Текст книги "Золушка беременная (сборник)"

Эдуард Вениаминович Лимонов
Золушка беременная (сборник)

© Эдуард Лимонов, 2015

© ООО «Ад Маргинем Пресс», 2015

* * *

Два слова

Это уже седьмой сборник стихотворений, написанных мною после выхода из лагеря летом 2003 года.

Сознавая, что написание стихов есть занятие чуть ли не средневековое, этакое чудачество в XXI веке, всё же предаюсь ему как пороку.

Погода стоит пасмурная с просветами, пахнет душно прелой зеленью, летом, вечностью и кладбищем.

Возможно, таким земной климат будет представляться мне с того света.

А вот и гроза!

После спокойных молний и не гулкого грома идёт тихий монотонный дождь.

Вышел на террасу и обнаружил, что пространство outside пахнет рыбой. Вероятно, мокрой срезанной травой.

Э. Л.

«Всё холоднее и холодней…»

 
Всё холоднее и холодней,
А на родной Украине
По сёлам режут сейчас свиней
Да на колодцах иней…
 
 
Сверху исходит пронзительный свет,
Вдруг на свинью: «Святая!»
Сердце свиньи вырезает дед,
Ворон кричит, предстоит обед,
Сходят снежинки, тая…
 
 
День догорает, хохлы молчат,
Пир предстоит и брагу
В жёлтых кувшинах несут из хат.
Малороссийскую сагу –
Сценка живая «Убой свиньи!» –
Сделает Вам могучей.
Воспоминанья Вам шлю свои,
Плотно закрывшись тучей…
 
 
Вся закопчённая, как колбаса,
Режет свиней Украина,
Переговариваясь в полголоса
С мужчиной стоит дивчина…
 
 
Что ж, полиэстер на Бульбе штаны,
Но он старик колоритный,
Рядом два хмурые, то сыны,
Щёк не касались бритвы…
 
 
Что же, Остап? Ничего, Андрiй!
Батько чего невесел?
Да отвлечёмся, хохлы, от мрiй,
Надобно нам бы песен…
 

«Мелкокалиберные вожди…»

 
Мелкокалиберные вожди
Сменятся крупнокалиберными?
Жди двухэтажных вождей впереди.
– А что, если будут гибельными?
 
 
Тогда наши лысенькие, они,
Миниатюрные, с проседью,
Станут немедленно вроде родни.
В сравненьи с верзилами сосенными…
 

«Уже вот прожит и сентябрь!..»

 
Уже вот прожит и сентябрь!
И «брь», и «се», и «я»,
Своими ветвями корябрь,
Своими звёздами снуя…
 
 
Могучий полевой подъём
Сменился уж упадком сил,
Нет, в октябре мы не умрём,
Но каждый загрустил…
 
 
Аграрный и цветастый сон,
Как лето, он прошёл,
И только ворон водружён
На ёлку нагишом…
 
 
Строптивый ветреник присел,
И каркает как бес.
От злобы перьями вспотел,
Летел бы лучше в лес!
 
 
Нас согревает воротник,
И шапка тяжелит,
И каждый мелкий ученик
Имеет бледный вид…
 
 
И снега редкие горсти
Раскидывает твердь,
А мне покой бы обрести,
Чтобы не круть и верть,
 
 
Но Гёте олимпийский cool.
Парик, тропинка, парк,
Состарившийся Вельзевул
Ногами стук и шарк.
 

Чайна-таун, 1976

 
Заплёванность китайского квартала,
Вонючая китайская еда…
Ты, детка, в Чайна-тауне бывала
Тогда, в семидесятые года?
 
