Текст книги "Подросток Савенко, или Автопортрет бандита в отрочестве"

13

Учеников 8-й средней школы города Харькова редко оставляют в покое. Даже во время каникул их пытаются организовать, сплотить, направить и культурно воспитать. Салтовских ребят воспитать трудно, и девочек тоже. Многие ребята курят едва ли не с первого класса, Толька Захаров например. Начинают пить они тоже в очень раннем возрасте. Обычно две трети салтовских ребят бросают школу в шестом или седьмом классе и, кто не идет на завод, просто болтаются по улицам. Но, очевидно, чем тверже материал, тем ретивее воспитатели.

Вот и тогда, во время новогодних каникул, их повели в оперу. Если бы в тот день тринадцатилетний тогда Эди-бэби знал, что ему делать, он бы в оперу не пошел. Но никаких развлечений в тот день у него не наблюдалось, посему, готовясь к опере, он сам выгладил свои узкие, как чулок, темно-синие брюки, переделанные из отцовских военных штанов, только выпорот был синий эмвэдэшный кант. Брюки эти прекрасно держали складку, к тому же они были самые узкие в их школе – шестнадцать сантиметров, Эди-бэби ими гордился. Раиса Федоровна понятия не имела, что брюки уже шестнадцать, она думала, двадцать четыре. Эди-бэби, как умный мальчик, не желая излишне раздражать родителей, в три или даже четыре приема, постепенно, чтоб каждый раз родители привыкли, заузил свои брюки сам. К его чести следует сказать, что, не владея ни иголкой, ни ниткой до этого, он справился с задачей блестяще. Раиса Федоровна обнаружила, что брюки уже шестнадцать, только позднее, в феврале 1956 года, когда ей сказала об этом Рахиля – их классная руководительница, старая еврейка, сменившая в пятом классе армянку Валентину Павловну Назарьян.

Тогда еще Эди-бэби не сказал Рахили Израилевне Кац в присутствии всего класса, что она старая жидовка, это случилось позже. Тогда еще у них с Эди-бэби были вполне приличные отношения. Эди-бэби уже давно был низвергнут с должности председателя совета отряда, но был еще редактором и художником классной стенной газеты и оценивался еще на школьной шкале ценностей более или менее высоко, хотя уже и считался непутевым и в перспективе, по-видимому, пропащим, после своего нашумевшего на всю школу побега из дому в марте 1954 года.

Как бы там ни было, Эди-бэби позволил протащить себя через весь город на двух трамваях и привести в колонне на Рымарскую улицу, где помещается здание Харьковского театра оперы и балета. Поверх белой отцовской, тоже военной, рубашки и бабочки, которую ему подарил на день рождения Витька Головашов, и темно-синего пиджака, чуть темнее знаменитых брюк, так что создавалось впечатление костюма, Эди-бэби надел свое бежевое новое пальто балахоном, чехословацкое. Родители купили ему это пальто на свою голову, не подозревая, как будет выглядеть в нем их сын. Эди-бэби уже тогда старался быть франтом, и путешествие на двух трамваях в окружении разнообразно, большей частью по-деревенски или по-детски одетых соучеников его раздражило. Он стеснялся многих из них.

Высидев на плюшевом балконе с большим трудом первое отделение (оказалось, что опять давали «Спящую красавицу», которую восьмая средняя школа видела уже два раза) и зная, что ему предстоит еще три отделения, уйти было невозможно, насильники распорядились не выдавать никому из учеников пальто в раздевалке до окончания спектакля, Эди-бэби обозлился. Он стоял вместе с другими ребятами в туалете и раздраженно курил, все они ругались и независимо сплевывали, и Эди ругался тоже в припадке бессильной злости на кретинизм школьного начальства. Тут-то Вовка Чумаков, в то время лучший приятель Эди-бэби, второгодник, он тогда еще не ушел из школы (это именно вместе с Вовкой Эди убегал в Бразилию в марте 1954 года), предложил выпить.

– Выпить можно, сбросимся по трояку (не забывайте, что все это происходит до перемены валюты, до 1960 года), но как ты купишь выпить? – спросил Эди-бэби Чуму. – Суки никого не выпускают. И в дверях стоят физкультурник Лева и старшая пионервожатая…

– Очень просто, – ухмыльнулся Чума, – вылезу в окно, смотри, какая большая форточка. Только у меня денег нет.

