Текст книги "Создатели"

Глава 3

Лекс

Мать поднялась со стоящего у кровати сына кресла. Кардиомонитор подсказывал, что сердце бьется все чаще. Но грудь ее ребенка, до этого мерно вздымающаяся и опадающая, неожиданно замерла. Сын перестал дышать.

Первая мысль, что пришла ей в голову, наверное, была самой глупой, какую можно придумать. «Но врач же обещал, – подумала женщина. – Он сказал, что положение стабильно и что сын может лежать в коме хоть годы».

Конечно же врач говорил совершенно о другом. Да она и сама понимала, что глупо надеяться на какие-то обещания. В нынешнем положении сына надеяться легче было на чудо, чем на врачей. Они могли лишь поддерживать в нем жизнеспособность, но сейчас под вопросом стояло и это.

В палату, словно пчела, привлеченная цветочным ароматом, влетела медсестра. Мать просто задержалась в отделении допоздна, ей позволили посидеть с сыном – это все равно ничего не меняло. В больнице сейчас оставалась только дежурная смена.

Но медсестра явно оказалась из опытных. Не задерживаясь ни на секунду, она щелкнула парой тумблеров, отключая противный писк-предупреждение, надела на лицо мальчика кислородную маску и начала готовить аппарат для искусственной вентиляции легких.

* * *

Лексу мешали. Этот сон оказался не таким управляемым, как ему виделось сначала, но зато чудовищно похожим на реальность. Ему нужно было подумать, хотя бы десяток секунд, а кашель не позволял сосредоточиться ни на мгновение.

Поэтому Алексей перестал дышать. Сердце, пытаясь воспользоваться остатками кислорода в крови (этот сон обманул даже его собственное сердце!), застучало сильнее и чаще.

Но кто-то невидимый словно заставлял его сделать вдох и снова закашляться.

Лекс держался.

Он считал, что все-таки это его сон. И каким бы неприятным он в данный момент ни был, только Лекс может им управлять. Вода не помогла – что ж, но она появилась, как и дом, как, надо полагать, и лес.

В идеальном случае Лекс мог просто отказаться от дыхания. Но почему-то не сомневался, что тело его не послушается. Что-то подсказывало: создавать дома в лесу значительно легче, чем заставить собственные легкие отказаться от воздуха, пусть даже в призрачной реальности сна.

Лексу хватило нескольких секунд, чтобы успокоиться и начать творить. В лицо подул ветер с отчетливым привкусом озона, хотя никакой грозой в этом осеннем лесу и не пахло. Зато ветер принес запах имбиря, свежесть и спокойствие.

Продолжая сдерживать дыхание, Лекс глотнул еще воды из стакана, который чудесным образом даже не опрокинулся, и лишь после этого выдохнул. Именно выдохнул, с силой выталкивая, выдавливая воздух из легких, сжав горло так, что остатки богатой углекислым газом смеси выходили вместе с хрипом.

И лишь когда в легких не осталось, наверное, даже кубического сантиметра воздуха, он вдохнул свежий ветер. Вдохнул загадочный имбирь, смешанный с колючим озоном.

Горло сжималось от боли, но кашлять Лекс перестал. Следующий выдох сопровождался таким же хрипом. Будь он не во сне, сорвал бы себе голос после таких выдохов, а здесь все равно собеседников не наблюдалось.

Силовое дыхание помогло, и неизвестный фантом постепенно ослабил свою хватку на шее.

Лекс посмотрел на колено. Боль охватывала ногу все сильнее и сильнее. Один из уколов боли оказался настолько сильным, что у мальчика заболело сердце.

Лекс представил себе ванну, доверху наполненную ледяными кубиками. Почему-то эта ванна стояла сразу за входной дверью.

Мальчик встал и, прихрамывая, вошел в дом. По дороге он все же зацепил стакан, и тот неудачно упал с крыльца – ударился о камень и разлетелся на множество крупных стеклянных осколков.

Зайдя внутрь, Лекс тут же опустил левую ногу в ванну. Целиком. Какое бы испытание сон ему ни приготовил, мальчик чувствовал, что в данном случае проще немного потерпеть, и боль уйдет сама по себе. Или он с ней свыкнется окончательно. Так или иначе, лед мог ему в этом помочь.

