Текст книги "В погоне за наваждением. Наследники Стива Джобса"

Мэтью Дабл-Ю Гросс, специальный агент Нью-Йоркского бюро ФБР, даже внешне был уникальной личностью. Он был абсолютно лысый, с головой, вытянутой как цифра 0, словно при рождении его клещами вынимали из материнского лона. Просто один к одному знаменитый французский писатель Бернар Вербер, автор «Дня муравья» и «Энциклопедии Относительного и Абсолютного знания».

При этом не знаю, как у Вербера, а у Гросса была феноменальная фотографическая память, и потому рано утром 8 июля 2011 года, еще даже не получив официального приказа заняться делом TND-7/8, Гросс подробнейше записал свой сон. И только потом, включив радио, получил от радиокомментаторов подтверждение своей собственной догадке, что создатель или создатели этого сна, конечно, русские. Основанием для такой версии был не только тот факт, что два первых сна были посвящены похоронам русского кино и покушению на русского режиссера. Нет, достаточно хотя бы бегло проанализировать новый, американский сон, как приметы русского авторства его создателя просто бросаются в глаза. Во-первых, клятва «юного обамовца» – явная калька с клятвы советских пионеров прошлого века! Во-вторых, все эти подробности с хлебными автофургонами, в которых перевозят арестантов, эта карточная система и ночные хлебные очереди – тоже из быта России сталинских времен. В-третьих, названия фильмов «Обама в Октябре», «Броненосец „Потомак“», «Человек с мечтой» и «Падение Конгресса» – просто перефраз знаменитых русских фильмов «Ленин в Октябре», «Броненосец „Потемкин“», «Человек с ружьем» и «Падение Берлина». И наконец, стихи этого мальчика Стивена Купера «Бараку Обаме письмо я написал» – если не прямой плагиат, то подражание стихам «Климу Ворошилову письмо я написал: Товарищ Ворошилов, народный комиссар…» детского поэта Лейба Квитко, расстрелянного Сталиным в 1952 году вместе с еще дюжиной еврейских поэтов и писателей. Да и сама фамилия этого мальчика, и его так называемое родство с Фенимором Купером тоже явно русского происхождения – это в России Фенимор Купер самый, после Марка Твена, популярный детский американский писатель, а в Америке – ну кто сегодня в Америке читает этого Купера? Его даже нет в школьной программе…

Собственно, обо всем этом и говорит американцам создатель этого сна – мол, Америку ждет сталинизм исламского розлива.

Но сотрудники ФБР не состоят ни в каких политических партиях и не имеют права на политические пристрастия. TND-7/8 – это в первую очередь насильственное вторжение в личную жизнь американских граждан. А во-вторых, если этот сон изобретен не русскими эмигрантами на Брайтон-Бич или в Силиконовой долине, а в Москве, – это иностранное вмешательство во внутренние дела американского государства. И потому в 08.00, когда Мэтью Гросс на своем «форде» (как патриот Америки, он ездит только на американских машинах) заехал в подземный паркинг рядом с Федерал-плаза в Нью-Йорке и поднялся в офис ФБР на 28-м этаже небоскреба Emigration & Naturalization, где его уже ждал Билл Корни, шеф Нью-Йоркского бюро ФБР.

– Ты, конечно, видел этот гребаный сон, – не столько спросил, сколько сказал Билл.

– Я его даже записал.

– На видео?! – изумился Билл.

– Нет, конечно. Словами на своем компе. Но подробно.

– Замечательно! Вот ты этим и займешься. Все отложи, займись только этим. Если нам удастся доказать, что этот сон сделан в Москве, а не на Брайтоне, то мы это дело сбагрим в ЦРУ.

– А если не докажем?

– То придется тебе это дерьмо разгребать, больше некому.

