Текст книги "Страж водопоя"

– Нигде, – ответил я честно. – Мы продали дом и сейчас как раз едем искать себе новый.

– Но не нашли, – добавила Светка.

– Сейчас очень дорогие дома, – вздохнул я.

– То есть постоянного места жительства у вас нет, – констатировала Юлия Владимировна.

– Пока нет, – сказал я. – Но мы ищем наш дом.

– За рекой в тени деревьев, – сказала Светка.

– За рекой? – вздрогнула Юлия Владимировна.

– Это она умничает, – пояснил я. – Это Эрнест Миллерович написал, но там всё печально заканчивается.

– Да-да, конечно… Значит, постоянного жилья нет. А прописка?

Мы переглянулись.

– Не знаем, – сказал я. – Может, где-то и есть…

Светка кивнула – может, где-то и есть.

– А как же вы в школу-то ходите? – сочувственно спросила инспектор.

– А мы не ходим, – брякнула Светка.

Ухоженные брови Юлии Владимировны построились в домик.

– Она не так выразилась, – объяснил я. – У нас анскулинг.

– Что? – не поняла Юлия Владимировна.

– То есть хоумскулинг, – поправился я и тут же ещё раз поправился: – Домашнее обучение. Мы обучаемся дома, а потом сдаем экзамены и ЕГЭ. Это очень удобно.

– Ну не знаю…

Юлия Владимировна была явно озадачена.

– Я хорошист, она отличница. – Я указал на Светку.

Юлия Владимировна посмотрела на Светку с сомнением.

– Нет, точно, – сказал я. – Отличница. На пяти языках шпарит. Светк, скажи.

Светка сказала. Глаза Юлии Владимировны содвинулись с бровями.

– Это по-гречески, – пояснил я.

– По-гречески… – Юлия Владимировна немного оторопела.

– По-гречески. Она ещё может по-валлийски, это звучит смешно. Или на квенье…

Светка выдала по-валлийски.

– Всё может быть, – согласилась Юлия Владимировна. – В наши дни всё перепуталось…

– Совершенно с вами солидарен, – сказал я. – Времена – хуже не придумаешь.

Светка вытянула ноги, зевнула.

– Вот какое дело, ребята, – сказала Юлия Владимировна. – Я звонила в больницу, узнать про вашего отца. А что у него с рукой, кстати?

– Волки отгрызли, – тут же брякнула Светка.

Юлия Владимировна поглядела на меня.

– Это правда, – подтвердил я. – На зимней рыбалке, на Иртыше.

– Какой ужас, – ужаснулась Юлия Владимировна.

– Он уже привык, – пояснила Светка.

– Да… – Юлия Владимировна вздохнула. – Так вот, мне сказали, что прогноз по вашему отцу стабильно благоприятный, что он скорее всего через два-три дня придёт в себя…

– То есть он всё-таки без сознания? – с надеждой поинтересовалась Светка.

– Да, пока в себя не приходил. Но это нормально, у него, видимо, ушиб… Не знаю точно, – Юлия Владимировна поморщилась. – Я к тому веду, что если я сейчас вас оформлю по правилам, то вас отправят в областной центр, соберут комиссию…

Юлия Владимировна принялась постукивать ногтями по телефону. Мы со Светкой ждали. Что она предложит.

– Всё это может обернуться большими неприятностями для вашего отца, – доверительно сообщила Юлия Владимировна. – У нас с этим сейчас строго, а вы ведёте явно ненадлежащий образ жизни.

Мне понравилось это выражение, красиво прозвучало. Ненадлежащий образ жизни. В этом Юлия Владимировна не ошибалась, в высшей степени ненадлежащий.

– Места постоянного проживания нет, регистрации, полагаю, нет. В школу, опять же, не ходите…

– Безусловно, – ответила Светка. – Куда смотрит общество? Нашего отца давно пора привлечь. Я удивляюсь, как нас у него до сих пор не отобрали?

– Мир равнодушен, – сказал я. – И полон хатаскрайниками.

– Вот и я о том же. – Юлия Владимировна достала ручку, щёлкнула. – Равнодушие – это не про наши Холмы. Но, с другой стороны, органы опеки сейчас очень не любят, чтобы несовершеннолетние болтались туда-сюда…

Мы со Светкой вздохнули.

