Текст книги "Портрет в черепаховой раме. Книга 2. Подарок дамы"

– В России любят веселиться. Вот и я хочу устроить музыкальный вечер. И прошу вас, мсье Будри, или на русский лад, Давид Иванович, почтить нас своим присутствием.

– С превеликим удовольствием, мадам!

– И захватите с собой вашего воспитанника. С моими инициалами.

– Гончарова?

– Да. Он, кажется, музыкант?

– В стране, император которой прекрасно играет на скрипке, а императрица чудесно поёт, удивить кого-либо трудно. И, тем не менее, он превосходный музыкант, мадам! Вы что предпочитаете, скрипку, виолончель?

– На ваш выбор, Будри! Я доверяю вашему вкусу! Да, и вот ещё! Нет ли у вас на примете учителя французского?

* * *

В просторной комнате Коллегии иностранных дел над столами склонились чиновники. Вошёл Дмитрий Рунич, приятной наружности молодой человек. Энергично размахивая газетой, он вполголоса произнёс:

– Господа! Туманный Альбион о фаворитах!

– О каких фаворитах? – поднял голову от бумаг самый молодой из присутствующих девятнадцатилетний Николай Гончаров.

– О высочайших! – шёпотом разъяснил Рунич. – Безвестный корреспондент из Санкт-Петербурга уведомляет аглицких читателей, что миссис Мэри, как они её называют, Нарышкина продолжает пребывать в фаворе.

Рунич передал лондонскую газету чиновникам.

– И названо всё это «Первая леди Российского двора», – перевёл Гончаров и передал газету дальше.

– Европа о том давно судачит, – отозвался из самого дальнего угла Евгений Путятин. – В Париже на той неделе все газеты писали, что этой связи благоприятствуют особые обстоятельства – то, что императрица в положении, вот-вот родит.

– Самое пикантное в другом! – вновь заговорщицки зашептал Рунич и достал вторую газету. – Другой аглицкий корреспондент сообщает, что отец будущего августейшего младенца вовсе не государь император.

– Как? – в один голос ахнули чиновники.

– А так! – ответил Рунич и начал читать, сходу переводя на русский. – «Некий кавалергард… двадцати шести лет от роду… увлёкся дамой… высшего света, доселе славившейся… своей неприступностью… и пылкой любовью к мужу. Как бы в отместку за… ветреность супруга и его… внезапный адюльтер, она и ответила молодому человеку… взаимностью».

– Пассаж любопытный! – усмехнулся барон Карл Беренштейн. – Высочайшие вершины пали! А Нарышкина…

– Нарышкина? – строгим голосом переспросил столоначальник, заглядывая в комнату.

Все разом замолчали, застыв от неожиданности.

– Что Нарышкина? – ещё строже спросил вошедший.

– Забавная история. Почти анекдот. Из жизни Александра Нарышкина, – нашёлся что ответить Путятин. – Его позвали совершить восхождение на одну из германских гор!

– И что же было дальше? – хмуро поинтересовался столоначальник.

– Наш Александр Львович на горы лезть отказался. Высочайшие вершины, заявил он, пусть штурмуют другие! Я же к горам привык относиться, как к дамам. Предпочитаю пребывать у их ног!

Чиновники дружно рассмеялись. Столоначальник скривил рот в улыбке.

– Каков ответ, господа? – поинтересовался Путятин.

– Нарышкин! – пожал плечами столоначальник. – Великий острослов. А вы, господин Рунич, мне очень нужны. Как освободитесь, жду у себя. Для Гончарова тоже есть дело!

Столоначальник удалился.

– Чуть не влипли! – вполголоса произнёс Гончаров.

– Не надо кричать во всё горло, когда речь заходит о пикантных вещах! – недовольно заметил Рунич.

– Pas en colere contre moi, seigneur! – тихо проговорил Беренштейн. – J’ai meme pas exprés.

– По-русски, по-русски, Карл! – насмешливо попросил Путятин.

– Ах, да! – спохватился барон. – Этот узурпатор Бонапарт!.. Не сердитесь на меня, господа! Я же не нарочно!

– Путятину браво! За находчивость! – сказал Рунич.

– Виват! – тихим хором произнесли чиновники.

– И всё же удивительные вещи случаются на этом свете! – мечтательно произнёс Гончаров. – Двадцать шесть лет, какой-то кавалергард, а уже поднялся на такую высокую вершину!

– Мудрые англичане в подобных случаях говорят, – усмехнулся собравшийся уходить Рунич. – Нasty climbers have sudden falls! Честь имею, господа!

