Текст книги "Создатели"

Так что драки трех пьяных хулиганов и хорошего мальчика не получилось. Так же как не получилось и непродолжительного, но крайне важного для троих разговора, который позволил бы им еще раз доказать самим себе, что можно быть хозяевами, если сильно сузить зону желаемых владений. До одного тротуара. До одного пацаненка, проходящего мимо.

– Ты чего-то грубо заговорил, – запоздало прояснил свою позицию третий. Первый и второй согласно закивали.

Лекс не ответил. Из разорванной губы потекла кровь, но не быстро. Начала стекать по щеке, но коснулась снега лишь секунды через три.

– Чего, теперь ты вежливый стал… и молчаливый? – Первый ткнул ботинком, и от этого движения голова мальчика качнулась в сторону, откинулась. Щека его прижалась к снегу. Первый, сам того не подозревая, спас Лексу жизнь и вычел из их совокупного срока лет десять, не меньше. Только это движение не позволило жертве захлебнуться быстро наполняющей рот кровью.

– Валим, – сказал второй. – Валим, пока не спалили!

Почему-то ни один из них ни на мгновение не задумался об альтернативах. Ни у одного не возникло ни малейшей мысли, ни малейшего желания помочь своей жертве.

Кто-то выходил из подъезда, кто-то проезжал мимо на машине, кто-то случайно наблюдал за происходящим из окна. В городе слишком много глаз, и далеко не всегда эти глаза остаются равнодушными.

«Скорая» увезла Лекса через двадцать минут.

Линейный наряд задержал троицу через полчаса.

Первый спился, умерев от цирроза печени к тридцати. Второй жил долго, родил двоих, у него были внуки. Третий, выйдя через четыре года, тут же влез в драку и получил ножом в живот. Он умер раньше, чем приехала «скорая» (справедливость иногда торжествует, как и на кубиках, бывает, выпадают две шестерки). Впрочем, «скорую» вызвали далеко не сразу.

Но что стоит упомянуть: никто из них ни разу не вспоминал Лекса, мальчика, лежащего на заснеженном тротуаре, с тонкой струйкой крови, стекающей по щеке. Наверное, они просто не были впечатлительны?

Кровь смешалась со снегом, создавая еще одно, пусть далеко не новое и не редкое, сочетание. Оттенок белого, требующий уникальной комбинации красок.

* * *

Лекс лежал на больничных простынях, под капельницей, в комнате, напичканной множеством непонятных никому, кроме врачей, приборов. В помещении царил полумрак, словно больному дали возможность спокойно уснуть и не хотели будить до поры до времени.

Его мать сидела рядом и держала правую руку мальчика. Теплую, но совершенно безвольную. Врач что-то бубнил, но мать его не слышала. Не слушала. Ее состояние сейчас немногим отличалось от состояния сына.

Отец встряхнулся, сумел оторвать взгляд от жены и ребенка и посмотрел на врача, который продолжал говорить:

– Вы должны понять, что наше вмешательство сейчас бесполезно. Реанимационная бригада вашему ребенку попалась хорошая. Они вовремя накачали мозг кислородом. Ваш мальчик стабилен, и это хорошо, но сколько он пробудет в коме – предсказать не возьмется никто. Может, он очнется прямо сейчас, а может…

Врач замолчал. Похоже, он сам не верил, что родители пациента его слушают, поэтому говорил скорее механически, потому что это оставалось частью его обязанностей, не более. Он наткнулся на сфокусировавшийся взгляд отца, и это выбило его из ритма прямо посередине фразы.

Врач не был готов сказать отцу ребенка, что тот может пролежать в коме годы. И умереть, так ни разу из нее не выйдя.

– Страховка все покрывает, поэтому вашему сыну будет обеспечен лучший уход, какой только возможен в подобных случаях. Но травма серьезная. Томография показывает, что задеты затылочные доли мозга, сильное сотрясение…

– Что… – прервал врача отец, – что мы можем сделать?

Врач пожал плечами:

– С точки зрения медицины – ничего. Просто будьте рядом с ним. Читайте ему, разговаривайте. Говорят, что даже в коме люди слышат, что происходит вокруг. Может быть, он сам захочет вернуться, если будет знать, что здесь его ждут родные?

Врача прервала жена.

Сначала она вздохнула, чуть приподнявшись со стула, а потом взвыла. Негромко, но мука и боль настолько насытили этот вой, что врач бы предпочел, чтобы она орала во весь голос.