– Поэтому я бы предложила вам обойтись… без оформления.

Юлия Владимировна закрыла папку.

– Это как? – не поняла Светка.

– Это просто, – улыбнулась Юлия Владимировна. – Вы пока поживёте здесь, в больнице, – она всё равно пустует, а как отец ваш в себя придёт, он вас и заберёт. А бумаг никаких писать не будем. И мне мороки меньше, и вам лучше. А то как начнётся волокита…

Юлия Владимировна закатила глаза:

– Как вы считаете?

Светка почесала руку.

– Не знаю… – сказала она с сомнением. – Это правильно? Мы же в аварию угодили…

– Если вы хотите по-правильному, то тогда начнём процедуру, – Юлия Владимировна снова пододвинула к себе папку. – Если вы настаиваете…

– Мы не настаиваем, – остановил я. – И на самом деле, зачем нам это, а, Свет?

– Да, наверное, незачем… Если на самом деле три дня…

– Вот и хорошо. – Юлия Владимировна поднялась из-за стола. – Вам отведут палату, с завтраком я уже распорядилась, если нужна какая-то другая помощь, обращайтесь ко мне.

– Спасибо… – поблагодарил я.

– Не переживайте, – успокоила Юлия Владимировна. – Всё будет хорошо.

– Спасибо. – И Светка поблагодарила.

Юлия Владимировна вышла из кабинета, а мы за ней. Медсестра ждала в коридоре.

– Ваша палата на втором этаже в педиатрии, – тут же сказала она. – «Слонёнок». Я уже всё подготовила… Они могут заселяться? – обратилась медсестра к инспекторше.

– Заселяйтесь, – разрешила Юлия Владимировна. – Отдыхайте, набирайтесь сил. До свиданья.

– До свиданья.

И мы со Светкой потащились на второй. Возле входа на лестницу стоял больничный стеклянный шкаф, и я увидел в отражении то, что творилось у нас за спиной. Смешная штука произошла. Юлия Владимировна отдавала распоряжения, а медсестра слушала, кивала и даже немного кланялась. А когда Юлия Владимировна отдала все распоряжения и собралась уже выйти на улицу, медсестра схватила её за руки.

И попыталась их поцеловать. Во всяком случае, мне так показалось.

5
Скучнейший красный зайчик

Дятел.

Я проснулся от дятла.

Тук. Тук. Тук-тук-тук. Не один дятел, один так бы не потянул, целая стая прилетела из-за реки и вовсю работала где-то далеко за окном. Я никогда не слышал живых дятлов стаями, а здесь сразу много их, нашествие целое дятлов на Холмы.

Чужое место, палата «Слоник», незнакомый потолок с ребристыми лампами, над койкой какие-то железные дуги, видимо, приспособления для инвалидов, штукатурка со стены чуть-чуть слезла, и вообще вид нежилой. Но мне здесь почему-то нравилось. Здесь спокойно было. Очень. И кипятильник мне нравился, на подоконнике в трёхлитровой банке. И книжки старые в старом и облезлом медицинском шкафу, сегодня попьём вечером чаю и что-нибудь наугад почитаем, вон ту, толстую и синюю с правого края. И толстая дверь, сейчас таких дверей не делают, сейчас не двери, а чёрт-те что.

Я поглядел на Светку.

Она спала, затянувшись до подбородка синим больничным одеялом, дятлы ей совсем не мешали. Я вылез из койки и выглянул в окно.

Дятлов под окном я не обнаружил, в соснах не двигалось никакой жизни, только шишки равнодушно висели да на кирпичной ограде сидел чёрт. Потом пригляделся, не чёрт, конечно, а ветки так перекрестились, но это на второй взгляд.

Увидев чёрта, я понял, что уже не засну, наверное. Если проснулся, увидел чёрта и не заснул на протяжении трёх минут – лучше дальше и не пытаться. Не заснётся, на какой бок ни перекладывайся. А если всё же получится, то сон удастся тяжёлый и мутный, и после него станешь полдня ходить злой и с чугунной головой. Так что я и не стал мучиться, когда понял, что сон отступил, оделся, умылся и отправился гулять.