Тут нужно сказать, что за двадцать два года службы в ФБР, то есть с момента окончания славянского факультета Монтерейского института переводчиков, Мэтью Гросс не знал проколов в своей работе. А ее было много! Ведь вместе с потоком русских эмигрантов в Америку прикатили уголовники самых разных категорий – от настоящих бандитов до высокообразованных аферистов. Бандиты вымогали деньги у первых русских бизнесменов, а аферисты привезли с собой невиданные в Америке новшества – они разводили бензин и регистрировали однодневные фирмы-«ромашки» для ухода от налогов на продажу привезенной из России нефти. Они создали фиктивные передвижные амбулатории, которые якобы делали медицинские анализы десяткам тысяч русских эмигрантов, и выставляли за это счета страховым компаниям, получая с них миллионы долларов. И они наводнили ювелирные магазины 49-й стрит в Нью-Йорке поддельными алмазами и бриллиантами, которые невозможно отличить от настоящих. Но все это прекращалось и заканчивалось арестами, когда этим начинал заниматься въедливый, методичный и не знающий отдыха Мэтью Гросс. Его феноменальная память позволила ему так отшлифовать свой русский язык и так виртуозно овладеть всеми русскими сленгами и новоречью, что он легко сходил за своего в любых русских компаниях. И только один раз за всю свою карьеру Гросс попал впросак.

Это было в ноябре 2002 года, сразу после знаменитого захвата чеченскими террористами московского театра «Норд-Ост». Тогда, после штурма этого театра русскими «альфовцами» и гибелью там 130 заложников, германский Фонд Аденауэра провел закрытую трехстороннюю русско-немецко-американскую встречу экспертов по борьбе с международным терроризмом. В Москве, в отеле «Балчуг-Кемпински», за круглым столом собрались ровно двадцать русских, американских и немецких генералов и высших офицеров. И первый день этой встречи был целиком посвящен поиску точного определения термина «терроризм». Все высказывались на эту тему и предлагали свои формулировки, в том числе Мэтью Гросс. А в перерыве единственная русская женщина, сидевшая за столом по правую руку от Гросса, вдруг сказала ему:

– У вас неплохой русский. Монтерейская школа.

– С чего вы взяли? – спросил Гросс.

– Ну, у вас же бакинский акцент.

– Какой?! – изумился Гросс.

– Бакинский. В восьмидесятые и девяностые годы в Монтерейском институте переводчиков деканом славянского факультета был Семен Шегельман, эмигрант из Баку. И у вас его произношение.

Гросс смутился, уязвленный до глубины души. И только много позже догадался, что эта русская гэбэшница в штатском его просто развела. Конечно, еще тогда, в восьмидесятые и девяностые годы, в КГБ знали, кто преподает русский в главном лингвистическом центре ЦРУ – точно так же, как в ЦРУ хорошо знали, кто преподает английский в подмосковной школе ГРУ и КГБ.

Но что, кроме указания на русское авторство этого TND-7/8, дает его лингвистический анализ? Вот если бы можно было с помощью этого анализа доказать, как и поручил ему Билл Корни, что этот сон сфабрикован в Москве… Но ни одного доказательства этой версии Мэтью Гросс в содержании сна не обнаружил. Больше того, все аллюзии со сталинским временем говорят, что автор этого сна скорее всего человек преклонного возраста и, следовательно, вполне может быть из числа старых русских эмигрантов.

Черт возьми, за что же зацепиться?

И вообще это не его, простого агента, обязанность определить, откуда пришел и расселился в Интернете этот незримый и неуловимый «троянский червь» с Red October Nightmare[7]7
  Красно-октябрьский ночной кошмар.


[Закрыть]! Это прямая обязанность US-CERT – Службы быстрого реагирования на компьютерные угрозы Центра информационных технологий ФБР!

Мэтью снял трубку внутреннего телефона и набрал нужный номер.

– Астин, привет! Это Мэтью из Нью-Йорка. У вас уже есть что-нибудь по Red October Nightmare?

Астин Кэйн, однокурсница Мэтью Гросса и единственная женщина, закончившая аспирантуру hightech факультета знаменитого Массачусетского технологического института, была помощником шефа Центра информационных технологий ФБР в Форт-Монмуте, штат Нью-Джерси, и курировала всю службу компьютерной безопасности ФБР.

– Not a fucking bit![8]8
  Ни черта!


[Закрыть] – в сердцах ответила Астин, и Мэтью понял, что задел ее самолюбие по самое «не могу».

– Извини, – поспешил он. – Просто Билл поручил мне спихнуть это дело нашим коллегам…

– Я знаю, – нетерпеливо перебила Астин. – Ты сорок первый звонишь по этому поводу.

