Текст книги "Бомба для дядюшки Джо"

Продолжение «спонтанной» истории

В науке, как известно, мало сделать открытие. Нужно, чтобы о нём своевременно узнали другие учёные и признали приоритет «первооткрывателя».

Это многократно проверенное правило на всю жизнь запомнили физики Петржак и Флёров, которым выпала удача открыть явление спонтанного деления урана. Молодые люди жаждали признания, а вместо этого они, по словам Георгия Флёрова:

«… год ходили со своим спонтанным делением. Доложили на семинаре, о нём узнали в других местах. Пошли разговоры:

– Вот на Западе ничего подобного нет, значит, ученики Иоффе и Курчатова сделали ошибочную работу. У них там, в Физтехе всегда торопятся, сам Иоффе торопится и ошибки делает…».

Иными словами, к молодым исследователям стали относиться как к выскочкам, претендующим на лавры серьёзных учёных-исследователей.

Но потом произошёл перелом. Исай Гуревич рассказывал:

«Но когда всё было доказано, Игорь Васильевич больше и минуты не хотел ждать. И потому заставил Флёрова и Петржака срочно написать сообщение, а Иоффе – послать его в «Physical Review». Это было сложное дело – осень 1940 года, в Европе уже идёт война, сообщение в Америку можно передать только из Англии по подводному кабелю. И вот каблограммой – роскошное слово, не правда ли? – сообщение было передано и вскоре увидело свет».

Между тем в Европе, вовлечённой в сражения мировой войны, все публикации по атомной тематике были строжайше запрещены. Лишь советские физики продолжали рассылать по редакциям иностранных журналов материалы, содержание которых во многих странах относилось к разряду государственной (и даже военной) тайны.

Что же касается признания приоритета «первооткрывателей» спонтанного деления, то ещё 26 мая 1940 года на сессии Отделения физико-математических наук с сообщением об открытии, сделанном его учениками, выступил Игорь Курчатов. И сессия постановила:

«Ввиду большого принципиального значения работы поставить вопрос о премировании Флёрова и Петржака перед Президиумом Академии наук».

В этой фразе, кроме некоторой витиеватости, вроде бы нет ничего особо примечательного. Разве что фамилии физиков стоят не в той последовательности, как их ставили прежде, – не в алфавитном порядке!

Но именно это обстоятельство и вызвало бурю возмущения. Инициатором протестов стал директор Радиевого института академик В.Г.Хлопин, который, по словам Флёрова, «… был очень ревнив к успеху своего института, своей научной школы, своих учеников».

Для восстановления справедливости 29 мая (то есть через три дня после выступления Курчатова) на общем собрании Академии наук Хлопин выступил с сообщением, в котором речь шла о том же открытии, но «первооткрыватели» представлялись в ином порядке (в том, в каком, по мнению Хлопина, их и следовало их представлять):

«… сотрудник Радиевого института Петржак и Флёров из ЛФТИ».

Таким образом, попытка физтеховцев поставить своего физика на первое место решительно пресекалась.

Однако в ЛФТИ сдаваться не собирались. И обвинили Хлопина в попытке приписать приоритет открытия Радиевому институту. В Президиум Академии наук тотчас полетело возмущённое письмо, содержавшее требование немедленно исправить допущенный директором РИАНа «неверный порядок перечисления фамилий».

С этого момента всякий раз, когда речь заходила о спонтанном делении урана, представители ЛФТИ говорили, что явление открыто Флёровым и Петржаком. Сотрудники же РИАНа неизменно утверждали, что «первооткрывателями» следует считать Петржака и Флёрова.

26 сентября 1940 года в Комиссии по атомному ядру началось выдвижение кандидатов на соискание Сталинских премий. Первым выступил директор ЛФТИ:

«ИОФФЕ. Было предложение нашего института о том, чтобы выдвинуть работу Флёрова и Петржака по самопроизвольному распаду урана. Впрочем, я считаю, что к ним нужно присоединить и Курчатова.

ВАВИЛОВ. Мы об этом говорили. Работа эта, несомненно, очень интересная. Но тут возникает одно сомнение. Не лучше ли представить эту работу в следующем году, когда она будет окончательно закончена.?