* * *

Подоспевший минутой позже дежурный врач включил аппарат искусственной вентиляции легких. Ни он, ни мать Лекса не заметили, как мальчик сделал первый вздох за мгновение до того, как аппарат заработал. Сестра заметила, но решила, что ей почудилось. В ее длительной практике случались и не такие чудеса, так что она отнеслась к этому спокойно, лишь отметив для себя, что мальчика надо будет побыстрее отключить от аппарата. Попробовать, сможет ли он дышать и без чужой помощи.

* * *

Боль унялась лишь через пару часов. Но Лекс сильно хромал и ничего не мог с этим поделать. Когда нога находилась в расслабленном состоянии, то о себе не напоминала, но как только мальчик пытался пройтись, загнанная вглубь боль сразу давала о себе знать. Поэтому Лекс начал прихрамывать, даже сам того не замечая.

Тем не менее, как только стало полегче, Лекс вновь вышел наружу. Родители всегда журили за излишнюю, на их взгляд, для его возраста практичность. Мать как-то даже заметила, что художники должны быть рассеянными и не видящими ничего вокруг. Лекс тогда ответил, что он не художник. А про себя подумал, что художники точно не должны жить по навязанным кем-то шаблонам. На то они и художники, чтобы быть уникальными, каждый по-своему. Вот он, например, отличался практичностью, опрятностью и на удивление спокойным характером.

Ему пора было осмотреть владения сна, понять, есть ли у них границы, какие физические законы он может нарушать, а какие – нет. Даже в собственном сне своевременная инвентаризация, безусловно, полезна.

Поэтому мальчик неторопливо шел по лесу, рассматривая деревья, кусты, облетевшие листья всех цветов. В какой-то момент Лекс поднял глаза и посмотрел на небо – светло-голубое. Он опустил голову обратно, зажмурился и представил такое же небо, но немного позднее, когда солнце только-только готовится зайти.

Открыл глаза и вновь поднял голову. Небо ощутимо потемнело, стало почти синим.

Лекс кивнул. То что в этом месте он легко может играть с цветами, он уже ощутил. Вполне. А как насчет границ?

Подспудно мальчик ожидал, что через какое-то время ходьбы по лесу он наткнется на барьер, некую невидимую преграду, ограничивающую его возможности в этом мире. Не мог же тот быть бесконечным? Не мог же Лекс выдумать бесконечный мир?

Он шел и шел вперед, ожидая встретить если не заслон, то хотя бы что-то новое в становившемся аляповато-однообразным лесу.

И увидел барьер ровно в тот момент, когда ожидал. Лекс прошел по лесу, наверное, с километр, прежде чем заметил впереди неяркое радужное сияние. Пробравшись чуть дальше, мальчик попал на прогалину, сразу за которой ввысь уходила силовая стена.

Он не мог сказать, что стена непрозрачна, но и того, что находилось за ней, нельзя было разглядеть. Вполне возможно, за ней ничего больше не было.

Преграда переливалась цветами осеннего леса. Лексу чудилось, что ее мерцание попадает в такт с ветром, но ручаться бы не стал. На всякий случай он подошел поближе и тронул стену пальцами. Стена как стена. Плотная и уж точно непроходимая.

Лекс пожал плечами и повернул назад, в сторону дома на краю оврага.

Он сделал всего несколько шагов, но что-то, какая-то мысль заставила его остановиться. Странно. Вот он ждал границу своих владений, ждал увидеть ее именно где-то здесь. И она тут же появилась.

Лекс прикрыл глаза и представил, что нет никакой границы. Что дальше все так же простирается бескрайний лес. Нет, даже не так. Бескрайний лес, которым заросли холмы. Горы вдалеке, прячущие свои пики в облаках и снегах. Река, стекающая с этих гор и несуетно петляющая между холмов. И осень, и небо, вернувшееся в полдень.

Мальчик открыл глаза и обернулся. Барьера больше не было. Все стало в точности таким, как он только что себе представил. Его мир, представленный им, выдуманный от начала до конца, до мельчайшей детали. Греза, которая не исчезает.