Никто не ожидал, что у Чумы будут деньги. Чума был самый бедный в классе. Его мать стирала белье, отец погиб на фронте, ему даже завтраки с собой не всегда давали. Но Чума был уважаем в школе за свою храбрость и еще за красоту – у него были волнистые каштановые волосы и зеленые большие глаза. И он был высокий мальчик. Эди-бэби в то время уже почти достиг своих 1 метра 74 сантиметров, но Вовка Чума был выше.

Ребята полезли в карманы курточек и пиджаков, выскребая оттуда мятые рубли и мелочь. Чума собрал все это в карман, ухмыльнулся и полез в окно.

– Смотри не слиняй, – сказал ему Витька Головашов.

– Ты что, охуел? – сказал Чума, оборачиваясь, одна нога его уже была в форточке. – У меня же здесь пальто.

Все захохотали. Из кабинки, до этого закрытой, вышел старик с бородкой и, оправляя костюм, со страхом покосился на племя младое, незнакомое. Племя засвистело и затопало ногами, а Витька Ситенко даже ткнул в старика два пальца, как бы обещая выколоть ему глаза…

Старик выбежал моментально.

Зазвенел театральный звонок, собирая народ обратно в зрительный зал. Все, кто скинулся на выпивку, решили остаться в туалете и подождать Чуму, магазин был рядом с театром, через улицу. Но Витька Головашов резонно предположил, что Лева – преподаватель физкультуры, зная их привычки, придет в туалет проверить. Витька Головашов парень сообразительный, и потому он предложил всем пятерым забраться с ногами на унитазы и закрыться в кабинках, вряд ли Лева станет рваться в кабинки, он только посмотрит, не торчат ли под кабинками ноги, внизу кабинки в театре оперы и балета были открыты.

Все так и сделали. Кабинок, правда, было четыре, потому Витьке Ситенко и Витьке Головашову пришлось влезть на один унитаз вдвоем, и они долго хихикали и ворочались в своей кабинке. Все другие ребята зашикали на них, и те заткнулись.

После третьего звонка, Витька как в воду глядел, пришел Лева. Даже по звуку его шагов было ясно, что это ходит здоровенный, располневший на должности учителя физкультуры в захолустной школе бывший не очень хороший атлет. Девочки утверждали, что, подсаживая их на кольца или турник, Лева старается ухватить их за грудь. Эди-бэби презирал Леву и не ходил на его уроки, а Лева, в свою очередь, называл Эди-бэби пижоном. Лева постоял, причесываясь там, что ли, у зеркала, закрывая оставшимися волосами лысину, и вышел.

Ребята дружно соскочили с унитазов, и почти в то же самое время в окно сначала просунулась голова Чумы, потом, повертевшись, увидав своих, голова весело ухмыльнулась, исчезла за мутным окном, и на ее место просунулись руки, сжимающие четыре бутылки розового крепкого! Витька Головашов, оказывается, дал 25 рублей…

Когда под конец второго отделения Эди-бэби и Чума вернулись на свои места, они были заняты. На месте Эди-бэби сидела красивая, взрослая, странно одетая в длинное взрослое платье девочка. Эди-бэби, учившийся в восьмой средней школе с первого класса, никогда раньше эту девочку не видел. На месте Чумы тоже сидела очень симпатичная девица в платье из черной тафты с белым кружевным воротником.

– О-о-о! – воскликнул Чума с удовольствием. – Пока мы с д’Артаньяном прогуливались, наши места оккупировали дамы… Кто вы, прекрасные незнакомки? – спросил Чума кокетливо, он знал, что он красивый мальчик.

– Нас посадила сюда наша классная руководительница, – строго сказала девочка, сидящая на месте Эди-бэби. Тут-то Эди-бэби и услышал ее акцент.

– Да, – сказал Эди-бэби, – может быть, но мы тоже должны где-то сесть. Это наши места.

– Пойдите на балкон, там есть свободные места, – сказала девочка, сидящая на месте Чумы.

– Мы не хотим на балкон, – сказал веселый от выпитого вина Чума. – Мы хотим сесть на свои места, которые обозначены у нас в билетах. – И ухмыляющийся Чума выскреб из кармана свалявшийся ярко-синий билет Театра оперы и балета имени Т. Г. Шевченко.