 
Спускаешься в подвал, сидят раскосы.
На Канал-стрит над мисками с едой,
И жаркий пар, как дым от папиросы,
Ну, опиумной, едкой бьёт волной…
 
 
С улыбками и жёлтыми, и злыми,
Обманут, предадут и завлекут.
Разделают ножами полевыми.
Сейчас же приготовят, коль убьют…
 
 
Ну что, моя немытая девчушка,
Мы входим тут в чужую карусель.
Здесь опиум, вот ложка, вот и кружка,
А вот она и мокрая постель…
 
 
Здесь гангстеры отбрасывали ноги,
Здесь в жутких шубах из морских зверей,
Актрисы бывшие, стары да и убоги,
Выкуривали трубки поскорей…
 
 
Нам подают змею или акулу?
У китаянки под ногтями грязь…
Мы опустились, детка, к Вельзевулу
В его всегда прожорливую пасть…
 
 
Простейшая китайская таверна,
Варёных тряпок загустевший смрад…
Вот нюхай, как она воняет, скверна,
Вот как он пахнет, твой предбанник, Ад…
 
 
Китай коммунистический? Ты шутишь,
Китай всегда как мыло с молоком,
Смелей, смелей, чего ты носом крутишь…
Ешь саранчу, с подкрылком и брюшком…
 

«Зимой я ложусь с темнотой…»

 
Зимой я ложусь с темнотой
И сплю до рассвета,
Обогреваюсь плитой
И жарю себе котлеты…
 
 
Я читаю историю Древних времён,
Я Египтом захвачен и увлечён.
Я одет в безрукавку из пуха,
А за окнами сыро и глухо…
 
 
Я учёный. Зовут меня Аменхотеп.
Я прогорк, хотя не ослеп.
 

«Всё больше поножовщины и драк…»

 
Всё больше поножовщины и драк,
Всё солнца меньше, а дожди всё гуще,
То, что случилось в Беловежской пуще,
России не переварить никак…
 
 
И даже сквозь хмельную даль стакана,
Сжимая заскорузлою рукой,
Раздумываешь, что страна с тобой.
Вдруг натворили три злодея, спьяна…
 
 
Раздумывает подлинный мужик.
И хочется кому-то взрезать горло.
Чтобы пришёл бы злыдню бы кирдык,
Ведь до сих пор не легче, так припёрло…
 

Якобинцы

 
Вот на окне дозревают
Сливы и помидоры,
Словно бы головы догнивают
Кровавого термидора…
 
 
О, Робеспьер, и о, нежный и злой
Сент-Жюст…
Ваших волос можжевеловый, молодой
Жёсткий куст…
 
 
Кровью пропитан, друзья якобинцы,
Вы термидора для буржуазии гостинцы,
От париков не успевшие освободиться,
В толщу веков Вам, напудренным, вниз
провалиться…
 
 
Головы смяты…
Целуют друг друга.
Amies, comradы и браты,
Как вы упакованы туго!
 

«Напротив – дом многоэтажный…»

 
Напротив – дом многоэтажный,
В нём – магазины и кафе,
А также «Альфа-банк» продажный,
Где буква «Фэ» как галифе
 
 
У красного кавалериста,
Пылает «Альфа-Банк», кровав
Народной кровью, что игриста…
Пётр Авен, долларов набрав,
 
 
С противным Фридманом… Из пушки
Я «Альфа-банк» бы расстрелял,
Все распорол его подушки,
А деньги бедным бы раздал…
 

«Граф пьёт пятые сутки молодое вино…»

 
Граф пьёт пятые сутки молодое вино,
Он оставил Шато Лафит,
Граф бессмысленно смотрит в ночи порно,
Граф и корчится, и кричит!
 
 
Граф оставлен женою его, Жаклин,
Хлыстик, туфельки, пара шляп…
У французского графа английский сплин
И тоска, словно он араб…
 
 
Где контесса? Контессы повсюду нет:
В библиотеке, в саду, в окне…
Граф желает, чтобы его к стене
Вдруг поставил Военсовет…
 
 
Граф расстрела хотел бы, ещё темно,
Чтоб палач был простужен и зол,
А пока граф лакает свое вино
И бокалы швыряет в пол…
 
 
Ведь нежнее не будет её бедра,
Был так тонок её язык…
Хоть убийцу арестовать пора…
Жандармерии нет, старик…
 

«Приняв в себя болванку алую…»

 
Приняв в себя болванку алую
И внутренности этим балуя,
Рыдает женщина от счастья,
Я в этом принимал участье…
 
 
Всего лишь ночью этой прошлою,
Как офицер с улыбкой пошлою,
Однако же восторга бес
Со мною в женщину залез…
 

«А дома – светлая культура…»

 
А дома – светлая культура,
Ряды уютных умных книг,
Великая литература,
Которая есть твой двойник,
 
 
Однако вспомни, сын мой, вспомни!
Что было с Фаустом тогда,
Когда в Москве или в Коломне
Ещё казнили иногда…
 
 
Ведь Фауст цвёл, цвела Европа,
Фаянс, фарфоры, гобелен,
Изобретенье микроскопа
И просвещённый суверен.
 