Муж подошел к жене и слегка, несильно, приобнял.

Она этого даже не заметила. Не почувствовала. Всхлипнула, заглатывая воздух, и взвыла снова.

– Он еще жив, – тихо, только ей, сказал отец. – Не хорони его так быстро.

Эти слова сразу успокоили женщину. Она замолчала.

Врач решил, что лучше дать им посидеть с сыном. Он точно мог сказать, что беседа с ним не главное в их нынешнем состоянии. Да и не знал он, что еще сказать.

В таких случаях оставалось только уповать на удачу. На чудо. Молиться. Но как бы это выглядело, если бы он, дипломированный травматолог, произнес подобное вслух?

* * *

Несмотря на домыслы врача, Лекс родителей не слышал. Ни родителей, ни самого врача, ни тихого мерного писка кардиомонитора.

Он вообще ничего не слышал. В этом месте звуки отсутствовали полностью. Не только звуки – краски, запахи. Место обнажало полную импотенцию, неспособность дать Лексу хоть какие-то ощущения.

Его разум старательно обрабатывал абсолютный ноль информации от глаз, от ушей, от носа. От кожи, которая тоже не чувствовала ничего – ни дуновения ветерка, ни холода, ни жара.

Лекс сравнил бы это место с камерой сенсорной депривации, если бы о такой знал. Только, в отличие от темноты той камеры, здесь присутствовал свет. Абсолютно белый. Настолько белый, что мальчик сравнил эту белизну с самой сутью света, с его основой.

Изначальный белый цвет. Тот, от которого произошел цвет снега, молока, цвет новенькой ванной. Тот, которому безуспешно пытались подражать мел и свинцовые белила, известь и каолин.

Единожды увидев, Лекс знал, что этот белый свет невозможно получить банальным смешением красного-зеленого-синего. Этот свет – Изначальный, яркий в своем абсолюте не потому, что где-то горят мощные лампы, но из-за того, что был совершенством.

После слов учителя этот свет еще раз показал Лексу, насколько он был неправ. Зима лишь пыталась продемонстрировать мальчику красоту Изначального света. Может быть, даже наверняка, ей это не очень и удалось, но теперь Лекс готов был примириться с цветом снега, с каждым его оттенком. Потому что с нынешнего момента он всегда будет сравнивать любой цвет именно с этим.

Лекс оглянулся, подсознательно ожидая увидеть что-то хотя бы у себя за спиной.

Сзади обнаружилась дверь, такая же белая на абсолютно белом фоне. Наверное, он заметил тонкую серую щель, очерчивающую дверной косяк, хотя не мог сказать это с уверенностью. Лекс сморгнул.

Изначальный Белый слегка распался, теряя сияние, и Лекс понял, что находится в стерильном белом коридоре – то ли больница, то ли какая-то лаборатория.

Так или иначе, ему надо было вперед. По этому коридору. Он знал, чувствовал, был совершенно уверен, что дверь позади него закрыта. Воспользоваться ею он сейчас не сможет, как бы ни пытался.

А ведь хотелось. Дверь сзади – он понимал – вела в привычный мир, где все само по себе расставилось бы по своим местам, вещи обрели некий обыденный порядок и свет перестал бы светить так ярко.

Но, хотел он или нет, Лекс не стал пробовать дверь позади на прочность. Вместо этого он пошел вперед.

* * *

После нескольких шагов он понял, ощутил, что пол под ступнями слегка пружинит и, каким бы белым он ни был, все равно несколько сероват.

Хотя Лекс мог бы поклясться, что мгновения назад белым было абсолютно все вокруг. Абсолютно! Это навело его еще на одну мысль, и мальчик посмотрел на себя. Поднял руку и взглянул на пальцы.

Рука была как рука. У него не повернулся бы язык сравнить цвет кожи с окружающим Белым. Лекс опустил глаза и понял, что на нем белая пижама и такие же белые (хлопковые?) брюки. Но и они не шли ни в какое сравнение с цветом стен.

Хотя… потолок теперь казался светлее, а стены – темнее, чем потолок, но все-таки они находились в промежутке, где-то между потолком и полом.

Лекс шел вперед, и временами ему казалось, что коридор издевается над ним, меняя свою освещенность и за счет этого цвет, по мере того как он продвигается вперед.

