Текст книги "Портрет в черепаховой раме. Книга 1. Покинутая дама"

Появление любимого офицера

А музыка звучала всё громче и громче. Находившиеся в большой гостиной дети княгини бросились к окнам. За барчуками поспешили гувернёры. Из малой гостиной вышла и Наталья Голицына.

– Смотрите, смотрите! – крикнула Катя.

– Гвардейская конница идёт! – сразу определил Дмитрий.

– И музыка какая! – воскликнул Борис и галантно обратился к сестре. – Permettez-moi, Mademoiselle Catherine?

– Autorise! – ответила Катрин.

Борис протянул княжне руку, и молодые люди начали танцевать.

– Смотрите! – крикнул Дмитрий. – Офицер на белом коне!.. Спешился!

Брат с сестрой тотчас прекратили танцевать и подбежали к окну.

– К нам направился! – сказал Борис.

– К нам, маменька, к нам! – закричала Софья.

Княгиня Голицына подошла к окну.

На улице соскочивший с коня рослый офицер в шубе, накинутой на плечи, бросил поводья ординарцу и решительно направлялся к подъезду. Наталья Петровна повернулась к гувернёрам:

– Пьер, Сюзанна, уведите детей!

– Мсье! – позвал Пьер.

– Мадемуазель! – позвала Сюзанна.

– Мамочка! – хором запротестовали дети. – Ещё чуть-чуть!

– Никаких чуть-чуть! – строго ответила княгиня. – Из столовой тоже видно хорошо!

Гувернёры увели детей.

Тем временем комнатный лакей княгини Панкратий Быков, крепкий парень лет двадцати, провожая надевавшего шубу Роджерсона, услышал звонок и отворил входную дверь. Перед ним стоял статный офицер тридцати двух лет от роду.

– Милости просим, господин полковник! – сказал Быков. – Сейчас доложу!

Командир полка влетел в переднюю и чуть не столкнулся с лейб-медиком.

– Добрый день, господин Загряжский! – произнёс Роджерсон.

– Здравия желаю, господин лейб-лекарь!

А Быков заглянул в гостиную и доложил:

– Господин Загряжский!

– Зови! – кратко приказала княгиня.

Быков широко распахнул дверь, пропуская полковника, затем закрыл её и пошёл провожать лейб-медика.

А влетевший в гостиную полковник сбросил на пол шубу и, подбежав к княгине, обнял её:

– Bonjour, дорогая Наташенька!

– Ванюшенька, от окна отойдём! – воскликнула княгиня и потянула красавца-офицера вглубь комнаты. – Тебя никто не видел? Языки-то, как ножи острые – жих-жих!

– Плевать мне на все языки разом! Кто посмеет сказать обо мне что-нибудь дурное? – загрохотал офицер и добавил:

 
На свете сем живу я, истину храня:
не трогаю других, не трогай и меня!
 

– Её Величество не устаёт повторять, – напомнила Голицына, – что всё, влекущее за собой гнусность и отвращение, места иметь в Санкт-Петербурге не может!

– Никакой гнусности я за собою не влеку! – ослепляя улыбкой, ответил Загряжский. – Пиит сказал:

 
Мы пленны слабостьми, пороки нам природны,
но от бесстыдных дел и смертные свободны.
 

Затем, перейдя на прозу, полковник заявил:

– Проститься забежал! Только что мимо гром-камня и монумента высочайшего проскакали. В город Дерпт направляемся. На ярмарку. По высочайшему указу.

– А как же я? – запричитала княгиня. – У меня даже портрета твоего нет! На что прикажешь взглянуть, как останусь в разлуке?

– В Дерпте намалюют! Там, говорят, этими мастерами, что людей на портретах изображают, пруды прудить можно. Мгновенно изобразят! – сказал Загряжский и торжественно добавил:

 
– Без Наташи очи сиры,
сиры все сии места,
отлетайте вы, зефиры,
без неё страна пуста!
    Наступайте вы, морозы,
    увядайте нежны розы!
 

– Опять твой любимый пиит? – с улыбкой спросила Наталья Петровна.

– Как же без него? Я только твоё имя в его стих вставил.

