Текст книги "Ты самая любимая (сборник)"
Автор книги: Эдуард Тополь
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 12 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]
«ЯВЛЕНИЕ АНГЕЛА РОССИЙСКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЕ!» – с такими аршинными заголовками вышли назавтра все газеты. Но каждая из них по-своему цитировала пророческую речь этого Ангела, поскольку, когда депутаты и охрана Думы очнулись от наваждения и бросились искать видео или хотя бы аудиозаписи этого события, оказалось, что почему-то все микрофоны и телекамеры были в эти минуты отключены…
Зато несколько именитых художников тут же приступили к созданию гигантского полотна в духе «Явления Христа народу», а самый знаменитый российский скульптор даже решил изваять этого Ангела, чтобы заменить этой монументальной фигурой памятник Карлу Марксу в Охотном Ряду.
– А-а-а-а-а!!!
Среди ночи истошный женский крик сорвал с постели разом и Пачевского, и его жену, и их детей-подростков.
Но Пачевский все-таки успел на кухню раньше всех.
И увидел бешено летающе-скачущую под потолком мышеловку, которая визжала голосом Ангела с Небес:
– А-а-а-а-ай!.. Ай-яй-яй!.. Ой!..
Тут подоспели Шура и дети и в ужасе, с открытыми ртами застыли в двери.
А мышеловка несколько раз стукнулась об потолок и наконец брякнулась на пол.
Шура отпрянула и, заикаясь, произнесла:
– Ч-что… Что это?
Пачевский пожал плечами:
– Ничего. Мыши.
– К-какие м-мыши?! – изумилась Шура. – Под потолком?
– Ну, летучие мыши. Не знаешь? – сказал Пачевский.
– Папа, она же орала! – сказал старший сын.
– Не орала, а пищала. Мыши пищат. Идите спать, ребята. Спать! Спать!
Дети сонно пожали плечами и ушли в гостиную на свою двухэтажную кровать, а Шура веником осторожно ткнула мышеловку.
Но мышеловка уже никак не реагировала.
Хотя рядом с ней на полу были капли алой крови.
– Что это? – показала Шура на эту кровь.
– Ну что это? – сказал Пачевский. – Кровь. От летучей мыши…
Взяв мышеловку, он бросил ее в мусорное ведро под кухонной раковиной и – уже лежа в постели – сказал жене:
– И прекрати ты ставить мышеловки! А то еще не то поймаешь!
Утром в храме Христа Спасителя было светло, пустынно и торжественно.
Ангел с Небес подошла к иконе Николая Угодника, произнесла негромко:
– Помоги мне, Коля. Поможешь?
– А в чем твое дело? – спросил Николай, заспанно оживая в окладе.
– Он стал засматриваться на брюнеток.
– Опять ты за свое! Я ж тебе сказал: это у тебя претензии к Творцу. Он напортачил с мужской программой, сделал их полигамными, а вас моногамными.
– И что делать?
– А чё тут можно сделать? Это генетическая программа, ее даже Гейтс не переделает. Что у тебя с ногой?
– Да в мышеловку попала.
– Исцелить?
– Спасибо, я сама.
– Тут этот приходил, слепой один. Сказал: ты велела молиться.
– Ну?
– Ну, исцелил я его, конечно. Но я тебя прошу: больше не посылай их ко мне.
– Почему?
– По кочану!.. Тьфу, извини, набрался я от них этой лексики! Короче, приходить сюда нужно не через знакомства с тобой, а через покаяние. А они никогда не каются, ни в чем. А чуда требуют. Устал я с ними… – Николай стал опять устраиваться в окладе, но вспомнил: – А ты это, ты вообще крещеная?
– Не знаю… Не думаю…
– Вот именно! Давай я тебя хоть окрещу.
И – преобразилось пространство, и прямо под сводами храма Христа вдруг брызнуло яркое палестинское солнце, возникли органная музыка и не то купель, не то бассейн, не то воды реки Иордан, в которой Иоанн Креститель крестил первых христиан.
А на Ангеле с Небес вдруг появился тот самый белый наряд, в котором летала она над депутатами Думы, – с белыми, как крылья, рукавами. И в этом наряде Николай Угодник опустил ее с головой в воду, говоря при этом:
– Печать дара Святаго Духа, аминь…
Между тем именно в это время посреди Москвы случилось другое событие.
Как всегда, в типографии грузчики под завязку загрузили фургон пачками с книгами.
Как всегда, со двора издательства фургон выехал на Лесной бульвар.
Как всегда, подкатил к ближайшему светофору.
Только на этот раз на перекрестке стоял еще и регулировщик ГИБДД, полосатым жезлом он приказал водителю прижаться к тротуару.