Вроде и каждый из этих оттенков оставался всего лишь оттенком белого. Но в то же самое время отличался. Уж теперь-то, после того как учитель показал ему разницу, буквально ткнул носом в то, что он никак не мог углядеть… уж теперь-то Лекс видел. И легко различал каждый из этих оттенков.

Впереди. Далеко впереди он обнаружил еще одну дверь – практически клон той, что оставил позади.

Он шел к ней долго. В какой-то момент даже начал считать шаги, но тут же сбился. Лекс никогда не думал, что одноцветность так сильно может сбивать с толку. До такой степени, что он не мог посчитать больше… скольких? Какие цифры, какие числа вообще могли существовать в этом месте?

Мальчик сделал еще одну попытку, постаравшись услышать собственное сердце и измерить время человеческим пульсом. Но тут же понял, что Абсолютный Белый, пусть и распавшийся на нескольких Белых Наследников, не позволяет ему и этого. Он не слышал своего сердца и не чувствовал биения пульса. Что-то останавливало его каждый раз, когда он старался прислушаться.

Зато дверь, без ручки и малейших признаков замка, оказалась совсем рядом. Может, не так далеко она и была.

За неимением лучших идей Лекс толкнул дверь вперед.

Глава 2

Павел

Лидерство – оно в крови. Так, по крайней мере, считает отец. Покрутившись в школьной тусовке, между ребят, родители которых через одного владели крупнейшими активами города, а иногда даже не брезговали и непосредственным руководством, Павел склонялся к тому, что в этом вопросе отец ошибается.

Лидеров среди них нашлось не больше и не меньше, чем в любом другом месте, несмотря на безусловный успех в этом деле их родителей. Конечно, можно пофантазировать, что здесь через одного – дети прелюбодеяний и их снабдили не теми генами, но… Повыдумывать на тему разгула страстей в элите можно, даже приятно и открывает поле для множества интересных вечерних фантазий, но вот верилось в это с трудом.

Так что Павел имел свою собственную точку зрения на то, как становятся лидерами. Это профессия, которой можно овладеть. Надо просто изучить правила и почаще тренироваться. Без упражнений любая теория остается лишь никому не нужной бумагой. Макулатурой.

Лидерство – вещь не такая уж и простая. Оно требует сосредоточенности. Дисциплины. И временами – жестокости.

У него получалось. Павел в это верил. Вокруг него всегда оказывалась компания, и большинство из этих парней и становящихся все более аппетитными девчонок готовы были ему подчиняться. Следовать за ним. Ввязываться во всевозможные авантюры, иногда даже на грани дозволенного.

Но Павлу очень быстро пришлось уяснить, что лидерство нужно поддерживать. Постоянно. Быть лидером – это прежде всего постоянно находиться начеку, постоянно следить: не ослабли ли узы, достаточно ли любят тебя твои люди?

По большому счету Павлу было наплевать на одноклассников. Но он учился, тренировался и отлично осознавал, что если проиграет сейчас, то проиграет и в большой жизни. Поэтому не позволял себе расслабиться, пустить все свои навыки, все наработки и полученные знания под откос.

Одна ошибка или парочка – и всё. Всегда найдется кто-то, мечтающий шепнуть у него за спиной: «Павел сдулся», «Павел не тянет», «скучно с ним». Подобного допускать он не собирался.

И что злило более всего, так это современные методы влияния. Он просто мечтал очутиться где-нибудь в прошлых веках, когда можно было просто потребовать клятву верности, и вся недолга. Сейчас же вообще становилось непонятно, кто кем руководит.

Вроде они идут за тобой – ура, можно считать задачу исполненной. Но нет, не проходит и пары дней, как им все приедается, становится неинтересно, и они начинают слушать тебя, даже не слишком стараясь скрыть зевки. Чтобы они признавали тебя своим «боссом», ты должен постоянно прислушиваться к ним. К их мнению. К их желаниям, порой весьма тошнотворным.

Павел считал это отвратительным. Но, к сожалению, пока не нашел ни одного метода контроля своих «подданных», который бы действовал проще. Все они имели обеспеченных родителей, умели сами себя развлекать. Он не мог их удержать ничем, что обеспечило бы ему длительный и надежный результат.

Павел не обладал монополией на лидерство. А жаль. Так было бы значительно проще.