Вышел в коридор. Странное ощущение – быть в больнице, но не лежать в ней. Да ещё в пустой больнице. Ну, почти пустой, медсестра же здесь где-то есть, дежурит себе. Если не считать её, то вокруг никого, как в фильмах про лютость зомби, только в фильмах этих в больничных коридорах всегда беспорядок и перевёрнутые каталки, и блестящие инструменты на полу, а по белым стенам красные отпечатки от ладоней – БУ! А в холмской больнице ничего себе такого, всё аккуратно, и кажется, что все больные встали и ушли по своим делам, поболели немного и выздоровели.

Хотя халат на третьем этаже…

Ситуация похожа на сон. Все спят, я один в больнице, и должен вот-вот послышаться дребезжащий звук – это очередной носферату, почувствовав в своих владениях человечий дух, спешит к завтраку, приволакивая по кафелю костяную ногу и постукивая по алюминиевым жалюзи почерневшими ногтями.

Но никакого дребезга не послышалось, холмские носферату сладко почивали в своих деревянных колыбелях, и я их совершенно не занимал. Хотя странная штука всё-таки случилась. Я медленно шагал по упругому линолеуму, посматривал на развешанные в простенках плакаты про важность личной гигиены, про паразитов и их бесчинства в организме, про кожные заболевания, шагал себе, поглядывал по сторонам. Когда один идёшь по безлюдному коридору, всегда хочешь оглянуться, я давно по себе заметил. Это не только я такой, я и у Светки спрашивал, она подтвердила – она тоже оглядывается, да и вообще по таким коридорам старается не ходить. Я оглянулся.

Не удержался и оглянулся, что тут сказать, не могу я удержаться.

Никто за мной не крался. И в конце коридора не стояла мрачная фигура длинноволосой слепой медработницы в заляпанном бордовыми пятнами переднике. Но непонятная вещь всё-таки произошла – на глянцевой поверхности плаката про необходимость профилактики туберкулеза промелькнул расплывчатый красноватый блик. Секунда – и исчез.

Я даже не остановился тогда. Зачем? Мало ли что где отражается? Луна ещё в небе, и солнце вот-вот взойдёт, и лунный свет вовсю перемешивается с солнечным, отчего вокруг растекается равномерное розовое сияние. Потом, тут река недалеко, влажность, от неё могут небольшие фата-морганки завязываться… Да я про это думать не стал, ерунда какая, красный зайчик, мало ли?

А потом я и вовсе отвлёкся. Потому что в конце коридора наткнулся на совершенно чудесный запах каши. Все те, кто хоть раз лежал в больнице, знают, что по утрам там безнадёжно пахнет кашей, мокрыми простынями и хлоркой, я однажды лежал, и именно этот хлорно-манный запах снился мне потом в тягучих больничных кошмарах. И тут пахло кашей. Только вот это была другая каша, я это сразу понял.

Я кашу не ем. Даже когда мама варила, не ел, а теперь и подавно. Хотя отец периодически задумывается о нашем со Светкой здоровом питании и покупает быстроприготовляемую размазню в пенопластовых стаканчиках. Есть ее можно, только если мороженого добавить или сгущёнки варёной. А здесь… Запах каши поднимался с первого этажа, наверное, из кухни, и я пошёл на этот запах, как гончая по заячьему следу. Я вдруг вспомнил, что я давно уже не ел по-человечески. Не пельмени в придорожном зацепе «Вкусно у Клавдии», не пирожковая пицца в кафе «Бистро-Бистро», не прогорклый плов в мотеле «Огни Мараканда», а вот обычная, нормальная еда, человеческая. Тут вот ею пахло.

Я спустился по лестнице на первый, прошёл мимо каких-то ящиков. На стене на скотч был привешен бумажный листок с надписью: «Столовая», и стрелочка ручкой пририсована.

Столовая оказалась пуста, как сама больница, перевёрнутые столики были собраны в башни по углам небольшого зала, раздачу затягивала полиэтиленовая плёнка, на кухне виднелись опрокинутые кастрюли. Но в соответствии с распоряжениями Юлии Владимировны один столик накрыт для завтрака – на нём стояли графин с морсом, стаканы, салфетки в вазочке. Я как-то засомневался – для кого стол, но из кухни показалась повариха.

– Уже проснулся, – сказала она отчего-то с удовольствием. – Очень вовремя. Много спать – вредно, вот у меня Анжелика как поспит до девяти утра, так потом вечером на баяне сыграть уже и не может. Садись.

