Текст книги "Подросток Савенко, или Автопортрет бандита в отрочестве"

16

Жизнь Эди-бэби круто изменилась в одиннадцать лет, на следующий день после драки с Юркой. Юрка Обеюк был второгодник, а следовательно, был на год старше Эди-бэби. У Юрки были розовые, здоровые щеки мальчика из сибирского города Красноярска, откуда он и был родом, и крепкий, здоровый торс. По мнению Эди-бэби, Юрка был круглый дурак. Однако неопытный еще одиннадцатилетний Эди не понимал того, что дурак может быть сильным, как молодой бычок. Сильным и опасным.

Они повздорили. Эди-бэби нарисовал вовсе безобидную карикатуру на Юрку – Юрка, спящий во время урока. Здорового мальчика действительно все время клонило ко сну в жаркой классной комнате. После того как Эди-бэби и другой художник, Витька Проуторов, повесили газету на стену, Юрка протолкался к Эди и сказал, что хочет с ним «стукнуться». «Давай стукнемся, Савеха», – сказал он. «Савеха» было производным от Савенко, фамилии Эди. Среди учеников восьмой средней школы было модным называть друг друга с окончанием на «ха». Ситенко называли Ситеха, Карпенко – Карпеха и т. д. У Эди-бэби, как уже было замечено, не было клички в его детские годы. Эди-бэби стал называть его Кадик, да и то, что это за кличка, это почти настоящее его имя.

Эди-бэби сказал: «Давай стукнемся». По неписаному закону восьмой средней школы трусостью и позором было бы в данном случае отказаться. Они договорились стукнуться в пустом классе на большой перемене.

Сибирский Юрка избил Эди-бэби до потери сознания. И круто изменил его жизнь, как появление ангела Габриэля изменило всю жизнь Магомета и сделало его пророком, а упавшее яблоко сделало Ньютона Ньютоном.

Когда Эди-бэби пришел в себя, он лежал на полу в пустой классной комнате, вокруг него стояли несколько его соучеников с испуганными лицами, а чуть поодаль, за одной из парт, спокойно сидел Юрка Обеюк.

– Ну что, получил? – сказал Юрка, увидев, что Эди-бэби открыл глаза.

– Получил, – согласился Эди-бэби.

Что-что, но объективную реальность он понимал хорошо. Вместе с сочувствующими он проследовал в мужской туалет, где его почистили водой от мела и пыли, налипших на его брюки и черную вельветовую куртку. К синякам Эди-бэби, а вся его физиономия была украшена синяками и ссадинами, были приложены пятаки, дружно протянутые ему соучениками. Инцидент был исчерпан.

Идя в тот день домой после уроков, Эди-бэби анализировал свою жизнь, рассматривал ее с различных углов зрения. Все свои одиннадцать лет. Чуть отвлекся он от этого процесса только дома, при первых испуганных криках матери и в процессе парирования ее вопросов «кто?», «где?», «когда?».

Эди-бэби только и сказал, что он подрался. Кто же его побил, он не сказал, справедливо полагая, что это его личное дело. Вопросы же «где?» и «когда?» и вовсе не имели смысла, по мнению Эди-бэби.

В тот день он не прикоснулся к своим французским королям или римским императорам, не раскрывал тома своих тетрадок, не обложился книгами. Он лежал на диване, повернувшись носом к его мягкой спинке, и думал. Он слышал, как пришел отец, он даже покорно встал, чтобы отец мог рассмотреть его украшенную синяками и шишками физиономию, но почти тотчас лег опять в ту же позицию, носом к стене. Когда отец и мать очень уж надоели ему своим гудением за спиной, он выдернул из-под головы одну из диванных подушек и накрыл ею голову. Так делал отец, когда в воскресенье ложился после обеда подремать. Однако Эди-бэби не спал. Он думал.

Не заснул он во всю ночь. Но когда на следующее утро он встал, оделся, умылся и как автомат проследовал на кухню, где съел свою обычную утреннюю яичницу с куском колбасы, взял старую отцовскую полевую сумку, служившую ему портфелем, и вышел, направляясь в школу, он был уже другим человеком. Совсем другим человеком.

