга, – сказал он мне с мужской откровенностью, – но с ее стороны это была бы просто жертва, если бы она согласилась стать моей женой. Из сочувствия и благородства не скроишь нормальной семейной жизни, и это очень скоро стало бы ясно. Из моей женитьбы ничего хорошего не получится.

Карличека я в больницу с собой не брал, и для него настали каникулы. Да он и сам не слишком стремился познакомиться с Ленком. В последнее время он выглядел немного усталым, и его шерлокхолмсовское рвение слегка угасло. Я решил, что надо дать ему возможность немного встряхнуться.

– Послушайте, – сказал я как-то Гелене Дворской, – вы уже говорили со своим женихом по поводу ваших совместных сбережений?

Она, разумеется, поняла, что я имею в виду.

– Нет, не говорила, – ответила она спокойно. – Еслп он не скажет об этом сам, я и не заикнусь. Не меньше тридцати тысяч крон досталось ему в наследство от матери, это его личная собственность. Он, наверно, дал их в долг кому-то, кто оказался в стесненных обстоятельствах.

– И их начали ему возвращать, – добавил я.

Я довольно легко завел разговор с Ярославом Ленком об этих общих сбережениях. Тут внезапно Ленк заволновался. Я уже мог ему позволить немного поволноваться.

– Так, значит, вы об этом знаете?

– Знаю даже то, о чем вы и не догадываетесь, – ответил я как можно небрежнее. – Во время вашего отсутствия некто положил на вашу книжку три тысячи крон.

– Что? – переспросил он с каким-то непонятным мне выражением лица, и его руки, лежавшие на одеяле, нервно задвигались.

– Что с ней? Вы предъявили ей улики? Но я не мог поступить иначе. Она упала передо мной на колени.

Мне пришлось сделать умное лицо.

– Вы хотите об этом рассказать?

– Должен, – сказал он и, опустив голову на высокие подушки, устремил взгляд в потолок. На лоб его набежали тревожные морщинки.

И я услышал от него следующее.

Однажды вечером к нему явилась убиравшая его квартиру привратница, к которой он испытывал большую благодарность, и, упав на колени, призналась, что в порыве отчаяния она без его ведома сняла с его книжки сорок тысяч крон. Этой суммы не хватало ее сыну, работавшему кассиром. Он, по ее словам, при выплате пенсий каким-то образом просчитался. Произошло это как раз перед ревизией, вот мать и спасла его с помощью денег Ярослава Ленка.

Ленк рассердился, но, когда перед ним со слезами на глазах, скрестив умоляюще руки, застыли в скорбной позе все трое – отец, мать и сын, – он не выдержал и разрешил считать снятые с книжки сорок тысяч просто долгом.

– Очевидно, трехтысячный вклад от первого июля – первый их взнос, – сказал Ленк, – но мне не нравится способ, каким это сделано. Я готов признать, что у них были добрые намерения, но, так как сейчас я сам не могу с ними поговорить, передайте этой женщине, что она поступила неправильно, и отберите у нее ключи от моей квартиры.

– Конечно, я могу это сделать, – ответил я, – но, откровенно говоря, ваше поведение в этом деле мне не слишком нравится.

Ленк со смущенным видом разглядывал что-то на одеяле.

– Вы не знаете, как много сделала эта женщина для моей матери, – сказал он наконец нерешительно.

– Но вы оказались на редкость чувствительным.

В этот день я злился на Ленка: ведь по его вине мы еще больше запутались в том лабиринте, из которого нам трудно было выбраться и без сберегательной книжки Ленка. Правильность операции с этими сорока тысячами расследовалась. И никто не мог нам толком объяснить, как случилось, что с одного счета сорок тысяч чудом исчезли, а на другом чудом появились.

Ленк начал опасаться, что его могут обвинить в соучастии. Он был виноват вдвойне. Как сотрудник органов безопасности, он обязан был сообщить об этом происшествии. Но тут, как нарочно, он получил приказ немедленно прибыть в двенадцать часов дня в Национальный банк. Хотя ему было приказано быть при оружии, он решил, что это связано с денежными махинациями сына привратницы. Вот почему он был так взволнован, когда пришел извиниться перед Геленой Дворской.

Явившись в банк, Ленк понял, что речь идет совсем о другом, и его сразу оставили плохие предчувствия, вернулось душевное спокойствие. Когда на его глазах пересчитывали тысячекронные купюры, он думал о своем, о том, как ему поступить в этой истории со сберкнижкой.

Я спросил его:

– Об этом вы и думали в поезде?

– Конечно, – ответил он, – наше однообразное путешествие было словно нарочно создано для этого. И перед взрывом, глядя в окно, я обдумывал, что предпринять. И я хотел…

– Все это сейчас неважно, – прервал я его. – Вы допускаете, что подобные мысли могли отвлечь ваше внимание?

– Что вы! – отрицал он. – Ведь моя задача была до смешного проста.

– А не могли бы вы, задумавшись, просто не заметить девушки на велосипеде?

– Едва ли. Я смотрел в окно и сразу бы…

– Ну ладно. Это мы уже обсудили.

История со сберегательной книжкой Ленка меня и в самом деле огорчала. Курьезная ситуация! В практике, правда, бывают случаи, когда интересы преступников перекрещиваются еще с чьими-то интересами и создают тем самым видимость неразрешимой загадки. А в нашем случае и без этой сберегательной книжки легко было свернуть на ложный путь.

Я просил вызвать ко мне эту добрую пани привратницу, чтобы немного проучить ее.

– Как вы могли так поступить? – строго выговаривал я ей. – Вы что, чересчур наивны? Надеюсь, вы не забыли, что старший лейтенант Ленк не слишком обрадовался, когда вы самовольно сняли с его книжки деньги, но эти положенные вами вновь три тысячи совсем вывели его из себя.

Она никак не могла понять, в чем ее вина. Только таращила глаза и, заикаясь, твердила, что они все работают не покладая рук, сэкономили еще четыре тысячи и она уже собиралась положить их на книжку Ленка.

– Да только посмейте! – прикрикнул я на нее. – Вы совершите еще одно преступление. Откройте свою собственную книжку и кладите на нее деньги. Вам даже будут идти проценты. Как могли ваш муж и сын позволить вам взламывать стол в чужой квартире?

– Они об этом ничего не знали. Ведь бывала там только я. А пана Ленка никогда дома нет.