Нет здесь никаких барьеров, кроме тех, что он выдумает себе сам.

Лекс оглядел окрестности, любуясь, запоминая, домысливая детали. Ему казалось важным закрепить эту картину в памяти. Наверное, он мог бы создать все заново, может быть, даже еще более совершенным, но сейчас хотел именно этот лес, эти горы и эту речку.

Удовлетворенно кивнув, мальчик отвернулся и снова двинулся в сторону дома.

Во второй раз его остановила не собственная мысль, а какой-то внешний фактор. Так же, как недавно Лекса накрыло удушающей болью в шее. Что-то подобное происходило и сейчас. Творилось нечто, чего он не планировал, не представлял, не предвидел, не ожидал.

Лес вокруг прикрыло дымкой. Странным туманом, дающим ощущение, что мальчик стал хуже видеть. Этот же туман сделал воздух вокруг Лекса заметно гуще, мешая ему двигаться, замедляя шаги.

Потом туман попал в его сознание. Мысли моментально начали путаться, и через пару секунд он уже с трудом соображал, где находится и как очутился в этом лесу, затянутом сплошным беспросветным маревом.

Лексу стало дурно. Ноги подкосились, и он бы упал, если бы не тот же уплотнившийся воздух, легко удерживающий его в вертикальном состоянии.

Потом вновь пришла боль. Только на этот раз, похоже, ее вызвал сам Лекс. Какие-то инстинктивные части его разума, доставшиеся от далеких предков, заставили мальчика застонать от боли. Зато сознание слегка прояснилось. Несильно, но все же достаточно для того, чтобы Лекс мог пытаться мыслить связно.

Что-то происходило. И это вызвал не он. По крайней мере, он не хотел вызывать это сознательно. Что, однако, по здравому рассуждению не означало, что он не мог вызвать это своими действиями. Не нарочно.

Лекс огляделся. И, конечно, не увидел ничего интересного в сплошном тумане. Он чуть прикрыл веки и представил ясный и прозрачный осенний воздух. Настолько чистый, что даже горы вдалеке видны в мельчайших деталях. Даже облака у вершин исчезли, обнажая снежные шапки самых высоких пиков.

Мальчик открыл глаза.

Стало чуть лучше. Но никаких гор все равно не было видно и в помине. Сейчас он смог разглядеть хотя бы деревья в паре десятков метров, а не только то, что находилось на расстоянии вытянутой руки.

Новый толчок боли в колене не добавил ясности сознанию. Зато внутри Лекса проснулось почти незнакомое раньше чувство ярости.

Земля вокруг содрогнулась. Кто-то или что-то на него нападало. И хотя он не понимал, догнал ли его собственный кошмар, или таящееся в глубине тумана существо имело иное происхождение, это мало что меняло. Лекс, вскормленный болью и яростью, сейчас предпочел бы сначала разобраться с врагом и лишь потом раскладывать по полочкам теории.

Но он же был во сне?! А значит, неважно, где это существо. Важно победить его тем, единственным оружием, которое имеет смысл во сне.

Он бы назвал его воображением.

* * *

Лекс подпрыгнул высоко в воздух, подогнул ноги и рухнул на землю коленями. И левым, и правым, хотя сейчас его волновал лишь удар по левому колену.

Боль вспыхнула в ноге маленьким взрывом, и вместе с ней пришла ярость, почти полностью прояснившая сознание. Лекс посмотрел прямо перед собой. Времени зажмуриваться у него не было, но он все же не верил, что сумеет перестроить окрестности прямо у себя на виду.

Поэтому он моргнул, а не зажмурился.

Моргнул, и окружающий лес исчез, оставив вместо себя лишь голую, выжженную пустыню. Огромное солнце, неспособное насытиться, продолжало нападать на потрескавшуюся землю. Даже через подошвы Лекс почувствовал исходящий от поверхности жар.

И никакого тумана.