Рунич ушёл. Путятин обернулся к Гончарову:

– Что сие означает? Хести клаймез…

– Тот, кто поспешно поднимается вверх, так же стремительно и падает.

* * *

По пустынной лестнице Зимнего дворца стремительно поднимался тот самый кавалергардский офицер, что сопровождал Краснова в коляске, а затем командовал на плацу эскадроном. Сжимая в руке что-то аккуратно завёрнутое в холстину, он очень спешил, одним махом преодолевая ступени.

Достигнув лестничной клетки, кавалергард чуть не столкнулся со спускавшейся с верхнего этажа Марией Нарышкиной.

– Oh, pardon, Madame! – сокрушённо произнёс кавалергард. – Je ne pensais pas vous voir ici! J’espere que je ne vous ai pas fait mal?

– По-русски, штабс-ротмистр, по-русски! – с усмешкой потребовала Мария Антоновна.

– Да, да, конечно! Этот жуткий Бонапарт!.. Простите, сударыня! Не ожидал вас здесь встретить! Надеюсь, не ушиб вас?

– Нет, слава Богу!

Из-за колонны выглянул Нестор Сипягин, секретарь Великого Князя Константина, и замер, прислушиваясь.

– Тогда bon matin, Ma… Простите! Доброе утро, Мария Антоновна! – весело произнёс штабс-ротмистр и, развернув холстину, протянул Нарышкиной розу. – Примите от доброго сердца!

– Спасибо, господин Охотников! И доброе утро! К ней спешите!

– К ней, сударыня, к ней! Она направляет каждый мой шаг! Она поглощает меня без остатка!

– Поглощает? – удивилась Нарышкина. – Кто?

– Служба государева.

– И вы, сметая всё на своём пути, летите в её объятия?

– Привык исполнять свой долг исправно!

– Даже более чем… исправно! – рассмеялась Нарышкина. – Кланяйтесь ей от меня!

– Непременно, сударыня!

– Au revoir, Monsieur!

– По-русски, по-русски, Марья Антоновна!

– Ах, да! Никак не привыкну! Из‐за этого узурпатора… Да свиданья, господин Охотников!

– Честь имею, сударыня!

Раскланявшись, Нарышкина и Охотников разошлись в разные стороны.

Из-за колонны вышел Нестор Сипягин. За ним тенью следовал его молодой помощник Яков Шумахин.

– Слыхал? – спросил Сипягин, провожая взглядом удалявшуюся фигуру штабс-ротмистра.

– Слыхал, – тихо ответил Шумахин.

Из-за другой колонны выглянула фрейлина, прислушалась.

– Наши будущие монархи! – ехидно заметил Нестор.

– C’est impossible! – с испугом забормотал Шумахин. – C’est une blague?

– По-русски, Яков, по-русски! – укоризненно напомнил Сипягин.

– Да, да, Нестор Михалыч! Так прилипчив язык монстра этого!.. Вы шутите! Какие ещё монархи?

– Наши российские. Будущие. Либо наш государь даст отставку своей августейшей Элизе и посадит с собою на трон сию Нарышкину… Либо сей честолюбивый кавалергард последует примеру Григория Орлова и попытается занять место нашего простодушного и чересчур доверчивого императора. У них и заглавные буквы совпадают!

– Какие буквы? – не понял Яков.

– Орлов и Екатерина – «О» и «Е». И у этих то же самое – О-хотников и Е-лизавета. Так и жди – устроят заварушку!

– Боже, пронеси мимо чашу сию! – торопливо проговорил Шумахин и перекрестился.

– Крестным знамением тут не поможешь! – назидательно произнёс Сипягин. – Под лежачий камень вода не потечёт.

– Ещё клубнички подбавить? – тотчас предложил Яков. – Аглицкие газеты ждут-с! Там, как оказалось, до сплетен весьма охочи. Про Париж с Римом я уж не говорю!

– Погоди, будет и для газет клубничка! Дай дождаться приказа! И тогда уж начнём действовать!

И Сипягин быстро засеменил по дворцовому коридору. За ним проворно вышагивал Яков Шумахин.

Из-за колонны вышла фрейлина.

– Боже мой! – прошептала она. – Ужас-то какой!

* * *

Вдовствующая императрица Мария Фёдоровна с помощью камеристки и парикмахера укладывала причёску. Вошла княгиня Голицына.