– Нас сюда посадили, мы не сами сели, – сказала строгая девочка, сидящая на месте Эди-бэби. – Потом вы же все-таки мужчины. Мужчина должен быть джентльменом и уступить даме.

– Я могу предложить вам, миледи, – сказал во весь рот теперь улыбающийся Чума девочке, сидящей на его месте, – как джентльмен, сесть ко мне на колени. – Чума, очевидно, начал нравиться его оппонентке, и они там, наклоняясь друг к другу, так как на них зашикали, о чем-то зашептались, хихикая.

Но Ася Вишневская строго сидела, глядя на сцену, где Принц бессмысленно скакал, ничего не говоря.

Эди-бэби никогда не был злым мальчиком, но всегда был очень упрямым. Потому, решив быть интеллигентным, он спустился в партер, нашел классную руководительницу Рахилю и, стараясь не дышать на нее вином, сказал ей, что их с Чумой места заняли какие-то девочки из другого класса.

Возвращаясь с Рахилей обратно в ложу, а их места были в ложе, он уже устыдился своего поступка, но пути назад не было. Рахиль уладила дело без особого труда и, не желая обидеть девочек, нашла им хорошие места. Но когда Ася и Ольга уходили, Ася наградила его таким взглядом, что Эди-бэби даже отрезвел.

Чума тоже запрезирал Эди-бэби и был недоволен его поступком. Он уже успел сблизиться с Ольгой и выведал у нее, что Ася, настоящее имя которой Лиза Вишневская, Асей зовут ее родители и подруги, только что приехала из Франции, они репатриированные, что Ася самая интересная и романтическая девушка, какую Ольга встречала в своей жизни, что это ее лучшая подруга и за нее Ольга готова покончить с собой.

– На хуя ты это сделал? – говорил Чума. – На хуя?

Эди-бэби и сам не знал зачем. Из упрямства. Хотел сделать по-своему. Всю жизнь Эди-бэби поступал по-своему.

14

Они помирились с Асей через месяц. Во-первых, обнаружилось, что они живут совсем рядом, всего несколько домов разделяют их. На Салтовке дома стоят без особой видимой системы, между ними нет дворов, а посажены кусты и деревья. Очевидно, архитекторы Салтовского поселка мечтали о городе будущего, обросшем лесами клена и зарослями бузины.

Проходя среди тонких прутиков кленов и низких запыленных кустов бузины, Эди-бэби не раз замечал идущую сзади или впереди девочку в длинных, до самой земли, платьях и в неизменных вельветовых пальто с капюшонами. У Аси было два таких пальто – предмет зависти салтовских девочек, очень похожих на альпийское пальто Кадика, которого Эди-бэби, впрочем, встретил позднее. Иногда Асю провожали одноклассники, иногда она была одна. Однажды Эди-бэби набрался храбрости и сказал ей: «Здравствуйте, мадмуазель!» И она ему ответила: «Здравствуйте, варвар!»

Был вечер, падал мокрый снег, Эди-бэби долго гулял с Асей возле Асиного дома, они говорили о прочитанных книгах. Эди-бэби удивил Асю своей начитанностью, она не ожидала, что он так много прочел, а потом они говорили о Душе, Боге и Любви.

О Душе, Боге и Любви Эди-бэби уже говорил с другой девочкой, красивой, напоминающей ангела со средневековой картины, Бетой Волиной. Что она напоминает ангела, сказала Эди-бэби старшая пионервожатая Соня Алексеева, он не сам догадался. Но с Бетой Волиной было по-другому. Беты Эди-бэби отчаянно стеснялся и решился поцеловать ее только через месяц после первого свидания. Ася поцеловала его сама, в тот же снежный вечер, и на их лица падал снег, и на губы, отчего поцелуи были мокрыми. Они оба отчаянно замерзли после трехчасового разговора, и Эди-бэби очень хотелось в туалет. Губы у Аси и у Эди-бэби были холодные-прехолодные, и от губ Аси пахло чуть-чуть табаком, она много курила…

Любви у них не получилось, романа не вышло, но они стали настоящими друзьями. Романа не получилось оттого, сказала Ася, что, во-первых, Эди-бэби, к несчастью, младше ее на год, а кроме того, у них у обоих оказались очень сильные характеры. «Два таких сильных человека не могут быть любовниками», – сказала Ася. Ася была первым человеком, кто обнаружил, что у Эди-бэби сильный характер.