Эди-бэби до сих пор четко помнит это утро до мельчайших деталей, яркое весеннее солнце и то, как он прошел по тропинке за дом, обычный его маршрут, чтобы выйти на собственно Первую Поперечную улицу, которая и должна была привести его к школе. Но в тот день Эди-бэби остановился ненадолго за домом, под окнами Владьки и Леньки Шепельских, поставил свою полевую сумку на землю, развязал и снял с себя пионерский галстук и сунул его в карман. Ничего общего с отрицанием пионерской организации этот жест не имел, скорее Эди-бэби символизировал снятием галстука начало новой жизни для себя. Эди-бэби решил оставить свои книги, пойти в реальный мир и стать в реальном мире самым сильным и смелым.

Он решил стать другим человеком и стал им в тот же день. Обычно молчаливый и углубленный в себя, в тот день Эди сыпал остротами и наглыми колкостями в адрес учителей, за что учительница французского языка, потрясенная, даже выгнала его из класса, и остаток урока он проторчал в коридоре вместе со здоровенным второгодником Приходько, ловя мух и греясь на первом весеннем солнышке, сидя на подоконнике. Тогда же вместе с Приходько он совершил и свое первое в жизни сексуальное преступление: они вторглись в женскую уборную на четвертом этаже, где скрывались от урока физкультуры несколько девочек из пятого «А» класса, и «зажали» их. Эди-бэби видел до этого, как это делали другие ученики, но никогда не испытывал никакого желания совершить акт «зажимания» самому.

В набеге на женский туалет он, подражая Приходько, набросился на свою жертву, пухлую девчонку по имени Настя, фамилии ее Эди-бэби не знал, со спины и схватил ее за то, что должно было приблизительно называться грудью, руками. Девчонка пыталась вырваться, но очень орать она не могла, услышали бы в классах, прогульщицам грозило наказание, она царапалась и тихо визжала. Раздраженный сопротивлением и опять-таки следуя примеру Приходько, который прижал в это время к умывальнику действительно пышногрудую Олю Олянич, которой было уже 14 лет, и лез ей руками под юбку, новый Эди-бэби также запустил обе руки под школьную форменную юбку Насти и схватил ее там, где у девочек находится пизда. Слово «пизда» Эди-бэби знал со второго класса и знал, где пизда находится.

Во втором классе его соученики Толька Захаров и Колька, по прозвищу «Клочки по закоулочкам» (вторая его кличка была менее сложной и более унизительной – Ссыкун, ребята говорили, что он до сих пор уссыкается – то есть писает под себя в постель), пытались изнасиловать Ларку Гаврилову. Пытались они ее изнасиловать на большой перемене, на ворохе пальто, тогда еще в школу не завезли вешалки для раздевалки и пальто горой лежали на задних партах. Сейчас, в его пятнадцать лет, Эди-бэби не может понять, как восьмилетние мальчики могли «пытаться изнасиловать» восьмилетнюю девочку. Чем? – ухмыляется Эди. Какой член может быть у восьмилетнего мальчика, даже если он такой хулиган, как Толька Захаров или Колька Ссыкун? Кольку и Тольку исключили было из школы тогда, но через две недели приняли обратно.

Эди-бэби схватил Настю за ее пизду под юбкой. Там, где у Насти была пизда, было очень тепло. Эди-бэби схватил ее за это тепло рукой и сжал. Настя, в момент, когда Эди сжал рукой ее пизду, заревела. Эди-бэби показалось, что у Насти было там не только тепло, но и мокро. «Она, наверное, только что пописала», – догадался Эди-бэби.

На крики девчонок, хотя и негромкие, явилась уборщица Васильевна, жена швейцара дяди Васи, во дворе школы у них был небольшой домик, где они жили, и стала хлестать ребят мокрой тряпкой, крича, что они коблы и место им в тюрьме. «Атас!» – закричал Приходько, и, отпустив девочек, он и Эди-бэби, прикрываясь от тряпки Васильевны руками, вырвались в коридор и умчались.