«Ты хочешь, чтоб тебя убили?..»

 
Ты хочешь, чтоб тебя убили?
Чтобы потом бы ты лежал
В цветах, в завалах роз и лилий,
И чтоб буржуй бы ликовал?
 
 
Ты хочешь мумией бесстрастной
Войти в истории пласты,
Как раковиной неопасной,
Стеснённой в недрах мерзлоты?
 
 
Но нужно заслужить такое…
Еще старайся и дерзай,
Чтоб жало выпустил стальное
В тебя любимый русский край.
 

«Портрет Шикльгрубера висящий…»

 
Портрет Шикльгрубера висящий,
Но всё равно он идеал,
Под ним немецкий отрок спящий
В предчувствии своих Валгалл
 
 
Погоны чёрных офицеров,
Корниловцев, а то эсеров,
И девок скользкие чулки,
А то ещё большевики!
 
 
Позывы к Эросу и к бою,
И к алкоголю, что таить.
Жить, как положено герою,
Резню и эпику творить
И папиросы всё курить…
 
 
Вот как хотел он жить иначе,
И прожил volens nolens так,
И лишь созвездия лохмаче
Глядели в гущу наших драк.
 
 
И девок сытая промежность
Нас заставляла не забыть,
Что за убийством будет нежность
За нежностью – позыв убить…
 

«Когда прекращаются авиарейсы…»

 
Когда прекращаются авиарейсы
С началом гражданской войны,
Когда убегают принцессы Грейсы
«Из этой проклятой страны»,
 
 
Когда иностранные злые посольства
Стоят холодны и темны,
Когда в супермаркеты продовольства
Уже не завезены…
 
 
Тогда появляются юные банды,
Подростков угрюмых орда,
И, как людоеды из чёрной Уганды,
Бесчинствуют сквозь года.
 
 
Разбросаны в городе свежие трупы,
И стаи бродячих собак,
«А в двери бушлаты, шинели, тулупы»,
Иначе нельзя никак…
 

Насте

 
Тебе тогда шестнадцать было…
А вот и тридцать уж…
Меня ты девочкой любила,
А интересно, кто Ваш муж?
 
 
Я помню бутылец твой с пузырями мыльными,
Они летали столь умильными…
Еще был шарик на резинке.
Значок с Егором на косынке
И белые-пребелые носочки…
Ты родила? Есть сын? Привыкла к дочке?
 
 
Как время, Господи, течёт сквозь пальцы…
А мы всего лишь по нему скитальцы,
Мы неуверенно по миру бродим…
Мы выцветаем, и совсем уходим…
 

«С войны в Абхазии привёз…»

Н.М.

 
С войны в Абхазии привёз
Не только связки свежих роз,
Но фрукты, фейхоа с хурмою,
Я их волок, я их тащил,
Я думаю, что нимб всходил
Во Внуково за мною…
 
 
Приехал, дом опустошён,
Подруги нет (приехал он…),
Сидит понурая хозяйка,
И сразу понял я: беда.
Она уехала. Куда?
Поди, узнай-ка…
 
 
В Москве снега, в Москве мороз,
Вот-вот и Рождество нагрянет,
А я сидел как тот Христос,
Со связками свежайших роз,
Вот-вот весь груз завянет…
 
 
Такая ты тогда была,
И хорошо, что умерла
В конечном счёте
В кровати наркомана ты,
Бог с ними, с розами, цветы,
Других найдёте…
 
 
Не нужно образ сочинять
Красивой, стильной,
Была ты по натуре блядь
Любвеобильной…
 

«…И металлическая тишина…»

 
…И металлическая тишина,
Приборов каменных молчанье…
Вселенная погружена
В глубокое воспоминанье…
 
 
Со скрежетом летят миры…
Планеты в чёрных дырах тонут,
Друг друга почему не тронут
Вечно летящие шары?
 