– О, княгиня! Как кстати! Если б не этот коварный корсиканец, я бы вам сказала: bonjour, но, – Мария Фёдоровна вздохнула, – говорю: добрый день!

– Добрый день, Ваше Величество!

– Как ваши дела? Всё в порядке?

Голицына промолчала.

– О, вы мне совсем не нравитесь! Schlecht, schlecht! Что случилось?

– Подверглась гнусным издевательствам!

– Mein Gott! – возмущённо произнесла императрица и с интересом добавила. – Кто же посмел?

– Вертопрах. Ничтожный офицеришка! Даже слова на него тратить жаль!

– О, понимаю, понимаю! Эти несносные фавориты! Им не дано оценить те чувства, которыми мы с такой щедростью одариваем их!

– Нельзя ли, Ваше Величество, хотя бы одного из них – в острастку прочим – удалить из гвардии? Куда-нибудь в глушь!

– Неужели до этого дошло? Пренебрёг такой жемчужиной?

– Увы, Ваше Величество. Вышел бы указ высочайший, карающий фаворитов за неверность! В Сибирь их! В Петропавловскую крепость! В кандалы! И кнутом!

– О-о-о, княгинюшка, чего захотела! Чтобы опустел наш Санкт-Петербург? Как после чумы, холеры или пожара жуткого? Посмотрите вокруг себя – всюду сплошь фавориты и фаворитки! Прислушайтесь – фью, фью, фью! Это свистят стрелы Амура. И никакие крепости от них не укроют! Даже мой августейший супруг, царство ему небесное! – Мария Фёдоровна перекрестилась. – Нелидову, личную мою камеристку, взял в фаворитки. Потом другую завёл – Лопухину! Весь Петербург об этом сплетничал!

– Увы, Ваше Величество, – согласилась Голицына.

– А за Лопухиной из Москвы хвост потащился! Да ладно бы, только родные! Вспомни, кого она с собою привезла? Своего фаворита, кстати, нынешнего шефа твоего, княгиня, кавалергарда!

* * *

По пустынному коридору Зимнего дворца быстрым шагом шла фрейлина – та, что оказалась случайной свидетельницей разговора клевретов Великого Князя.

У одной из дверей она остановилась и постучалась.

– Qui est lá? – послышалось из‐за двери. – Кто там?

– Puis-je entrer? – спросила фрейлина, открывая дверь.

– О, Натали! Входи, входи, дорогая! Qu’est-ce qui s’est passé? Что случилось?

В комнате у стола сидела Кавалерственная дама ордена Святой Екатерины Наталья Кирилловна Загряжская и о чём-то рассуждала с Ольгой Протасовой, фрейлиной вдовствующей императрицы. Увидев, что на вошедшей Наталье лица нет, Протасова встала, затараторив:

– Ой! Засиделась я у вас! А у меня ещё столько всего, столько всего! О ревуар, Наталья Кирилловна!

– О ревуар, дорогая!

Протасова поспешно поднялась и удалилась.

– Садись, Натали!

Фрейлина села у стола.

– Чаю хочешь? Или, может, кофею?

– Non! S’il vous plait…

– По-русски, моя девочка! – поправила Загряжская. – Мы во дворце! Хотя, положа руку на сердце, я бы с удовольствием – avec plaisir! – перешла бы на французский. Что случилось?

– Я там… У лестницы… Ждала…

– Своего кавалергарда?

– Да, тётушка! И вдруг появился…!

– Великий Князь?

– Нет, его секретарь. А с ним этот… Другой…

– И что же?

– Они… Тётушка, они…

Фрейлина закрыла лицо руками и расплакалась.

* * *

В одной из комнат императрицы Елизаветы Алексеевны её сестра, принцесса Амелия Баденская, о чём-то оживлённо беседовала с фрейлиной Протасовой. Из покоев императрицы вышел лейб-медик Конрад Стофреген с лекарским саквояжем в руке. Амелия тотчас повернулась к нему.

– Что, Конрад?

– Как она? – в свою очередь поинтересовалась Протасова.

– Grossartig! Великолепно! – ответил доктор и продолжил с немецким акцентом. – Хорошо ест, хорошо спит, всё время шутит. Что может быть лучше?

– И когда ждать? – спросила фрейлина.

– Уже скоро. В конце октября. Может быть, немного позже.

– Скорее бы! – сказала Амелия.

– Да, – согласился лекарь. – Ende gut, alles gut!

– Всё хорошо, что хорошо кончается! – согласилась Протасова.