Мэтью усмехнулся:

– Астин, дорогая! Я тебя развеселю. «Сорок первый» – это знаменитый русский фильм про молодую коммунистку, которая взяла в плен своего врага – белого офицера в исполнении красавца Стриженова и влюбилась в него.

– А когда он захотел бежать, она его убила. Я видела это кино. Если ты хочешь остаться живым, положи трубку!

Мэтью поспешно дал отбой и вздохнул. Ничего не поделаешь, придется вечером тащиться на Брайтон-Бич и «тусоваться», как теперь говорят в России, с тамошними стариками на бродвоке. Они там наверняка обсуждают этот сон и могут вывести на какой-нибудь след.

Брайтон-Бич, господа, – это не только географическая точка или один из районов Большого Нью-Йорка. Брайтон-Бич – это теперь понятие, которое включает в себя особую психологию, сленг, темперамент и даже образ жизни. Американские газеты называют этот район Litle Russia – «Маленькая Россия», а его обитателей – русскими. По аналогии с американскими итальянцами, ирландцами, китайцами и т. д. – то есть в зависимости от страны их происхождения. А если вы приехали из России, то будь вы хоть киргиз, армянин или еврей – вы все равно русский. И сделать с этим ничего нельзя, хотя ситуация поначалу мне казалась даже обидной: в советской России никто нас за русских не считал и называли «жидами» и «евреями», а в Америке никто не хочет считать нас евреями, а называют «русскими». Но с годами к этому привыкаешь…

По приблизительным данным, на Брайтон-авеню и прилегающих к ней двух дюжинах улиц живет почти 100 тысяч русских эмигрантов. Если учесть, что первые четыре «русские» семьи поселились на Брайтоне в 1974 году, динамика роста этой колонии сравнима только с динамикой освоения Техаса или наплыва золотоискателей в Калифорнию во времена «золотой лихорадки». С той только разницей, что на брайтонском пляже нет ни золота, ни нефти. Все, что нашли там первые советские эмигранты в 1974-м, было: океанский бриз, дешевые квартиры и сабвей «D», на котором за 50 центов можно было доехать до Манхэттена.

Конечно, настоящий историк скажет, что это было не первое открытие Брайтона. Что еще в начале века Брайтон был дачным местом нью-йоркских богачей, они строили здесь виллы и ездили сюда в экипажах и первых «фордах». И что первый расцвет Брайтона описан у Айзека Башевиса Зингера, Нила Саймона и других американо-еврейских писателей. Все это так. В 20– 40-е годы Брайтон был плотно заселен теми еврейскими волнами, которые выплеснуло в Америку из Европы сначала бегство от погромов времен русской революции, а потом – от гитлеровских концлагерей и газовых камер. Но уже в конце 50-х дети и внуки этих евреев окончили школы и колледжи и переселились из Брайтона в Манхэттен, Голливуд, Бостон и прочие центры технического и торгового бума. В шестидесятые годы Брайтон захирел. Опустели и замусорились пляжи, закрылись десятки ланченетов, синагог и школ, и пожилые евреи массовым порядком бежали отсюда в северный Бруклин или еще дальше – во Флориду и Аризону. В 70-е годы первые эмигранты нашей волны нашли на Брайтоне запущенные и разваливающиеся дома, где не хотели селиться даже нищие беженцы из Пуэрто-Рико и «лодочные люди» из Вьетнама. Здесь на темных, с разбитыми фонарями улицах можно было легко наткнуться на нож наркомана или встретить шайку черных грабителей. А на станциях сабвея и в разрисованных граффити вагонах поезда стоял оглушающий запах мочи и марихуаны.