– Как Светка? – спрашивает Ася, отпив немного вина и поставив свой бокал на стол. Сделав это, она идет к двери и закрывает ее. От двери она направляется к окну, открывает форточку и только после этого закуривает сигарету. Родители ее не курят.

– Как? Да как всегда, – пожимает плечами Эди-бэби. – Недавно ее опять видели на танцах с Шуриком в «Стахановском».

Ася вздыхает. Она сочувствует любви Эди-бэби к взбалмошной и капризной Светке, хотя и считает, что дочь проститутки ему не пара. Вся Салтовка знает, что Светкина мать спит с мужчинами за башли. Но Ася преклоняется перед любовью и в качестве советницы принимает живейшее участие во всех любовных делах своих друзей и подружек.

– Может быть, мне набить ему рыло? – задумчиво спрашивает Эди-бэби.

– Глупо! – возражает Ася. – Откуда ты знаешь, может быть, между ними ничего нет? Что, они не могут просто сходить вместе потанцевать? И вообще, что за идиотская привычка решать все кулаками… К тому же он твой приятель тоже…

– Какой там он мой приятель! – досадливо морщится Эди. – Светка же нас и познакомила. Это ее приятель…

– Хорошо, – говорит Ася, – посмотри на проблему с другой стороны. Рассуждая логически…

– Э-э, – останавливает ее Эди-бэби, – как можно рассуждать логически со Светкой. Прошлый раз, когда мы гуляли Майские праздники, первый раз вместе, очень логично было с ее стороны бежать на пруд топиться. Не говоря уже о том, что пруд далеко, пока добежала бы до пруда, все желание топиться бы пропало… Она сумасшедшая!

– Эди! – перебивает его Ася. – Кто бы говорил, но только не ты. Даже твои друзья считают, что ты сумасшедший. Ты что, этого не знаешь? – волнуется Ася, размахивая сигаретой.

– Что, правда? – недоверчиво спрашивает Эди-бэби.

– Я этого не считаю, – говорит Ася. – Иначе бы ты не сидел бы у меня дома. Я считаю, что ты чувствительный мальчик, очень тонкий, а почти все приятели твои – грубые рабочие парни и девки, которые тебя не понимают. Но ты тоже хорош! Ты же сам виноват, что Светка бегала от тебя топиться. Зачем ты показал ей нож и сказал, что зарежешь ее, если она тебе изменит?

– Она танцевала с Толиком Ляшенко. Слишком долго, – замечает Эди-бэби смущенно. – Мне показалось, что она к нему прижимается. А потом, когда мы все играли в бутылочку, ребята противно смеялись, когда Светка пошла с ним в другую комнату целоваться и их долго не было… Потом, я не хотел ее зарезать, я просто хотел ее припугнуть.

– Очень мило, – возмущенно говорит Ася. – Я бы никогда больше с тобой не стала разговаривать, будь я на ее месте. А она, наверное, тебя любит, раз вернулась к тебе после этой истории.

– Ты думаешь? – с надеждой в голосе спрашивает Эди-бэби.

– Конечно! – бросает Ася. – Хотя, как ты знаешь, я считаю, что ваши отношения не имеют будущего. Ты совсем другой, она тебе не пара.

Эди-бэби молчит.

– Я думаю, что я тебя понимаю, – продолжает Ася. – У нас с тобой родственные души…

В прихожей раздается звонок. Ася выходит и возвращается с девчонкой в рыжем пальто. У девчонки короткие черные волосы, она чуть опирается на палку. В зубах у нее едко дымящая папиросина «Беломорканал».

– Познакомься, – говорит Ася, – это моя подруга Катя Муравьева. Она тоже репатриированная. Как и ты, Катя пишет стихи. Это у нее наследственное – ее предок, знаменитый казненный декабрист Муравьев-Апостол, писал стихи.

– Привет, – кратко здоровается девчонка, крепко пожимая руку Эди-бэби. – Рада познакомиться.

– Катя живет в Москве, но приехала ко мне погостить, – сообщает Ася.

– Очень приятно – Эдуард, – представляется Эди.

