Текст книги "…и его демоны"
Автор книги: Эдуард Лимонов
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)
Травка зеленеет
Травка зеленеет, солнышко блестит,
Ласточка с весною в сени к нам летит…
А почему в «сени», то есть в прихожую? Что, ласточка стремится залететь в избу? Так птица в избу – это к покойнику. Малопонятно… Насочиняли, а за свои слова не отвечают. Вообще, это кто? Это Фет? Может, и Фет, а может, какой народный поэт, Кольцов, например… Или Балакирев, хотя Балакирев – это композитор.
Во дворе института имени Бакулева травка зеленеет, и солнышко тёплое нагревает бушлат Председателя, пока он идёт от арки к дверям института. Председатель с наслаждением, иначе не назовешь это удовольствие, смотрит на носки своих ботинок. Они так равномерно выдвигаются вперед. Всё-таки жив. Высшие силы дали ему дополнительное время, чтобы он сделал «то, не знаю что», вот и угадывай, что.
Охранники Председателя – два здоровенных мужика – Саша Богер и Серёга «Мэр» (он однажды баллотировался в мэры родного города в Подмосковье). Богер впереди, Мэр сзади, двигаются тоже довольные. Шеф вроде вернулся к жизни, а то уж туфли не мог надеть без помощи, по клавишам компьютера не попадал, ногти не мог остричь на левой руке, но вот жив.
В прохладных внутренностях Бакулева нынче всё проще. Не выдают халатов и шапочек, отменили нижний турникет. Дело в том, что Председатель здесь бывал, но не по болезни, к приятелю заходил. Смешливая гардеробщица плюс женщина, дающая по паспорту проходную карту, да единственный охранник у единственного турникета – вот и вся каменная стена, что оберегает профессоров, медсестёр и больных от злодеев, если таковые появятся.
Он решил проверить диагноз светила. «Диагноз какой-то слишком простецкий: „атеросклеротическая болезнь“», – хмыкнул по телефону кардиохирург, тоже огромное светило, профессор Михаил, тот, который, собственно, и направил его к светилу, что послал его к профессору нейрохирургу на операцию. Михаил кардиохирург, он же не по нейрохирургии хирург. Михаил – он же приятель, к которому Председатель заходил год назад.
Шутки с женщиной в бюро пропусков, шутки с весёлой гардеробщицей, приговорённый к смерти демонами, он шутил. На душе не было мрака, а было равнодушие, и люди казались глупыми, как коровы в поле.
Профессор щуплый и небольшой. Сидит в толстом облаке дыма, хотя везде по Бакулева развешены таблички, что курить в институте нельзя, больных выписывают, лишая больничного листа, врачей лишают премии.
Профессор вызывает крупную женщину-врача, вдвоём они изучают его бумаги, ничего в них поначалу не понимая, но затем сориентировались. Решение – его должен посмотреть доктор, они называют его «Мурза», но это, как потом выясняется, – кличка, под исследованием, которое он выдаст Председателю, будет стоять другая фамилия, впрочем, кавказская. В Бакулева полным-полно кавказцев, эти полуиностранцы всегда вызывали интерес Председателя. В них есть изюминка, то кальян увидишь в углу, то вино особое своё пьют, то папаха на гвозде висит.
Мурза занят на операции. Когда он появляется, то Председатель уже сидит в его кабинете. Его без очереди привела в кабинет, открыв дверь своим ключом, тоненькая медсестра с носом-пуговкой. Мурза приходит, кладёт Председателя на кушетку на спину, мажет гелем его шею и с силой начинает давить рабочей частью, видимо, ультразвукового прибора на артерии, ведущие к мозгу. Даже больно. Но Председатель молчит. Всё это ведь уже не жизнь, а постжизнь, и чего уж теперь. Переплыл Стикс, молчи. Серьёзный Мурза. Татарин, что ли…
Они навыучивались на докторов, татары и кавказцы, потому что им мамы серьёзно вдалбливали: «Учись, Мурзинчик, будешь жить много лучше, чем все другие. Ученье – свет, неученье – тьма». Вообще-то эта заповедь, что и у Jewish mothers – «учись, Давидка», и Давидка становится академиком.