17

После этого случая в женском туалете Эди-бэби заслужил покровительственное одобрение Приходько вместе с его нескрываемым удивлением. Тогда же Эди-бэби начал дружить с Чумой – Вовкой Чумаковым, а в марте убежал вместе с ним в Бразилию.

Побег в Бразилию стал широко известен всей восьмой средней школе благодаря стечению обстоятельств. Убегая в Бразилию, Эди-бэби и Чума спрятали свои портфели в подвале дома, в котором жил Чума, под кусками ржавого железа, ибо зачем человеку портфель в Бразилии. Непонятно почему они не выбросили портфели, а бережливо спрятали их. Возвращаться из Бразилии в Харьков они не собирались.

Как бы там ни было, портфели были найдены электриками, которые спустились в подвал ремонтировать электрооборудование, были торжественно принесены ими в школу и вручены классной руководительнице Рахили. В то время Эди-бэби и Чуму уже искали.

Вспоминая свой побег в Бразилию, сегодняшний Эди-бэби снисходительно улыбается. Первые наивные опыты. Почему в Бразилию нужно было идти пешком и по компасу, ему тоже сейчас непонятно. Тогда же он и Чума пошли на юг. Разумеется, они быстро заблудились и вместо Бразилии попали на городскую свалку, в десяти километрах от города, где бродяги и инвалиды ограбили их, забрали весь их капитал – 135 рублей и 90 копеек, которые они сберегли для побега в Бразилию, оставив их только с парой географических книг, которые Эди-бэби взял, чтобы подхлестывать свою и Чумы решимость добраться до Бразилии рассматриванием фотографий и рисунков, изображающих тропических животных и птиц и жаркие пейзажи Амазонки. Одна из книг называлась «Путешествие по Южной Америке».

Был конец марта и еще очень холодно, хотя снег и сошел весь в февральскую оттепель. Без денег, резонно изложил свою точку зрения более практичный сын прачки Чума все еще упрямо-романтически настроенному Эди-бэби, они сидели у разведенного в старой железной бочке костра, до Бразилии им не добраться. И не добраться даже до Крыма, где Эди-бэби предлагал переждать до наступления настоящего тепла, а затем двинуть по компасу на запад в Одессу, где пробраться на корабль, идущий в Бразилию. «Пойдем домой!» – сказал Чума…

Эди-бэби не хотел идти домой, ему было стыдно возвращаться. Эди-бэби был много упрямее Чумы. Чума ушел без компаса в направлении автобусной остановки, а Эди-бэби остался и переночевал ночь в котельной большого дома, у парораспределительного котла, раздевшись до майки. В углах шуршали мыши или крысы, и Эди-бэби не сомкнул глаз. Наутро его, пытавшегося украсть булку в хлебном магазине, поймали продавцы и сдали в милицию.

18

Сегодняшний Эди-бэби стоит перед своим домом номер двадцать два по Поперечной улице, но идти домой или к тете Марусе ему не хочется ужасно. Потому, поглядев немного в раздумье на освещенные окна тети Маруси на первом этаже, он решает навестить лавочки под липами, может быть, кто-нибудь из ребят там, может быть, они выпивают или трепятся. Потому, застегнув до горла молнию своей желтой куртки, сунув руки в карманы и покрепче зажав под рукой «Очарованную душу», которую дала ему Ася, Эди-бэби бодро устремляется к Салтовскому шоссе, выбрав асфальтовую тропинку, проходящую мимо дома Кадика. Возле дома Кадика стоит большой вонючий общественный туалет – Эди-бэби хочется в туалет. Если бы только «отлить», он стал бы у любой стены, нравы на Салтовке простые, но, к сожалению, он хочет в туалет «по-большому», как говорят родители Эди, или «поверзать», как говорит Кадик, или «посрать» – так говорят самые грубые жители Салтовского поселка. Эди-бэби даже стесняется произносить это последнее определение ежедневного физиологического процесса, настолько оно грубое.