– Не совсем так, фройляйн Протасова, – поправил Стофреген. – Если карош конец, то всё будет карашо! Я покидаю вас. Auf Wiedersehen!

– До свиданья, Конрад! – сказала Амелия.

– Приходите почаще, не забывайте нас! – добавила Ольга.

Стофреген остановился у дверей и произнёс с улыбкой:

– В Германии говорят: Wer will was gelten, der komme selten!

Лекарь ушёл.

– Что он сказал? – спросила фрейлина.

– Немецкая пословица: кто хочет, чтобы его уважали, тот появляется редко.

В дверь постучали.

– Qui est lá? – громко произнесла Амелия.

– Штабс-ротмистр Охотников! – послышалось изза двери. – Est-ce que je peux entrer?

– Entrez! – ответила Амелия.

Вошёл кавалергард Охотников.

– Я снова к вам, извините!

– Вот уж про кого не скажешь, что появляется редко! – с улыбкой заметила Протасова.

– Мне больше нравится другое правило, сударыня: Wer nicht kommt zur rechten Zeit, der becommt was űbrig bleibt!

– Разве вам не велено объясняться по-русски? – спросила Протасова.

– Во-первых, это не французский, а дружественный нам немецкий. А во-вторых, я надеюсь, что вы меня не выдадите?

– Мы-то нет, – улыбнулась Амелия. – Но тут где-то ваш Уваров бродит.

– Его не встречал, а с Конрадом столкнулся. Нос к носу! – Охотников кивнул в сторону двери, ведущей в покои императрицы. – Как?

– Видимо, спит, – ответила Амелия. – Конрад сказал, что сейчас для неё сон – самое главное.

– Вот и отлично! – согласился штабс-ротмистр. – Больше не буду вас тревожить. Вот только…

Охотников достал из холстины розу.

– Как проснётся, передайте от всегда преданной и сверх меры восхищённой гвардии! Пошёл проверять посты. Августейший сон следует оберегать особо! Честь имею!

Щёлкнув каблуками, Охотников удалился.

– Что за немецкое правило ему по душе? – спросила Протасова.

Амелия улыбнулась:

– Он сказал: кто не приходит к назначенному часу, тот получает лишь то, что остаётся.

Дверь, ведущая в покои императрицы, тихо открылась, и появилась Елизавета Алексеевна.

– Луиза? – удивлённо воскликнула Амелия. – Ты не спишь?

– Кто-то приходил. Не ко мне?

– Был тот, кто не довольствуется тем, что осталось.

– Алексей?

– Да, – ответила Амелия и протянула сестре розу. – Просил передать. От гвардии. Преданной и восхищённой.

Императрица взяла цветок и вдохнула аромат лепестков.

– Ох, Алексей!

* * *

А в одном из залов Зимнего дворца куражился шеф и командир Кавалергардского полка тридцатисемилетний Фёдор Петрович Уваров. Фигурой он был важной – генерал-адъютант Свиты Его Императорского Величества, кавалер ордена Святой Анны, ордена Святого Георгия, полученного за Аустерлиц, ордена Святого Александра Невского. Но главное, ему благоволил император.

Уваров степенно расхаживал перед строем вытянувшихся в струнку кавалергардов и читал нотации.

– И запомните все хорошенько! За незнание службы я выношу вам выговор! И весьма настоятельно рекомендую впредь оную знать более чётко! Ясно?

– Так точно, ваше превосходительство! – дружно ответили кавалергарды.

Уваров остановился и придирчиво оглядел строй.

– Ну что это такое, мои разлюбезные? Мундирам как надлежит сидеть? В обтяжку! А у вас?

Кавалергарды поспешно одёрнули мундиры.

– Мундир должен сжимать талию! – продолжал разъяснять Уваров. – И как? Сколько возможно! Под колетами и под мундирами отнюдь не должно быть подкладываемо ваты!

– Ваты нет, Фёдор Петрович! – подал голос один из кавалергардов.

– А треуголки? Как их положено носить?

– Поперёк головы! – хором ответили кавалергарды.

– А если гвардеец в шляпе и пешком, как ему следует отдавать честь?

– Левой рукой! – стройно рявкнул строй.

– А в фуражке или каске?

– Правой!

– А усы? – не унимался Уваров. – Усам надлежит расти не как им хочется, а согласно приказам! Усы должны подниматься вверх! Торчком торчать! Ведь ежели вдруг сейчас протрубит сигнал тревоги или, более того, появится сам государь-император…

Из коридора в зал донеслись чёткие шаги.