Мальчик осмотрелся, ища хоть какие-то признаки врага, но увидел лишь белесый дым на горизонте. Дым-туман, отогнанный далеко от Лекса, но стремительно приближающийся. Пятно дыма сужалось кверху, постоянно кружило, слегка напоминая торнадо, и сокращало расстояние до добычи.

Выглядело страшновато, но вместо того, чтобы побежать, Лекс шагнул вперед, навстречу смерчу.

Моргнул.

Теперь и он, и смерч двигались друг к другу по дну глубокого мертвого ущелья. Увильнуть здесь было невозможно. Только бежать или наступать. Мальчик знал, что создал это ущелье сам, вплоть до потрескавшегося камня, которого коснулся, прежде чем вновь шагнуть вперед.

Но вот двигающийся навстречу смерч – своего врага – он не представлял. Смерч пришел в это место сам. Кто-то иной проецировал в его мир кружащийся в сумасшедшем танце туман.

Лекс шагнул еще, еще и еще, а потом побежал.

Смерч сначала тоже быстро приближался, но как только расстояние сократилось, начал притормаживать, замедляться. Пока не встал мертво на одном месте.

Лексу оставалось пробежать метров пятьдесят, чтобы столкнуться с туманом, когда тот начал отступать. Не просто улепетывать по дну ущелья, но еще и расползаться, растекаться дымчатыми ручейками.

Лекс отрицательно качнул головой.

Моргнул.

В саванне шел проливной дождь – нечастый желанный гость. Трава жадно впитывала каждую каплю, и далеко не любой из них удавалось достичь земли. Но дождь безудержно атаковал поверхность, и защитник-трава постепенно сдавала рубеж за рубежом. Струйки тут же превращались в ручьи, ручьи – в реки, а реки – в бурлящие потоки.

Пытающаяся расползтись дымка не смогла рассредоточиться под постоянными ударами капель. Чтобы защититься, она наоборот сжалась в небольшой крутящийся клубок, достигнув такой плотности, что потемнела и стала почти черной.

Похоже, враг только сейчас понял, что опасность, возможно, угрожает и ему самому.

В дождливый воздух проникло нечто вроде животного визга. Ударило по ушам, и Лекс слегка втянул голову в плечи, но продолжал приближаться.

Клубок превратился в эфемерного паука со жвалами, смотрящими в сторону мальчика. Паук прыгнул, пытаясь разом покончить со своей жертвой.

Лекс моргнул.

Прямо перед ним возникла хрустальная стена, остановившая прыжок паука, так и не успевшего превратиться во что-то другое. От удара паук сначала замер, а потом медленно сполз на землю.

Лекс почти подошел к своей стене, когда паук что-то сделал. Наверное, тоже моргнул по-своему. Не в силах убрать созданную Лексом стену, он просто переместился и оказался по другую ее сторону. Прямо перед мальчиком.

Жвала сомкнулись на плече Лекса, почти у самого горла. Боль ничуть не походила на призрачную. Наоборот, боль оказалась самой настоящей.

Лексу снова стало дурно. Сознание плыло. Казалось, паук не кусает его, а высасывает из него соки, кровь, разум, душу.

Душу!

Ноги Лекса задрожали, и снова дало знать о себе колено.

Такой ярости мальчик не ощущал никогда в жизни. Более того, он чувствовал, что эта ярость ему не принадлежит. Что она – нечто находящееся при нем, но не имеющее с ним ничего общего.

Лекс моргнул.

Мир сузился до небольшой комнаты. В той ее части, которую занимал паук, возникла пространственная решетка из металлических прутьев. Лекс видел даже ржавчину на некоторых из них.

А еще ему было интересно, пойдет ли из паука, неожиданно совмещенного в одной точке с прутьями, кровь.

Не пошла. Но паук снова взвыл, на этот раз не перед нападением, а перед смертью. Агонизируя, он начал расплываться, снова возвращаться в образ тумана.

Лекс моргнул.

В комнате сработала пожарная сигнализация, из форсунок в потолке брызнула жидкость, заставляя гибнущего хищника оставаться в твердой форме.

Повинуясь интуиции, Лекс поднял руку и положил ладонь прямо на жвала, сжимающие его плечо.