 
Кто этот ужас зарядил?
Стремительный и непреклонный,
Среди пылающих светил,
Кипит наш разум возмущённый…
 

«Итак, ты зиму прожил в Риме…»

 
Итак, ты зиму прожил в Риме,
Видал страну как в пантомиме,
Была морозна и странна
Вся итальянская страна…
 
 
Светило солнце неизменно.
Вонял домашний керосин,
Там рынок клокотал надменно,
Но был ты в Риме не один,
 
 
И в Ватикан, как в карантин
Непревзойдённого искусства,
Ходил ради его картин,
Ходил, а по дороге чувства
Свои в порядок приводил,
И это Бог тебя водил…
 
 
Но злая женщина в платке
Висела на твоей руке,
Тебя уныньем заражая,
Да только ты был так здоров,
Что всех стряхнул. Закат, багров,
Алел, над Римом нависая…
 

«Тёмные заводы…»

 
Тёмные заводы,
Тихий храп природы,
Улицы разбитых фонарей,
Полные таинственных людей,
 
 
Девки молодые,
Их отцы смурные,
Крики их отъявленных детей,
И пейзаж без эльфов и без фей…
 
 
Скорбна и побита
Ваша Афродита,
И отправлен в лагерь Аполлон,
Детский сад, и школа, зэквагон…
 

«Годами весь увешанный…»

 
Годами весь увешанный,
Я пью, живу как бешеный,
Смиряться не хочу,
И всадником, неспешенный,
На женщине скачу.
 
 
Жестоким я татарином,
Любвеобильным барином
Держу её за круп,
Бока её в испарине,
Я ей, кобыле, люб…
 
 
Брыкастая, бокастая,
Ты мне кобыла частая,
Трясёшься подо мной
И вся дрожишь спиной…
 

«Во всех столовых, где я был…»

 
Во всех столовых, где я был,
Там луч косой всегда бродил,
Пронзал пространство пыли,
Где мы еду любили…
 
 
В окно там виден был Восток,
И неба красного кусок,
Рассвет. В аду трамваи
Те, что носили на завод…
Дрожанье мышц, шуршанье вод,
Как будто Гималаи
 
 
Горбами снежными вершин
Нам на столы светили,
Был каждый слесарь – блудный сын,
И мы еду любили…
 

«Быть богатым отчаянно скучно…»

 
Быть богатым отчаянно скучно,
А быть бедным не очень легко,
Чтоб гляделось на мир простодушно,
Чтобы виделось не далеко…
 
 
Бедный ходит, повсюду заплаты,
У подруги – дырявый платок,
Так писал о них Диккенс когда-то,
Устарел этот Диккенс, сынок…
 
 
Бедный нынче трясётся в машине
В чистых джинсах, и ходит в кино,
Покупает мяса́ в магазине,
И куриный кусок, и свиной…
 
 
Бедный зол. Но не очень, немного,
Раздражён. Да и то лишь едва.
Он теперь уже верует в Бога,
Революций забыл он слова…
 
 
Быть богатым, быть занятым вечно,
В отвратительных пробках спешить.
Бедным быть – значит быть безупречным,
Без напряга, спокойненько жить…
 

Узнав о смерти Лизы Блезе

 
Нету Лизки с сигаретом,
Лизки, пьяненькой при этом!
Рослой девочки худой,
Спал с тобой я, боже мой!
 
 
Как ты нравилась мне, крошка!
Пожила б ещё немножко!
 
 
Как ты «нориться» умела!
Как умеючи болела,
Но затем, уйдя гулять,
Пропадала суток пять!
 
 
О, француженка моя!
Элегантная красотка!
Ядовита как змея.
Отличалась попкой кроткой,
Груди – дыньки, яркий рот,
И развратна как енот,
 
 
С темпераментом козы.
(Ты верстала нам газету!)
Второй год тебя как нету…
Что ж, скатились две слезы…
 

«Как вкусно целование цветов…»

 
Как вкусно целование цветов,
Иль поцелуй одной особы рыжей,
Под крышей утомлённого Парижа,
Роскошным летним утром, в шесть часов…
 
 
Прокисла от шампанского. Без сна.
Сухие губы агрессивно шарят.
Ещё пьяна, но больше не пьяна.
Как горячи! Как жгут! И как пожарят!
 