– Блин, а чё ты сделал? – спросил Пачевский водителя, сидя рядом с ним в кабине фургона.
– А хрен его знает! – ответил тот и прижал фургон к тротуару.
Регулировщик подошел, козырнул:
– Инспектор Васильев, ваши документы.
Водитель подал ему свои права и техталон.
– Путевку, накладные на груз, – сказал инспектор.
– Командир, мы книги везем, вот отсюда, из издательства. – Пачевский, перегнувшись через колени водителя, показал милиционеру на окна издательства.
– Путевку, накладные на груз! – требовательно повторил милиционер.
Водитель отдал ему путевку, а Пачевский достал из портфеля накладные.
– Выйдите! – приказал мент. – Откройте фургон!
– Это еще зачем? – изумился Пачевский.
– Выполняйте, что сказано.
Пожав плечами, Пачевский и водитель вышли из машины, водитель обошел фургон, открыл замок на задней двери и распахнул ее.
– Да книги тут! Видишь? – сказал Пачевский милиционеру. – Ты думал, оружие, что ли?
И тут вдруг неизвестно откуда возник и с тыла подкатил к фургону милицейский «рафик». А из «рафика» вышли двое в милицейской форме, показали Пачевскому свои «корочки».
– МВД, Управление по борьбе с экономической преступностью.
Затем взяли у регулировщика накладные и приказали Пачевскому:
– Выгружайте книги! Пересчитаем.
И Пачевский все понял, посмотрел на окна издательства.
На двенадцатом этаже, в открытом окне стояла хозяйка издательства и спокойно смотрела на происходящее.
Милиционеры надели Пачевскому наручники, посадили в «рафик».
Когда «рафик» двинулся, через его зарешеченное заднее окно Пачевский видел удаляющееся здание издательства и фигуру хозяйки в окне двенадцатого этажа.
– Ну, что отпираться? – вздохнул Пачевский на допросе у районного прокурора. – Да, бес попутал – гнал левые тиражи…
Прокурору было не больше сорока, и он усмехнулся:
– А бес был в юбке?
Пачевский удивился:
– Откуда вы знаете?
– А бес всегда в юбке, – сказал прокурор и погладил себя по глубокой залысине, словно она свидетельствовала, что он большой эксперт в этом вопросе. Затем протянул Пачевскому протокол допроса: – Распишись в показаниях.
– А-а-а… а что мне светит? – с заминкой спросил Пачевский.
– Хищения в крупных размерах… – Прокурор достал из ящика и обтер об рукав большое красное яблоко. – Срок – от семи до двенадцати.
Пачевский в ужасе схватился за голову:
– Ёк-тать!..
– Но она-то хоть стоила этого? – поинтересовался прокурор и хрупко надкусил свое яблоко.
– Кто? – не понял Пачевский.
– Этот бес в юбке.
Пассажиры электрички вышли на платформу и, спасаясь от холодного сентябрьского дождя, бросились на привокзальную площадь в автобусы.
И только две женщины с тяжелыми сумками в руках растерянно топтались в грязи, вглядываясь сквозь дождь в замызганные надписи автобусных маршрутов.
Все-таки один из водителей оказался человеком и, трогая свой автобус, высунулся из окна:
– Эй, бабы! Вам в СИЗО?
– Нет, мне в следственный изолятор! – крикнула Ангел.
Шура посмотрела на нее как на недоразвитую, а водитель сказал:
– Так я ж и говорю: в СИЗО. Садитесь.
И открыл переднюю дверь автобуса.
С трудом подтянув свои тяжелые сумки, Ангел, а за ней и Шура забрались в автобус.
Колеса автобуса катили по грязной жиже проселочной дороги.
За окном дождь срывал с леса последние листья и швырял их в лужи.
В автобусе все места были заняты – их занимали два или три старика и не меньше тридцати женщин с такими же, как у Шуры и Ангела, тяжелыми кошелками.
Впрочем, Ангел с Небес уже потеряла свой ангельский вид – на ней было какое-то безразмерное, с чужого плеча не то пальто, не то плащ, стоптанные кроссовки, линялая косынка на голове. И только глаза – огромные голубые глаза – еще выделяли ее из общей массы…
Шура, стоя в проходе, смотрела на нее подозрительно, пытаясь вспомнить, где она могла видеть эту странную женщину.
А Ангел с Небес прислушивалась к разговору двух женщин, сидевших рядом.
– А чё Катя? – говорила брюнетка. – Катя дала прокурору и вытащила мужика.
– Совсем, что ли? – спросила вторая, рыжая.