Вот и сейчас. Он считал, что травка – не то развлечение, которым стоило увлекаться. Даже останавливал свою тусовку пару раз, когда все кидались на новую забаву. Но быстро понял, что «его люди» не одобряют своего командира. Кое-кто начал отмежевываться, покуривать в других тусовках, без него.

Еще хорошо, что Павел понял это достаточно быстро и исправился. Его способности лидера подверглись в тот момент самому серьезному испытанию, какое можно было себе представить, но и на этот раз справился.

В своей силе воли он не сомневался. Пусть все они в конце концов скурятся и окажутся задавленными наркотой, ему то что? Одноклассники для него – всего лишь тренировочный материал, всегда можно будет найти новый. А он сможет спрыгнуть в любой момент. Железная воля, наверное, тоже не передавалась по наследству – чтобы убедиться в этом, достаточно было посмотреть вокруг, поэтому Павел воспитал ее сам. Взрастил ее в себе, и сделал это хорошо.

* * *

В выпускном классе кое-кто начал пробовать марки. Это было несколько серьезней, чем марихуана, и Павел задумался, стоит ли рисковать? Но с травой все всегда было хорошо, он даже признался как-то себе, что напрасно так дрожал по этому поводу. Все оказалось просто отлично и всегда весело. И что главное, он всегда чувствовал, что может остановиться. А если так, то зачем бросать? Зачем отказываться от удовольствия, если знаешь, что это можно сделать в любой момент.

И тогда он встал во главе движения. Его компания считалась самой продвинутой, если дело касалось химии. В их тусовке даже стали появляться новые члены, и все они готовы были следовать за лидером беспрекословно. Секс после пилюль был просто роскошен, и девушки согласны были всегда. Если с ним, их лидером, то всегда.

Павел начал надеяться, что заветный эликсир лидерства, возможно, найден.

Но в этот раз ему почудилось, что он перешел некую черту. Павел так и не понял, когда и где, но ощущение назойливо билось в сознании, не отпуская.

Наверное, не надо было принимать дозу без компании, в одиночку, дома. Да еще такую.

В последнее время Павлу начало казаться, что чем больше доза, чем качественнее товар, тем ближе он подходит к некой тайне, открытию, которое обязательно должен сделать. И не собирался противиться этому ощущению. В конце концов, если он сделает это открытие раньше остальных, то его лидерство окажется несомненным. Безусловным. И вот тогда придет пора повиновения. Всех вокруг.

* * *

Его тело, погруженное в химическую грезу, лежало на диване, но сам Павел оставался в полном сознании. Только почему-то в совершенно незнакомом месте.

За спиной громко хлопнуло. Павел обернулся. Похоже, прямо за ним захлопнулась дверь. Как ни странно, сейчас его это не озаботило. Открытия лежали впереди, и останавливаться он не собирался.

Лекс

Дверь привела его в темноту. Абсолютную. Лекс воспринял отсутствие света вокруг спокойно, хотя цвет отсутствия света он переносил еще хуже, чем белый.

Но он свыкся с белым, даже научился его любить. Поэтому справедливо полагал, что найдет что-то положительное и в черном.

К тому же в этом месте так полагалось. Белый яркий свет в коридоре, но как только захлопнулась дверь – абсолютный мрак. Выглядело логично. А еще переход от белого к черному давал некую динамику, изменения. Знания. Сейчас Лексу казалось важным, что что-то вокруг меняется. Любые изменения могли быть только к лучшему.

Так он думал.

В глазах начало рябить, как всегда бывает, когда попадаешь в абсолютную темноту слишком быстро. Рецепторы по-прежнему передают в мозг информацию, которая уже устарела. Когда глаза есть чем занять, эти помехи незаметны, но плавающие в темноте цветные точки можно рассматривать как произведения авангардиста.

Вот только Лекс сомневался, что его тело, его глаза имеют хоть какое-то отношение к происходящему. Окружающее скорее походило на сон. А какие же палочки и колбочки могут быть во сне?

Лекс сморгнул. И множество цветных точек от этого не исчезли, наоборот, стали только ярче. Мальчик покрутил головой, пытаясь предугадать, как бы выглядели все эти точки, если связать их в одну общую картину, которую можно рассмотреть полностью, а не лишь тысячную ее часть.

Эти точки использовали слишком много цветов и оттенков, чтобы остановиться на чем-либо одном. Но если думать о реальном мире (а Лекс сильно сомневался, что он находится не во сне), то более всего разнообразие красок напоминало осенний лес.