АЛИХАНОВ. Мне кажется, Сергей Иванович, что всякая работа, выдвигающаяся на премию или не выдвигающаяся, всегда продолжается. Что же касается данной работы, то она почти целиком закончена, причём 99,9 % шансов за то, что результаты не изменятся.

ИОФФЕ. Я считаю, что эту работу можно представить на премию. Это большой, очень тонкий и серьёзный труд…

КОЛМОГОРОВ. Как вы считаете, Абрам Исаакович, целесообразно ли принять предложение Абрама Фёдоровича о выдвижении троих лиц?».

Этот вопрос Алиханову был задан не случайно. Все члены физико-математического Отделения знали о том, что Алиханов и Курчатов заняты одним «ядерным делом», что их лаборатории соперничают друг с другом. Что в минувшем году одного из физиков приняли в члены-корреспонденты, а его коллегу забаллотировали. Теперь же у Курчатова появлялся шанс «догнать» соперника, став сталинским лауреатом. Всем было интересно, как на это отреагирует Алиханов. Поэтому его и спросили, не возражает ли он.

Щекотливая ситуация разрешилась вполне достойно.

«АЛИХАНОВ. Это как раз была моя точка зрения. Сам Игорь Васильевич считает, что он как экспериментатор не должен здесь участвовать, но остальные два автора настаивают на соавторстве Игоря Васильевича

ИОФФЕ. Видите ли, в такой работе решающим является точный анализ возможных ошибок наблюдений, а этим авторы обязаны в значительной степени Курчатову.

КОЛМОГОРОВ. Может быть, нам следовало бы заслушать дополнительный доклад об этой работе?

АЛИХАНОВ. Работа, по существу, вполне достойна премии. Это блестящее открытие, очень интересное, и будет жалко, если мы отложим это на год, ибо через год работа потеряет остроту».

Физиков на соискание Сталинской премии выдвинули. Но в кулуарах тут же пошли разговоры:

– Заграница-то молчит!..

– Ни одного отклика статью в «Physical Review»!..

– Стало быть, нет в этом открытии ничего выдающегося!..

«Уранщики» рвутся вперёд

Пока члены Ядерной комиссии разбиралась, кто из них достоин, а кто не достоин быть сталинским лауреатом, Урановая комиссия собралась на очередное заседание. Немного посовещавшись, «уранщики» приняли постановление из семи пунктов, в котором подробно описывалось, что и кому именно предстоит делать.

Первым пунктом предписывалось «составить окончательный план работ по проблеме урана». Но тут же оговаривалось, что план этот нужен всего лишь «для предоставления на утверждение Президиума».

Второй пункт содержал настоятельную просьбу о выделении «дополнительных средств на работы по проблеме урана».

Пункт третий напоминал о том, что ЛФТИ требуется «1 килограмм металлического урана». Причина, по которой физтеховцам понадобился дефицитный металл, тоже была указана: «для обеспечения работ». Впрочем, затем внесли исправление, вычеркнув слово «обеспечения» и вписав от руки: «для начала». Тем самым Урановая комиссия как бы давала понять, что именно она своим постановлением даёт старт работам по изучению атомных ядер.

Ещё в третий пункт постановления было внесено уточнение, касавшееся Главного управления промышленности новых редких металлов Народного комиссариата цветной металлургии СССР (Главредмеда) и Государственного института прикладной химии Наркомата химической промышленности СССР (ГИПХа). Оба главка не располагали тем количеством урана, которое требовалось учёным-физтеховцам:

«В связи с тем, что в настоящее время Главредмед не может предоставить указанного количества, поручить акад. А.Ф. Иоффе договориться с акад. Чижевским и научными работниками ГИПХа об изготовлении ими металлического урана».

Однако члены Комиссии прекрасно понимали, что «изготовление» урана – дело малоизученное, а потому весьма хлопотное и трудоёмкое. «На коленке» этот металл не изготовишь – для его получения нужно иметь не только соответствующее оборудование, но и производственные площади. И в постановление был внесён пункт 4-ый:

«Обратиться в Президиум АН с просьбой предоставить помещение акад. Н.П. Чижевскому для работ по получению металлического урана».

Но так как членам Комиссии было хорошо известно, что «лишних» помещений в Академии наук нет, четвёртый пункт усилили дополнением:

«В случае невозможности предоставить помещение, обратиться через Президиум АН в Институт им. Сталина с просьбой о предоставлении помещения акад. Н.П. Чижевскому для продолжения его работ».

