Текст книги "Главная тайна горлана-главаря. Книга вторая. Вошедший сам"

8 июля 1918 года на первой странице экстренного выпуска газеты «Правда» жирным шрифтом была напечатана фраза:

«Новые слуги империализма „левые эсеры“ сделали безумную и гнусную попытку навязать измученной России немедленную войну».

Дело о левоэсеровском мятеже было направлено в Верховный ревтрибунал при ВЦИК – в тот самый, который первый смертный приговор уже вынес (Алексею Щастному).

В том же номере «Правды» было опубликовано письмо Феликса Дзержинского:

«Ввиду того, что я являюсь, несомненно, одним из главных свидетелей по делу об убийстве германского посланника графа Мирбаха, я не считаю для себя возможным оставаться больше во Всероссийской Чрезвычайной Комиссии в качестве её председателя, равно как и вообще принимать какое-либо участие в Комиссии. Я прошу Совет Народных Комиссаров освободить меня от работы в Комиссии».

Просьба Дзержинского была удовлетворена.

Никаких воспоминаний о мятеже левых эсеров и о других событиях июля 1918 года Маяковский тоже не оставил. Хотя в тот момент произошло очень много событий, о которых можно было высказаться в прозе или в стихах.

К примеру, Яков Блюмкин 9 июля с помощью «внепартийных друзей» сбежал из больницы, в которой находился под охраной. А 10 июля на допросе в Верховном ревтрибунале Мария Спиридонова заявила:

«– Власть ленинцев – это олигархия большевиков. Поэтому я и организовала убийство Мирбаха. От начала до конца. Блюмкин действовал по моему поручению».

Слухи об этих событиях распространялись тогда довольно быстро, обрастая по ходу самыми невероятными подробностями.

В тот же июльский день (10 числа) командующий Восточным фронтом левый эсер Муравьёв поднял ещё один мятеж.

Михаил Артемьевич Муравьёв был царским офицером, участником русско-японской войны и Первой мировой. После февраля 1917 года его назначили начальником охраны Временного правительства и произвели в подполковники. Затем он примкнул к левым эсерам, а после октябрьского переворота, встретившись с Лениным и Свердловым, предложил свои услуги Советскому правительству. 13 июня Муравьёв стал командующим Восточным фронтом. 11 июля на пароходе «Мезень» он прибыл в Симбирск и (в соответствии с решениями своей партии) объявил войну Германии.

Советской Россией в тот момент правили тринадцать человек, входивших в состав Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета (ВЦИК). Их фамилии (по алфавиту) были обнародованы в воскресном номере (14 июля 1918 года) «Известий ВЦИК»:

«Бухарин, Дзержинский, Зиновьев, Каменев, Ленин, Луначарский, Рыков, Раскольников, Свидерский, Свердлов, Троцкий, Урицкий, Чичерин».

В ответ на мятеж Муравьёва Ленин и Троцкий тут же заявили:

«… левый эсер Муравьёв объявляется изменником и врагом народа. Всякий честный гражданин обязан его застрелить на месте».

Впрочем, это обращение газеты опубликовали 12 июля, когда Муравьёва уже не было в живых.

Вскоре в Свияжск (город на острове в устье реки Свияги, построенный ещё Иваном Грозным для штурма столицы Казанского ханства – города Казани) прибыл наркомвоенмор Лев Троцкий. И 16 июля Фёдор Раскольников был назначен членом Реввоенсовета Восточного фронта.

В тот же день (16 июля) большевики закрыли газету Горького «Новая жизнь».

А в ночь с 16 на 17 июля произошло событие, о котором газеты сообщили только спустя несколько дней. «Известия ВЦИК» 19 числа поместили краткую информацию:

«В Екатеринбурге по постановлению Уральского Областного Совета расстрелян в виду сложившейся опасности побега Николай Романов. Президиум ЦИК эту меру признал правильной».

Об этом и других участившихся расстрелах философ, публицист и историк Пётр Бернгардович Струве (тот самый, что в 1898 году написал Манифест Российской социал-демократической рабочей партии, а летом 1918 года находился в Москве на нелегальном положении) высказался потом в сборнике «Из глубины»:

«В дни величайшего унижения России мы будем отстаивать идеалы, создавшие её мощь и величие, и вести борьбу с идиотами, ввергающими её в бедствие и неслыханный позор».