Повариха указала на столик. Я не стал сопротивляться, чего уж. Сел, налил морса, выпил, потом выпил ещё. Посочувствовал неведомой Анжелике. Морс оказался необычный, с каким-то немного хвойным привкусом и кусочками непонятно чего, то ли апельсинов, то ли мандаринов, а может, и грейпфрут покрошили. Отличный морс, всегда бы пил.

Повариха принесла кастрюльку с черпаком и тарелку.

– Каша? – спросил я.

Живот у меня вызывающе забурчал.

– Пшёнка. С тыквой и айвой. Попробуй.

Пшёнка. Пшёнкой наш сосед кормил собаку, собака, помню, жрала без удовольствия и болела лишаем. Но, судя по запаху, эта пшёнка – другой системы пшёнка.

Повариха каши-пшёнки наложила с горкой и вернулась на кухню, а я попробовал.

Это было гораздо лучше, чем я ожидал по запаху. То есть гораздо-гораздо лучше. Тыква. Корица. Кедровые орехи. Сливки. Мёд. И айва. Тыква похожа не на тыкву, а на какой-то фрукт вроде папайи. А айва… Суперайва. И пшено не как пшено.

– Приятного аппетита! – повариха выставилась из кухни.

Ага. Меня занимала каша. Я ел её, ел, ел, остановиться не мог, три раза добавлял из кастрюльки, пока не съел всё. Целую кастрюлю каши.

Снова показалась повариха, забрала кастрюльку, поставила чайник и тарелку с пирожками. Чай был со зверобоем. Пирожки с кислой вишней и сладким сахаром. Я как-то быстро и неожидано объелся. Сидел на стуле, зевал, смотрел, как повариха моет посуду. Объелся. Раньше я так с утра не объедался. Да и вообще давно я не объедался. Ничего себе так больница, не безнадёжная. Неожиданная кухня.

Я потянулся.

– Спасибо! – поблагодарил повариху. – Всё было очень вкусно!

– На здоровье, – ответила она. – Сестру не будите, пусть поспит. Я ей потом отдельно разогрею. На обед не опаздывайте, у нас с часу.

Я пообещал не опаздывать ни в коем случае и отправился гулять. Вниз по ул. Вопленко, к реке.

Люблю утренние города. Людей нет, и всё по-настоящему, ни для кого, как оно есть на самом деле. А как люди появляются, так город сразу начинает для них стараться, пусть хоть самый маленький. Улицы ждут, окна блестят, светофоры включаются, и кажется, что город только для тебя. Ну, ещё, может, для поливальных машин.

Но тут ни машин, ни светофоров не было, какие тут светофоры – населения всего пять тысяч, три дороги треугольником, вот и всё движение. Хотя машин много. Обычно в маленьких городках машин не очень, а если есть, то старье, доживающее свой трудный век на земле после бешенства мегаполиса, десятилетние иномарки, отечественный автопром, «Нив» много. А здесь по-другому чуть. Возле каждого дома авто. И неплохие, кстати, не бюджетвагены. Видимо, плотники тут на самом деле хорошие, по всей России дома ставят, так что на машины хватает.

Город вытягивался вдоль воды, над рекой вдоль берега топорщился давний деревянный тротуар, иногда он шёл прямо по земле, а иногда красиво перегибался над ручьями и овражками, я вступил на него и едва не провалился. Доска подломилась под ногой, я ухнул вперёд и удержался только оттого, что схватился за перила, которые, впрочем, тоже качнулись.

Понятно. Перемещаться по тротуару небезопасно, можно по траве рядом или по дороге. Но я отчего-то остался на тротуаре. Наверняка местные по нему уже давно не ходят, а я вот пойду, дикий чел из Ярославля.

Река равномерная, похожа на канал, тут поуже, метров сто в ширину, и видно, что глубокая, – берега крутые и поросли травой, никаких тебе пляжей и заводей. Вода мутная, и незаметно, что движется, если течение и есть, то медленное. На противоположном берегу никакого города уже нет, лес только, ёлка и осины кое-где к реке выглядывают. Дичь. Неплохо, наверное, у этой реки жить – смотришь, а там и вода и лес, а когда осень, листва по воде под ветром куролесит.

Ладно, пойду похожу.