– Лёгок на помине! – негромко произнёс кто-то из кавалергардов.

– Цыц! – шёпотом скомандовал Уваров. – Смир-но!

Кавалергарды вытянулись во фрунт, поворотив головы в сторону приближавшихся шагов.

В зал стремительно вошёл Алексей Охотников.

– Тьфу, ты! – в сердцах произнёс Уваров.

– Что случилось, Фёдор Петрович? – спросил штабс-ротмистр.

– Думал, что государь.

– Разве похож?

– Дурной пример заразителен!

– Дурной пример? – с удивлением спросил Охотников.

– После самозванного Бонапарта каждый на себя корону втихомолку примеряет. А в строю тем временем непорядок! Упущение на упущении сидит и упущением погоняет!

– Где упущения? – Охотников обвёл взглядом строй кавалергардов.

– Неужели не видишь?

– Нет, не вижу! – чистосердечно признался штабс-ротмистр.

– А ведь я не единожды предписывал всем господам эскадронным командирам, чтобы вели наистрожайшие наблюдения как за собою, так и за унтер-офицерами, каковые все без изъятия обязаны носить усы! И усы оные обязаны подниматься вверх! Как?

– Торчком! – хором ответили кавалергарды.

– А что мы имеем налицо? – строго спросил Уваров и указал на безусых гвардейцев.

– Так не растут! Куда ж деваться-то?

– Смотреть в приказ! – разъяснил Уваров. – А в нём сказано ясно и понятно: у кого природных усов нет, тем надлежит иметь накладные!

– Совершенно с вами согласен, Фёдор Петрович! – чётко произнёс Охотников. – Но не пора ли издать ещё один приказ, в котором так остро нуждается наша гвардия?

– Ещё один? – удивился Уваров. – Что за приказ?

– Который повелевал бы обсуждать устав и приказы начальства только на плацу и в казармах! А во время службы заниматься исключительно несением оной! Особливо сейчас, когда Её Императорское Величество почивать изволят, и кавалергардам надлежит сей августейший сон оберегать! И как? – тихо спросил штабс-ротмистр у всё ещё стоявших навытяжку кавалергардов.

– Как зеницу ока! – вполголоса хором ответили они.

– Нужен такой приказ, Фёдор Петрович?

Уваров как-то сразу сник и в растерянности пробормотал:

– Конечно, нужен… Однако же… Надобно подумать, подождать, посоветоваться, посмотреть… Я доложу Его Величеству. А покамест… Спасибо за службу, орлы!

– Рады стараться! – тихо рявкнули кавалергарды.

– Мы ещё отомстим за Аустерлиц! Покажем этим бонапартам кузькину мать!

– Так точно, покажем! – дружно вполголоса ответствовали гвардейцы.

С гордо поднятой головой Уваров удалился. Когда шаги генерала стихли, Охотников негромко скомандовал:

– По караулам разойтись!

Зал опустел. Лишь Охотников продолжал стоять на том же месте, о чём-то раздумывая.

Из-за портьеры вышла Наталья Кирилловна Загряжская и направилась к штабс-ротмистру.

– Лихо вы спесь с него сбили! Уж в такой раж вошёл, так разошёлся! А оказалось-то, молодец против овец! А супротив настоящего молодца…

– Вы это о ком, сударыня? – изобразив на лице крайнее удивление, спросил Охотников.

– О тебе! – с улыбкой ответила Загряжская. – И о твоём шефе.

– Уваров мой командир, – нахмурясь, сказал штабс-ротмистр.

– Прежде всего, он баловень счастья!

– Я вас не понял, сударыня.

– Понять очень просто, Алёшенька! Ты полагаешь, Уваров всегда был важным генералом и командовал кавалергардами? Как бы не так! Всего семь лет назад служил он в Москве. Простым армейским полковником. И не служебное рвение вознесло его наверх, а благосклонность Катерины Николавны.

– Какой Катерины Ни…?

– Супруги Петра Васильича Лопухина. Уж больно понравились ей широкие плечи да крепкие мышцы Феди Уварова.

– Вы хотите сказать, что по служебной лестнице его поднимали Амуры?

– Это самое и хочу!

– Но по силам ли какой-то жене…?

– Да, жене не по силам! Но в Москву приехал император Павел. На свою коронацию. Увидел дочь Лопухиных, Анну Васильевну, влюбился в неё и пожелал иметь её своей фавориткой. Отца тотчас же перевели в Санкт-Петербург и назначили генерал-прокурором. Анна стала камер-фрейлиной, что обязывало её всюду состоять при императоре. Так что виделась она с государем ежедневно. К великому неудовольствию императрицы Марии Фёдоровны и прежней фаворитки царя Нелидовой.