Об этих «бедствиях» и «позоре», газеты сообщали вполне откровенно. К примеру, 24 июля «Правда» поместила на своих страницах вроде бы самую обычную статью:

«Петроград

Рытьё могил буржуазией

Введённая среди буржуазии повинность по рытью могил для холерных проводится районными Советами энергично. Ежедневно представители от обеспеченных классов населения отправляются на рытьё могил. Рытьё могил происходит обычно по ночам».

27 июля Фёдору Раскольникову было поручено командовать охраной и обороной водных путей на Волге. Он возглавил Волжскую военную флотилию (5 пароходов, 3 миноносца, 4 плавучих батареи, 4 катера и 4 гидросамолёта) и вместе со своей женой и адъютантом Ларисой Рейснер-Раскольниковой обосновался на реквизированном у Михаила Муравьёва пароходе «Межень». Один из служивших на нём матросов потом написал в воспоминаниях:

«Лариса Михайловна много шутила в связи с тем, что совершает эту поездку на бывшей царской яхте „Межень“. Она по-хозяйски расположилась в покоях бывшей императрицы и, узнав из рассказов команды, что императрица нацарапала алмазом своё имя на оконном стекле кают-компании, тотчас же озорно зачеркнула его и вычертила рядом, тоже алмазом, своё имя».

Как видим, Россию 1918 года переполняли события, многие из которых казались просто невероятными. Для писателей и поэтов это был постоянно бурливший источник горячей информации, которая так и просилась, чтобы её записали, увековечили и передали грядущим поколениям. И Сергей Есенин сочинил «Инонию», Александр Блок – «Скифов». Писали стихи Зинаида Гиппиус, Алексей Ганин, Илья Эренбург, Осип Мандельштам, Василий Князев, Нестор Махно и другие стихотворцы. А охладевшая к поэзии Лариса Рейснер принялась публиковать очерки в газете «Известия», которыми зачитывались россияне. И только поэт-футурист Владимир Маяковский на всё то, что происходило в стране летом 1918 года, не откликнулся никак.

А жизнь продолжалась.

Поэт Владислав Ходасевич оставил воспоминания о своей встрече с Ольгой Давидовной Каменевой (женой Льва Каменева и родной сестрой Льва Троцкого). Она рассказала о своём двенадцатилетнем сыне Александре (в семье его звали Лютиком), которого Раскольников взял с собою на Волгу:

«Представьте, он нашего Лютика на Волге одел по-матросски: матросская куртка, матросская шапочка, фуфайка такая, знаете, полосатая. Ну, настоящий маленький матросик».

Чья это была матросская форма, догадаться нетрудно – царевича Алексея Романова, наследника престола, расстрелянного месяц назад.

3 августа 1918 года поэтесса Анна Андреевна Горенко (Ахматова) разошлась с Николаем Гумилёвым, вышла замуж за ассиролога и поэта Вольдемара Казимировича Шилейко и стала носить его фамилию.

В субботнем номере газеты «Правды» супруги Шилейко могли прочесть:

«Эпидемия холеры

Саратов. 3-го августа. С 20-го по 22-е июля заболело в городе холерой 530, умерло 22…

Борьба с голодом

В виду незначительного запаса сахара в скором времени будет выдано дополнительно по фунту изюма на сахарный талон.

По талону № 18 выдаётся по 2 яйца, по талону № 9 выдаётся по 2 фунта керосина. По талону № 38 выдаётся по ¹/₄ фунта чая, по талону № 44 – простое мыло, по талону № 45 – туалетное».

Зинаида Гиппиус записывала в дневнике:

«Нарынках облавы, разгоны, стрельба, избиения…

Чем объяснить эти облавы? Разве любовью к искусству главным образом. Через час после избиений те же люди на тех же местах снова торгуют тем же. Да и как иначе. Кто бы остался в живых, если б не торговали они – вопреки избиениям?»