Следующие пункты постановления предписывали отдельным членам Урановой комиссии «… выяснить возможность получения готовых соединений урана» в отечественных институтах. «В случае невозможности… – выписать из Германии».

Завершался «урановый» документ благим, но очень уж неожиданным намерением – добыть элемент, в природе не существующий:

«… просить Платиновый институт заняться извлечением платины из осколков метеоритов для поисков в ней элемента № 94».

Не успела под принятым постановлением высохнуть подпись академика Хлопина, как в Урановую комиссию поступило «Техническое предложение» из города Харькова. Его авторами были сотрудники всё той же Лаборатории ударных напряжений Ф.Ф. Ланге, В.А. Маслов и В.С. Шпинель. Харьковчане выступили с очередной идеей: разделять изотопы урана «путём использования кориолисова ускорения». В своей заявке с помощью формул и наглядной схемы они толково объясняли суть предлагаемого способа.

В Урановой комиссии с присланным предложением ознакомились, присвоили ему шифр («секретно»), номер («первый») и подшили в папку, которую специально завели для хранения входящих бумаг. «Уранщики» руководствуясь при этом всё тем же старым бюрократическим правилом: прожектёров много, а Академия наук – одна!

В начале октября 1940 года Урановая комиссия вновь собралась на заседание. В повестке дня стоял всего один вопрос: «О сырьевой базе», но совещались «уранщики» двое суток. Первый день – в открытом режиме, второй – в закрытом (то есть секретном).

Заседание началось с заявления академика В.Г. Хлопина о том, что проблеме урана…

«… уделяется очень большое внимание в Америке, Германии и в других странах, где ставятся соответствующие исследования в соответствующих научно-исследовательских учреждениях. Совершенно естественно, что в этом отношении нам отставать не приходится, и в этом направлении работать безусловно необходимо».

А закончилось двухдневное совещание пессимистичной констатацией: разведанных месторождений урана в Советском Союзе очень мало, процент содержания урана в них чрезвычайно мал, да и геологоразведка поисками совсем не занимается. Иными словами, «… на сегодня ничего реального ещё нет».

И всё же кое-что (причём вполне реальное!) уже стучалось в двери.

Бомба, предложенная харьковчанами

17 октября 1940 года в Бюро изобретений народного комиссариата обороны поступила заявка на изобретение. Её прислали сотрудники харьковского ЛУНа уже знакомые нам В.А. Маслов и В.С. Шпинель. То, что предлагали два кандидата физико-математических наук, имело довольно скромное название: «Об использовании урана в качестве взрывчатого и отравляющего вещества». Речь шла о конструкции уранового взрывного устройства. Изобретатели писали:

«… трудно сказать, какая из особенностей (колоссальная разрушительная сила или же отравляющие свойства) урановых взрывов наиболее привлекательна в военном отношении».

В том, что создать подобное устройство вполне реально, Маслов и Шпинель почти не сомневались, сразу же заявив:

«… построение урановой бомбы, достаточной для разрушения таких городов как Лондон или Берлин, очевидно, не явится проблемой».

Слова о возможном разрушении столиц Великобритании и Германии были включены в заявку с явным расчётом на то, чтобы привлечь внимание работников наркомата обороны. Но всё равно та необыкновенная лёгкость, с которой молодые учёные предлагали стереть с лица земли города с многомиллионным мирным населением, не может не покоробить!

Предложение уничтожить буржуазный Лондон ещё как-то можно объяснить пролетарскими воззрениями харьковчан. Да и Британия находилась тогда в состоянии войны с дружественной нам Германией. Так что столицу туманного Альбиона Маслов и Шпинель вполне могли рассматривать как город «враждебный», а потому достойный уничтожения. Но как объяснить их кровожадность в отношении Берлина, столицы национал-социалистического государства, вместе с которым Советский Союз совсем недавно разгромил «панскую» Польшу, вотчину «помещиков» и «капиталистов»?

На эти вопросы вряд ли можно дать однозначный убедительный ответ. Можно только сказать: такие были времена, такая обстановка сложилась в стране Советов!