Закончив с его артериями и аортами, серьёзный Мурза спустился с ним вниз, зашли к профессору. Тот по-прежнему сидел в толстом облаке дыма. Помимо того что он был профессором, он ещё собирал картины умерших друзей Председателя – художников. На этой территории картин они и познакомились. Ведь изначально Председатель был человеком искусства, отлично знал современную и старую живопись, дружил со многими художниками. Потом сбил в стаю мальчишек и девочек.
В тот день, когда травка зеленела и солнышко блестело завлекательно, после ухода Мурзы, Мурза серьёзно отчитался перед профессором, профессор вызвал доктора Лену, и она увела его и сопровождающего Серёгу из Химок в кабинет 108, где приладила к его груди присоски, воткнула в клеммы на присосках провода, повесила на талию чёрт знает какой прибор и попросила прийти завтра в 11 часов.
Завтра опять травка зеленела, солнышко блестело, и они вновь шли от автомобиля через арку из 1-й Градской собственно в Бакулева. Доктор Лена, им сказали, будет только в 12 часов, велели передать. В коридоре они столкнулись с профессором, тот, одетый в полевой хирургический костюм, спешил: «У меня совсем маленькая операция, – извинился любезный профессор, – а потом я к вашим услугам». И убежал.
С Серёгой они стали ходить по коридору, читать бакулевские приказы и разговаривать. Так как оба сидели, то говорили они преимущественно о тюрьме, о чём же ещё могут говорить отсидевшие.
Оба понимали тюрьму, уважали тюрьму и не относились к тюрьме с ужасом. Поделились друг с другом различными эпизодами тюремной жизни, втянулись и, забывшись, стали со священным восторгом копать глубже, даже о тюремной еде долго поговорили. Председатель вспомнил, как в тюрьме строгого режима, находившейся к тому же внутри лагеря строгого режима, он и Ваня Рыбкин отмывали от жуткого комбижира макароны, чтобы потом заправить их по-своему.
Пришла Лена, переоделась в каком-то чуланчике. В это время Председатель и Серёга следили за подозрительным юношей-санитаром в красной косынке на голове. Юноша, тонкий, как стебелёк, и женственный, был определен ими как «гомик»: оба выразили сдержанное возмущение тем, что теперь гомиков вокруг как собак нерезаных.
«Чего это я? Больше делать мне нечего… У меня, судя по всему, где-то с месяц жизни осталось, а я тут гомиков с Серёжей изучаю», – укорил себя Председатель.
В сущности, было непонятно, сможет ли он в этот месяц убыстрить темп своей жизни намного, чтобы успеть доделать то, что хотел доделать. Или не сможет, и всё равно будут лакуны, ничем героическим не заполненные?
В 108-м Лена сняла с него присоски и аппарат. Сообщив, что ей нужно двадцать минут на расшифровку, она призвала его ждать в коридоре. Он вышел, и они опять стали говорить с Серёгой о тюрьме.
Появилась высокая, общёлкнутая тесной одеждой, красивая сука на каблуках, а с ней мужчина со всклокоченными седыми волосами. Председатель понял, что у мужчины ситуация такая же, как и у него – Председателя. Свалилось несчастье, он на пороге смерти, а это его девка или жена, и ей всё по барабану. Раскачивается в такт музыке, вливающейся ей в ухо через наушник. «Жена найдёт себе другого, а мать сыночка никогда».
У Всклокоченного, как и у Председателя, мать, по всей вероятности, давно находилась в параллельных мирах. Всклокоченный сел, а девка спросила, обратив руку в сторону кабинета 108:
– Там кто-нибудь есть?
– Есть, – серьёзно отвечал Серёга из Химок. И действительно, кроме доктора Лены там находились ещё трое. Итого четверо. Более чем есть.
– А ты звонила? – Всклокоченный, до того сидевший согнувшись, локти на коленях, ладони рук на голове, в позе «схватившись за голову…», поднял голову и обратил лицо к красивой своей самке на каблуках.
– Звонила.
Между тем музыка руководила ею и её движениями. Её корячило, складывало и разгибало. В какой-то момент она поняла, что ведёт себя неподобающе. У её мужчины обнаружилась смертельная болезнь, нужно спокойнее.
Хватило её ненадолго.
– Ну ты звонила, и что? (Опять Всклокоченный.)