– Он и здесь тебя дожидается, – княгиня протянула Загряжскому книжицу. – Мой тебе презент!

– Спасибо, Наташенька! – полковник наугад раскрыл книжку и прочёл. – «Как любиться в жизни сладко!»

– Да, сладенько! – согласилась Наталья Петровна.

Иван спрятал книжку в сумку, что висела у него через плечо, взглянул на руку княгини и воскликнул:

– Фатта фриттата! Колечко новое!

– Нравится? – спросила княгиня.

– Замечательное колечко! И камушек небесного цвета!

– Бирюза! – торжественно произнесла Голицына. – Камень для Натальи! Покровительствует делам сердечным и приносит счастье!

– Прекрасный камушек!

– Иванам бирюза тоже помогает. Ты же в апреле рождён?

– Да.

– Стало быть, телец. А тельцов бирюза защищает от неприятностей и дурных мыслей! И сулит им невероятную удачу!

– Которая нам сейчас просто необходима!

– Поэтому получай! – вынув из сумочки кольцо, княгиня надела его на палец левой руки Загряжского. – Как?

– Такой же, как у тебя! – воскликнул Иван, положил правую руку на сердце, на мгновение замер и произнёс. – Заколотилось! Как часы башенные: бом-бом-бом!

– Вот видишь!

– Спасибо тебе огромное, дорогая Натальюшка!

– А когда я твой портрет получу?

– Для этого, как любит говаривать светлейший князь, надо употребить самое последнее средство!

– Какое? – насторожившись, спросила Наталья Петровна.

– В Дерпт прискакать! Музыки уже почти не слышно!

– Я приеду к тебе, Ванюша! Непременно приеду! И художника тамошнего потороплю. Сейчас же начну собираться! Слышишь?

– Значит, до встречи, моя княгинюшка?

– До скорой встречи, Ванюшенька, ненаглядный мой!

Они снова обнялись, расцеловались. Загряжский вынул из ножен саблю, взмахнул ею и, похлопав по сумке, воскликнул:

– Сопровождающий нас пиит много раз заявлял:

 
Я рвусь, изнемогая!
Взгляни на скорбь мою!
Взгляни, моя драгая,
на слёзы, кои лью!
 

Затем, вернув саблю в ножны и подхватив брошенную на пол шубу, добавил:

– Лихом не поминай, Наташенька!

 
Не буду больше числить
я радостей себе,
хотя и буду мыслить
я только о тебе!
 

– Счастливого пути! – пожелала Наталья Петровна.

– Счастливо оставаться! – ответил Загряжский и помчался, как ветер.

Княгиня метнулась к окну. Помахала рукой вскочившему на белого коня офицеру и стала царапать обмёрзшее стекло. Появилась буква «П».

– Петербург, – тихо произнесла Голицына.

Затем рядом с ней возникла буква «Д».

– Дерпт, – сказала княгиня. – П и Д… Фатта фриттата! Фатта фриттата!

Буквы быстро покрывались морозной паутинкой, а в гостиную заглянул Панкратий Быков и негромко произнёс:

– Владимир Борисович!

Голицына отошла от окна.

Дверь отворилась, и появился князь Голицын, супруг Натальи Петровны:

– Желаю здравствовать!

– Тебе тоже здравия и удачи! – ответила княгиня.

– Удач число невероятное!

– Опять повезло?

– Сплошные тузы и короли! – воскликнул князь и изобразил руками тасующиеся карты. – Но почему вдруг такое везение?

– Не хочешь ли ты этим сказать, что это я тебе наставляю? Кое-что. Чем бодаются.

– Что ты, дорогая моя! Как можно? Боже упаси!

– Любишь меня по-прежнему? – спросила княгиня строгим тоном.

– Конечно, люблю! Очень! – ответил Голицын, обнял жену и чмокнул её.

– Будешь переживать в разлуке?

– В разлуке? – удивился князь. – С кем?

– Со мной! Уезжаю.

– Куда?

– В Дерпт на ярмарку. По просьбе Её Величества.

– Счастливо тебе доехать! Буду очень скучать, дожидаясь, – сказал Голицын, ещё раз чмокнул жену и удалился.