Но один фактор отличал Брайтон от аналогичных районов Верхнего Нью-Йорка – океан. Когда после изнуряющего рабочего дня в такси или на швейной фабрике в душном и громыхающем монстре – Манхэттене вы приезжаете на Брайтон и на конечной станции выходите из вонючего вагона, соленый океанский бриз освежает вам легкие, а тишина лечит душу. И если закрыть глаза, то кажется, что вы снова дома, на Черном море. Можно, как на знаменитом одесском бульваре, спокойно посидеть у океана на скамейке широкого деревянного бордвока, можно встретить друзей, поговорить «за жизнь» и «восьмую программу» для родителей и можно прогулять детей «на чистом воздухе». Конечно, для американцев, которые не имеют этой русско-еврейской манеры в любую погоду часами выгуливать детей, или для москвичей, которые с детства привыкли к запаху бензина и не могут спать без гудков машин за окном, в этом «брайтонском факторе» не было ничего соблазнительного. Поэтому московские и питерские эмигранты селились на нью-йоркских высотах – в квинсовском Джексон-Хайтсе и в манхэттенском Вашингтон-Хайтсе. Но когда в 1978–1979 годах эмиграция из СССР достигла своего пика – 50 тысяч человек в год, то оказалось, что чуть ли не половина этих эмигрантов – одесситы. Одесситы, для которых брайтонский фактор перевешивал все остальные неудобства. Теснота и вонь в сабвее? Ладно, вы не ездили в советских автобусах и трамваях! Поезжайте в СССР, понюхайте! Запущенные квартиры, обвалившиеся потолки и стены? А у вас есть руки? Хулиганы, наркоманы и грабители на темных улицах? А вы знаете такое выражение – «Одесса-мама»? Не знаете? Это значит, что когда ваши американские грабители учились держать пипку в руках, чтобы попасть струйкой в унитаз, наши уже соплей попадали милиционеру в затылок…

Короче говоря, к 1982–1983 годам в районе Большого Брайтона жили уже около 40 тысяч советских эмигрантов. Подавляющее их большинство, 99, если не больше, процентов мало чем отличались от всех прочих эмигрантов, которые построили Америку, – они вкалывали с утра до ночи за 4, 3 и даже за 2 доллара в час, они учили английский язык в сабвее по дороге на работу и стоя спали от усталости в тех же вагонах, когда возвращались с работы домой. Пишущий эти строки – до эмиграции московский журналист и автор семи художественных фильмов – красил в Манхэттене офисы за 5 долларов в час. А одесситы очистили Брайтон от черных бандитов и наркоманов, открыли тут рестораны «Одесса», «Приморский» и «Садко», продовольственные магазины «Националь» и «Белая акация» и даже русский книжный магазин «Черное море», где, кроме книг, продавались не одна, а сразу три русские газеты – «Новое русское слово», «Новый американец» и «Новости»! А в интервью, которое Эдвард Коч дал в то время автору этих строк по случаю открытия русской радиостанции в Нью-Йорке, знаменитый мэр сказал не без патетики: «Русские эмигранты своей энергией и умом продвигают нашу страну по пути прогресса, украшают ее и наш город. Я польщен, что вы здесь, друзья!..»