6 августа «Правда» сообщила:

«Советская власть создаёт армию

Для рабочей и крестьянской армии нужен серьёзный, крепкий, честный командный состав…

На командные посты Советская власть призывает вас, бывшие унтер-офицеры.

Народный Комиссар по Военным и Морским делам Л.Троцкий».

Ознакомившись с этой информацией, Зинаида Гиппиус написала:

«Троцкий-Бронштейн, главнокомандующий армией «всея России», требует, однако, чтоб к зиме эта армия уничтожила всех «белых», которые ещё занимают часть России. «Тогда мы поговорим с Европой»».

Свою армию (она ещё не называлась Красной) большевики начали создавать весьма своевременно – 7 августа воинские части, которыми командовал белый генерал Владимир Оскарович Каппель взяли Казань, захватив и хранившийся там большевиками Золотой запас царской России.

Тем временем к Баку стремительно приближалась Кавказская исламская армия, громя и тесня части бакинской Красной армии. И 25 июля Бакинский Совнарком проголосовал за приглашение в город английских войск, находившихся в персидском порту Энзели. А 26 июля (после 97 дней существования Коммуны) тот же Совнарком заявил о сложении своих полномочий. 4 августа в Баку вошли англичане, и в городе установилась Диктатура Центрокаспия.

Многие бакинцы начали покидать родной город. Уехала в Персию, поселившись в городе Реште, и семья Натана Беленького (бывшего управляющего одного из бакинских нефтяных приисков). К ним вскоре присоединился Яков Серебрянский – тот самый, к судьбе которого мы обещали присматриваться повнимательнее. Он дружил с сыном главы этой семьи, Марком Беленьким, своим коллегой по партии эсеров и Бакинскому совету.

А в Смольном дворце Петрограда в начале августа 1918 года собрался Второй съезд Советов Северной области. На нём выступили Свердлов и Троцкий, специально приехавшие в город на Неве. Они потребовали беспощадного уничтожения (без суда и следствия) всех врагов советской власти. Коллегия Петроградской ЧК поддержала это требование, и чекисты продолжили расстрелы.

Неспокойно было и в Пензенской губернии, где крестьяне подняли мятеж против порядков, установленных большевиками. Узнав об этом, Ленин 9 августа отправил секретную телеграмму в пензенский губисполком. Вождь большевиков требовал:

«… провести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев: сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города…

Восстание пяти волостей кулачья должно привести к беспощадному подавлению. Этого требует интерес всей революции, ибо теперь взят «последний решительный бой» с кулачьём. Образец надо дать.

Повесить (непременно повесить, дабы народ видел) не менее 100 заведомых кулаков, богатеев, кровопийц.

Опубликовать их имена. Отнять у них весь хлеб. Назначить заложников – согласно вчерашней телеграмме. Сделать так, чтобы на сотни вёрст кругом народ видел, трепетал, знал, кричал: душат и задушат кровопийц кулаков.

Телеграфируйте получение и исполнение.

Ваш Ленин».

На первой странице воскресного номера «Правды» от 11 августа 1918 года сообщалось, что советской власти угрожают не только кулаки, попы и белогвардейцы, но и иностранцы:

«Японцы и американцы высадились во Владивостоке. Они хотят идти на помощь чехо-словакам. Товарищи!.. Сделайте так, чтобы японцам некому было помочь! Раздавите чехо-словаков и белогвардейцев!»

А бакинские комиссары приняли решение эвакуироваться в Астрахань, чтобы, собрав там подкрепления, вернуться и восстановить советскую власть. 14 августа они сели на пароходы и пустились в плавание. Однако через два дня их догнали и вернули в Баку, где комиссаров арестовали и посадили в Баиловскую тюрьму. Следствие проводила Чрезвычайная комиссия, которая «за попытку бегства без сдачи отчёта о расходовании народных денег, вывозе военного имущества и измену» передала арестованных военно-полевому суду.

Вот сколько драматичных и напряжённейших событий происходило в Советской России летом 1918 года. Шла гражданская война. Страна бурлила, кипела. Страсти в ней неистствовали.

И только Владимир Маяковский молчал.

Почему?

Чем он был занят?