– Он выехал.
Девка вынула из сумочки, о боже, ещё более неуместный в этой ситуации чуингам. Развернула, вставила в ярко окрашенный ротик.
Вышла Лена с пачкой бумаг и стала объяснять Председателю что-то о желудочках (видимо, сердца…).
– Детка, я ничего в этом не понимаю. Пошли к Михал Михалычу, ему всё расскажете.
Вдвоём в кабинете профессора Лена и профессор написали ему название трёх лекарств, обязали измерять ежедневно давление и прийти через месяц.
Дома, в меню, сопровождающем лекарства, он нашёл такое количество упоминаний о возможных смертельных исходах, что понял, дела его очень плохи. А вот голова заживёт, дыры затянутся.
В компьютерной почте, среди обычных зазываний на культурные мероприятия (такие как «Архстояние» в деревеньке Никола-Ленивец и «балет Москвы»), он нашёл письмо из Воронежа от краеведа Антона.
«Ну что же Вы? Решили? У меня как раз есть сейчас время, чтобы заняться Вашей историей».
Речь шла о его попытках выяснить, кто был на самом деле его дед по отцу. Отец удивительным образом никогда о своём отце не вспоминал и не говорил о нём. Было непонятно ни когда он родился, ни когда умер. Вроде был директором элеватора, а погиб? «Погиб, как все, в Великую Отечественную», – объясняла ему мать много позднее.
А потом он нашёл в 2008-м, после смерти матери он забрал фотографии, фотографию бабки с отрезанным от неё военным. Запись на обороте фотографии была подчищена.
Антон ждёт аванса. Он запросил 15 тысяч аванса и теперь ждёт. Посылать? Не посылать? Судя по всему, Председателю не придётся дожить до результатов исследования.
Загадка его отца
И в облике, и в характере его отца были странности, которые стали понятны ему ещё ребенком. В настоящее же время они выпирают и распарывают ткань семейной истории Председателя. Несмотря на то что пепел его отца давно, с 2004 года, покоится в колумбарии близ Харькова, замурованный в жалкую стену, куда к нему в 2008 году присоединился пепел его матери.
Вот те странности отца, которые Председатель схватил ещё ребенком.
Отец отличался такой молчаливой, красивой деликатностью, не свойственной для его времени и места – армии, где преобладали сельские дети – мужланы с грубыми красными руками.
У отца были красивые кисти рук, длинные узкие пальцы, ловко передвигавшиеся по грифу гитары. Отец играл профессионально ловко и пел серьёзным и умным голосом, тембр был средним между тенором и баритоном. Он знал множество романсов и просто русских песен. Отец красиво и правильно говорил.
Где-то раз в неделю отец склонялся над своими ногтями со швейцарским ножиком (возможно, их было несколько, этих ножичков), обтачивал ногти и ухаживал за ними. В довершение всего он ещё покрывал ногти бесцветным лаком. Ну где можно было найти на всю Советскую Армию после войны другого такого чистоплюя?
Отец не пил и не курил.
А жёлтые фотографии с неограниченным количеством девок-солдаток в сапогах, с музыкальными инструментами на ляжках, отец в центре, сияющие погоны, куда прикажете девать это?
В возрасте 15 лет у Председателя стали возникать подозрения, что отец – не его отец. Свои подозрения он доверил красной тетради, тетрадь держал в подвале дома среди запасов картошки. Мать обнаружила тетрадь, где он фантазировал, что его настоящий отец – граф, и устроила скандал. Отец не участвовал в скандале, лишь слушал и улыбался.
Аккуратный отец ездил в длительные командировки с небольшим чемоданом, где у него в полном порядке было разложено всё необходимое. Среди необходимого – сапожный крем, щётки и даже бархотка для наведения дополнительного глянца на сапоги. Сына отец учил тщательно чистить обувь и спереди, и с задников, а не «для старшины» – подразумевалось, что не только носы туфель.
Ел отец деликатно, и сын как-то услышал разговор отца с матерью, отец расхваливал некоего своего солдата, который при нём бесшумно обедал. То есть «хорошие манеры» отец откуда-то знал и их придерживался, и ценил в окружающих.