А теперь, после этого исторического экскурса, вернемся к нашему герою. К семи вечера, когда удушающая июльская жара стала спадать и с океана повеяло йодистой прохладой, Мэтью Гросс уже колесил по Брайтон-авеню и соседним улицам на своем «форде» 2007 года. Слушая по эмигрантскому радио и по американским радиостанциям гадания на кофейной, как говорят русские, гуще относительно того, будет или не будет сегодня ночью «вторая серия» этого Red October Nightmare, он полчаса тщетно искал место для парковки и наконец припарковал свою машину в четырех кварталах от пляжа – ближе места, к сожалению, не нашлось. Здесь Гросс уложил в багажник свой офисный пиджак, галстук и туфли, переобулся в пляжные тапочки на босу ногу, по-райтонски расстегнул рубашку до пояса, взял под мышку шахматную доску и в таком затрапезном виде не спеша отправился к берегу. Тихая и прожаренная на солнце 3-я Брайтон-стрит с узкими частными домиками и крохотными, величиной с ладонь, двориками, прилепленными тут друг к другу так плотно, как клопы в брачный период, снова вывела его на Брайтон-авеню – шумную, гудящую автомобильными гудками и грохочущую поездами сабвея, которые катят над ней по бетонному виадуку от самого Манхэттена. Собственно говоря, эта Брайтон-авеню, а еще точнее – ее отрезок не больше пятисот метров от Кони-Айленд-авеню до Оушн-Парквей, и есть лицо, витрина и Тверская улица этой американской «Маленькой Одессы». Здесь («и чуть-чуть за углом») разместились все русские, украинские, еврейские и кавказские рестораны, где проходят свадьбы, бармицвы, батмицвы и юбилеи, а также концерты Маши Распутиной, Любы Успенской и Ильи Резника. Здесь не один, а уже три гастронома не уступают по размерам и ассортименту московскому Елисеевскому магазину – причем не советских, а еще досоветских времен. Здесь два книжных и три аудиомагазина оглушают округу Пугачевой, Розенбаумом и Лепсом. Здесь прямо на улице жарят вкуснейшие чебуреки, хачапури, хамсу и пирожки с капустой, картошкой, мясом, вишнями и абрикосами. Здесь три русские аптеки продадут вам по рецептам любое американское лекарство и без всякого рецепта – любое русское, а также любые травы, пчелиный яд, мумие, барсучий жир и черта в ступе! И это сюда, к Марику, в его «M&I International Foods», со всего Нью-Йорка и даже из Нью-Джерси, Коннектикута и Лонг-Айленда приезжают русские эмигранты за свежайшими колбасами всех мыслимых и немыслимых сортов, за форшмаком, фаршированной рыбой, астраханской воблой, барабулькой и еще сотней рыбных деликатесов, а также за нежнейшими кондитерскими изделиями, которыми они забивают багажники своих «лексусов» и «кадиллаков».

Но – стоп! Этот Марик, как одна из легендарных личностей и основателей «Маленькой Одессы», достоин еще нескольких строк. Тридцать пять лет назад, когда он приехал сюда из Одессы, здесь было от силы две-три сотни первых «русских» поселенцев. Марик сутками вкалывал таксистом в Манхэттене, а здесь, на Брайтон-авеню, у хозяина крохотной продовольственной лавчонки арендовал два метра прилавка. За этот кусочек прилавка встала его жена, а Марик, откатав сутки таксистом, привозил ей из украинского магазина в Астории, то есть с другого конца Нью-Йорка, полтавскую колбасу, шпик и пельмени с вишнями. Но вскоре советское правительство так обнищало, что в обмен на американскую пшеницу, трубы и бурильные станки стало выпускать по 50 000 евреев в год, и количество одесситов, то есть покупателей на Брайтоне, стало расти в геометрической прогрессии. Марик выкупил у американца сначала весь прилавок, потом весь магазин, а потом и все здание плюс пару соседних. Теперь его «Интернэшнл фуле» – это роскошный двухэтажный гастроном с сотней продавцов, со своим мясным, рыбным, коптильным и кондитерским цехами, своим – по соседству – огромным рестораном и, по слухам или легендам, своим рыболовным флотом.

Правда, лет пять назад, когда я последний раз оказался на Брайтоне и зашел к Марику в его кабинетик за кондитерским отделом на втором этаже «Интернэшнл фудс», он, наливая нам по рюмке, сказал с укором:

– Ну зачем ты написал, что у меня есть рыболовецкий флот?

– А что, разве нет?

– Конечно, нет. Я тут из-за этого имел цорес[9]9
  Беда, неприятности.


[Закрыть] с налоговым инспектором.

– Марик, – сказал я. – Ты знаешь силу слова? Ты читал Библию? Там сказано, что по слову Его появились земля, свет и все остальное. Я, конечно, не Бог, но мое слово тоже что-то весит. Вот увидишь, скоро у тебя будет если не флот, то пара сейнеров точно! И давай за это выпьем, аминь!

И таких биографий на Брайтоне десятки – от хозяина книжного магазина «Черное море» до хозяйки первой «Русской аптеки» и первых владельцев русского кинотеатра «Метрополь» и ночного варьете «Распутин». А еще здесь можно за полцены купить одежду и мебель всех именитых итальянских дизайнеров, французскую парфюмерию, канадские дубленки и астраханскую осетровую икру, запрещенную к ввозу в США. Короче говоря, здесь можно прожить всю жизнь, никуда не выезжая, потому что здесь есть все, что нужно для одесского счастья, – море, солнце, музыка, вкуснейшая еда и грудастые невесты со сдобными бедрами, которые особым, сногсшибательным образом закругляются вверх только на брайтонской диете и снятся очкарикам всех соседних иешив и синагог.