Дома на набережной выстроились только деревянные, с высокими штакетниками, с резными воротами и затейливыми наличниками, и коньки на каждом. Хорошие дома, мастерские, только… гнилые, что ли. Чуть посветлело, и я заметил. Не знаю, отчего у меня такое впечатление сложилось, может, оттого, что ни один дом не был выкрашен новой краской, или оттого, что они как-то незаметно для глаза закручинились и пообплыли при первом солнечном свете, точно их размыли и разъели весенние дожди.

А может, ощущение гнилости этих ещё новых домов складывалось из-за ставней. На окнах болтались тяжёлые надёжные ставни, на каждой по три тяжелых петли, как на воротах, а сами доски, наверное, в три пальца толщиной. Бронебойные ставни. Сначала я не понимал, зачем в этом городе такие ставни, от кого они тут обороняются, потом догадался, конечно – из-за реки. Осенью тут наверняка сильные ветры, так что приходится закрываться.

Тротуар, дома и ставни. Машины рядом с ними выглядели ненормально, игрушечно и не по-настоящему. Думаю, гораздо лучше здесь смотрелись бы чёрные округлые мобили из старых чёрно-белых фильмов, а не этот парад иномарок. Интересно, почему они ездят на таких вполне себе не кредитных машинках, а живут в подозрительной рухляди? Традиция, что ли? Традиция.

Гастарбайтеры, вот что. Приехали после вахты в свой городок отдохнуть у реки. Все сразу. Хвастаются друг перед другом своими тачками…

Под ногой у меня сыграла доска, я замер в равновесии посреди деревянного тротуара. Дятлы стучали уже близко, за поворотом, я шагал на звук разбушевавшихся дятлов и понимал, что никакие это не дятлы. Это топоры. В Холмах что-то строили.

Тротуар скрипел и шатался, я двигался по минному полю, мне всё время казалось, что этот тротуар слезет вместе со мной к воде, и пару раз доски скрипели совсем подозрительно. Но не обрушились.

Я остановился, достал телефон, посмотрел на часы, как-то эти топористы рано стучать пустились. И много топоров. Слишком много, бригада как минимум, интересно, что строят – кремль, что ли? Или башню. Или деревянный небоскреб. Или ковчег. Но только самый большой в мире, иначе строить никакого смысла, в маленьких городках всегда должны быть самые большие в мире ковчеги. Хотя и без ковчегов городок, кажись, уникальный – сплошь из дерева, каменных фундаментов и тех нет, а из кирпичей только наша больница – и всё. Ну, ещё немного асфальта на центральной улице, вот и весь камень. Хотя ничего необычного в этом нет. В окрестностях мало камня, строят из дерева, удобно и практично. Неудивительно, что где-то здесь произрастает самая толстая в мире сосна.

Полседьмого, да уж. Ещё солнце как следует не разогрелось, а люди уже работают. Рубят башню. Или стену. Или саркофаг. Тротуар ведёт, скорее всего, к центральной площади. В каждом таком городке должна быть площадь, куда сходятся все улицы, ладно, посмотрим, что они там возводят…

По тротуару навстречу мне шагала Юлия Владимировна с таксой. Сейчас она была без полицейской формы и без пистолета на боку, в спортивном костюме, в кроссовках, выглянула с утра прогулять собачку. Сама собачка, как мне показалось, прогулке сильно сопротивлялась – толстая, заспанная и явно ленивая тварь лоснилась коричневой шерстью, с трудом переставляла лапы и ширкала пузом по доскам тротуара, так что хозяйке приходилось её почти волочь на поводке.

Юлия Владимировна приближалась. Шагала она интересно, каждым шагом чуть проверяя доску под ногой и только потом на неё ступая. Как по льду. Я хотел сделать вид, что не заметил её, я не особо люблю со взрослыми разговаривать, особенно с малознакомыми, стал подыскивать подходящий для отступления переулок, но тётка ещё издали начала улыбаться и качать головой, точно мы с ней уже восемь лет семьями дружим.

– Привет, Марсель, – сказала он, остановившись и перегородив тротуар.

Улыбнулась дружелюбно, так что и мне пришлось остановиться и улыбнуться дружелюбно, точно я её со вчера только и мечтал встретить. А я подумал, что зря мы в одном месте собрались – я, тётка и такса, – тротуар-то не железный, рухнем ещё в реку.