Туалет – каменный барак с двумя входами, мужским и женским, едва ли не единственный публичный туалет на этой «их» стороне Салтовского шоссе. Эди-бэби терпеть не может туда ходить, но так как он большую часть своего времени проводит теперь на улице (отец и мать с ностальгической тоской, как о потерянном рае, вспоминают о временах, когда его невозможно было выгнать из дома), то ему приходится посещать это заведение.

Толкнув деревянную дверь, Эди-бэби с ужасом видит, что туалет весь затоплен гнилой водой пополам с мочой, а в воде анонимные народные умельцы уже проложили временный мостик из принесенных откуда-то кирпичей, ведущий к деревянному возвышению с прорезанными в нем тремя дырами. Стараясь не вдыхать отравленный воздух, Эди-бэби балансирует по камушкам над мутной жижей и усаживается, спустив штаны, над одной из дыр. Дышать время от времени все же нужно, и посему Эди-бэби помимо своей воли обнаруживает, что воняет не только мочой и экскрементами, но и блевотиной. Противоположный от него угол деревянного помоста густо заблеван. Блевотина искусственно-красного цвета: очевидно, жертва, оставившая здесь содержимое своего желудка, пила в день 41-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции исключительно кагор или красное крепкое. Специалисты, профессионалы, а Эди-бэби профессионал, считают, что на 50 % красное крепкое состоит из собственно красителя и разъедает желудок идиота, который имеет неосторожность его пить.

Эди-бэби срывает с ржавого гвоздя в стене туалета остаток газеты, который добрая душа, а таковые есть все время, здесь оставила, и… подтирается, со смешком вспоминая теорию Славки Цыгана о том, что типографская краска на газетах вредна для жопы, от постоянного подтирания газетами будто бы можно приобрести рак в заднице.

Туалет сегодня настолько отвратительный, что Эди-бэби спешит как можно скорее из него выбраться, но совершает непростительную ошибку. Встав и бросив бумагу в дыру, он нечаянно, помимо своей воли, взглядывает вниз и замечает, что уровень дерьма под помостом необычайно высок, всего десять–пятнадцать сантиметров отделяют дерьмо от помоста, а в дерьме там и сям шевелятся бело-розовые черви!

– Ни хуя себе! – в ужасе вскрикивает Эди и мчится по камушкам прочь из отвратительной клоаки, кляня себя за то, что посмотрел вниз. Отойдя с полсотни метров от всегда освещенной изнутри мерзкой будки, он облегченно вздыхает.

К неожиданному своему удовольствию Эди-бэби обнаруживает на скамеечках под липами не только Кота и Леву, но и Саню Красного, которого здесь быть как будто не должно.

Между Котом, Левой и Саней стоит пол-литра «Столичной» и белая миска с огурцами и кусками жареного мяса. Миску, очевидно, вынесли Кот и Лева, их дом – пятый дом – рядом. Санин дом ближе к дому Эди-бэби.

– Эд! – радостно кричат ему три здоровяка.

Эди-бэби не откликается, подходит, молча улыбаясь. Он знает, что, если он спросит «Что?» или «Да?», все богатыри радостно воскликнут бравым хором: «Хуй тебе на обед!» Эди-бэби не обижается, это традиционная шутка-присказка, но на покупку, помня о ней, не отвечает.

Справедливости ради следует сказать, что и между собой у Кота, Левы и Сани такие же отношения. Саня может крикнуть «Кот!», и если Кот забудется и откликнется «Что?», то услышит в ответ неизменное «Хуй тебе в рот!» и хохот. Дружеские, хотя и грубые шутки, только и всего.

– Садись, Эд, – говорит Саня. – Лева, налей пацану.

Лева наливает Эди-бэби полстакана водки. Эди пьет холодную едкую жидкость. Дернув водки, Эди-бэби, не торопясь, говорит, обращаясь к Сане:

– Ты что, Сань, не пошел к Резаному гулять?

Только после этой фразы Эди-бэби позволяет себе протянуть руку за куском мяса и огурцом. Неторопливость – признак высшего пилотажа в области выпивки.