– Понять их можно! – согласился Алексей.

– Всё бы хорошо, да Катерина Николавна в северную столицу ехать наотрез отказалась. Без своего мил дружка Феденьки. Стали хлопотать. И московского полковника тоже перевели в Петербург. А там уж Павел произвёл его в генералы, орденами наградил и кавалергардами поставил командовать. Вот что значит в фавор вовремя попасть! И к кому надо!

– Затейливая история! – усмехнулся Охотников. – Только в толк не возьму, мне-то она к чему?

– А к тому, Алёшенька, что тот, кто по той стезе идти вознамерился, помнить должен, что дорожка эта крутая да скользкая! Не зря говорят: сегодня – фаворит, а завтра – пшик, в тоске судьбу корит!

– Если вы обо мне, сударыня, – нахмурился ротмистр, – то дело сие никого, кроме меня самого, не касается.

– Как же это не касается? – удивилась Загряжская. – А племянница моя?

– Наташа?

– Вот именно! Слишком далеко зашли ваши Амуры, господин штабс-ротмистр!

Послышалось цоканье каблучков, и появилась фрейлина Наталья.

– Алексей! – завидев кавалергарда, радостно вскрикнула она. – Наконец-то! Здравствуй!

– Здравствуй, Наташа! – в тон ей ответил Охотников. – У меня для тебя кое-что есть… Только не здесь!

Загряжская тотчас заторопилась:

– Не буду вам мешать! У меня ещё дел по горло!

Наталья Кирилловна удалилась.

Фрейлина повела штабс-ротмистра в противоположную сторону. Вошли в комнату фрейлин. Алексей вынул розу и протянул Наталье.

– Прими, Ташенька сей цветок!

– Спасибо, Алёша!

– Он особенный.

– Чем? – Наталья вдохнула аромат лепестков и принялась их пристально рассматривать. – Роза как роза!

– Она должна принести счастье!

– Кому?

– Тебе, Таша!

– А почему не нам?

– Не знаю… Так говорят. Счастье тому, кому дарят. Я принёс эту розу тебе. Она смотрит на тебя, стало быть, от меня отвернулась… О! А это кто на меня так внимательно смотрит?

Охотников подошёл к столику у окна, на котором стоял портрет Ульрики Поссе.

– Какое чудо! – в восхищении произнёс Алексей, глядя на нарисованную женщину с величайшим вниманием. – Ты посмотри, какое счастье струится из её глаз!

Наталья подошла к Алексею и тоже стала смотреть на портрет.

– Она дарила его всем, своё счастье! Щедро. От всей души. А взамен получала, увы…

– Кто это? – спросил Охотников.

– Моя мама. Эуфрозинья-Ульрика. Умерла совсем молодой. Тяжко страдая.

Штабс-ротмистр закрыл глаза и беззвучно пошевелил губами.

– Алёша, что с тобой? – с удивлением спросила Наталья.

– Ничего, Ташенька. Ничего… Я просто подумал… Выходит, это и в самом деле опасно!

– Что?

– Приносить людям счастье. И как это заманчиво и унизительно, когда твоя судьба зависит…

– От кого?

– От Амуров.

Дверь неслышно приоткрылась, и в комнату заглянула Ольга Протасова.

* * *

По коридору Зимнего дворца Рунич вёл Гончарова, который попал сюда впервые. Николай вертел во все стороны головой, восхищаясь великолепием убранства.

– Да-а-а! – произнёс он в восторге. – Служить в таком месте…

– … дано далеко не каждому! – подхватил Рунич. – Для этого талант необходим особый!

– Какой?

– Талант льстеца, например. Без него ты не царедворец! Как, способен?

– Наверное, нет, – ответил Гончаров, подумав, и спросил. – А разве присяги на верность государю недостаточно?

Рунич усмехнулся.

– Во дворцах гораздо больше значат фавор и фортуна! Фавор – господин непредсказуемый. Да и фортуна – дама тоже весьма непостоянная, ветреная…

Из-за поворота коридора появился Охотников. Увидев Рунича, улыбнулся:

– Иностранной Коллегии от российских кавалергардов!

– Россиянам от иностранцев! – последовал ответ.

– Кто это? – спросил Гончаров, когда шаги штабс-капитана стихли.

– Алексей Охотников, баловень фортуны.