– Тебя на самом деле зовут Эдуардом? – нахально спрашивает коротковолосая девчонка, ловко переместив папиросу в другой угол рта. Языком. Эди-бэби знает, как это делается…

– На самом деле, – однозначно отвечает Эди-бэби. – Ну, я пойду, мне пора, – объявляет Эди-бэби. Ему кажется, что девчонкам хочется остаться вдвоем. – Помнишь, ты мне обещала книгу Ромена Роллана… «Душа…»? – неуверенно произносит Эди-бэби.

– «Очарованная душа», – говорит Ася. – Ну конечно, возьми, только это о женщине, это скорее женская книга. Возьмешь?

– Давай, – решает Эди-бэби. Ему понравился «Жан-Кристоф» Ромена Роллана, наверное, и эта книга хорошая.

15

На улице уже стемнело и перестал идти снег, а тот, который свалился, растаял на земле. Там и сям из салтовской темноты (бить фонари – своеобразный спорт малолеток, вот почему на Салтовке всегда темно. Эди-бэби с улыбкой вспомнил рогатку, которую ему подарил Костя) выныривают пары или целые компании, бредущие, нагруженные сумками с выпивкой и закуской, в гости – «гулять Октябрьские».

Светка уехала с матерью в недалеко от Харькова расположенный Днепропетровск к родственникам, поэтому праздничный вечер у Эди-бэби свободен. Вернется она только завтра, и тогда они пойдут к Сашке Плотникову. Светке хочется потом рассказывать подружкам, что Октябрьские она гуляла в компании Сашки Плотникова. Для нее это все равно как быть приглашенной в королевский дворец. Эди-бэби понимает, что Светка тщеславна, но что он может поделать.

Эди-бэби сворачивает к своему дому. Вениамин Иванович в командировке, а мать наверняка «гуляет» праздники у соседей с первого этажа, у некрасивой тети Маруси и черно-волосого статного дяди Вани. Приглашали они и его, Эди, только что ему там делать среди неинтересных ему взрослых людей. Будет еще другая тетя Маруся со своим мужем дядей Сашей Чепигой. «Дядя Саша хотя бы веселый, хотя и он – козье племя» – думает Эди-бэби презрительно.

Мать Эди-бэби пользуется у соседей-рабочих большим авторитетом. Она – куда образованней их, училась когда-то в химическом техникуме, хотя работала только во время войны и всю остальную жизнь провела в домохозяйках, читая книги. Обе тети Маруси всегда обращаются к ней за советами в затруднительных положениях, а так как они все время в затруднительных положениях – дядя Саша пьет, а дядя Ваня слишком красивый для своей тети Маруси, Эди-бэби догадывается, что у него есть в жизни и другие женщины, – то Раиса Федоровна работает советчиком круглые сутки.

Дядя Ваня, кажется, чуть-чуть влюблен в мать, думает Эди-бэби, шагая по мокрой асфальтовой дорожке, извилисто вьющейся между предполагаемых кустов и деревьев, к своему дому. Он заметил, что мать тоже ведет себя несколько странно в присутствии дяди Вани, как бы смущается. Мать говорит, что у дяди Вани цыганская кровь. Может быть, думает Эди-бэби, он похож на цыгана.

Матери вообще-то скучно на Салтовке, у нее нет теперь здесь настоящих подруг. Отцу-то что, он целые дни на работе, а то и в командировках. Мать же – салтовский узник. Мать куда выше ее теперешних рабоче-крестьянских подруг. Еще несколько лет назад у них были куда более интересные соседи, половина их были военные: капитан Позин с семьей, старший Валерка был почти одного возраста с Эди-бэби, на год старше; военпред Соколовский с двумя красивыми дочерьми – Галиной и Ларисой. Семья Шепельских жила в другом подъезде. Сам Шепельский – доктор наук и альпинист, жена его Александра Васильевна и два их сына – студенты Влад и Ленька. Ленька, правда, появился на Салтовке чуть позже, уже сумасшедшим. Он сошел с ума в другом городе, Павлограде, кажется, и приехал к родителям уже необычайно тихим и кротко синеглазым. Однажды во время припадка он отрубил себе топором палец-мизинец и выбросил палец через форточку на улицу, вспоминает Эди-бэби. Он отлично помнит, как приехала машина с санитарами, скрученное тело Леньки вынесли из соседнего подъезда и вложили в санитарную машину уже через несколько минут.