– Ну! – подтвердила брюнетка. – Прокуроры что, не мужики, что ли?
– Извините, – наклонилась к ним Ангел. – Можно, я спрошу?
– Ну? – выжидающе сказала брюнетка.
– Эта Катя – она прокурору что дала-то?
Женщины изумленно уставились на нее.
– Ты больная? – сказала брюнетка.
– Цветочек она ему подарила! – объяснила рыжая.
* * *
За серым бетонным забором с колючей проволокой и сторожевыми вышками длинные тюремные бараки СИЗО были тоже накрыты мутным осенним дождем.
А возле железных ворот и проходной, в комнате с надписями «НЕ КУРИТЬ», «НЕ СОРИТЬ», «НА ПОЛ НЕ ПЛЕВАТЬ» и «ПРАВИЛА СВИДАНИЙ С ЗАКЛЮЧЕННЫМИ», женщины, стоя в очереди к узкому окошку приема передач, удивленно спрашивали друг друга:
– А куда делась эта, психическая?
Ангела с Небес среди них действительно не было.
– Да за цветочками пошла, для прокурора, – сострила рыжая.
Но Ангел с Небес была в этот миг совсем недалеко от них.
С усилием вытащив из бетонной стены свою сумку, она поставила эту сумку на цементный пол, отряхнула с плаща бетонную пыль и тяжело вздохнула:
– Господи, я совсем без сил осталась…
Затем подняла глаза.
Перед ней была мужская камера с двухъярусными нарами, зарешеченным окном и парашей в углу. На нарах густо, впритирку сидели и лежали зэки самого разного возраста. И среди них, на нижних нарах – Пачевский.
Ангел, снимая с головы косынку, осторожно улыбнулась:
– Боже мой! Сколько мужчин!
– Сука! Ты зачем пришла? – вдруг сказал ей Пачевский.
– Мужчина, – ответила она заискивающе, – я скучаю. Я принесла…
Но он вскочил и бросился на нее, крича и размахивая кулаками:
– Пошла отсюда! Вон! Проститутка! Тварь!..
Зэки, сидя на нарах, смотрели на него с интересом.
А он размахивал кулаками и орал на кого-то, незримого для них:
– Это я из-за тебя сел! На двенадцать лет! А у меня дети! Тварь! Паскуда! Вон отсюда!
Зэки все больше забавлялись этим зрелищем.
А Пачевский, схватив Ангела с Небес, продолжал что есть сил вбивать ее в бетонную стену, крича:
– Вали отсюда! Вали на свою Венеру, сука! Ангел ёманый!
– Та-ак… – врастяг произнес Пахан в камере. – Еще у одного крыша поехала…
Он спрыгнул с верхних нар, медвежьей походкой подошел сзади к Пачевскому, который продолжал безумно биться о бетонную стену, и несильно врезал ему сзади по уху.
Но от этого «несильного» удара Пачевский рухнул на пол как подкошенный.
Пахан на всякий случай добавил ему ботинком по ребрам. И сказал:
– Ты! Псих позорный! Еще раз базар устроишь, в психушку сдадим! Понял? Вали на место, тварь!
Пачевский послушно пополз к нарам.
А Пахан вдруг изумленно заморгал глазами – под бетонной стеной камеры лежала пыльная женская косынка и стояла открытая сумка, полная банок сгущенки.
– А это откуда? – сказал Пахан и посмотрел на бетонную стену.
Но стена было совершенно гладкая, без трещинки.
Хотя под ней на полу лежала свежая бетонная пыль.
Вечером прокурор вышел из здания районной прокуратуры. Он вышел в первую московскую метель, зябко повел плечами, поднял воротник своей меховой куртки, сел в свою запорошенную снегом машину «форд», завел ее и покатил домой. Впрочем, домой или не домой, это значения не имеет, и узнаем мы об этом чуть позже. А пока имеет значение то, что был уже излет осени и в Москве шел снег – густой и мокрый.
«Форд» вырулил из боковых улиц на один из центральных проспектов, проехал несколько светофоров и свернул на Садовое кольцо.
На Кольце, как обычно, какие-то прохожие периодически выскакивали с тротуара на мостовую и голосовали, поднимая руки. Но прокурор равнодушно проезжал мимо них.
Зато если впереди маячили зябкие, в укороченных плащиках фигурки юных проституток, он чуть притормаживал – присматривался.
Но ничего соответствующего его взыскательному вкусу не попадалось, и он опять прижимал педаль газа.
И вдруг справа от него женский голос сказал в темноте:
– Мужчина, здравствуйте.