Умирая, паук что-то отдал мальчику. Свою силу или свою душу? Лекс не знал, что именно, но почувствовал, как трофей перелился в него, сросся с его сознанием.

Лекс моргнул.

Субаху

Сияние окружало его, проникало внутрь, вызывало безудержный восторг. Он сам был источником сияния. Он, сидящий в позе лотоса, сиял, и лучи его просветления распространялись повсюду.

Но больше не происходило ничего. Субаху всмотрелся внутрь себя и не почувствовал умиротворения. Оно было где-то близко, но не здесь.

Это была не нирвана, а лишь путь к ней.

Субаху не вставал. Он знал, что его движение к цели не имеет ничего общего с физическими действиями, которые он совершит или не совершит. Важна только его сущность, его душа, стержень, который позволяет ему добиваться желаемого.

Он лишь открыл глаза и осмотрелся.

Весь мир вокруг заполонило сияние. Всепоглощающее.

Но сколь долго он бы ни сидел в ожидании чего-то большего, не происходило ровным счетом ничего. Что-то осталось незавершенным. Нужно было сделать что-то еще. Смыть грехи предыдущих реинкарнаций, возможно. Но он не знал – как? Длинный путь, через перерождения, его не устраивал. А коротким – его не пускали. Кто-то не пускал. Кто-то остановил его в преддверии цели.

Его мир сиял.

Субаху не злился, не отчаивался, ибо знал, что лишь хладнокровие и спокойствие могут удержать его хотя бы здесь, так близко от цели. Он не мог сказать, что его душа абсолютно умиротворена, иначе нирвана уже бы приняла его.

* * *

Через вечность пришла боль. Странная размытая боль по всему телу, которого он вообще не должен был сейчас чувствовать. Отупляющая боль, которая не оставляла ни кусочка его кожи, его мыслей и чувств без внимания. Но несильная. Словно некто поджарил его, окунул в обжигающе холодную воду вперемешку с льдинками, избил тело тяжелым молотом, дал вдохнуть ядовитые испарения, напоил отравой и брызнул в глаза кислотой. А после этого дал обезболивающее.

Так не должно было быть. Но Субаху обрадовался. Это испытание. Он пройдет его, если надо, пройдет их много, но дойдет до самого конца. Лишь бы был путь.

Субаху закрыл глаза, ушел вглубь себя и продолжил медитацию. С болью не надо бороться. Пусть она борется сама с собой. Тогда и только тогда просветленный может чего-то достигнуть. Иначе, даже победив боль, он будет отброшен назад, к очередной череде реинкарнаций. Пусть боль победит себя сама. Дракон, кусающий свой хвост, – вот как сейчас Субаху представлял ее.

И когда, еще одну вечность спустя, боль ушла, она оставила после себя легкий привкус воспоминания и кусочек умиротворения. Словно некто, смертельно больной, умирающий, обрел мир и покой и отдал кусочек этого покоя юноше.

Субаху не стал отказываться. Он взял чужое умиротворение и добавил к своему. Теперь он стал еще ближе к цели.

* * *

Следующее испытание оказалось совсем простым. Напавший на него ракшас хотел заполучить его душу, но не выдержал сияния, что распространял Субаху вокруг себя. Не помогло даже то, что ракшас принял форму огромной гремучей змеи. Субаху сожрал его греховную душу, остановив ее дальнейшее падение в цепочке перерождений. Спас. Таким низким душам не надо перерождаться, они только добавляют свою боль и отчаяние в любой из миров, замедляя других на пути к нирване.

Теперь Субаху ждал. Следующего испытания, наверное? Раз полное, окончательное умиротворение еще не пришло, значит, путь не завершен. Он не знал точно, что должен почувствовать, когда достигнет нирваны, но в обычном мире этого не знал никто, так что незнание не пугало. Его вела уверенность в том, что уж нирвану-то он не пропустит.

* * *

Хуже всего оказалось само ожидание, а не испытания. Испытания позволяли действовать, и их результаты были измеримы. Победа, еще шаг вперед, исчислимый и понятный. А вот ожидание невозможно оценить. Посчитать. Поставить на полку в качестве трофея. И никто не скажет, когда оно завершится и завершится ли вообще. Поэтому через какое-то время каждое мгновение, каждый отдельный сегмент времени начинает казаться вечностью.