Но вернёмся к заявке на изобретение «взрывчатого и отравляющего вещества» из урана. Она явно писалась если не под диктовку, то по инициативе доктора Ланге, научного руководителя ЛУНа. Вряд ли молодые кандидаты наук сами додумались до такой нестандартной идеи.

А Фриц Ланге давно уже всё понял! И, не очень веря в долговечность «дружбы» СССР и Германии, имея достоверные сведения о том, что Берлин втайне от Москвы давно уже приступил к созданию невиданного по мощи оружия, Ланге решил, что пора действовать. Но подписывать заявку, грозившую разрушить его родной город Берлин, его рука не поднялась. И доктор Ланге, немец по национальности и советский гражданин по паспорту, предоставил своим молодым сотрудникам право выступить в качестве «изобретателей» урановой бомбы.

Факт «тайного» соавторства Ланге косвенным образом подтверждается и тем, что вскоре в Бюро изобретений наркомата обороны поступила ещё одна заявка. Под ней стояли три подписи: доктора физико-математических наук Ланге и двух кандидатов наук – Маслова и Шпинеля. На этот раз харьковчане предлагали «способ приготовления урановой смеси, обогащённой ураном с массовым числом 235» при помощи «многокамерной центрифуги».

В тот момент весь мир ломал головы над тем, как разделить протоны урана. «Центрифугальный» способ, который предлагали луновцы, выглядел очень привлекательно.

Обе заявки харьковчан были тотчас отправлены на экспертизу.

Тем временем (в начале ноября 1940 года) состоялся визит Вячеслава Молотова в Берлин. Прошли его переговоры с Гитлером. Советский нарком заявил, что правительство СССР считает своим долгом «окончательно решить и организовать проблему Финляндии». Как писал впоследствии Карл Маннергейм:

«Многое указывало на то, что наша страна снова станет объектом торга между двумя великими державами. Мы понимали, что война будет затяжной, и чем дольше она будет продолжаться, тем больше Германия будет зависеть от своего могучего союзника и от поставок товаров из России».

Однако к единству союзники не пришли. Советский Союз попросили…

«… подождать месяцев шесть или год перед тем, как он получит свободу действий в отношении Финляндии».

Через два года, по словам того же Маннергейма, Гитлер скажет о том, что «… начиная с осени 1940 года, руководящие круги Германии стали подумывать о разрыве отношений с Советским Союзом. После переговоров с Молотовым в ноябре 1940 года стало ясно, что войны не избежать, ведь требования русских оказались совершенно неслыханными! В течение двадцати лет на вооружение будет брошено всё. Нельзя было допустить, чтобы буря, угрожавшая смертью, через пятнадцать-двадцать лет снова начала действовать!».

А в Советском Союзе в это время всё ещё жили по законам мирного времени: в стране снимались кинокомедии, публика ломилась в Большой театр на спектакли с участием Улановой, Лемешева и Козловского, с невероятным восторгом была встречена программа «Ждём вас во Львове», которую привёз из «воссоединённой» Западной Украины джаз-оркестр Эдди Рознера…

Но всё чаще вызывались на военные сборы резервисты, писатели и поэты получали армейские звания комиссаров разных рангов, а из репродукторов в любое время дня можно было услышать слова популярной песни:

 
Если завтра – война, если завтра – в поход,
будь сегодня к походу готов!
 

Последнее ядерное совещание

В конце ноября 1940 года в Москве прошло Пятое Всесоюзное совещание по физике атомного ядра, последнее предвоенное. А ровно через месяц (26 декабря) на сессии Отделения физико-математических наук с докладом об итогах этого мероприятия, о котором много и заинтересованно говорили в научных кругах, выступил профессор Дмитрий Владимирович Скобельцын.

По мнению докладчика, наиболее существенными на совещании были: «… вопрос о возможности использования внутриядерной энергии, вопрос о цепных реакциях, связанных с делением ядер урана». По этим двум главным темам «… было доложено много работ» и «… приведено очень много любопытных данных», которыми с коллегами поделились Курчатов, Зельдович и Харитон.

Однако «полной уверенности» в том, что выводы физиков-теоретиков достоверны, у Скобельцына не было. Он прямо заявил, что «… приведённые расчёты, возможно, неточны, и, во всяком случае, не совсем ясно, насколько обоснованы те данные, на которых авторы базировались».