Позднее Председатель больше интересовался собой, а не отцом, он уехал в Москву, потом улетел через Вену и Рим в Америку и Францию и попал к родителям, только когда уже отцу был 71 год. В 1989 году отец выглядел проще того отца, которого он оставил. За прошедшие годы он, видимо, всё же опростился и слился с толпой его современников, от которой он ранее отличался ногтями, покрытыми лаком, изящными пальцами на грифе гитары и старинными романсами. Гитара пылилась со вздувшимися дыбом струнами, от комнатной жары отклеилась дека.
Все годы отец образовывал с матерью изолированную ячейку общества, в которую не было доступа чужим. Жили они уединённо.
Умер отец в 2004-м, и Председатель, бывший в те годы у государства Украина в чёрном списке, даже не смог приехать похоронить его. Судя по фотографиям – отец был уже очень слаб, да и шутка ли, умер он в 86 лет, и, по свидетельству матери, жизнь ему надоела.
В 2008 году умерла мать Председателя. Он взял из квартиры родителей фотографии и одеяло на память. Уже в Москве он, разбирая фотографии, оставшиеся ему от семьи, наткнулся на косой обрез толстого картона, где запечатлена его молодая бабка Вера Мироновна. Срез приходился…, отсечение было неполным, и от отрезанного облика человека, мужчины, всё же остались с Верой Мироновной кусок погона и самый край тульи военной фуражки.
Председатель внезапно понял, почему его умный и аккуратный отец не сделал успешной военной карьеры, проходил в старших лейтенантах до самой пенсии, когда ему всё же присвоили на прощанье звание капитана. Виноват был обладатель погона и тульи, отец отца.
В годы после революции, вероятно, стало опасно хранить фотографии дореволюционных военных рядом с Верой Мироновной. Можно предположить, что снимок располовинил отец Председателя, или один, или совместно с женой, матерью Председателя. Они, они это сделали, а ещё срезали надпись на обороте толстого дореволюционного картона, на которой была приклеена собственно фотография…
Срезали, отрезали, но государству рабочих и крестьян всё было известно, домашние хитрости тут не помогали.
В 2015-м в августе он поехал в город Бобров, где в марте 1918 года родился его отец. Почему он не съездил в Бобров раньше? Пленяла и отвлекала его от темы отца и деда его политическая жизнь и его литературная жизнь? Видимо, так. А ещё возраст. В 2015-м председателю Партии стукнуло 72 года.
От Воронежа, всё ещё по трассе «Дон», они проехали ещё сто километров на юг. Свернули на просёлочную дорогу, обсаженную большими могучими деревьями. Стало вдруг просто и хорошо, поскольку дорога была какая-то человеческая.
– Вот тут родился мой отец. Сейчас в Боброве 19 тысяч жителей, – сообщил он охранникам. – Смотрите, поля… А мне здесь нравится, – добавил он.
– Да, человеческое поселение. (Задумчиво, Богер.)
Через некоторое время появились первые дома. Все они были одноэтажные. И буквально утопали в зелени. Председатель различал пирамидальные тополя, деревья, распространённые под Харьковом на Салтовском посёлке, где прошло детство Председателя.
– Да, совсем юг. Я и не подозревал, что мой отец родился и жил до армии на юге. Это как-то всё меняет.
– Что меняет? – спросил рыжебородый Илья.
– Да всё. Мягкость тут какая-то. И народ весь русский, заметьте, ни одного пока мигранта не увидели.
В центре Боброва всё же нашлось несколько двухэтажных зданий. Возле одного такого, окрашенного в жёлтый цвет, стоял их однопартиец, крупный, свыше 100 кг, Костя, в шортах, с огромадными коленями и икрами.
Рядом с Костей стоял пятнистый леопард, омоновец в форме.
– Ну вот, началось, – разочарованно протянул Председатель.
Оказалось, не началось, этот омоновец ждал себе девку, она тотчас подошла, и оба удалились. Репрессий здесь чинить, видимо, не собирались.
– Я договорился, пойдёмте! – Костя последовал первый в дверь Бобровского ЗАГСа, за ним Председатель с портфелем, а далее – охранники.
В здании было прохладно, как обычно бывало летом в административных зданиях на Украине, в период детства и юности Председателя.
…Вначале он изложил своё дело молодой девушке, та выслушала, позвала бывалую тётку лет сорока, и он изложил своё дело второй раз.