Он вздрогнул, машина опасно вильнула, соседние машины грозно загудели, но прокурор был с прокурорскими нервами – он выровнял свой «форд» и взглянул на женскую фигуру справа от него, на пассажирском сиденье.
– Ты кто? – сказал он, слегка охрипнув.
– Это не важно, – ответила пассажирка, взявшаяся невесть откуда. – Скажите, господин прокурор, что я должна вам дать, чтобы вы отпустили моего любимого мужчину?
– А-а! – произнес он, усмехаясь и приходя в себя. – Вот в чем дело! Ну, это зависит…
– От чего?
– Ну мало ли! Я должен посмотреть…
– Куда?
– Не куда, а на что. Например, на тебя.
– Хорошо, смотрите…
В темноте женская рука протянулась к потолку машины, включила свет.
И теперь он увидел ее – огромные голубые глаза, влажные губы, высокая шея, бюстик торчком и осиная талия.
– Погасить? – спросила она после паузы.
– Нет. Ты кто?
– Я Ангел с Небес.
Он опять усмехнулся:
– Значит, бес в юбке. И за кого просишь?
– За своего мужчину. У него завтра суд, вы дали ему статью за книги, за левые тиражи.
– А-а, этот! Да, он получит двенадцать лет.
– А если… – И она повесила паузу.
– Если что? – спросил он, уже забавляясь своей властью над ней.
– Если я дам вам ночь любви?
– Ночь за год! – сказал он тут же.
Она потемнела лицом и как-то опала в плечах.
– Ну? – сказал он.
– Ночь за три года… – устало предложила она.
– Нет, – ответил он жестко. – Или ночь за год, или он получит двенадцать лет.
Она задумалась и только после паузы решительно – словно в отчаянии – встряхнула головой:
– Ладно! – И повернулась к нему. – А ты выдержишь?
Он снова усмехнулся:
– А ты?
Она положила руку ему на ширинку. И честно сказала:
– Не знаю. Но у меня два условия!
Он убрал с руля правую руку и положил ее ей под живот:
– Валяй!
– Первое, – сказала она, сглотнув. – Завтра утром ты переведешь его в нормальную камеру.
– Хорошо. А второе?
– Только с презервативом.
– Почему?
– Потому что у вас, прокуроров, карма порченая и злая. А мне еще детей рожать. Поворачивай!
– Куда?
– Тут близко. Я покажу…
И действительно, спустя несколько минут «форд» уже тормозил в знакомом для нас дворе…
И знакомый, похожий на кота Матроскина, парень все с той же ухмылкой на блудливом лице открыл им дверь.
– Проходите. В самый конец. Сто рублей в час.
Она открыла сумочку и протянула ему купюру в тысячу рублей.
В конце октября, в солнечный зимний день лязгнули, открываясь, стальные затворы тюремной проходной.
И вторые – штырями – лязгнули затворы.
И третьи.
И Пачевский вышел из проходной на свободу, на чистый и свежий снег.
– Папа!!! – крикнули сыновья и бросились к нему.
Он обнял детей.
А затем выпрямился и сказал жене:
– Меня оправдали.
– Я знаю, – ответила она. – Пошли. Автобус.
Под завистливыми взглядами женщин, толпившихся у проходной, Шура обняла мужа и вместе с детьми повела к автобусу.
А ночью, когда дети уснули, Пачевский, лежа в постели, жадно обнял жену, но она оттолкнула его:
– Подожди! Кто эта сука?
– Какая? – удивился он.
– Которая из-за тебя под прокурора легла.
– Что-о? – снова, но уже притворно, удивился он.
– Только не прикидывайся! Вся тюрьма знает!
– Что знает? Я понятия не имею!
Шура замолкла и лежала не двигаясь. Только слезы катились из глаз на подушку.
Утром была метель, московский утренне-зимний полумрак и холод.
Пачевский, наклонясь под встречным ветром, шел к метро.
Сбоку, от какого-то ларька отделилась фигура, и парень с лицом печального кота Матроскина заступил Пачевскому путь:
– Мужчина, подождите!
– В чем дело? – не узнал его Пачевский.
– Вы Павел?
– Ну…
– Пойдемте со мной. Она умирает.
– Кто умирает?
– Ваш Ангел с Небес. Идемте! Быстрей!
– Какой еще ангел?! Отвали! – с досадой сказал Пачевский, оттолкнул парня и двинулся дальше.
– Мужчина! – крикнул парень в спину ему. – Она вас зовет! Ваш Ангел!
– Да пошел ты! – не поворачиваясь, на ходу отмахнулся Пачевский. – Нет никаких ангелов, блин!
– Эх!.. – с горечью выдохнул парень.