Княгиня дождалась, когда затихнут его шаги и позвонила в колокольчик. Тотчас появился Панкратий Быков.

– Собирайся! – распорядилась Голицына. – В Дерпт по мчишься. И глаз там с него не спускай! До самого моего приезда.

– Слушаюсь, – ответил Панкратий и, бесшумно ступая по половицам, покинул гостиную.

Пациент лейб-медика

Вечером того же дня Иван Самойлович Роджерсон вошёл в апартаменты, которые занимал двадцатидвухлетний фаворит государыни Екатерины Александр Дмитриевич Ланской, и спросил:

– How are you? – и сразу же повторил по-русски. – Как чувствуем себя, господин Александр?

Тот ответил:

– Силы потихоньку возвращаются.

– Это неплохо! – сказал лейб-медик. – Даже, пожалуй, очень хорошо! Выходит, raspberry помогает.

– А нет ли средства посильней малины?

– Княгиня Голицына рекомендует ещё хрен с горчицей употреблять. Во время обеда.

– Попробую! Хотя я и так люблю эти приправы. Но не думаю, что они могут мне помочь.

– Княгиня просто так ничего не посоветует.

– Попробую! – с надеждой воскликнул Ланской. – Принеси!

На следующий день

Придворный звонарь Кузьма Немов сказал негромко:

– Хватит спать! Пора вставать!

Затем перекрестился и семь раз пробил в колокол, возвещая о том, что уже 7 часов утра.

В пустом тёмном коридоре Зимнего дворца появилась заспанная Марья Перекусихина.

Происходила Марья Саввишна из семьи рязанских дворян. В юном возрасте перебралась в северную столицу и поступила на службу к великой княгине Екатерине Алексеевне, став одной из её комнатных девушек. Всех их на немецкий манер звали юнгферами. После переворота 1762 года, провозгласившего Екатерину самодержавной правительницей России, Марья Перекусихина оказалась в числе ближайших наперсниц государыни. Но при этом продолжала именоваться горничной царицы или – на всё тот же немецкий манер – камер-юнгферой или первой камер-фрау.

Подойдя к покоям императрицы, Марья Саввишна решительно отворила дверь и вошла в спальню. Екатерина уже проснулась, но всё ещё лежала в постели.

– Доброе утро, Катерина Лексевна! – негромко произнесла Перекусихина.

Государыня молчала.

– Доброе утро! – чуть громче повторила Марья.

– Здравствуй, Саввишна! – еле слышно ответила Екатерина. – Сон странный мне приснился. Разобраться хочу!

– Что за сон?

– Будто бы монумент ожил.

– Как это?

– Конь заржал, Пётр стеганул его, конь спрыгнул с гром-камня и поскакал. По Гороховой улице. А Пётр кричал на ходу, что до армии Суворова доскачет и поведёт её на Анапу.

– Что за Анапа такая?

– Крепость на Чёрном море. Турки её строят.

– Ну и пусть себе строят, турки – крепость, а мы – монумент! – сказала Перекусихина, раздвигая портьеры на окнах. – Со статуей всё ясно: четыре уж года прошло, как лошадку отлили, застоялся коник, и император заскучал. Решили поразмяться. И подсказать тем, кому сны такие снятся, что пришла пора с кроватки подниматься.

– Роджерсон по утрам полежать советует, – сказала Екатерина. – И Сашенька к тому же болен.

– Александр Дмитрич скоро поправится, Роджерсон крепко за него взялся! К тому же небо вон – всё в звёздах, луна светит, и солнышко скоро взойдёт! Что может быть прекраснее? Вставайте, Катерина Лексевна! Умоетесь, кофею попьёте, а там…

– Что? – спросила императрица.

– Жизнь продолжится, всё живое проснётся, увидит на небе светило ясное, возрадуется и возликует!

– И что?

– А то, что живым положено быть весёлым! И всех вокруг себя веселить!

– Ты права, Саввишна! – ответила Екатерина. – Надо быть весёлой. Только это помогает нам всё превозмочь и перенести. Весёлость и для здоровья полезна! Но как сон этот непонятный из головы прогнать?

– А что в нём непонятного? – спросила Марья.