Все это давно уже история дома номер двадцать два по Первой Поперечной улице. Сам Шепельский давно развелся с женой Александрой Васильевной, и она вскоре после развода умерла. Шепельский же женился на молодой девушке, своей студентке, которая лазала вместе с ним по горам Кавказа. Александра Васильевна не могла лазать с Шепельским по горам, потому что она была старше Шепельского, у нее были толстые отекшие ноги, и она много болела. После того как Шепельский женился вновь и похоронил прежнюю жену, мать ходила на похороны, а Эди-бэби не взяла, хотя он и порывался пойти; Шепельский был назначен заместителем министра какой-то промышленности Украины и переехал в Киев и стал жить там в большой квартире. Это был как бы сигнал, Салтовка быстро пустела. Военные и интеллигенты переезжали в Центр, который уже отстроили после немецких разрушений, и в образовавшийся вакуум вселились шумные рабочие семьи – пролетариат, или «гегемон», как зовет его презрительно Кадик. Среди них есть хорошие люди, как обе тети Маруси с мужьями, но матери порой тошно с ними.

Мать Эди-бэби особенно заскучала, когда последняя ее близкая подруга – еврейка Бэба, ее муж Додик и два их сына, Мишка и Ленька, – уехала с Салтовки. Додик был инженер. Мать плакала, когда Бэба, и Додик, и Мишка, и Ленька уехали, – семья была очень веселая, все праздники они тогда гуляли вместе. Додик занимался любительской фотографией, и у матери сохранилось множество снимков, на которых Эди-бэби и Мишка и Ленька в праздничных костюмчиках стоят с шарами или лежат в майской траве, повернувшись физиономиями к фотографу, лукавый Ленька – скорчив рожу или высунув язык.

После отъезда подруги Бэбы мать заныла. Через несколько дней она устроила Вениамину Ивановичу скандал, утверждая, что своей бесхарактерностью и беспомощностью он губит ее жизнь и жизнь ребенка, имелся в виду Эди-бэби, так как другого ребенка в семье так и не появилось. Под бесхарактерностью и беспомощностью подразумевалась неспособность старшего лейтенанта Савенко добиться от своих начальников новой квартиры, расположенной в Центре, а не здесь, на забытой цивилизацией Салтовке, где после каждого дождя улицы утопают в грязи. Мало того, что они до сих пор живут в одной комнате, в то время как даже некоторые подчиненные старшего лейтенанта Савенко имеют квартиры, «так мы еще живем в этом ужасном районе, где наш сын вынужден сидеть дома и, копаясь в книгах, наживать себе близорукость, потому что мальчик не может общаться с хулиганами и деревенскими детьми, которые населяют Салтовку», – выпалила мать.

Безусловно, мать была права, хотя в то время ничто еще не указывало на грядущие беды, которые должно было принести семье Савенко и воспитанию Эди-бэби общество салтовской и тюренской шпаны, в котором он принужден был жить.

Отец отвечал матери расстроенно, что он честный человек и поэтому отказывается использовать свое служебное положение в личных целях и что его подчиненные – да, имеют порой отдельные квартиры; но только те из них имеют, у которых большие семьи. «У нас в части есть очередь на квартиры, и впереди меня люди куда более нуждающиеся в квартирах, чем мы», – сказал отец. В ответ же на обвинение в бесхарактерности и беспомощности отец предлагал матери судьбу женщины, у которой муж горький пьяница или бабник, что еще хуже. Отец Эди-бэби не был ни пьяницей, ни бабником, хотя был очень хорош собой, куда симпатичнее Эди-бэби, как иногда, желая позлить его, говорит Эди мать. У отца прямой нос, а у Эди-бэби нос курносый, как у матери. И глаза у отца красивые, большие.

Эди-бэби вырос с внушенным ему матерью убеждением, что «наш отец хороший, исключительный». Иногда она говорит Эди-бэби, что его отец слишком порядочный. Даже еще в период копания в книгах Эди-бэби твердо решил, что он не хочет быть хорошим, как отец. Эди-бэби хотелось иметь свою комнату, ну комнатку пусть, чтобы развесить там географические карты, разложить книги и выписки, повесить рисунки растений и животных и трехмачтовых и двухмачтовых кораблей с разным парусным вооружением. Отец же был хорошим, потому все имущество Эди хранилось в углу ванной комнаты, среди старых вещей. Медленно, но верно отец стал злить его своей хорошестью.