– Мой отец родился здесь у вас. Вот его свидетельство о рождении. Копия и оригинал.
Председатель вытащил из портфеля жёлтую-прежёлтую копию и свежий белый ксерокс.
– Свидетельство о рождении датировано 1927 годом, хотя отец мой родился 20 марта 1918 года.
– Такое бывало сплошь и рядом. В 1918 году не до свидетельств о рождении нашим предкам было. (Бывалая тётка.)
– А чего вы от нас хотите?
– Смотрите! – Председатель вынул из портфеля конверт, из конверта полфотографии с молодой бабкой Верой, с куском погона и срезом с тульи фуражки. – Это моя бабка Вера Мироновна. Отрезанный военный, а это ясно, что военный, – по-видимому, мой дед, отец отца. Так вот, меня интересует, кто был отец моего отца.
– Ну? – И тётка, и молодая женщина не понимали, чего от них хотят.
– Подождите в коридоре, – сказала тётка. – Я, кажется, понимаю, что вам нужно. Должна быть запись в метрической книге за 1918 год. Я сейчас посмотрю, мы, правда, только что сдали метрические книги в Воронежский архив, а они отправили книги на реставрацию. Но, может быть, сохранилась хоть одна. Я принесу, и вы убедитесь, что там по сути ничего нет. Только от кого родился.
Минут через пятнадцать тётка вернулась и дала ему посмотреть образчик – собственно копию метрической книги дореволюционного года, 1908-го, что ли, он не очень запомнил. Там в одной из граф было записано, от кого рождён ребенок: «от мещанского сословия дочери такой-то и унтер-офицера такого-то».
– Во, это мне как раз и нужно. (Председатель.)
– Вам придётся обратиться в Воронежский архив, – сказали женщины. – Мы передали им всё…
– Спасибо, добрые женщины! Поверьте, у меня нет никакой другой цели, кроме желания узнать, кто же был мой дед. Отец мой был настолько не похож на окружающих его офицеров, что с годами я стал понимать, что он не сын Ивана Ивановича, он никак не похож на него, от которого осталась одна крошечная фотография.
Растроганные этим библейским «добрые женщины», они дали ему телефон и ФИО нужного ему человека в Воронежском архиве. В свою очередь растрогавшись тем, что он получил телефон нужного ему человека, он подарил им каждой по книге, автором которых был он.
Проезжая через Бобров к трассе «Дон», Председатель ещё несколькими восклицаниями отметил чудесный спокойный русский город. Охранники были с ним согласны.
Наверное, хорошо было тут жить его отцу. Ещё он подумал, что, может быть, ему стоит переехать и жить здесь, в городе, где родился его отец, и здесь окончить свои дни, это было бы символично.
Далее операция по раскрытию семейной тайны забуксовала. Дело в том, что реставраторы метрических книг работали медленно и дай бог, чтобы закончили реставрацию к концу следующего года. Только тогда книги вернутся в архив и их можно будет посмотреть. Это сообщил Председателю Леонид Викторович из архива, с которым Председатель поговорил по телефону.
– К тому же ещё неизвестно, найдёте ли вы запись о рождении вашего отца. В те бурные годы, желая избавиться от неудобной при новой режиме родословной, бывало, что заинтересованные лица просто вырывали могущие скомпрометировать их листы, – добавил Леонид Викторович.
Некоторое время в затеянном им расследовании был вынужденный перерыв. Затем вдруг всё тот же воронежский Костя нашёл краеведа по имени Антон, и Председатель с ним связался.
Первое, что сделал Антон, – это попросил прислать ему аванс в 15 тысяч рублей, тогда он начнёт работу. Вот какое было письмо от него 24 марта 2016-го:
«По Вашему запросу необходимо посмотреть метрические книги по Боброву и записи ЗАГС. Причём желательно найти не только рождение Вашего отца, но и брак его родителей. Поэтому смотреть не только 1918 год, но и более ранние записи. Метрики сохранились по двум церквям, сейчас они находятся на реставрации.
Записи ЗАГС нужно смотреть непосредственно в Боброве. Можно попытаться также отыскать Ваших родственников в Лисках.
Вопросы, хоть и с некоторыми дополнительными расходами, но решаемые.