Только годами воспитанное терпение Субаху позволяло ему держаться. Долго. Сидеть и сидеть внутри сияния, пережидая вечность за вечностью, глотая их не пережевывая.

Пока он наконец не понял, что само ожидание и есть главное испытание, которое он должен пройти. И значит, если понадобится, он будет сидеть здесь бесконечно.

* * *

Монах был похож на Субаху. Только постарше, хоть и ненамного. Может, лет тридцати.

Гость сидел напротив лицом к нему в такой же позе для медитации. Но Субаху с удивлением, смешанным с удовлетворением, отметил, что сияние вокруг незнакомца значительно слабее, чем его. Да что там – сияния почти не было видно в ослепительном блеске того света, что излучал Субаху.

Гость молчал. Субаху молчал тоже – уж терпения ему было не занимать. Через какое-то время ему подумалось, что гость-монах – лишь отражение его самого, странно извращенное и состарившееся. Не внешность – их души были схожи. Терпеливые, целеустремленные и способные ждать.

– Ты пошел ложным путем, юноша, – бесстрастно произнес монах. Без предисловия, даже без вдоха перед первыми словами. Так неожиданно, что Субаху мысленно вздрогнул. Но лишь мысленно. – Путем, который приведет тебя в тупик. Здесь нет ничего, и здесь точно нет мира, который ты ищешь.

Субаху задумчиво смотрел на гостя. Тот лгал, это юноша видел предельно ясно. Он не мог пойти по ложному пути, потому что это был единственный путь. Но зачем монах лгал? Что за новое испытание уготовано ему для очищения?

– Кто ты? – спросил Субаху.

– Я – такой же, как ты. – Монах говорил негромко, но при этом так пристально смотрел в глаза юноши, что Субаху ощутил почти физический дискомфорт. – Тоже ушел в транс, давным-давно, надеясь достичь нирваны. Но оказался лишь здесь. И понял истину слишком поздно.

– Расскажи мне истину, – попросил Субаху. Знания никогда не вредили. Хотя это могли быть и не знания – ложь, завернутая в личину правды. Но Субаху в своем сиянии, в своем спокойствии и с мощью, доставшейся от недавно поглощенного ракшаса, точно знал, что сумеет отличить ложь от правды.

– Истина в том, что это место не является нирваной. И это даже не дорога в сторону цели. Это – тупик для заблудших. Чем дольше ты здесь будешь находиться, тем меньше шансов у тебя вернуться и начать все заново. Я пришел, чтобы помочь. Если еще не слишком поздно, то тебе надо вернуться в свое физическое тело. Пробудешь здесь еще – не сумеешь возвратиться никогда.

Субаху улыбнулся безмятежной улыбкой Будды.

Эта ложь обладала красотой и правдоподобием. Она складно задумывалась, но ложь все равно – ложь. Не может быть тупиков на единственном из возможных путей. Могут быть лишь преграды.

Так что – всего лишь еще одно испытание. Субаху был ему рад. Испытание заблудшей душой. Душа этого монаха, потерявшегося на пути, искушает его. Заставляет вернуться, насладиться присутствием в физическом теле.

Субаху даже думал, что монах и не знает правды. Что истинно верит словам, которые произносит. Просто его поставили на пути, чтобы испытывать идущих.

Что же, Субаху не должен жалеть сил, чтобы помочь страждущим и заблудшим.

– Это не истина. Это лишь то, что тебе кажется ею. Истина же в том, что ты просто где-то свернул не туда.

Как ни странно, монах улыбнулся.

– Я был таким же упрямым, как и ты. Когда-то, – кивнул он. – Это мне не помогло. Мое упрямство лишь сделало невозможным мое возвращение, вот и все. Ты твердо решил остаться здесь? В этом ложном мире?

Субаху улыбнулся в ответ. И его улыбка ответила сама за себя.