Мэтью хотя и не был знаком с Мариком, купил у входа в «Интернэшнл фудс» два сочных хачапури и пересек Брайтон-авеню. Жадно (но так, чтоб не облиться их горячим соком) кусая их на ходу, он прошел еще квартал до деревянного «бродвока» – широкого, на сваях променада, тянущегося на несколько километров вдоль океанского берега. Конечно, насколько мы знаем, такие променады есть в Сочи, Атлантик-Сити, Лос-Анджелесе, Марбелье и, возможно, еще где-то, но где бы они ни были, они не идут ни в какое сравнение с брайтонским «бродвоком». Во-первых, потому, что только здесь, прямо на «бродвоке», есть бывший грузинский, а теперь «Tatiana Grill» ресторан, где прямо при вас вам пожарят на гриле все, что угодно, – от цыпленка табака и шашлыка из юного ягненка до люля-кебаба и только что выловленной каспийской осетрины. Во-вторых, только здесь вы можете сутками играть в шахматы и шашки, «забивать козла» и обсуждать все политические новости мира с бесчисленным количеством настоящих перворазрядников, мастеров и гроссмейстеров одесской шахматной школы. И в-третьих, только отсюда, с этого «бродвока», вы можете видеть в бинокль дельфинов, взлетающих над волнами поодаль от берега, и в тот же бинокль совершенно бесплатно разглядывать пышных брайтонских красоток, загорающих на золотом пляжном песке прямо под променадом.

Ну где еще вы найдете такое уникальное сочетание?

Ладно, будем объективны и признаем, что и другие бродвоки обладают некоторыми достоинствами. Например, все калифорнийские бродвоки примечательны массовым катанием геев на роликовых коньках. А бродвок в Марбелье – обилием самых дорогих европейских бутиков. Но разве это идет в сравнение с брайтонским бродвоком?

Мэтью Гросс присел со своей шахматной доской на свободную скамейку и уже через пару минут оброс пожилым плешивым партнером по игре в шахматы и дюжиной болельщиков в возрасте от семи до семидесяти лет. Конечно, он не спешил ни выиграть, ни проиграть. Чем вязче и медленнее шла игра, тем острее разгоралась полемика присутствующих по поводу ночного сна.

– Нет, а вы слышали сегодняшнее радио? У этого Обамы папаша был не только коммунист, но еще пьяница и бабник, ни одной юбки не пропускал!

– Ну и что? При чем тут? Ландау тоже был еще тот ходок!

– А Наполеон?! Ему даже во время военных советов привозили графинь и баронесс, он их имел в задней комнате прямо во время заседания!

– Та ты щэ за Александра Македонского вспомни!

– Не, Македонский был гей. А Обама-старший был коммунист.

– Вот именно! Лучше бы он был гей! Тогда бы мы не имели этого в Белом доме. А теперь хрена с два его оттуда выкуришь! Правильно у том сне показали – коммунисты сами от власти не уходют!

Тут Гросс, чья феноменальная память хранила каждую деталь этого сна, стал ловко подбрасывать дрова в огонь этой дискуссии:

– А как правильно? «Я, юный пионер, торжественно клянусь» или «торжественно обещаю»?..

А разве в Одессе зеков не возили в хлебных фургонах? А в Москве возили, мне мама рассказывала. А у вас нет? Выходит, этот сон не мог одессит сочинить, так получается? А вы говорите, Одесса – кузница гениев! А вы мне можете назвать хоть одного гения – нашего, с Брайтона? Нет, за Марика из «Интернэшнл фудс» вы мне не говорите, он талантливый бизнесмен. А я имею в виду какого-нибудь компьютерного гения…

Ну хорошо, а эти стихи – «Бараку Обаме письмо я написал»? Что, на Брайтоне нет поэта, способного сочинить под Лейба Квитко?

Но сколько ни раскручивал Гросс своих партнеров и ни затягивал эндшпиль, эту партию он проиграл – никакой наводки на авторов TND-7/8 ему найти на Брайтоне не удалось.