И действительно. Как только Лекс понял, куда его занесло, ему сразу стало легче соединять точки между собой. В листья, траву и деревья. В куст рябины с созревшими ярко-красными, но еще кислыми ягодами.

Начинало светлеть.

Лекс крутил головой и восхищался. Этот лес был так красив, что казался почти нереальным. Но для сна – в самый раз. В настоящей жизни не бывает такой сухой осени, таких смешанных в одном месте деревьев. Природа здесь опережала самые лучшие картины, самые смелые фантазии, щедро разбрасывая всю палитру вокруг себя. Устраивая пиршество красоты, безумие комбинаций. Буйство красок.

Мальчик очутился на склоне глубокого оврага, полностью упрятанного в осенний лес. Солнце только начинало вставать, но делало это очень быстро, стараясь дать возможность деревьям поскорее похвастаться своим убранством.

Лекс тряхнул головой. В последнее время он слегка оброс, а родители, считая, что сын просто входит в образ «настоящего художника», не настаивали на частых стрижках. Отращивать локоны он совершенно не собирался, просто времени дойти до парикмахерской все не находилось, и сейчас длинные волосы доставали почти до плеч.

Одет он теперь был в ту самую футболку и в те самые джинсы, в которых… что? Да, та встреча на улице. Его ударили, кажется, сильно. После того удара он ничего больше не помнил. Но как-то оказался здесь – сначала в коридоре, потом среди деревьев? И без верхней одежды?

Лекс обернулся, но выход, дверь, которая привела его сюда, не увидел. Это еще больше подтвердило подозрения, что он находится в собственном сне. Но разве люди, теряющие сознание, видят сны? Или он сначала очнулся, а потом заснул? Ему кто-то помог? Или он до сих пор лежит на ледяном тротуаре, медленно замерзая? И все, что вокруг, всего лишь последние грезы гаснущего сознания?

Ощутимо дохнуло холодом. В этом овраге только что было тепло. Но лишь Лекс подумал о своем теле, лежащем на льду, как вдоль оврага подул холодный северный ветер.

Мальчик еще раз встряхнулся. Ущипнул себя. Больно и бесполезно. Но раз он в собственном сне, то предпочел бы, чтобы в него вернулось тепло.

Лекс поднял голову и взглянул на восходящее солнце. Конечно, осенью оно греет слабее, но все-таки вполне достаточно, чтобы обогреть и этот лес, и маленького мальчика в нем.

Ветер стих. А кожа на оголенных руках почувствовала тепло солнечных лучей.

Значит, этим сном Лекс может управлять? Всегда бы так. Тогда сон стал бы сплошным удовольствием. Но почему-то Лекс не мог припомнить ни одного настолько яркого и управляемого.

Надо подняться наверх и осмотреться. И, если уж это его собственный подконтрольный сон, то Лекс бы хотел, чтобы прямо за склоном оврага стоял небольшой аккуратный домик, в котором можно передохнуть. Как ни странно, все тело болело, будто он весь день занимался тяжелым физическим трудом. И слегка побаливала голова. Странно для сна, хотя абсолютно естественно для человека, ударившегося затылком. Вот чего Лекс не понимал, почему так сильно, удушающе болит шея и быстро нарастает боль в левой ноге.

Домик присутствовал. Точно такой, как представлял себе Лекс.

Последняя, контрольная проверка. Он спит. Можно не беспокоиться.

Лекс шел к домику медленно, потому что нога болела слишком сильно. Он начал хромать, сам того не вполне осознавая. Его больше отвлекала боль, возникшая в шее и не желающая ее покидать.

Подойдя к крыльцу из свежих досок (крыльцо перестелили только этим летом, очевидно), Лекс присел на нижнюю ступеньку и начал судорожно кашлять, пытаясь избавиться от удушья.

Ему не нравилось, что в собственном сне его мучает кашель, боль в горле, острые удары в колено – все это не для его сна.

В какой-то момент мальчику начало казаться, что он задыхается. Обнаружилось, что просто отсидеться на крылечке не удастся. Нужно было что-то предпринять. Сначала Лекс хотел подняться, зайти в дом, найти воду и попытаться унять ею кашель. Но так и остался на месте.

У себя во сне не надо бегать по дому, чтобы найти воду. Лекс представил граненый стакан, стоящий прямо у него за спиной. Именно такой, какой они рисовали недавно на занятиях. Несложно представить себе простой карандашный набросок, предварительно слегка его оживив. Главное, правильно изобразить тень, иначе рисунок останется неживым.