По знакомой нам лестнице парень устало поднялся на шестой этаж, ключом открыл дверь своей квартиры.
Увядшая, с чуть округлившимся животом, Ангел стояла в коридоре и, держась за стены, смотрела на него в упор.
– Ну? – сказала она с надеждой в своих бездонно-синих глазах, бывших когда-то голубыми, как небо.
– Зачем ты встала?! – испугался парень.
– Ну! – требовательно повторила она.
– Сволочь он, твой набор хромосом! – ответил парень, снимая ботинки, мокрые от снега.
Она стала бессильно оседать на пол, он едва успел подхватить ее.
– Стой! Держись!
– Дышать! – сказала она еле слышно. – Дышать…
И, как рыба на песке, стала бессильно хватать ртом воздух.
– Сейчас! Сейчас! Не умирай! Стой! – заполошно запричитал парень, подхватил ее со спины под мышки и поволок через комнату на балкон. А по дороге одной рукой прихватил с дивана какой-то плед…
Балкон был большой, как в старых домах, но весь завален снегом, заставлен стеклянной тарой и продавленным соломенным креслом-качалкой – тоже заснеженным.
Предусмотрительный «Матроскин», держа одной рукой Ангела, второй рукой стряхнул с кресла снег, бросил на сиденье плед и только после этого усадил-уложил Ангела в это кресло.
Кресло качнулось, Ангел откинула голову, и небо качнулось над ее головой.
– Дети… – почти беззвучно сказала она в низкое московское небо, полное хмари и снега. – Дети…
И закрыла глаза.
И вдруг…
Вдруг что-то случилось с небом – оно просветлело, и хмарь расступилась, и в эту небесную прорубь вдруг хлынуло солнце – крупными и косыми, как стропила, лучами.
И все вокруг вдруг засияло весной – деревья обрели зеленую листву, земля – траву, а небо – птиц.
И вместе с этими птицами из небесной выси вдруг спустились на балкон пять ангелов – три мальчика и две девочки-близняшки.
– Мама! Мамочка! – щебетали они. – Мама, проснись! Мама!
Она открыла глаза: – Дети! Я встану… – Нет, мама, нет! Не вставай! Мы сами! И они действительно сами подхватили на руки кресло-качалку и вместе с Ангелом стали по незримой спирали возносить его в небо… А парень стоял на балконе и, задрав голову, смотрел им вслед. А они, набирая скорость, улетали все выше и выше. Вот уже вся Москва лежит под ними внизу. Вот закрылись облаками Россия и Евразия. Вот и атмосфера расступилась, выпуская их в космос. А с Земли, с голубой шарообразной планеты, все неслось знакомое и чуть хриплое:
When a little blue bird,
Who has never said a word,
Starts to sing: «Spring! Spring!..»
Все дальше и дальше улетали они от голубого шарика Земли, но песня ширилась и летела вместе с ними по Млечному Пути:
Когда крохотная птичка,
Которая никогда не поет,
Вдруг начинает петь: «Весна! Весна!»,
И когда голубой колокольчик
Даже в глубине ущелья
Начинает звенеть: «Динь! Динь!»,
Это значит: природа
Просто приказывает нам
Влюбиться, о да, влюбиться!
И тогда птицы делают это!
И пчелы делают это!
И даже необразованные мошки делают это!
Так давай же займемся этим!
Давай любовью займемся, детка!
Поверь, что шимпанзе и в зоопарке делают это,
И австралийские кенгуру делают это,
И высоченные жирафы делают это,
И даже тяжеленные гиппопотамы делают это!
Let’s do it!
Let’s fall in love!
И самые респектабельные леди делают это,
Когда их призывают на то джентльмены!
Даже европейские математики делают это!
И даже блохи делают это!
Let’s do it!
Let’s fall in love!
Ушла песня, растворилась в космическом мраке…
Тишина.
Но вдруг, после паузы, в этой тишине и мраке – пронзительный школьный звонок. И – оглушительный топот ног, как от стада гиппопотамов. Но нет, это не стадо гиппопотамов, это школьники несутся по школьному коридору. И в числе этих школьников – Сергей и Валера, сыновья Пачевского. Как оглашенные бегут они по коридору… выскакивают на школьный двор и вдруг… Маленькая, не старше пяти лет, девочка с личиком ангелочка заступила им дорогу и сказала старшему: – Мальчик! А, мальчик! Как тебя звать?
2005
Пластит
По ночам, перед рассветом ей регулярно снились грохот стрельбы, взрывы, крики, мат и стоны. И свой собственный безмолвный крик ужаса: «МУСА-А-А! НЕ УМИРАЙ!.. НЕ УМИРА-АЙ!..»