– Здравствуйте, – вежливо ответил я.

– Как завтрак?

– Объелся. – Я похлопал по животу. – Самый вкусный. Спасибо большое!

– Отлично. А Светлана где? Спит ещё?

– Дрыхнет. Устала вчера.

– Понятно, столько переживаний.

Такса устало легла брюхом на доски.

– Да и не говорите.

– Ничего, отдохнёте немного – и в путь. Как ты там говорил? Анскулинг?

– Да. Это весьма прогрессивное течение…

– Очень интересно. Потом ты мне подробнее расскажешь.

Юлия Владимировна дёрнула таксу, но та упрямо осталась лежать.

– Хорошая погода, – сказала Юлия Владимировна задумчиво.

– Дожди обещали, – возразил я, хотя никто никаких дождей не обещал.

– Нет, – в ответ возразила Юлия Владимировна. – Погода и дальше будет хорошая.

Я вдруг заметил, что она накрасилась. Раннее утро, а она уже намакияжилась, и помада, и ресницы приклеены, и тени под глазами, и причёска, забавное дело. Хотя ничего, может, необычного и нет, она в своём приёмнике наверняка в три смены работает, и в дождь, и в ночь, и в невмочь, а на работе надо выглядеть хорошо.

– А ты тут что делаешь? – поинтересовалась Юлия Владимировна.

– Гуляю, – честно ответил я. – Не спится.

– Правильное дело, – улыбнулась Юлия Владимировна. – Аппетит лучше всего с утра нагуливается. Правда, Лобзик?

Гав, лениво сказала такса Лобзик. Действительно, на колбасу похожа. Я часто встречал, что такс сравнивают с варёной колбасой, но в этой таксе было целых две колбасы, а посредине, в углублении, лежал позвоночник. Если бы начался дождь, то на спине такой собаки образовалась бы канава с водой. Лобзик-колбаса явно не страдал недостаточностью аппетита и пищевого довольствия.

– А что это там стучат? – спросил я.

– У нас фестиваль «В чашу» скоро, – объяснила Юлия Владимировна. – Международного плотницкого искусства, между прочим. Со всей страны бригады собираются, и из-за рубежа приезжают, очень интересно бывает. Обязательно приходите со Светланой, вам понравится!

– Мы же уедем на днях, – сказал я. – А фестиваль у вас когда конкретно?

– Да-да, уедете… – участливо кивнула Юлия Владимировна. – Жаль, конечно, у нас прекрасный фестиваль, самые лучшие плотники на всём Севере. Конкурсы разные интересные…

Юлия Владимировна вздохнула.

Такса вздохнула. Ну и я вздохнул. Я люблю разные фестивали, только за это лето на двух уже побывал: на фестивале лука, где все как ненормальные ели лук, рыдали, славили Чиполлино и проклинали синьора Помидора, ели и рыдали, и на фестивале первого мёда «Потапыч», посетители которого были густо искусаны осами. На фестивале плотников «В чашу» наверняка соревновались в скоростном выстругивании буратины из непослушного суковатого полена и добывании огня трением. Ну и, само собой, в строительстве гигантских табуреток, как без них.

– Ну, мы с Лобзиком пойдём, – Юлия Владимировна опять мне улыбнулась.

Лобзик задрал лапку и, не удержав равновесия, трудно опрокинулся на спину. Хозяйка принялась его бранить и переворачивать обратно, а я быстренько пошагал по тротуару.

Городок ещё не проснулся, на улицах никого так и не появилось, машины не ездили, ну и кроме дамы с Лобзиком и звуков топоров никакой жизненной активности не наблюдалось. Голуби не курлыкали на карнизах, кошки дорогу не перебегали, все благополучно спали. Я попробовал вспомнить, что сегодня за день, – а вдруг суббота, но сегодня был четверг. А никого. Ну а с другой стороны, почему должно быть иначе? Холмы в стороне от трассы, дальнобойщиков тут нет. Производство сдохло давно и надолго, значит, и рабочих кадровых нет. Домов каменных не выстроено – коммуналки никакой. Мужики плотничают на отходе. Дети по случаю лета дрыхнут, или в лагерь их отправили, так что тут наверняка только старушки сейчас живут. Вот и тишь. Тишь да гладь, да благодать, больных и тех нет, все бесповоротно выздоровели, а потом обратно сдохли со скуки.