 
Хотя тебе и нужно уходить,
Но медлишь и, конечно, не уходишь.
Чтоб рыжую замедленно любить,
Ты над постелью, как светило, всходишь!
 
 
Давай сойдёмся в роковом goodbye.
Как страстные бойцы-тяжеловесы.
Вот превратилась в благодатный край
Ты из вчера неласковой принцессы.
 

«Идёшь себе вдоль рю де Ренн…»

 
Идёшь себе вдоль рю де Ренн
Вблизи парижских серых стен,
Или вдоль рю Сен-Женевьев,
Пред этим устрицы поев…
 
 
Мой добрый Париж безграничен…
Вонюч и шершав. Неприличен,
Ужасна его нагота.
И Сена его разлита…
 
 
К бульвару идёшь Монтпарнас,
В жарден Люксембург зависаешь,
На девок глазеешь сейчас
И девок, раз-два, раздеваешь…
 
 
Под сенью деревьев – Бодлер,
Он маленький бронзовый бюст,
Мулатки он был кавалер…
Её отвратительных уст…
 

«Русские, утомлённые Новым годом…»

 
Русские, утомлённые Новым годом,
Спят на своей спине,
Я же не сплю с моим народом,
Я сижу на моём слоне…
 
 
Я заехал в тундру великих секвой,
Меня зовут Ананда Кришнан,
Я Вам, товарищи, не был свой,
Я ведь могол, я раджа-ветеран…
 
 
Разрывает ветер Ваш Амстердам,
Я улыбаюсь вдоль,
Любимец мягких и нежных дам,
Их молодой король…
 
 
Я не узнáю моих детей,
Я взреву и съем их всех!
А затем я клубок ядовитых змей
Проглочу, словно моха мех…
 

«Старый поэт золотыми руками…»

 
Старый поэт золотыми руками
Зажигает светильники между домами,
Шарлотта Бронте выходит в сад,
А по холмам поезда летят…
 
 
Дракон, разбегаясь, летит в Уганду,
В Замбию милую и свою,
Везя на спине костяной контрабанду:
Принцессу, а также Святого Илью…
 

«Земля, заснеженная слабо…»

 
Земля, заснеженная слабо,
К несчастию мышей и птиц,
Зиме не рада также баба
С большим количеством ресниц…
 
 
О, женщин офисные вздохи,
Без наслаждения, горбясь,
Сидят и морщатся тетёхи,
А им бы в половую связь!
 
 
С горячим парнем окунуться,
А им бы блеять и дрожать,
А тут зима ветрами дуться
Всегда приходит продолжать…
 
 
Свое мучительное тело
С большим количеством ресниц
Бедняжка поутру надела
И видит ряд унылых лиц…
 
 
А ей бы париться как в бане,
И воздух шумно выдыхать,
И что прописано в Коране
И в Библии, то нарушать…
 
 
Сквозь жаркий шёпот неприличий
Скакать, отставив зад и грудь,
Язык осваивая птичий
Или похуже что-нибудь…
 

«О, тонконогая, с дырою!..»

 
О, тонконогая, с дырою!
Которую я вновь открою!
О, саблезубая! В укус!
Вложившая ты крови вкус!
 
 
О, маслянистая, о, в слизи!
Стоявшая во храме в Гизе.
Мне протянувшая соски,
Сдирай с неё, её влеки!
 
 
Её лижи, влагай и вынь,
Пульсируй с нею, с нею сгинь!
О, тонконогая, о, братство,
В сестричество твоё забраться!
 
 
И не отдавши ни соска,
Как коршун, падать свысока.
 

«В рефрижераторах поутру…»

 
В рефрижераторах поутру
В город везут замороженное мясо,
Зверь подмосковный спешит в нору,
Поэт привязывает к столу Пегаса.
 