От этого крика Зара просыпалась, рывком садилась в постели.
Вокруг была тишина и утренний солнечный свет.
Зара вставала, с трудом выходя из ночных кошмаров, умывала лицо с огромными черными глазами, гребнем расчесывала густые волосы. И в старом узком зеркале на стене видела свое тело – стройную фигуру с маленькой грудью, узкую талию, длинные ноги. Но глаза ее не выражали при этом ни радости, ни гордости, а скорее – безразличие…
Тут откуда-то издали звучал утренний рог – молитвенно и протяжно.
Прервав утренний туалет, Зара облачалась в глухое черное платье и повязывала на голову черную косынку. Шептала слова короткой молитвы и выходила из дома.
Слева и справа вдоль горной реки стояли такие же дома-сакли чеченского аула, а сразу за ними – горы до горизонта.
Мимо крикливого петуха на заборе, мимо кур и козы она выходила на улицу и шла по ней, глядя только вниз, себе под ноги. Но слышала негромкий разговор соседок – пожилых, с венозными ногами. Выбивая свои паласы, моя посуду и доя коз, они говорили, глядя на нее, Зару:
– Черная вдова…
– Засохнет теперь…
– Лучше бы их вместе убило…
– Нет, Аллах ее сохранил, чтобы отомстила. Месть – это святое…
Зара проходила мимо.
Сразу за деревней было маленькое кладбище на горном склоне, два десятка старых и несколько новых могил. Зара останавливалась перед одной – совсем свежей, с рыхлой землей и временной табличкой «Хамзатов Муса. 1980–2005». Смотрела на эту могилу, губы шептали слова молитвы, а глаза наполнялись слезами.
В то утро у края кладбища остановился потрепанный и пропыленный «газик». Мужчина за рулем повернулся к сорокалетней женщине в черном платке, сидевшей на заднем сиденье, кивком головы показал ей на Зару.
Женщина вышла из машины, подошла к могиле, у которой молилась Зара, произнесла скорбную молитву и спросила:
– Это муж? Или брат?
– Муж.
– Горе… И давно его?
– Месяц.
– А сколько прожили?
– Год.
– Ребенок есть?
Зара молчала.
– Почему молчишь? – спросила женщина.
– Нет ребенка.
– Не хотели? Или что?
Зара ответила через силу:
– Был… Потеряла…
– Как это потеряла?
У Зары слезы навернулись на глаза.
– Ну, потеряла. На втором месяце…
– А-а!.. – сказала женщина. – Да, это горе… У тебя братья-сестры есть?
– Брат был, тоже погиб.
– А я потеряла мужа и сына. Теперь мы с тобой никому не нужны. Замуж никто не возьмет. Детей не будет. Засохнем. Я из Нижних Гихи, слышала?
– Да…
– Меня Аида звать. У нас большой бой был ночью. Трое мужчин и два ребенка ушли к Аллаху. А прибрать некому. Поможешь?
– Конечно.
– Поехали.
– Прямо сейчас?
– Да. На улице лежат. Грех…
И женщина не оглядываясь пошла к «газику».
А Зара, колеблясь, посмотрела на свой дом вдали… на женщину, без оглядки шагающую к машине… И пошла за женщиной…
Все, что было потом, она помнила так, как в кино показывают бобслей: урывками и под музыку. Только музыка была не киношная, а песни Тимура Муцараева, чеченского «певца шахидизма»:
Я не забуду никогда
Тот бой и бесконечный хаос
И вспоминаю, задыхаясь,
Друзей, ушедших навсегда.
Под эту песню в разбитом горном ауле Зара помогала хоронить погибших… А песня звучала:
И вновь суровые гробницы
Растут из пепла и огня.
Но, павших братьев хороня,
Мы не забудем эти лица!..