Тротуар кончился, я вышел на площадь.

Как я и думал, площадь была центром города, и сюда собирались все пять городских улиц, думаю, что от этого площадь сверху походила на ладонь. Центральная – это название такое, не очень оригинальное, если честно.

Площадь была завалена бревнами. Разного размера, от неохватных в полроста до вполне себе в руку толщиной. Брёвна лежали, уложенные в штабеля, и кое-как лежали, наполняли воздух вкусным деревянным запахом. Других пиломатериалов на площади я не заметил, ни брусьев, ни досок, только брёвна.

Ещё я увидел плотников. Их было много, наверное, человек пятьдесят, а то и больше. Кто в комбинезоне брезентовом, кто в робе оранжевой, кто в чём, а кто и вообще по пояс голый. Строили. Непонятно, чего они строили, то ли избушки, то ли качели, то ли терема, не знаю, все были заняты работой, махали топорами. По всей площади строили, и у воды тоже строили. На самую большую табуретку в мире это не походило, скорее на мост. Во всяком случае, возле берега вбивали сваи в речное дно. Специальной такой сваевбойкой. Может, и не мост, а причал. Может, по реке сюда гости приплывут из соседнего города на подводной лодке, устроят зарубу, стенка на стенку, гулянья и проч.

«В чашу», что сказать.

Я уселся на хлыст брёвен и стал смотреть за работой. Интересно они работали. Вручную. И только топорами. Наверное, это особый класс – исключительно топором, без долота, без рубанка, без рашпиля, без киянки и коловорота. Даже сваевбойку дёргали вручную, мужиков десять тянули за трос, бросали, здоровенный дубовый копр бил в сваю, мужики ухали и снова тянули за верёвку. Топоры стучали.

Дружно.

Скучно всё это, очень скучно. А с другой стороны, всё скучно. И тупо. Фестиваль лука! Карнавал бревна! Пчелиные прятки. А люди устраивают вокруг этого скачки, в трубы дуют, фейерверки запускают, ах, на наш фестиваль гирудотерапии в этом году приехало на сорок дуремаров больше! Сделаем его всемирным! Для детей и инвалидов посещение краеведческого музея бесплатно!

Знаю, знаю, юношеский максимализм, пройдёт, перетопчусь и всё пойму, и стану как отец. Но пока мне все эти пляски кажутся удивительно пустыми. Лучше уж самая толстая в мире сосна, она хоть где-то есть, хотя найти её невозможно.

Стройка чего-то продолжалась. Руководил всем мужик в зелёном комбинезоне и с зелёной каской, ходил по площади, указывал, что надо делать, кивал и чесал подбородок, и совсем не ругался. Строители просто обязаны ругаться, у нас рядом с домом… рядом, короче, стройка была. Так там прораб так орал, что у нас дома канарейки в обморок падали. А тут нет, все аккуратно, тихим голосом. Вот что значит глубинка – никого подгонять не надо, только пальцем показывать, а оно как бы всё само делается, руками.

Ага, руками, я всё-таки окончательно убедился, что именно руками, – вокруг площади стояло много машин, видимо тех, на которых плотники приехали на работу, но на самой площади никакой техники не было, мастера орудовали только топорами. Ни дрелей, ни бензопил, да что там бензопил – обычных пил и то не было, механизация фри. Высокое искусство. У папы Карло, помнится, и стамеска, и долото, и Джузеппе…

Потом я увидел пацана. Он выбежал из крайней улицы к площади, подпрыгивал – так торопился, не спалось ему, как и мне, топоры с утра его разбудили. Или мать послала тормозок отцу, чёрный хлеб с салом, луком, крынку молока ещё… Это я много литературы начитался, в нашем доме было много литературы, мама хотела, чтобы я много читал. И чтобы Светка читала, она читала так много, что лучше бы отбавить.

Парень влетел на площадь, чуть не сбил с ног плотника, извинился, вскочил на связку брёвен, стал, как я, оглядывать строительство. Сын прораба.

А дальше…

Он увидел меня и сразу же после этого направился в мою сторону, перепрыгивая через обрубки и мусор, ловко так, точно сын прораба.

– Привет, – сказал пацан и залез на брёвна, уселся рядом со мной, выдохнул.

Вытер лоб рукавом.

– Привет, – ответил я.