 
А ты, моя тонкая, ты спала?
Иль незнакомца ты обнимала?
Спишь, чернобровая, догола,
И одеяло ногами сжала…
 
 
Когда я не буду, меня убьют,
Ты подойди к окну ночному,
Почти уже утро, авто бегут,
Ты помолись мне, чужому…
 

Президент и генерал

 
Я помню их на военном аэродроме,
Ещё молодых.
Смеркалось.
Ратко и Радован ругались,
 
 
Тогда мне казалась важной
Эта их в сумерках ссора.
Сейчас, ну какой там смысл!
Не было его, этого смысла,
Только скрестились темпераменты…
 
 
Лишь балканские гулкие горы
И бугристый серый титанический вертолёт,
Как перевёрнутая мясорубка
На заднем плане.
 
 
«Подобранцы» (это по-сербски парашютисты)
Заслоняют президента и генерала,
Стволы во все стороны…
Их беретов багровый шик.
 

1953 год

 
Суровый трепет поколений,
России продувной чердак,
В дыму мистических учений
Я обитал тогда, чудак…
 
 
Русь лихорадило привычно,
На сцене Сталин умирал,
Природа голосила птично,
И укоризненно, и лично,
Зевс свои молнии метал…
 

К взятию Крыма

 
Поместья русского царя
В Крыму разбросаны не зря,
Мы им столетьями владели
И делали там, что хотели…
 
 
Там, где вцеплялись фрейлин платья
В шипы шиповников и роз,
Где все любовные объятья
Кончались серией заноз,
 
 
Над розовым туманом моря
Лежат любовников тела,
Белогвардейцев на просторе
Недолго тлели факела…
 
 
Из Феодосии фрегаты
Их уносили за Стамбул,
Казаки были бородаты…
А кто-то просто утонул…
 
 
О, Крым, ликующий теперь!
Цари и тени их вернулись,
Расцеловались, пошатнулись,
Забыли горечи потерь…
 
 
Опять здесь русский стяг летит
По ветру бреющему косо,
Опять прекрасные матросы,
Опять Россия здесь стоит!
 

«Зелёный снег, ботинок полу-бот…»

 
Зелёный снег, ботинок полу-бот
Жмёт каблуком заснеженные скверы,
Вот молодая женщина идёт
Без совести, без чести и без веры…
 
 
Зелёный снег. Ботинок чернокрыл
Массивным каблуком своим тяжёлым,
Всем весом дамы снег что было сил,
И бьют пальто неистового полы…
 
 
– Там у тебя, наверное, трусы?
– Ты что, больной, что говоришь такое?
– А на груди, потрогать, две осы?
– Ты их потрогай, я при этом взвою!
 
 
Такие были, хлопцы, времена:
Кобылы у коней хвосты кусали,
И надвигалась на страну война,
Но леди ничего о ней не знали…
 

«Шары, болиды мироздания…»

 
Шары, болиды мироздания,
Готовые для состязания,
Горячи, остры и мокры,
Летящие везде шары!
 
 
О, биллиард вселенных страшный,
Уже случившийся, вчерашний!
О, отпечатки световых,
Лет непреклонных и лихих…
 
 
Железный рот, железные зрачки.
На знамёнах болты и гайки,
Вы нас считали – «дурачки!»,
А мы Вас встретили в нагайки!
 

1964. Рабочий отпуск

 
Пылает огненный цветок,
Рожают рыжие ромашки,
И между ног у нашей Машки
Уселся белый мотылёк…
 
 
Весна дымит шарфами вдоль
Крещатика, ещё живого,
И вызывает алкоголь
Красивое и злое слово!
 
 
И был год этот молодой.
Советский год во всю Ямскую,
И я замедленно целую
Твой позвоночник удалой…
 
 
Рабочий отпуск очень скор,
И ждёт там «Серп и Молот» чёрный,
Ну я, пока там сыр и бор,
Я Киев посещал снотворный.
 
 
Потом я в Ригу прилетал,
Присутствовал при ссоре скверной, –
Я тётку Лиду посещал,
Ну, если я всё помню верно…
 
 
Они ругались – мать и дочь!
И так мне этим насолили,
Что я ушёл немедля в ночь,
И мы с какой-то шлюхой пили…
 

«Что нам цветы, коль нету булки хлеба!..»