Оказалось, что, несмотря на то что только половина десятого, Саня уже успел дико разругаться со своей парикмахершей, послал ее на хуй, дал ей по роже, уехал, хлопнув дверью, из компании Толика Резаного, тоже мясника, в которой они с Дорой гуляли праздники, и вот теперь сидит под липами на скамеечке. Куда еще деваться салтовскому молодому человеку, куда еще понести ему свое горе, свою неприятность, кто его успокоит, как не веселые и верные друзья и хороший стакан водки?

– Ебаная блядь! – говорит Саня в адрес покинутой парикмахерши, зажевывая свою водку огурцом. – Строит из себя целку. Мне Абаня говорил еще с месяц назад, что ее ебал Жорка Божок – журавлевский фраер. Я не верил, теперь вижу, что Абаня был прав!

– Брось ты ее, на хуй, совсем, Саня, – говорит Лева. – Ты что, не можешь найти себе пизду? Только свистни – десяток прибежит на Красного.

– Попроси Светку, – поддерживает Леву Эди-бэби, имея в виду Санину сестру Светку, – у нее куча подруг, она тебе подберет.

– На хуй мне кого просить, – возражает Саня, может быть, немного обидевшись. – Я только на танцы вхожу, на меня уже каждая пизда поглядывает, только и ждут, чтоб пригласил и выебал. А Светка моя, – тут Саня поворачивается к Эди, – еще ссыкуха, и подружки ее больше для тебя, Эд, годятся по возрасту, для меня они малолетки.

Эди-бэби молчит. Ему стыдно, что он малолетка. Похрустывая огурцами, компания меланхолически затихает. Слышно, как из соседних домов вдруг доносит пьяную песню, звуки музыки или взрыв смеха.

– Ну что, сходить еще за одной? – нарушает молчание Кот, обращаясь к Сане.

– А чего, сходи… – соглашается Саня и лезет в карман за деньгами. – Гастроном номер семь сегодня работает до двенадцати вечера.

– Да у меня есть башли, – останавливает Саню Кот.

Кот добрый парень и неплохо зарабатывает на своем заводе. Саня, конечно, зарабатывает мясником куда больше и к тому же находится при мясе, но он и так тратится часто. Сейчас Кот хочет угостить, это его право, поэтому Саня без возражений вынимает руку из кармана своего выходного венгерского ратинового пальто.

Кот поднимается со скамейки, одергивает на себе пиджак, и он, и Лева вышли из дому раздетыми, говорит: «Ну, я сейчас мигом смотаюсь» – и уходит.

– Если есть «Жигулевское», купи пару бутылок, – просит его уже в спину Лева.

– Угу, Толстый, – отвечает Кот, не оборачиваясь.

19

Однако, сделав всего несколько шагов, Кот останавливается и внимательно всматривается в сторону трамвайной остановки.

– Ребята, мусор бежит! – объявляет он. – К нам!

– Ну и хуй с ним, пусть бежит, – говорит Саня спокойно. – Мы ему ничего не должны. Водки у нас уже не осталось. Зря бежит.

Стуча тяжелыми сапогами, к лавочкам подбегает милиционер в расстегнутой шинели. Эди-бэби знает его, так же как и остальные. Степану уже под пятьдесят, мусор, конечно же, не может быть хорошим человеком, но Степан Дубняк не полное говно, хотя и хитрый мужик. Если кого из ребят сажают на пятнадцать суток, он всегда пронесет им бутылку в кармане, хотя пить в камере, естественно, не разрешается. Несколько раз Степан не забирал салтовских, когда должен был забрать, и т. д. Степан хочет жить в мире со шпаной. Теперь, когда Саня Красный перешел работать с Конного рынка в новый продовольственный магазин на Материалистической улице, тот самый, который ограбили Эди-бэби и Вовка-боксер, жена Степана ходит к Сане за мясом. Он оставляет ей хорошие куски. Или говорит, что хорошие. Саня любит подсмеиваться над своими покупателями. Однажды, в присутствии Эди-бэби, он содрал на спор с чьей-то галоши толстую красную подкладку, порубил ее топором на деревянном мясницком чурбане, вывозил в крови и тут же продал довесками к мясу. Всю.