Заранее рассчитывать трудоемкость довольно затруднительно, но думаю, что 15 тысяч аванса на первый этап поисков было бы достаточно. Потом можно продолжить изучение истории семьи вглубь, если будет на то желание.
Если согласны, прошу сделать перевод на карту СБ (следует номер)».
В тот же день Председатель ответил краеведу:
«Чуть отойду от операции и пришлю Вам аванс. На следующей неделе, ближе к концу.
Родственники в Лисках мне лично не нужны, я не особо родственный человек.
Костя Вам, я полагаю, объяснил, что меня интересует, кто был мой дед.
Есть фото бабки с отрезанным военным (малость погона и тулья фуражки остались). Есть сведения от бабки Веры (мне было 15 лет), что в роду у нас был кавалерийский офицер. Осетин, якобы командир личной охраны генерала Звягинцева (из Масловки, если меня память не подводит), но бабка, может быть, из конспирации, относила этого офицера к предыдущим поколениям нашей семьи.
Ещё, моя мать, не любившая бабку, говорила: „Она так хотела стать барыней, перед революцией стала, а революция-то всё у неё и отняла!“ (Мать говорила торжествующим тоном.) И ещё что-то о том, что столовое серебро, закупленное бабкой, революция конфисковала.
Бабка Вера ходила в церковь в Лисках, знала молитвы, может, там её кто помнит?
Свидетельство о рождении моего отца датировано 1927 годом и удостоверяет, что он родился 20 марта 1918-го от родителей: Иван Иванович и Вера Мироновна. Иван Иванович вроде был связан как-то с зерном, заведовал элеватором, что ли. Сохранилась его крошечная фотография. Человек на фотографии не вяжется с внешним обликом отца моего и его брата Юрия.
Ну и так далее».
В тот же день к вечеру от Антона:
«Масловка действительно принадлежала помещикам Звягинцо́вым (так вернее), и один из них (Николай Иванович) был генералом и воевал в Первую мировую. Потомки их многочисленны, живут в Европе, иногда приезжают. Отрывки из воспоминаний Дмитрия Ивановича „Путешествие из Петербурга в Масловку“ печатались в „Русской мысли“ в Париже. Родственников, конечно, не выбирают, как друзей, но зато у них могут храниться какие-нибудь документы. Тем более что они никуда особенно не переезжали, и Вера Мироновна жила там же. Я так прадедов архив отыскал у троюродной тётки. Так что было бы целесообразно их найти, даже если не хочется „знаться“».
На следующий день, 25 марта, Председатель пишет Антону:
«В Лисках жила (повторяюсь) Вера Мироновна, её дочь Алевтина Ивановна и сын Алевтины – Александр, фамилию его не помню. По возрасту мой двоюродный брат лет на пять младше меня, так что может быть ещё жив и, возможно, у него сохранились фотографии какие-то».
Председатель поговорил с Костей по поводу Антона и его заявки на аванс, и вот письмо от Антона от 31 марта.
Вначале он цитирует Костю:
«Председатель поручил узнать, сколько всего будет стоить розыск его предков?»
«Обычно такой ответ могут дать только генеалогические конторы, а это означает, что под озвученную сумму будут подгоняться расходы.
Несколько лет назад они начинали от 500 (пятисот) тысяч. Разумеется, используя труд генеалогов-фрилансеров вроде меня и прибавляя сзади нолик.
Нормальный расчёт может делаться только поэтапно. На данном этапе:
1. Просмотр сохранившихся метрических книг по Боброву за 1916–1918 гг. в Госархиве Воронежской области (рождение Вениамина Ивановича и, возможно, брак его родителей).
2. Поездка в ЗАГС Бобровского района, просмотр записей о рождении и браке за 1918–1925 гг. (та же цель).
2. Поездка в Лиски, поиск родственников.
Из озвученных 15 тысяч мне останется хорошо если тысяч 9, остальное уйдёт на проезд и прочее. То есть три тысячи за день работы, что в данном случае почти ничего.
Следующие этапы, если на то будет желание, могут заключаться в работе над генеалогией родов Ваших деда и бабки в областных архивах, архиве древних актов в Москве. Возможно, в Киеве.