– Той самой ветреной дамы?

– Да. Нелегко тут служить. Даже баловням.

Рунич помолчал. Затем заговорил, понизив голос:

– Не так давно это было. Лет восемь-девять назад. При императоре Павле. Состоял при нём флигель-адъютантом некто Волконский Николай.

– Генерал-майор? Герой Аустерлица?

– Он самый! А тогда всего лишь лейб-гусар и флигель-адъютант. Как-то поздно вечером император послал его с каким-то поручением к императрице. Послал и позабыл об этом. А тут для нового дела гонец понадобился. Позвонил. Входит другой дежурный адъютант – Карл Нессельроде.

– Наш поверенный в делах в Берлине?

– Да. Тоже баловень судьбы! В восемнадцать лет – мичман Балтийского флота, в девятнадцать – полковник Конной гвардии и флигель-адъютант, в двадцать – действительный камергер!

– Ловко! Как ему удалось? – удивился Гончаров.

– Никто не знает. Тем более, что Павел этого Нессельроде терпеть не мог. За его невзрачность. И в свои внутренние апартаменты не допускал.

– Добрый день, Евгений Алексеич! – приветствовала Рунича фрейлина Протасова.

– Добрый день, Оленька! – склонился в приветствии Рунич. – Счастья вам необъятного и жениха венценосного!

– Спасибо на добром слове! – ответила Ольга, удаляясь.

– Кто это? – тихо поинтересовался Гончаров.

– Фрейлина вдовствующей императрицы. Добрая душа. Но посплетничать, понаушничать большая мастерица! С нею ухо востро держи!

– Так что Нессельроде?

– Вошёл туда, куда ему ступать не дозволялось. Император его увидел, вспыхнул, рассвирепел и крикнул громовым голосом: «Ты зачем? Где Волконский?» И выставил Карла за дверь. А когда явился Волконский, в гневе на него набросился: «Как так? Я звоню, а ты не идёшь!» «Ваше Высочество…», – начал было Волконский. «Что? Оправдываться?! В Сибирь!». Тот в ответ: «Ваша воля, Ваше Величество, но позвольте с семейством проститься?». «Можешь! – разрешил император. – Но потом – прямо в Сибирь!».

Раскрылась дверь, и показался чиновник.

– Евгений Алексеич! Легки на помине! Входите – ждём-с!

– Да, да, Дмитрий Сергеич! – ответил Рунич и обернулся к Гончарову. – Погуляй пока! Картины посмотри! Я недолго.

* * *

Княгиня Голицына стояла у окна и смотрела на набережную Невы. Появилась кавалерственная дама Наталья Кирилловна Загряжская, урождённая графиня Разумовская, бывшая замужем за Николаем Александровичем Загряжским, родным братом генерал-поручика Ивана Загряжского.

– Княгинюшка, добрый день! – поприветствовала кавалерственная дама.

– Здравствуй, Наталья!

– Прими поздравления! От всей души!

– С чем? – в удивлении вскинула брови Голицына.

– Ну, как же! Великий Князь, говорят, после кавалергардов к павловцам пожаловал, и твой Борис удостоен августейших похвал.

– Иначе и быть не могло! – с надменной гордостью произнесла княгиня. – Он же не кто-нибудь, а князь Голицын. Восемнадцатое колено от Гедимина!

– Но в барабаны-то он, положим, всё-таки бил! – с ехидцей напомнила Загряжская.

– Бил, – согласилась княгиня. – Доказав тем самым, что служба государева – штука претонкая и пресамонравная.

– Известный шут придворный тоже из рода Голицыных! – не унималась Загряжская. – Квасник, он же хан самоедский, на карлице женатый!

Княгиня потемнела лицом и ледяным тоном ответила:

– Но был в том роду и претендент на престол российский. Наравне с Романовым. И если б не…

Из дальнего коридора послышалась тяжёлая поступь, Голицына смолкла, и обоюдное подкалывание прекратилось.

Показались два генерала – Уваров и Голицын.

– Вот они – наши герои! – радостно воскликнула Загряжская. – Принимайте поздравления, любезнейшие Фёдор Петрович и Борис Владимирович! Рады за вас и за ваши полки чрезвычайно!

– Весьма признателен, сударыни! – ответил Уваров, склонив голову и щёлкнув каблуками.

– Спасибо! – отвесил поклон Голицын. – Тронут! До глубины души.

– Молодец, Боренька! – поздравила сына и мать. – Не посрамил рода Голицыных!