Монах чуть шевельнулся. Пожал плечами, совсем слегка, незаметно – если бы до этого он не сидел абсолютно неподвижно. Сказал:

– Знаешь, как сложно жить в этом мире? Как тяжело постоянно защищаться от тварей, которые все время пытаются добраться до твоего разума и до твоей души? На это требуется много сил, потому лишь сильные в этом мире способны выжить.

Монах чуть наклонился вперед. И до этого он смотрел Субаху прямо в глаза, но теперь его взгляд стал острым, колючим, проникающим.

– Но эта сила приходит только тогда, когда ты поглощаешь чужие души. И раз уж ты все равно решил здесь сдохнуть, то почему бы тебе не отдать свою душу мне? Мне пригодится лишний инструмент для выживания.

Юноша почувствовал, как взгляд монаха забирается в глубину его мыслей и ворочается там, по-хозяйски, словно в их схватке все давно решено. Словно никакой схватки не будет, и Субаху лишь осталось исполнить последнюю роль – отдать монаху его трофей.

Только это никак не соотносилось с правдой. Снова ложь. Заблудшая душа, оказывается, была не просто испытанием веры, но вновь испытанием силы в том числе. Что ж, испытаний Субаху не боялся.

Он изгнал из себя взгляд монаха и атаковал сам.

Сияние вокруг них сделалось еще ярче, нестерпимей настолько, что его враг начал жмуриться. Но продолжал сопротивляться. Между двумя монахами возник мглистый барьер, сдерживающий нападение Субаху. А из-за спины сидящего врага, до сей поры прячущиеся там, встали по сторонам двое воинов.

Встали и тут же шагнули вперед, занося мечи. Субаху и не знал, что так можно.

Но это было ничто, пустышки. В преддверии нирваны материальные символы не имеют значения, поэтому на них можно просто не обращать внимания. Субаху продолжал нападать на врага, стараясь сломить его сопротивление.

Первый воин занес меч, и юноша не смог сдержаться – инстинктивно отклонился, чтобы избежать удара. Поэтому лезвие лишь задело его, краем, вспоров одежду и оставив неглубокую рану на груди.

Кровь в окружающем их сиянии казалась неестественно красной, чужеродной, не принадлежащей этому месту.

Субаху не ожидал, что пустышки могут что-то сделать, кроме как испугать его. А оказывается, они могли ранить. Физически.

Ему пришлось отвлечься и посмотреть на воинов. В конце концов, раз они настолько материальны в этом мире, то их тоже можно использовать. Воля – вот главное! Воины сначала остановились. Потом повернулись и направили мечи в сторону прежнего хозяина.

– Как… ты… узнал?! – пораженно спросил монах, с трудом сдерживая атаки Субаху на свой разум.

– Испытания плотью давно закончились. В преддверии нирваны могут быть лишь испытания духа. – Субаху был спокоен. Даже тогда, когда воины кромсали тело врага на куски, а сила уничтоженного собеседника мягко переливалась в него.

Странно было то, что заблудший монах был, наверное, значительно сильнее его. Субаху это почувствовал, когда начал буквально захлебываться полученной мощью. И это еще раз доказывало, что здесь главное – не просто сила, но вера. Воля. Чистота души.

* * *

В темной пещере, камни которой начали постепенно забывать, что такое свет, на теле неподвижного Субаху возникла рана. С рассеченного плеча вытекло несколько капель крови, но рана тут же, почти моментально, зажила, оставив на коже лишь едва заметный след.

Впрочем, в темноте этого никто не увидел. Некому было видеть, даже если бы в пещере нашелся свет.

Павел

Это было знакомо.

Цветные пятна рассыпались повсюду, кружились, сталкивались между собой, создавая причудливые комбинации новых, несуществующих цветов. Только не очень-то они нравились Павлу. По его понятиям, все это слишком уж аляповато. Один из недостатков наркотика – всего сразу становится чересчур.

Сколько ему придется терпеть это раздражающее безумие цветов? Час?.. Доза оказалась слишком велика – может, и больше. Может, всю ночь. Отпустит лишь под утро, такое тоже бывало.

Главное, чтобы отпустило. Надежда только на качество товара.