– Что монумент открываем, народ на площади собрался, все моего сигнала ждут. А я его дать не могу, потому что змея нет, не отлит ещё. Кого император копытом конским давить будет? На кого монументу опираться? Опрокинется ведь!

– И опрокинулся?

– Нет.

– Почему?

– Поскакал потому что. И Пётр на Анапу не зря войска вести собрался! Что-то мне хотел передать. Но проснулась я.

– И правильно сделали! Сны непонятные прерывать просто необходимо! – сказала Марья и громко крикнула. – Зи-и-инка! Хватит дрыхнуть!

Дверь, скрипнув, отворилась, и горничная Зинаида внесла в спальню кувшин с тёплой водой и миску со льдом.

– Эх, Саввишна! – произнесла Екатерина, вставая. – Что б я без тебя делала?

– Слушались бы своего Роджерсона и лежали бы в тоске да унынии! До тех пор, пока на горшок не приспичит!

Императрица улыбнулась, взяла у горничной кувшин, прополоскала тёплой водой рот, натёрла льдом лицо и, накинув шлафрок, потянула носом:

– Запах-то, запах какой!

– Вот вам и первая радость! – тут же заметила Перекусихина. – То ли после кофея будет!

Горничная удалилась, а Екатерина потянулась к корзинке, что стояла рядом с кроватью. Там на розовой подушке, обшитой кружевами, спали её любимые собачки – английские левретки. Четырнадцать лет назад пару этих симпатичных пёсиков привёз в Россию доктор Томас Димсдейл, выписанный из Англии для прививки государыне оспы.

Собачки проснулись и весело затявкали.

– Вот и вторая радость! – обрадовалась Марья Саввишна, открывая дверь в соседнюю комнату, где на столе уже стояли кофейник с крепчайшим кофе, чашка со сливками, сухари, гренки, ватрушки и пончики.

Екатерина вошла и выпила кофе с гренками. Собачки уплели сухари, пончики, ватрушки и сливки.

– Третья радость! – продолжала подмечать Перекусихина.

Возвратились в опочивальню. Императрица позвонила в колокольчик. Вошёл дворецкий.

– Пожалуйста, будьте так добры, – мягко произнесла Екатерина, – принесите мне табакерку!

Дворецкий, хорошо знавший привычки и пристрастия государыни, уже держал табакерку в руках и протянул её. Екатерина взяла щепоть та бака, закрыла глаза и, втянув носом, чихнула.

– Будьте здоровы, Ваше Величество! – воскликнул дворецкий.

А Марья Саввишна добавила:

– Вот вам и четвёртая радость – будем здоровы!

Вернув дворецкому табакерку, императрица достала из коробки, что стояла неподалёку, сигару. Перекусихина обернула сигарный кончик шёлковой лентой, дворецкий достал огниво и добыл огня. Закурив, Екатерина спросила:

– Бецкой не приходил?

– Дожидается!

– Пусть войдёт!

Дворецкий удалился, и вскоре появился семидесятисемилетний Иван Иванович Бецкой, ещё недавно личный секретарь государыни, а теперь просто чтец. Он весь дрожал.

– Что случилось? – воскликнула Екатерина.

– Продрог по дороге! Мороз такой, что до костей пробирает!

Императрица позвонила. Заглянул дворецкий.

– Кофею! – приказала государыня.

В спальню внесли поднос, на котором стояли чашка с ароматным напитком и чашка со сливками.

– Испей! – сказала Екатерина.

Бецкой с явным удовольствием вдохнул кофейный запах и добавил в чашку немного сливок.

– Карабинеры как? – спросила императрица.

– Скачут по направлению к Дерпту и через несколько дней будут там! – бодро ответил Бецкой и выпил чашку кофе до дна большими глотками.

– Как теперь? – участливо поинтересовалась императрица.

– Божественно! – ответил Бецкой.

– Вот вам и пятая радость! – подала голос Перекусихина.

– Тогда спрошу! – сказала государыня. – Змея под монументом разместили?

– Змея? – переспросил Бецкой.

И вдруг закатил глаза, зашатался и рухнул в стоявшее за ним кресло.

– Ой, батюшки мои! – воскликнула Марья Саввишна. – Что с вами, Иван Иваныч!