В заключение Скобельцын отметил, что «… итоговый результат по урановому вопросу», о котором докладывал профессор Курчатов, «… чрезвычайно неутешительный» и пока «… не видно, каким образом здесь можно найти выход».

Впрочем, отсутствие реальных достижений в работе советских атомщиков никак не отражалось на их научной и общественной репутации. Об этом свидетельствует хотя бы «ХАРАКТЕРИСТИКА профессора Игоря Васильевича Курчатова», составленная 16 декабря 1940 года директором ЛФТИ А.Ф. Иоффе и секретарём партбюро института Н.В. Федоренко. В ней говорилось, что профессор Курчатов «является одним из крупнейших физиков Советского Союза». Перечислялись его работы. Отмечалась «характерная черта работы» учёного, а именно:

«… большая научная и творческая инициатива, исключительная работоспособность и большая настойчивость в деле достижения поставленных научно-технических задач».

Кроме того, подчёркивалось, что Курчатов.

«ведёт большую работу по воспитанию кадров молодёжи»,

«принимает активное участие в общественно-политической жизни»,

«избран депутатом ленинградского городского Совета депутатов трудящихся»,

«добросовестно выполняет различные поручения партийной организации института».

Вот что было тогда для советского учёного самым важным! Вот какого рода деятельность ставилась во главу угла! Главное – активно участвовать в общественно-политической жизни и выполнять поручения парторганизации! На это должны были тратить своё рвение и свой пыл физики страны Советов!

А неугомонные харьковчане вместо этого продолжали что-то выдумывать. И в самом начале 1941 года в Бюро изобретений Наркомата обороны они прислали новую заявку. Под ней стояла подпись Фрица Ланге и Виктора Маслова. На этот раз изобретатели предлагали «… способ разделения изотопов урана, ещё более эффективный и более простой, чем метод многокамерной центрифуги».

В конце января на предложения харьковчан поступили, наконец, компетентные отзывы. Солидные эксперты (начальник отдела «А» Научно-исследовательского химического института Красной армии военинженер 2 ранга Соминский и профессор А.А. Жухо-вицкий) авторитетно заявляли:

«Первое из предложений – многоканальная центрифуга представляется по идее правильной и в принципе осуществимой. Впрочем, вряд ли центрифугирование… будет лучше всюду принятого метода разделения путём термодиффузии (см., например, Physical Review, 56.С.266.1939.). Это предложение оригинально, но специального военного интереса не представляет».

Иного заключения вряд ли можно было ожидать. Ведь если всемирно известный и всеми уважаемый заграничный журнал утверждал одно (смотри «Physical Review»), зачем прислушиваться к чему-то другому (к тому, что предлагают какие-то провинциалы из Харькова)?

Второе предложение харьковчан (урановое взрывчатое вещество) показалось экспертам «значительно менее серьёзным», поскольку противоречило «статье Харитона и Зельдовича». На основании этого делался вывод, что урановая бомба, предлагаемая изобретателями из ЛУНа, попросту «не взорвётся».

Не менее любопытный отзыв был сделан в отношении «применения урана в качестве ОВ», то есть о радиационном поражении, которым должен был сопровождаться взрыв урановой бомбы. По этому поводу рецензенты категорически заявили: «… предложение авторов непонятно и никак не обоснованно». И это писалось всего за пять (!) лет до Хиросимы и Нагасаки!

Очередная попытка харьковских физиков убедить властные структуры в необходимости начать работы по созданию атомного оружия закончилась ничем.

Но дискуссии по «урановой проблеме» продолжались.

В ноябре 1940 года на сессии Академии наук с докладом об атомной проблеме выступил Курчатов. Он вновь говорил о нехватке урана и недостаточном финансировании ядерных работ.

Рассуждения ленинградского профессора были выслушаны со вниманием. Но затем слово взял другой ленинградец, директор Радиевого института Хлопин, который сказал, что сейчас, когда в Европе идёт война, не время испрашивать средства на урановые исследования. К тому же для того, чтобы получить уран в количестве, необходимом для проведения цепной реакции, немцам потребуются десятилетия. Гитлер вряд ли успеет сделать бомбу! Зачем же тогда торопиться нам?

Академики с мнением своего коллеги согласились. Вопрос был закрыт. Но страсти по загадочному элементу продолжали бушевать.