И что, так все это время и видеть цветные пятна? Скучно. Банально и невесело.

Павел покачал головой, и пятна начали плавать в ускоренном темпе, взболтанные этим движением. Они пестрели с такой силой, что Павел, сколько ни пытался, не мог разглядеть свою комнату, не мог разглядеть вообще ничего, кроме цветной метели.

Тогда он прикрыл глаза.

Свистопляска цвета чуть унялась, хоть и несильно. Пятна проникали даже сквозь веки, дотягивались прямо до мозга и отнюдь не желали отставать.

«Но это же всего лишь глюки, – подумал Павел, – с ними наверняка можно справиться».

И он представил себе вместо кучи цветных кругов, полос и обрывков комнату у себя дома, абсолютно серую, блеклую.

Открыл глаза.

Так значительно лучше.

Он наконец увидел комнату, правда, почему-то она стала совсем серой, с такой характерной синевой, словно в фильмах. Этот цвет совершенно не подходил для его жилища, но нравился Павлу сейчас значительно больше, чем чехарда глюка.

Парень поднялся с кровати. Выходить из комнаты сейчас не стоило – можно ненароком нарваться на кого-нибудь из прислуги, а это было чревато докладом отцу. Честно говоря, Павел удивился, насколько трезво он мыслил. Эта партия товара просто шикарна! Надо будет прикупить именно из нее еще, прикупить и припрятать, потому что далеко не всегда можно найти такое качество, независимо от цены.

Павел крутанулся, и комната, как раньше пятна, поплыла. Но теперь его это не страшило – однообразный серый цвет совершенно не мешал, не раздражал. А то, что предметы слегка двигались, когда он пытался сфокусировать на них свой взгляд, так в этом он не находил ничего страшного. В конце концов, для того он и принял дозу, чтобы слегка повеселиться.

Тогда Павел решил почитать. Сложно было обосновать такое странное решение, но почему нет? Это должно быть весело – читать под кайфом. Некоторые, говорят, даже готовятся к экзаменам в таком состоянии – и ничего, сдают.

Он открыл первую попавшуюся книгу и задумался. Казалось, что страница заполнена текстом, но как только он пытался сфокусировать взгляд на словах, на буквах, все сразу расплылось. Павел захлопнул книгу и посмотрел на обложку: «Лев Толстой. Война и мир».

Почему, собственно, он схватил именно эту книгу, Павел так и не понял. Хотя книг у него в комнате вообще было не особенно много. Мало, прямо скажем. Только несколько ультрамодных современных авторов в мягких обложках да остатки от школьного чтения. Те, что не успел выкинуть.

Ну ладно, Толстой так Толстой. Он там даже какой-то отрывок учил, ближе к середине, во второй части… или книге?.. Все-таки хороший товар, но сосредоточиться крайне сложно.

Павел вновь раскрыл книгу, где-то на той самой середине, и (как удачно!) попал ровно на тот отрывок, который не так давно ему пришлось зубрить. Буквы сразу стали расплываться меньше, словно поняв, что это бесперспективно.

«На краю дороги стоял дуб. Кажется, он был раз в десять старше берез, из которых состоял остальной лес. Это был огромный дуб, в два обхвата и с обломанными давным-давно суками и корой, заросшей болячками…»

Павел сморгнул. Закрыл книгу и вновь посмотрел на обложку. Да, именно по ней он и зубрил. Потому она сразу и открылась на нужном месте, на котором только и открывалась раньше. Конечно же Павел не был столь глуп, чтобы читать ее всю. Зачем, когда достаточно качнуть реферат из сети, вызубрить один отрывок, ну и, если уж совсем прижмет, прочитать дайджест – краткое содержание книги. Даже комиксы есть. Хотя по этой книге и комиксы были скучные донельзя.

Но что-то не то. «Кажется, он был раз в десять старше берез» или «кажется, он был в десять раз старше берез…»? Павел не помнил. Нет, наверное, все-таки второй вариант.

Он снова открыл книгу на том месте, где заложил палец: «Кажется, он был в десять раз старше берез…» Но он только что прочитал другое! Теперь правильно?.. Нет, опять не то.