– В чем дело, Степа? – спрашивает Саня сочувственно-фальшивым голосом. – За тобой что, собаки гонятся?

– Выручайте, пацаны, родненькие! – запыхавшись, выпаливает Степан. – Черножопые взбунтовались из 12-го строительного батальона. Накурились дури и теперь движутся по Материалистической сюда, к «Стахановскому», всех на пути избивают, девку уже одну снасильничали… сюда идут! Напарника моего побили, без сознания Николай, в клубе его оставил…

Судя по Степановой роже, дело серьезное. Физиономия у него испуганная, а его не так легко испугать.

– Сколько их? – спрашивает Кот. – Весь батальон, что ли?

– Было человек двадцать, – говорит Степан, тяжело дыша. – Теперь осталось десять или двенадцать. Все узбеки. Но главный у них сержант – русский. Им, видать, дури из Узбекистана родственники к празднику привезли. Совсем они как бешеные, слюна из глоток течет…

– На хуй нам свои шеи подставлять, – ворчит Лева. – За мусоров заступаться. Я уже в тюряге посидел, спасибо вам, мусорам, хватит с меня.

– Вооружены? – спрашивает Саня Степана, не обращая внимания на Левино ворчание.

– Слава богу, нет. Пояса поснимали, пряжками дерутся. Всех бьют, не разбираясь, хоть бабы попадаются, хоть дети. Помогите, ребята, век не забуду! В отделении никого, только дежурные, а пока из других отделений подмогу вызвонят, сколько ж народу черножопые изуродуют!

– Ну что? – спрашивает Саня, обращаясь главным образом к Коту. – Поможем органам милиции и партии и правительству в борьбе с черножопыми хулиганами?

Эди-бэби понимает, глядя на Саню, что ему хочется выместить на ком-нибудь свою злость на Дорку-парикмахершу.

– Чего партии, чего правительству, они ваших же подружек лапают, девку вон у парка снасильничали всей бандой! – кричит Степан.

– Мою если поймают, только рада будет, – смеется Саня.

– Пошли, – соглашается Кот. – Разомнемся. – Леву он не спрашивает, зная, что тот пойдет с ними все равно.

Все они бегут за Степаном через трамвайные пути, глубже в темноту. Степан, за ним грузный в свои 22 года Саня, крепкий Кот, тяжелый, как гири, которые он тягает, Лева и Эди-бэби, хотя его никто не звал и ему чуть-чуть боязно.

У слабоосвещенного «Стахановского» клуба – он сегодня не работает – испуганная пара стариков швейцаров сообщает Степану, что взбунтовавшиеся под действием дури солдаты, оказывается, не завернули в «Стахановский» клуб, как ожидал Степан, а побежали почему-то дальше, в район практически безлюдный и нежилой, в сторону Сабуровой дачи. С одной стороны на пару километров в этом месте тянется забор завода «Серп и Молот», с другой – забор завода «Поршень», а между ними параллельно проходит трамвайная линия, по которой трамваи привозят людей на Салтовку и увозят с Салтовки людей.

Вполне возможно, думает Эди-бэби, что солдаты просто заблудились, потому что делать там охуевшим от азиатского наркотика солдатам абсолютно нечего. Только после этих двух километров пустыря, поросшего сорной многолетней травой и кое-где заболоченного, начинаются опять жилые кварталы, а за ними – город. Может быть, солдаты хотят уйти в город?

– Где же ваши ебаные дружинники сегодня? – кричит Саня Степану, они бегут в направлении, указанном им швейцарами, бегут, вовсю работая локтями, пытаясь нагнать отряд жестоких кочевников.

– Да ну их на хуй! – в отчаянии кричит Степан. – В праздник ни один не хочет патрулировать.

Некоторое время, шумно дыша, все они топочут молча мимо ограды пустого сквера, мелькают целые блоки железной ограды. 2, 3, 5, 7… 20, больше, считает про себя Эди-бэби.