Екатерина затрезвонила в колокольчик.

Вбежали дворцовые слуги и унесли Бецкого.

– Что это с ним? – спросила императрица.

Перекусихина в недоумении развела руками.

Вошёл лейб-медик Роджерсон.

– С добрым утром, Ваше Величество!

– Доброе утро, Джон! Что с Бецким?

– Ужасное сердцебиение!

– От холода? – спросила императрица.

– Холод не причём, – ответил лекарь. – Кофе слишком крепкий.

Из-за спины Роджерсона выглянул дворецкий:

– Мы думали, кофе для вас, Ваше Величество! Знали б, что Бецкому, шайкой воды разбавили б!

– Это опасно? – с тревогой спросила Екатерина.

– Оклемался уж! – ответила Перекусихина, выглядывая в дверь. – На ноги встаёт!

– Порядок всегда берёт верх над непорядком, – сказала императрица. – Даже тела небесные взять, и те порядку повинуются. А за Бецким приглядите!

– Приглядим, Ваше Величество! – ответил Роджерсон.

– А с Александром как?

– Поправляется. Скоро встанет!

– Скорее бы!

– Не завтра, так послезавтра в полном здравии будет! – ответил лейб-медик и спросил. – А вы как, Ваше Величество, себя чувствуете? Помощь лекаря не требуется?

– Вчера на ночь Мольера перечитала, «Лекаря поневоле» и «Мнимого больного», так что твоя медицина, Джон, стала мне ещё больше не по душе. Вполне хватит и того, что я посмотрела на тебя!

– Буду и дальше продолжать!

– Что?

– Возникать и своим присутствием лечить и поднимать настроение! – сказал Роджерсон.

– Какие ещё новости? – спросила Екатерина.

– Карабинеры в Дерпт ускакали.

– Знаю. Я же их напутствовала вчера.

– А я в это время по Вашей просьбе княгиню Голицыну навещал. Сына её осматривал.

– И что оказалось?

– Всё точно так, как Вы предполагали: сын поправился, а командир полка карабинеров заглянул к княгине, чтобы проститься.

– И что?

– Мне кажется, что Голицына после этого прощания, как Вы и предсказывали, последует вслед за ним. Чтобы не допустить… sharm, glamour…

– Очарования, – подсказала императрица.

– Да! Которому подвержены все, кто оказывается на ярмарке. Недаром на Руси говорят: один в поле не воин. А если рядом с воином появится дама…

– Будем наблюдать, что произойдёт!.. Пока свободен, Джон!

Роджерсон галантно раскланялся и удалился.

– Жаль Бецкого! – с сожалением произнесла Марья.

– Не всё в этой жизни радость приносит! – заметила Екатерина.

– Вот уж воистину – чудеса в решете: дыр много, а попробуй пролезь!

Дверь приоткрылась, и в комнату заглянул Бецкой.

– Пролез! Надо же! – изумилась Перекусихина.

– Змея уже под монументом разместили! – сказал Бецкой. – Есть на кого коню царя Петра опираться!

– А про Анапу что говорят? Напомни, как её называют!

– Султаны называют её «ключом азиатских берегов Чёрного моря», турецкие паши говорят, что Анапа – «пробка Керченского пролива», а наши офицеры считают, что это «пробка в горле» на пути завоевания Кавказского побережья.

– Хорошо, Иван! – произнесла императрица. – Пойди, отдохни!

– Отдохну и всё доскажу, – ответил Бецкой и покинул покои.

– Надо же! – воскликнула Перекусихина. – От чашки кофея чуть Богу душу не отдал! У княгини Голицыной третьего дня, сказывают, такая ж закавыка приключилась.

– Что с ней? – насторожилась Екатерина.

– С княгиней всё в порядке!

– Что ж она ко мне не является? – спросила императрица, отложила сигару и позвонила.

Вошёл дворецкий.

– Княгиню Голицыну! – потребовала Екатерина. – Чтоб к обеду пришла!

– Слушаюсь, Ваше Величество!

Дворецкий удалился.

А государыня повернулась к Перекусихиной и спросила:

– А кто у нас сегодня главный повар?

– Ваш любимый «кёхин» Шульц.