По слободе Масловка метрические книги не сохранились, вроде бы есть одна ревизская сказка, также в страховых ведомостях могут быть списки домовладельцев за 1870–80-е годы, так что тут по Воронежу тоже много с Вас не возьмёшь. Ориентировочно ещё тысяч десять-пятнадцать (если всё так и есть).
Про РГАДА загадывать пока и совсем рано. Может быть, Вы захотите привлечь кого-то из московских исследователей. Их услугами я не пользуюсь, знаю, что несколько лет назад брали по 100 у. е. за документ. Возможно, есть смысл поднять личное дело Вашего отца (раз он был военным) в архиве Министерства обороны в Подольске.
Так что итоговая сумма в данном случае зависит от Ваших пожеланий».
Председатель ответил на это письмо краеведа в тот же день. Вот что написал, утаив, что краевед показался ему неумеренно внимательным к суммам денег и даже разнузданным:
«Мы с самого начала не договорились (поскольку к Вам обращался Костя) о том, чего я хочу.
Я не праздный ленивый олигарх, которому любопытно получить свою как можно более пышную родословную. Небольшие деньги я зарабатываю журнализмом, поскольку книги в наше время приносят пшик. Большую часть зарабатываемых денег я трачу на нужды Партии, с 1994 года так повелось. Крупное дорогостоящее исследование моей семьи мне не под силу, да оно мне и не нужно.
Меня конкретно интересует, кто был мой дед по отцу. Был ли это Иван Иванович, и если мой дед носил эти ФИО, то чем он занимался. Был ли он, как я предполагаю, офицером ещё до революции, и это по одному факту такого отца у моего родителя не сложилась его воинская карьера. Это меня интересует.
Я сам поехал в ЗАГС в Боброве прошлым летом. Оказалось, метрические книги сданы в архив, а архив отправил их пока на реставрацию.
Реставрация длится и длится, и в архиве по телефону мне сказали, что она может длиться ещё и до конца этого года. А потом может ещё оказаться, что запись, например, вырвана.
Всё, что мне нужно в данный момент, – копия записи о рождении моего отца в метрической книге.
Вот и всё.
Примите мои объяснения к сведению, и если Вам это всё неинтересно, то дайте знать».
Антон, видимо, втянувшийся в истории Председателя, ответил в тот же день:
«1918 год, наверное, самый неприятный в плане получения информации, т. к. делопроизводство велось внакладку церковными приходами и органами ЗАГС, причём и теми и другими плохо. Метрики по Боброву сохранились по двум церквям, неизвестно в каком они состоянии, но:
1. Сначала необходимо просмотреть их, причём желательно найти не только рождение Вашего отца, но и брак его родителей.
2. Если в церковных книгах такой информации нет, то надо искать в записях Бобровского ЗАГСа за 1918 год и позже, т. к. брак мог состояться постфактум, плюс рождение Юрия, в записи о котором также должен указываться род деятельности его родителей.
3. Общение с родными, которые фактически живут на том же месте, должны что-то помнить со слов Веры Мироновны и, возможно, хранить какие-нибудь документы. К слову, определённые шаги (и довольно успешные) в их поиске я уже предпринял. Представьте, как вариант, что в записи о рождении Вашего отца, если она найдётся, будет указано только имя матери с пометкой „незаконнорожденный“ (как в случае с моим прадедом). Тогда помочь могут только родственники.
Как я уже написал, меня Ваш случай интересует именно как случай, в котором я могу попытаться помочь, заработать мне тут не на чём, но и вести поиск за свой счёт я не могу. Обозначенные пятнадцать тысяч за вышеуказанные три пункта – это уже меньше некуда, учитывая, что значительная часть из них – накладные расходы.
Кстати, поисками предков занимаются далеко не только олигархи, но и представители абсолютно всех групп населения, даже инвалиды, ничего кроме пенсии по инвалидности не получающие. Стараюсь с таковых брать по минимуму».
Тем, что его отец может оказаться «незаконнорожденным», он убедил Председателя, старого романтика, и тот решил послать Антону пятнадцать тысяч.
Вообще-то у Председателя оставалось дьявольски мало времени, по его расчётам, он мог отправиться на тот свет уже в конце апреля, но следовало хотя бы положить начало будущему расследованию. Кто-нибудь его продолжит, исследователи, вряд ли его дети.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.