И две ее подруги-шахидки взорвали два пассажирских самолета. А Зара еще читала Коран и молилась со своей наставницей. А в Москве прозвучал теракт у метро «Рижская». Но Зара еще не была готова – на базе боевиков она постигала постулаты джихада о святой обязанности отомстить за мужа, прихватив с собой на небеса как можно больше мунепаков – неверных…
Один из этих неверных – подполковник Климов – возвращался с боевой операции. Два его БМП и тяжелый БТР, грязные, со следами пулевых и осколочных попаданий, спустились с гор к равнине и направились к Ханкале[7]7
Справка: «Ханкала – населенный пункт и ж.-д. станция в 7 километрах от Грозного и в 1,5 км от военного аэродрома „Северный“. От самого городка остались несколько дворов, а Ханкала превратилась в главную базу российских войск в Чечне. Там расположены Объединенный штаб группировки (87 тыс. чел.), госпиталь, военная прокуратура, органы ФСБ и др. Охраняется в несколько кругов периметрами из колючей проволоки, сетями блокпостов, минных полей и пр. Заставы напоминают передовую времен Первой мировой: обшитые горбылем окопы и ходы сообщения полного профиля, присыпанные грунтом блиндажи в несколько накатов, сторожевые вышки. Все это обнесено высоким земляным валом, подобраться к которому вплотную мешает глубокий ров. Основа огневой мощи такой мини-крепости – танки и БТР. А в глубине следующего рубежа обороны можно разглядеть огневые позиции многочисленных самоходок. Ну и бескрайние минные поля вокруг, иногда отмеченные табличками. Над базой непрерывно кружат патрульные вертолеты, регулярно выбрасывая тепловые ловушки. Они предназначены для обмана системы наведения зенитной ракеты типа „стингера“, которая летит на тепло. Но самой лучшей защитой Ханкалы служит непролазная после дождей грязь, которую с великим трудом преодолевают даже бэтээры…» «Еженедельный журнал», № 14, 2002 г.
[Закрыть].
При подходе к Ханкале климовские БМП и БТР прошли по проходу в минных полях и, у шлагбаума на развилке дорог, ведущих к двум базам – МВД и армии, – свернули к базе МВД. Здесь было не разогнаться – дорога шла змейкой среди бетонных навалов и танков, стоящих в капонирах в ожидании потенциальных смертников на колесах…
Затем, прокатив вдоль красноречивого фронтового быта – вереницы сборных щитовых домов, вагончиков и стационарных палаток, уличных умывальников, турников, сортиров и бельевых веревок, на которых сохли солдатские портки, – два БМП остановились у госпиталя, высадили трех раненых и дюжину вусмерть усталых бойцов УБОПа. А БТР покатил дальше, к штабу, обнесенному бетонным забором с колючей проволокой.
Возле штаба БТР затормозил, и Климов – тридцатитрехлетний, крупный, бритоголовый, измотанный, в грязном камуфляже и с окровавленной косынкой на голове – выпрыгнул прямо в грязь у штабного КПП. И минуту спустя устало вытянулся по стойке «смирно» в двери кабинета одного из руководителей штаба.
– Товарищ генерал, разрешите доложить?
– Вольно, – ответил генерал. – Садись. Сколько суток не спал?
– Трое, товарищ генерал. – Климов сел.
– Ну?
– Восемь бандитов ликвидировали, трое ушли.
– Наши потери?
– Три «трехсотых» – один тяжело ранен, двое полегче. Убитых нет.
– Ясно. Представлю к награде.
– А отпуск, товарищ генерал? У меня командировка месяц назад кончилась, я семью полгода не видел.
– Знаю. Но тут тебе послание. Смотри…
Генерал взял с полки видеокассету, вставил в видеомагнитофон, включил.
То, что увидел Климов на экране телевизора, было не для слабонервных. А увидел он, как двое боевиков в масках держат связанную по плечам десятилетнюю русую и голубоглазую девочку, прижимают к столу ее ладонь, а третий топором отрубает ей мизинец и безымянный палец.
Генерал остановил пленку, отмотал чуть назад и нажал «стоп».
Бородатый боевик с занесенным топором застыл на стоп-кадре.
– Узнаешь? – спросил генерал.
– Конечно. Это Кожлаев.
– Ты уверен?
– У него наколка на пальце. Буква «К». Как у его брата.
– Тогда смотри дальше. – Генерал включил пленку.
Бородатый боевик, держа в руке окровавленный топор, сказал с телеэкрана:
– Ты, Климов! Ты меня видишь? Еще раз посмотри. Даю вам неделю сроку. Не отдашь брата – руку ей отрублю. Еще не отдашь – голову отрублю. Ты понял?
На этом запись оборвалась, генерал выключил магнитофон.
Климов помолчал, спросил:
– А кто девочка?
Генерал взял с полки бутылку коньяку, налил треть стакана, придвинул Климову:
– Выпей.
Климов посмотрел на генерала, на коньяк.
– Извините, товарищ генерал. Я непьющий.
Генерал удивился, кивнул на экран:
– Даже после такого зрелища?
– Жене дал слово. В командировке – ни грамма.
– Ну что ж. Значит, так… – Генерал сел напротив Климова. – Принято решение менять девочку.
– На брата этого зверя?
– Я знаю: у тебя три опера погибли, когда брали его брата. Но что нам делать? Пожертвовать девочкой? Они ее восемь месяцев назад в Ростове похитили. Можешь себе представить, что с родителями…
– Я не об этом.