 
Что нам цветы, коль нету булки хлеба!
Что лилии, что розы, гиацинт,
Мы лишь глядим, голодные, на небо,
Где облаков безумный лабиринт…
 
 
Неурожай! Зато цветы так пахнут!
Неурожай, ни мяса, ни вина,
Вот-вот войны невзгоды как шарахнут!
А ты ещё вдобавок влюблена…
 
 
Семнадцать лет. Ни страха, ни порока,
Ничто не может быть запрещено!
И ярких глаз страстная поволока
Пьянит мужчин как чёрное вино!
 

Метро

Ване Дроздову

 
Едут в спальные районы
Безработных миллионы,
Женщины сидят тишком
И мужчины под хмельком…
 
 
Дед читает свой планшет,
Две близняшки детских лет
Слушают один напев,
По наушнику надев,
 
 
Спит обритая девица,
Спит усталый бородач,
У монголки желтолицей
На коленках том задач.
 
 
Из трёх душ семья трясётся:
Мама, сын и злая дочь,
А метро в сердцах несётся
Далеко от центра прочь…
 
 
Воробьёвых гор просвет…
Прямо в «Университет»!
Я иду, охранник рядом,
Бог с ним, с этим зоосадом…
 

Труженики моря

 
Дует ветер палуб,
Задницу прикрой!
Нам не нужно жалоб,
Мы, матрос, с тобой!
 
 
Мы не злой ботаник
(бабочку убил!)
Мы не знаем паник,
Друг нам крокодил…
 
 
В зеркало заглянешь,
Там стоит чужой,
Тайный, словно залежь
Карты козырной…
 
 
Брови-альбатросы
И морской берет,
Лучшего матроса
В океане нет…
 
 
Мы котлы растопим,
Выпустим дымы,
В Амстердам торопим
Пароходик мы…
 
 
Сухогруз короткий,
Ром и коренья́.
И в корейской водке
Жёлтая змея…
 
 
В круглой чёрной раме
Прыгает волна,
Девок в Амстердаме
Знаю имена…
 
 
Смуглая Найоми,
Белая Марго,
Кто ещё там кроме?
А, Виктор Гюго!
 
 
Я его читаю.
Утром. Спит бордель
С Travaileurs de mer’a
Пропадает хмель…
 

«Шторм прошёл, в снегу дорожки…»

Фифи

 
Шторм прошёл, в снегу дорожки,
Даже солнце появилось,
И при виде моей крошки,
Сердце у меня забилось…
 
 
До чего же нежен пальчик,
До чего стопа крутая,
Я люблю тебя как мальчик,
Моя козочка нагая…
 

«В метафизических садах…»

 
В метафизических садах
Сидит на льду Шахерезада,
А с нею рядом – тёплый шах
В одежде бала-маскарада…
 
 
Привыкли мы, что там тепло,
В шелках тысячепервой ночи.
А там сугробы намело,
И дни всё суше и короче…
 

«Сонные бабýшки…»

 
Сонные бабýшки,
Вставшие в ночи,
В глубине избушки
Лепят куличи…
 
 
Сонные трамваи
Проплывают вдоль,
Тише не бывает,
Град «Зубная БОЛЬ».
 
 
Тихо две старушки
Ждут, стоят, трамвай,
Ушки на макушке,
Назначенье «РАЙ»…
 

«Родители его любили…»

 
Родители его любили,
Мячи и шахматы дарили,
Но наготове был ремень,
Чтобы парнишка рос кремень.
 

«А на краю у той деревни…»

 
А на краю у той деревни
Вдруг начинался ужас древний.
Скользил по веткам короед,
То змей, то парень, а то дед…
 

«И крашеные корабли…»

 
И крашеные корабли,
И гроздья спелого салюта,
Оторванный от мать-земли,
Крым возвратился почему-то.
 
 
Мы празднуем свою любовь,
Но Мариуполь, в то же время,
По тротуарам свою кровь,
Растрачивает, ранен в темя.
 
 
Простые мужики. Народ,
Простые бабы, с криком: «Гады!»
Орда поганая вдруг прёт
На наши ясли и детсады…
 
 
Врагу кричим мы: «Не моги!
И трепещи, поганый хлопец!
А то все наши сапоги
Пройдут по яйцам, будешь скопец!»