Глава вторая
Продолжение «человека»

В автобиографических заметках «Я сам» есть очень краткая главка «18-й ГОД» (мы её частично уже приводили). В ней – о том, что происходило тогда с Владимиром Маяковским:

«РСФСР не до искусства. А мне именно до него. Заходил в Пролеткульт к Кшесинской».

Сейчас мало кто сходу поймёт, что такое Пролеткульт, и кто такая Кшесинская, к которым «заходил» поэт.

Культурно-просветительные организации пролетариата (Пролеткульты) появились в России сразу же после Февральской революции. Всероссийский Пролеткульт был создан профсоюзной конференцией в сентябре 1917 года по предложению большевика Анатолия Луначарского – для развития пролетарской культуры. В стране Советов ей предстояло полностью заменить культуру буржуазную.

Кшесинская сотрудницей Петроградского пролеткульта не была. Это Пролеткульт располагался в особняке, некогда принадлежавшем известной российской балерине Матильде Феликсовне Кшесинской, возлюбленной Великого князя Николая Александровича, когда тот ещё не был царём Николаем Вторым. После февраля 1917 года этот дом (на углу Большой Дворянской улицы и Кронверкского проспекта) захватили большевики, и он стал главным штабом ленинцев. С октября 1917-го в особняке Кшесинской располагался Петросовет, в том числе и организации Пролеткульта.

В культурной жизни Северной Коммуны заправляли те, кто не поехал вместе с большевиками в Москву Одной из них была, как мы помним, жена Алексея Максимовича Горького, актриса Мария Фёдоровна Андреева. Владимир Маяковский, надо полагать, не просто «заходил в Пролеткульт», а шёл туда по её приглашению.

Брики и Маяковский, встречаясь с Горьким, не один раз выслушивали, как он крыл последними словами этих «мерзавцев» (большевиков), закрывших его «Новую газету». Говорили и о новом пролетарском театре – «театре трагедии, романтической драмы и высокой комедии». Декрет о его создании театральный комиссар Мария Андреева подписала в августе 1918 года. Этот театр, фундамент которого вместе с нею закладывали Алексей Максимович Горький, Анатолий Васильевич Луначарский и Александр Александрович Блок, существует и поныне – он называется Большим драматическим театром (БДТ).

Идею его создания Брики наверняка поддержали, а Маяковский ещё и напомнил о заказанной ему пьесе. И вот тут-то Мария Андреева и могла спросить у него:

– А в партии вы состоите? Нет? Почему?

Вопросы были явно поэту не по душе. Это видно из того, что написано в «Я сам»:

«Отчего не в партии? Коммунисты работали на фронтах. В искусстве и просвещении пока соглашатели. Меня б послали ловить рыбу в Астрахань».

Ловить рыбу в Астрахани Маяковскому, конечно же, очень не хотелось – у него были совсем другие планы и заботы. Их описал Бенгт Янгфельдт:

«Маяковский рисовал, они собирали грибы, а но вечерам играли в карты. <…> В перерывах между рисованием, собиранием грибов и игрой в карты Маяковский работал над пьесой „Мистерия-буфф“ – революционной феерией».

Аркадий Ваксберг:

«Маяковский работал, отвлекаясь только по вечерам, меняя письменный стол на картёжный. Лиля загорала и читала старые книги. Осип тоже читал, меланхолично наблюдая за тем, как разворачивается на его глазах весьма необычный роман. Там, в Левашове, Лиля и объявила ему, что чувства проверены, что теперь, наконец, она убедилась в своей „настоящей любви“ и, стало быть, Маяковскому она уже не просто товарищ и друг, а вроде как и жена. Осип принял к сведению то, в чём и так не сомневался, – все трое порешили остаться ближайшими друзьями и никогда не расставаться».

Иными словами, на всё события той поры, совершавшиеся в стране Советов (в том числе и весьма судьбонос-нейшие), Владимир Владимирович откликался сочинением пьесы.

Юрий Анненков по этому поводу потом заметил:

«Маяковский торопливо переодевался в официального барда марксистской революции».

Так ли это?

«Переодевался» ли Маяковский в большевистского «барда»?

И что принесла стране эта «марксистская революция»!