– Меня Валериком зовут.

– Меня Марселиком… То есть Марселем.

Вот и познакомились зачем-то.

– Интересное имя. Французское?

– Античное.

– Понятно. – Валерик поёрзал на брёвнах.

– Что нужно? – спросил я.

Валерик поглядел на меня с непониманием, а я тут же захотел раззнакомиться. Сын прораба и работницы ЖЭКа.

– Ну, ты же меня искал, – сказал я.

– А… – Валерик огляделся. – Да, искал. Мне матушка сказала, что ты один тут бродишь.

– Матушка? – не понял я.

– Ну да, она Лобзика прогуливает, собачку такую жирную.

Юлия Владимировна. Сын прораба и полисменши.

– Позвонила, сказала, чтобы я тебя нашёл.

Недавно расстались, а она уже позвонила сыну и предложила присмотреть. Ага.

Валерик улыбнулся. Зубы у него паршивые, неожиданно подумал я. Я людям в зубы не часто смотрю, разве чтобы позлить некоторых, но, если зубы клювом, мимо этого трудно пройти. Кривые, да ещё и черноватые на стыках. Хотя это, если честно, жлобство, судить людей по зубам. Гораздо надёжнее судить по пальцам, зубы врут, пальцы и ногти никогда, человек читается по ногтям, как книга.

Ногтям Валерика я бы не доверял.

– Зачем? – не понял я.

– Ну, может, тебе скучно, – пожал плечами Валерик. – Знаешь, в чужом городе…

– Спасибо, ты меня развеселил, – сказал я.

Валерик засмеялся.

– Я тебе город могу показать, – сказал он. – У нас тут… музей.

– В музее мы уже были, – ответил я. – До сих пор под впечатлением.

– Ясно, – Валерик поёрзал. – Ясно всё. Да, у нас тут скучно. Семечек хочешь?

Он достал из кармана смятый газетный кулёк, предложил мне.

– Бабка сама жарит, – пояснил он. – В соли.

Семечки оказались вкусные, мы сидели на брёвнах и некоторое время их щёлкали, смотрели за плотниками.

– Чего строят-то с утра? – спросил я.

– Городок, – отмахнулся Валерик. – Ярмарка будет. То есть фестиваль.

– Что за ярмарка?

– Плотницкого мастерства, – пояснил Валерик. – А мама не рассказывала? Это здорово. Можно баню недорого купить или… скамейку. Ну и лесорубы приезжают, конкурсы всякие устраивают. Знаешь, есть такие мужики, которые могут дерево с трёх взмахов…

– Понятно, – перебил я.

Уже не скука, уже тоска, подумал я. Застряли. Если отец ещё пару дней там проваляется, я с ума сойду и сам буду перерубать дерево с трёх ударов. Лбом. В прыжке. Угораздило. А я не хотел сюда ехать, я говорил… Хоть бы раз меня послушали. А теперь Холмы и Валерик.

– Спасибо, – сказал я. – Если мы отсюда не уедем, то обязательно посетим ваш чудесный фестиваль.

– Ага, посетите, куда денетесь. Тебе у нас как, нравится? У нас очень старый город…

Я подумал, что надо было остаться в палате. Лучше лежать в палате, чем слушать Валерика.

– А ты сколько подтягиваешься? – спросил Валерик.

– Десять раз, – ответил я.

– Нормально, – с завистью сказал Валерик. – А я только четыре. Но зато широким хватом. Я на сосне подтягиваюсь, залезаю на сосну, повисаю на ветке на пяти метрах над землёй и вишу. И подтягиваюсь, подтягиваюсь…

– Зачем?

– Укрепляет запястья и спину. Я хочу годика через три в конкурсе метателей поучаствовать.

– В чём?

– Топор метнуть, – объяснил Валерик. – На фестивале конкурс метателей проводится, туда только с шестнадцати лет принимают. Хочешь, научу?

– Что? – не догадался я.

– Топор метать. Это просто!

Валерик вдруг разволновался.

– Главное, задействовать широчайшую мышцу… – принялся рассказывать он. – В этом весь секрет – вытянуть широчайшую и запястье в линию, тогда топор летит далеко и точно…

– Не, спасибо, мне топор нельзя метать, – отказался я. – У меня плечевая сумка надорвана, так что резких движений делать не могу.