– А что?
– Брата Кожлаева мы взяли два месяца назад. То есть в это время заложница у него уже была. И он мог сразу предложить обмен. Если он делает это теперь, значит, задумал нечто… Такое, из-за чего мы с ним могли бы сквитаться его пленным братом, а теперь не сможем. Вы понимаете?
– А не хер брать пленных! – вдруг взорвался генерал и даже ударил кулаком по столу.
Климов изумленно взглянул на него.
Но генерала как прорвало.
– Да! Это другая война, понимаешь?! Где ты видел, чтобы военнопленных судили гражданским судом, а через месяц родственники могли приехать в тюрьму и выкупить его к бениной матери? Сталин родного сына из плена не выкупил! А у нас за десять тысяч можно любому оформить туберкулез в открытой форме. Он у меня пять бэтээров взорвал, двадцать бойцов на тот свет отправил, а его обратно отпускают – сюда, на горный воздух! Лечиться, блин! Вот и воюй тут…
Генерал выдохся, залпом выпил коньяк, который налил Климову, помолчал, потом кивнул на телеэкран и спросил совсем другим тоном:
– Он отрубит ей руку? Да или нет?
– Да.
– И голову?
– Да.
Генерал бессильно пожал плечами:
– Какие у нас варианты?
А тем временем в Шатойском районе, в лагере боевиков в горах Зара слушала записи песен Муцараева и даже подпевала им, возвышая свой голос до октав боевого марша:
В сердца оставшихся проник
Сквозь артиллерии раскаты Клич,
вдохновлявший павших братьев:
«Аллах един, Аллах велик!»
Под эту песню боевики учили ее стрелять из автомата и пистолета, собирать и разбирать взрывные устройства из тротила, пластита-4 и т. п.
Показывали видео разбитого Грозного и других населенных пунктов, внушали, что родина в опасности, народ на краю гибели…
И все выше взлетал ее голос:
Оставшись Господу верны,
Пройдем мы жизни круговерти.
И, гордо бросив вызов смерти,
Уйдем в заветные миры…
А тем временем другие боевики захватывали школу в Беслане…
И президент Путин в телевизионном обращении к стране говорил об атаке международного террора на Россию…
А на маленьком горном кладбище, где был похоронен муж Зары Муса, боевики установили ему бетонную плиту-памятник и вбили пятиметровый шест со стальной зеленой косынкой, означающей, что он погиб в газавате. На фоне этого памятника и шеста они сфотографировали Зару в одежде шахидки, а она дала клятву джихада, сказала, что ее переполняет счастье от предстоящей мести за смерть мужа и близких. Аллах акбар!..
На рассвете по горной дороге, которая змейкой вьется по дну ущелья вдоль почти пересохшей речки, показался лихой кортеж: настоящий американский джип, «Газель» с приваренным на ее крыше пулеметным гнездом и грузовик, набитый вооруженными боевиками.
Сверху сквозь окуляры бинокля было хорошо видно, как на бешеной скорости, взметая тучи пыли и крошево щебенки, эти машины лихо взяли подъем, вымахнули на открытую площадку среди скал и остановились напротив пустого и насквозь просматриваемого армейского «газика».
Дюжина боевиков с автоматами в руках ссыпались из грузовика, проверили «газик» и разбежались в разные стороны, заглядывая за валуны и проверяя безопасность. Но вокруг было абсолютно пусто.
Тогда из джипа в сопровождении двух боевиков со снайперскими винтовками вышел бородач с автоматом за плечом. Снайперы сквозь прицелы своих винтовок еще раз обозрели окрестности и сказали что-то бородачу.
Тот огляделся по сторонам и крикнул:
– Эй, Климов! Ты здесь? Виходи, бляд!
Горное эхо повторило эти слова.
Климов выдвинулся из пещеры, которая была метров на двести выше площадки.
– Здесь. Ты девочку привез?
В ту же секунду снайперы и все остальные боевики взяли его на прицел. А бородач ответил:
– Привез! А ты моего брата привез? Покажи!
– Нет. Сначала девочку покажи.
– А пачему я первый должен паказывать?
Климов усмехнулся:
– А «патаму», что у тебя смотри сколько стволов! Чё те бояться?
Бородач жестом приказал выпустить заложницу из «Газели», и из машины вышла худенькая русая девочка с трагически голубыми глазами и руками, связанными в запястьях. Ее левая ладонь была перевязана грязным бинтом. За спиной у девочки стояли два бандита, упирали ей под лопатки дула своих автоматов.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?