Летом 1918 года в Москву из Пензы приехал 21-летний Анатолий Борисович Мариенгоф, впоследствии написавший (в «Романе без вранья»):

«Первые недели я жил в Москве у своего двоюродного брата Бориса (по-семейному Боб) во 2-м Доме Советов (гост<иница> «Метрополь») и был преисполнен необычайной гордости. Ещё бы: при входе на панели – матрос с винтовкой, за столиком в вестибюле выдаёт пропуска красногвардеец с браунингом, отбирают пропуска два красноармейца с пулемётными лентами через плечо».

С чего это вдруг брат его Борис («по-семейному Боб») оказался в столь престижной большевистской гостинице, автор «Романа без вранья» не сообщает. Но объяснение найти нетрудно – в одном «пломбированном вагоне» вместе с Ульяновым-Лениным в Россию из эмиграции возвращались Илья Давидович Мирингоф и его жена Мария Ефимовна, дядя и тётя Анатолия Мариенгофа. Борис, которого в семье звали Бобом, был их сыном. Поэтому не удивительно, что по рекомендации Бухарина, с которым Анатолий познакомился в том же «Доме Советов», он вскоре устроился работать в издательство ВЦИК, располагавшееся на углу Тверской и Моховой улиц Москвы. И вот однажды…

«Стоял тёплый августовский день. Мой стол в издательстве помещался у окна. По улице ровными каменными рядами шли латыши… Впереди несли стяг, на котором было написано:

МЫ ТРЕБУЕМ МАССОВОГО ТЕРРОРА

Меня кто-то легонько тронул за плечо:

– Скажите, товарищ, могу я пройти к заведующему издательством Константину Степановичу Еремееву?

Передо мной стоял паренёк в светлой синей поддёвке. Под синей поддёвкой – белая шёлковая рубашка. Волосы волнистые, жёлтые, с золотым отблеском…

– Скажите товарищу Еремееву, что его спрашивает Сергей Есенин».

Константин Еремеев был видным большевиком: командовал отрядами Красной гвардии при штурме Зимнего дворца, потом возглавлял войска Петроградского военного округа, участвовал в формировании первых частей Красной армии, а во время мятежа левых эсеров руководил охраной Кремля и Большого театра, где проходил V Всероссийский съезд Советов.

Сергей Есенин постоянного местожительства в Москве не имел.

Молодая поэтесса Надежда Александровна Павлович писала:

«В 1918 году я была секретарём литературного отдела московского Пролеткульта, а Михаил Герасимов заведовал этим отделом. Жил он там же в бывшей ванной – большой, светлой комнате с декадентской росписью на стенах; ванну прикрыли досками, поставили письменный стол, сложили печурку.

Бывая в Пролеткульте, в эту комнату заходили к Герасимову Есенин, Клычков, Орешин, а Есенин иногда оставался ночевать».

Герасимов и Клычков с Орешиным тоже были поэтами. Жилплощадь у многих поэтов тогда просто отсутствовала. Но это не мешало им с энтузиазмом воспринимать действительность, о чём свидетельствует Надежда Павлович:

«Все мы были очень разными, но все мы были молодыми, искренними, пламенно и романтически принимали революцию – не жили, а летели, отдаваясь её вихрю. Споря о частностях, мы все сходились на том, что начинается новая мировая эра, которая несёт преображение (это было любимое слово Есенина) всему – и государственности, и общественной жизни, и семье, и искусству, и литературе».

Так протекала жизнь в Москве.

А Петроград, неподалёку от которого (в посёлке Левашово) Владимир Маяковский сочинял свою «революционную феерию», продолжал превращаться в умирающий город. Борис Савинков писал:

«Пустые улицы, грязь, закрытые магазины, вооружённые ручными гранатами матросы и в особенности многочисленные немецкие офицеры, с видом победителей гулявшие по Невскому проспекту, свидетельствовали о том, что в городе царят "Советы и Апфельбаум-Зиновьев"».

Апфельбаум – фамилия матери Григория Зиновьева.