По дороге в Дерпт

Каргопольский карабинерный полк двигался в сторону Дерпта, всадники заполонили всю дорогу. Встречные повозки вынуждены были пережидать, когда карабинеры освободят им путь. Впрочем, остановившихся саней было не очень много – зимой люди предпочитали сидеть по домам, разъезжали лишь те, кого пригласили в гости.

Полковник Иван Загряжский скакал впереди полка, но изредка переводил своего коня на шаг, пропускал мимо себя ряды конников, чтобы убедиться, что всё в порядке. И при этом говорил офицерам:

– У меня вопрос к языку прилип, отлепите?

– Что за вопрос? – интересовались карабинеры. – Спрашивайте! Попробуем отлепить!

И командир полка спрашивал:

– Кого сегодня очаровывать будем?

– Так нет же никого! – следовал ответ. – В тёплых домах все красавицы попрятались.

– Появятся! – обещал Загряжский. – Главное, надежды не терять!

– Будем стараться! – восклицали офицеры.

У поручика Сергея Стрешнева полковник тоже спросил:

– Кого очаровывать будем сегодня?

В ответ услышал:

– Всех, кого повстречаем!

И вновь спросил:

– А с приветствием как?

– Учим, – ответил поручик. – Вечером буду проверять.

– А утром? Сразу после сна, на свежую голову!

– Проверю и утром! – ответил Стрешнев.

– И в обед проверка необходима! – заявил полковник. – Чтоб от зубов отскакивало!

– Проверю и в обед! Неплохо было бы про Дерпт что-нибудь сочинить! – предложил поручик.

– Не возражаю! – согласился Загряжский.

– Легко сказать! – заметил Стрешнев и продекламировал:

 
Стихи слагать не так легко, как многим мнится.
Незнающий одною рифмой утомится!
 

– Звучит неплохо! – с улыбкой отметил Загряжский. – Но тот же пиит на это ответил:

 
А если у тебя без мозга голова,
пойди и землю рой или руби дрова!
 

– Согласен! – сказал Стрешнев. – И был бы готов рыть и рубить, если бы пиит не утверждал:

 
Нечаянно стихи из разума не льются,
и мысли ясные невежам не даются.
 

– Это точно! – согласился полковник. – Не случайно у него и такая строка есть: «Невольные стихи чтеца не веселят».

– Правильно! В стихах воля должна быть! – сказал поручик.

– Однако, – произнёс Загряжский, раскрыл висевшую на плече сумку, достал книжицу, полистал её и прочёл:

 
Однако, тщетно всё, когда искусства нет,
когда творец, трудясь, ручьями пот прольет.
Он мнит, что он, слепив стишок, себя вознес
предивной хитростью до самых до небес.
Всё то, что дерзостно невежа сочинит,
труды его ему преобращают в стыд.
Когда искусства нет, иль ты не тем рождён,
не строен будет глас, и слог твой принуждён.
 

Стрешнев улыбнулся и произнёс:

– Тут можно ещё добавить и такие слова:

 
Слог песен должен быть приятен, прост и ясен,
витийств не надобно, он сам собой прекрасен;
чтоб ум в нём был сокрыт, и говорила страсть,
не он над ним большой – имеет сердце власть!
 

– Прекрасное утверждение! Но если одним вареньем питаться, оно быстро надоест. Некоторые блюда горчичку с хреном к себе требуют. Сегодня вечерком поразмышляем, как поступить. А перед Дерптом общую проверку устроим! – сказал командир полка, положил книжицу в сумку и, взглянув на кольцо на пальце своей руки, добавил. – Нам ведь невероятную удачу предрекли.

– Кто? – спросил Стрешнев.

– Та, что мне это колечко подарила. Бирюзовое! От всех неприятностей, сказала, защитит. И я, вспоминая её, теперь повторяю про себя:

 
Ты в жизни мне одна отрада,
одна утеха ты, мой свет,
за горести ты мне награда,
котору счастье мне дает.
 

– Тоже Сумароков?

– Он! – ответил Загряжский и с улыбкой добавил. – Приветствие учите! И ищите тех, кого очаровывать будем!

И поскакал вперёд, в очередной раз обгоняя своих карабинеров.