А Лексу не хотелось бы пить неживую воду.

Не оглядываясь, он протянул руку назад и нащупал стакан. Тяжелый, доверху наполненный чистой ключевой водой. Сделал несколько глотков. Сначала ему показалось, что это помогло, но тут пришла новая волна кашля.

Лекс опять начал задыхаться.

Так не должно было быть. Не в его собственном сне. В конце концов, он здесь творец, создатель и оператор-постановщик. Единый в трех лицах!

Но душащий кашель только усиливался. Мальчик схватился рукой за горло и повалился на ступеньки, пытаясь втянуть хоть немного воздуха.

И перестал дышать.

Субаху

Пещеру он нашел загодя. Когда приходит пора начинать самое важное дело в своей жизни, не должно остаться ни единого места случайностям.

Ему мешала только молодость. Наставник сказал, что у него будет отличная возможность прожить эту жизнь в теле человека, очиститься, привнести в мир что-то хорошее. И тогда новая реинкарнация еще приблизит его к цели.

Но Субаху понимал, что это как лотерея. Может, и приблизит, а возможно – низведет до уровня червя. От семнадцати лет до старости лежит дорога длиною почти в вечность, и на этой дороге бренное, слабое тело может сделать много чего такого, о чем и не помышлял разум. Чего не хочет душа.

Решаться надо именно сейчас, пока он еще не натворил глупостей. Достаточно и того, что его бренные желания все больше и больше овладевали разумом. Молодое тело довлело над мыслями, а такого нельзя допускать.

Нужно было сократить путь. Обмануть судьбу и избежать множества ненужных и болезненных реинкарнаций. Он точно знал, что может это сделать.

Камни он тоже подготовил заранее.

В последний раз посмотрев на солнечный свет, Субаху начал закладывать вход в пещеру. Ведерко с разведенной в воде глиной и песком он использовал лишь иногда, цементируя только некоторые ключевые камни. Этому он тоже учился заранее. Главное было не в количестве раствора, а в местах его применения.

Через неделю кладка достаточно затвердеет, чтобы выдержать возможную попытку ослабевшего монаха вырваться наружу. Фактор скорее психологический, но тоже важный. Обязательно надо отрезать себе все пути. Чтобы остался только один – к нирване.

Одна твердая лепешка и струйка воды, текущая внутри пещеры – этого вполне достаточно для первой недели. Для того чтобы привести свои мысли в порядок и подготовиться к уходу в медитацию. Как сказали бы белые люди – потренироваться.

За неделю можно очиститься от всей скверны, что успело накопить семнадцатилетнее тело. А после этого можно прикоснуться ко входу в нирвану.

Субаху был уверен в себе. И точно не боялся, нисколечко не боялся провала. Когда идешь по пути судьбы, провал невозможен.

* * *

Душа должна обладать стержнем. Не тело, ибо тело слабо. Но душа, прошедшая через сотни реинкарнаций, должна создать для себя нерушимый хребет, иначе она всегда так и будет болтаться между земляными червями и крысами. Развитие, приближение к ультиме требует чего-то большего, чем просто желание.

Субаху твердо верил, что этот стержень в его душе есть. Поэтому через неделю, проведенную с единственной свечкой, теперь уже выгоревшей полностью, у него не возникло даже мысли о том, чтобы попробовать взломать каменную кладку и выбраться наружу. Путь был избран, и теперь его нужно пройти до конца.

Неделя подготовки в тишине и спокойствии действительно помогла. Он помог себе сам, потому что не начал бояться, думать о голодной смерти или провале. Он шел к цели.

Поэтому, когда пришло назначенное время, Субаху аккуратно принял любимую позу для медитации, посмотрел в темноту и окончательно закрыл глаза. Теперь только тихое журчание воды тревожило его органы чувств. Но он обратил этот звук, использовал для того, чтобы нанизать на него вход в медитативный транс.

Монах не собирался медитировать сорок девять дней. Он был полон решимости оставить тело здесь навечно и не планировал больше в него возвращаться.

Тело Субаху осталось сидеть в темной замурованной пещере, неподвижное и вдыхающее воздух раз в несколько минут. Но сам он ушел. К просветленным. К обретению нирваны.

Дверь открылась перед ним медленно и величественно. И сияние цели подсказало монаху, что он на пути к желаемому.