Но правившие Петроградом большевики смотрели на город с оптимизмом. Не случайно же 11 августа «Красная газета» опубликовала «Песню Коммуны», сочинённую любимцем Зиновьева Василием Князевым:

 
«Нас не сломит нужда,
Не согнёт нас беда,
Рок капризный не властен над нами,
Никогда, никогда,
Никогда! никогда!
Коммунары не будут рабами!»
 

Стихи вскоре положили на музыку и «Песню» Князева стали распевать как гимн Северной Коммуны. Но мало кто из распевавших знал, что слова припева являются всего лишь слегка перелицованным текстом английского гимна:

 
«Никогда, никогда, никогда
англичане не будут рабами»
 

Впрочем, петроградцам в ту пору петь не особенно хотелось – слишком часто новая большевистская власть производила в городе аресты. По малейшему подозрению. А оказавшимся в застенках петроградского ЧК (ПЧК) было не до песен. Так, ещё 10 июля к чекистам Петрограда поступила бумага, в которой говорилось о том, что в Михайловском артиллерийском училище существует контрреволюционный заговор. И весь следующий день чекисты проводили там повальные обыски и аресты. В числе прочих был задержан и прапорщик Владимир Борисович Перельцвейг.

В ПЧК началось разбирательство. Было установлено, что офицерам и юнкерам Михайловского училища, в самом деле, предлагали вступить в некую организацию, боровшуюся за Россию без большевиков. Никто из михай-ловцев ничего противоправного не совершил. Но арестованных курсантов приговорили к расстрелу. В назидание другим. 21 августа все они (21 человек) были расстреляны. Среди них – и Владимир Перельцвейг, друг поэта Леонида Каннегисера.

Газета «Правда» (в номере от 21 августа) ни о каких заговорах и готовившихся расстрелах, конечно же, не сообщала. Но упомянула, что в Петрограде…

«Выступал любимый пролетарский поэт Василий Князев».

Князев, в самом деле, стал «любимым» стихотворцем петроградцев – он почти каждый день выступал с чтением рифмованных агиток, антибуржуазных стихов и антирелигиозных куплетов и ежедневно печатал стихотворные фельетоны в «Красной газете».

Впрочем, о тех, кто работал в те годы в «Красной газете», Корней Чуковский потом написал в дневнике, что это были люди «с дрянью в душе».

«,Дрянь» можно было заметить тогда и в душах большевистских вождей – ведь именно «дрянным» тянет назвать распоряжение, которое 22 августа 1918 года Ульянов-Ленин отправил в Саратов (уполномояченному Наркомпрода Пайкесу):

«… советую назначать своих начальников и расстреливать заговорщиков и колеблющихся, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты».

В тот же день газета «Правда» выступила с не менее суровым предупреждением:

«От Всероссийской Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией, преступлениями по должности и спекуляцией

Всероссийская Чрезвычайная Комиссия имеет сведения о подготавливающемся на ближайшее будущее выступлении в Москве Белой гвардии…

Всероссийская Чрезвычайная Комиссия доводит до сведения всего населения, что всякая попытка выступления врагов рабоче-крестьянской революции будет раздавлена со всей беспощадностью».

Давить «со всей беспощадностью» всех «врагов рабоче-крестьянской революции» для многих тогдашних молодых людей было делом весьма увлекательным. И таких геройских «давителей» на фронтах гражданской войны и в тылу появилось очень много. Даже флаг-секретарь (адъютант) командующего Волжской военной флотилией Лариса Раскольникова-Рейснер увлеклась этим, казалось бы, совсем не женским делом. Один из её сослуживцев, Всеволод Вишневский (будущий известный советский драматург), через пятнадцать лет вспоминал:

«Когда она пришла к нам, матросам, мы ей сразу устроили проверку: посадили на моторный катер-истребитель и попёрли под пулемётно-кинжальную батарею белочехов. Даём полный ход, истребитель идёт, мы наблюдаем за „бабой“. Она сидит. Даём поворот. Она: „Почему поворачиваете? Рано, надо ещё вперёд“. И сразу этим покорила. С этого времени дружба. Ходили в разведку. Человек показал знание, силу».

Потом Лариса совсем освоилась, часто ходила в разведку, а при случае, как утверждают, крыла матросов отборным матом.