По коридору защёлкали каблучки, и появились Мария Фёдоровна с фрейлиной Протасовой. Ольга что-то оживлённо рассказывала императрице. Увидев Голицыных и Загряжскую, фрейлина тотчас скрылась в одной из комнат.

– О, герои парада! – торжественно произнесла Мария Фёдоровна, приближаясь. – Очень непросто заслужить благосклонность моего Константина! Поздравляю!

– Премного благодарны, Ваше Величество! – ответили генералы, щёлкнув каблуками.

– Не буду, не буду вам мешать! – заторопилась Мария Фёдоровна. – Пойду, узнаю подробности у Константина.

* * *

В одну из пустых комнат покоев Марии Фёдоровны вошла фрейлина Катенька Алексеева с корзинкой в руке. Подойдя к окну, она пододвинула стул, положила на него холстину, встала повыше и принялась раздавать корм канарейкам, беря его щепотками из принесённой корзинки.

В дверь заглянул Великий Князь Константин Павлович. Видя, что кроме фрейлины в комнате никого нет, он на цыпочках подкрался к ней и обнял за талию.

– Ой! – вскрикнула Катенька и выронила корзинку на пол. – Ваше Высочество!

– Я уже двадцать семь лет Высочество! – с улыбкой ответил Константин. – А вот «ваше» оно или не «ваше», это мы сейчас узнаем!

И, сняв Алексееву со стула, Великий Князь закружил её по комнате.

– Ваше Высочество! – испуганно вскрикивала Катенька. – Ваше…!

– Так, наше? – игриво переспрашивал Константин. – Или, может быть, ваше?

Дверь раскрылась, и в комнату вошла Мария Фёдоровна.

– Mein Gott! – с изумлением воскликнула она. – Was ist los? Что происходит?

– Я птичек кормила, Ваше Величество! – залепетала фрейлина. – Корзинка с кормом упала…

– Я хотел поймать, – подхватил Константин, – но промахнулся.

– И вместо корзинки поймал птичку? – строгим голосом спросила императрица. – Ступай, Катерина! Докормишь потом.

Фрейлина быстро удалилась.

– Так… И что же будем делать, mein Sohn?

– Дайте совет, meine Mutter!

– Он перешёл уже все рамки приличия!.. Розу сегодня подарил.

– Луизе?

– Если бы только ей! Марье Антоновне.

– Вот как?

– И этой своей… Фрейлине.

– Понятно!

– Челядь уже, знаешь о чём, говорит?

– О чём?

– О том, что инициалы у них весьма похожи.

– У кого?

– У этого штабс-ротмистра с Луизой и у Орлова с твоей венценосной бабкой. Те же «О» и «Е»!

– Бедный мой братец! Как он доверчив!

– Не жалеть надо, а действовать! – строго посоветовала императрица.

– Да, гвардия на подъём легка! Любит менять помазанников Божьих.

– Я эту «лёгкость» до конца дней своих не забуду!

Константин встал.

– Так, значит, действовать?

– Немедля! И очень решительно! Вопрос стоит о жизни и смерти!

* * *

А Николай Гончаров всё прогуливался по коридорам и залам Зимнего дворца. Он останавливался у картин и скульптур, выглядывал в окна. Подняв голову, любовался росписью потолков. И даже заинтересовался дверной ручкой, выточенной с изящной причудливостью. Николай склонился, чтобы поближе рассмотреть дело рук искусного мастера.

Внезапно дверь распахнулась, и Гончаров опрокинулся на пол.

– Oh, je demande pardon! – тихо вскрикнула, выходя в коридор, фрейлина Наталья Загряжская. – Excusez-moi! Pardon monsieur!

– That’s quite all right.

– Вы англичанин? – с удивлением спросила фрейлина.

– Nein, nein! Gar nicht. Entschuldigen mir bitte!

– Немец?

– Non! Je dois m’excuser!

– А по-русски вы понимаете?

– Понимаю! – ответил Гончаров, поднимаясь с пола. – Извините меня, ради Бога! Это я во всём виноват! Стал рассматривать ручку.

– Какую ручку?

– Вот эту. Дверную. Великолепно сделана!

– Боже! – облегчённо вздохнула Наталья Загряжская. – Вы меня так напугали!

– А вы – меня! – улыбнулся Гончаров.

– Вы кто? Откуда?

– Из Коллегии иностранных дел. Гончаров. Николай сын Афанасьев. Сопровождаю Рунича, своего товарища…

– Евгения? – сразу же спросила Загряжская.