Текст книги "cнарк снарк. Книга 2. Снег Энцелада"

– Конечно, страшно. Страшно, когда рядом кретины, в руках которых власть…

– Да нет, я про другое, – Роман неприятно скрипнул вилкой по фарфору. – Там по-другому страшно было, страшнее…

Борзый ПИсец.

Однажды Борзый ПИсец, уж выбившись из сил… Не то, ни при чем здесь он, посторонний. Предложили ему однажды зарезать свинью, он пришел, а свинья смотрит, смотрит, так и не смог, а вот отец его всех свиней в округе резал. А потом грибов набрал корзину, вроде маслята – не отличишь, сопливые, гладкие, домой принес, хотел пожарить, да свет кончился, подумал – не судьба. Утром проснулся, а это не маслята вовсе, а поганки особые, очень смертельные. Или про паразитов. Завелись однажды у БП такие комары, которые не кровь пьют, а электричество. Сначала-то он думал, что это сосед по батарее откачивает, но потом их подкараулил – как ночь, так электрические комары собираются на проводах и пьют. БП хотел их наловить, но не получилось – комары бились током или взрывались синими электрическими искрами. Рассказал приятелю, а у того похожее, но не комары, а цепни в «Фольксвагене», он однажды полез масло менять, а они там, в палец длиной, масло портят. А подруга у него работала сисадминшей, и к ней баптисты обратились – чтобы она им лазерное шоу запрограммировала. Ну, подруга сделала и как-то потихоньку сама в баптисты подалась, стала ключницей северного предела. А племянница его в семь лет видела красную дверь. Куда не пойдет – везде красная дверь. То в магазине, то в школе, то на секции, и эта дверь ее словно бы манила, хорошо бабушке одной рассказали, она отвадила, а так неизвестно чем закончилось бы.

– Ты чего, Вить?! – испуганно спросил Роман. – Тебе плохо? Побледнел весь…

– Жарко, – пояснил я.

– А у нас холодно всегда. Погода такая прохладная. А у вас хорошо. И штрудель хороший. А у нас все штрудели дрянь, набьют прошлогодними сухофруктами – и жри, как свинья…

Я стал разливать кофе – и себе, и Роману.

– А ты, Рома, где живешь?

– Да там… Короче, Вить, я боюсь, что у меня ничего не выйдет.

– Что? – не понял я.

– Я это не напишу, – сказал Роман. – Или испорчу, или дрянь получится.

Я не стал его разубеждать. Хотя сам он, наверное, хотел обратного. Но в этом году нашествие перламутровых тараканов со Ставрополья.

– Давай вместе, – сказал Роман.

Немного промазал кофейником, на скатерти развернулся причудливый коричневый архипелаг.

– Не понял.

– Вместе писать. Книгу. У меня собраны материалы. Ты умеешь писать. Вместе у нас получится, я и название придумал…

– Не-не, – перебил я. – Название нельзя говорить – плохая примета.

Роман пожевал губу.

– Да и вообще, это без меня. Я на этих скрипочках наигрался, Рома.

– Может, все-таки…

– Нет, – сказал я.

– Почему?

– Долго и интересно рассказывать, как-нибудь в другой раз. Если вкратце – я из тех, кому книги противопоказаны. У нас с ними… нет взаимности. Давно понял.

Роман пошевелил бровями.

– Книги – как крокодилы, – пояснил я. – Чуть зазевался – и оттяпали ногу. Я знавал парочку писателей, которым не повезло еще больше – им оттяпали голову.

Роман попробовал кофе. Кофе здесь действительно гаванский, я знаю поставщика. Сильная обжарка, сваренный в медной кастрюле, горький и бескомпромиссный, как «стечкин» Че. Вряд ли в нем присутствует ром и сигары, но я их слышу. Хороший восьмилетний ром, крепкая сладковатая «Вирджиния».

– Фантастический кофе, – сказал Роман.

– Неплохой.

– И ты решительно пас?

– Угу.

– Я так и думал, – сказал Роман.

Но, как мне показалось, без особых сожалений.

– Я, кстати, был уверен, что ты откажешься, – сообщил Роман. – Билет обратный взял, через два часа вылет. Я понимаю, тебе не до этого, много дел, все такое. Но надеялся…

Роман окончательно растерзал штрудель, разобрал его на яблоки, орехи, изюм и вишню, неаппетитно перемазал все это мороженым.

По Набережной приближалась музыка, но звучал не джаз, а некое кислое жестяное бряканье; джаз испортился, все музыканты словно захромали, музыка их захромала.

– Ты только за этим приезжал?

Роман отодвинул тарелку.

– Ну да, за этим. Думал тебе литературу предложить. А ты не хочешь литературу. Но это твой выбор.

– То есть?

– Ты сам выбрал.

Мне не нравится слово «выбор». В нем безнадежность ночного перекрестка. Угроза. Мороженое растаяло, штрудель поруган, кофе остыл.

– Я ничего не выбирал, – стараясь быть твердым и отчетливым, произнес я. – Просто у меня много дел, и я очень плохо помню то время.

– Так я про это и говорю – ты плохо помнишь. Но я должен был тебя предупредить…

– О чем?

– О том, что я сам про это буду писать, – сказал Роман. – Вдруг ты бы надумал, а место-то занято.

Место занято, Гандрочер Кох растерзал холодильник.

– Ну, чтобы мы с тобой одну работу не делали, когда двое про одно и то же пишут… Глупо, наверное.

– Пожалуй.

Поэст Уланов с этим бы поспорил.

– Вот и хорошо, – Роман окончательно спрятал литературный блокнот. – Буду стараться сам. Как могу, наверное.

– Правильно, – сказал я. – От меня все равно никакого толка, я сто лет не писал, а это дело требует тренировок.

– Ну да…

Мимо пошел оркестр. Пенсионеры. Каждый старался над своим инструментом, общей мелодии не складывалось, но звучало громко.

– Ты мой номер все-таки разблокируй, – попросил Роман. – Вдруг спросить чего придется.

– Да, само собой… Может, погуляем пока?

Роман был не против.

Я расплатился, мы покинули «Вердану» и отправились вдоль моря.

Набережная оживала, оркестр разбудил любителей променада и вечерних купальщиков, переживших полуденный жар в своих номерах; скамейки были заняты, мимо нас проносились велосипедисты и самокатчики, на пляже играли в волейбол и катались на досках. Солнце висело высоко, но светило иначе.

Роман купил разноцветного мороженого и с удовольствием ел. Потом купил яблоко в карамели. Потом мы встретили горячую кукурузу, и Роман умудрился съесть две штуки и запил свежим апельсиновым соком. Я немного ждал. Когда Роман скажет, зачем он приехал на самом деле, но Роман купил ведерко попкорна и говорил исключительно о ерунде.

Крыша в доме Романа прогнила разом, по всем углам, а и не прогнила, ее прогрызли коричневые древоточцы, еще немного – и потребуется капитальный ремонт.

А в прошлом месяце он неосмотрительно помог соседней бабе с печью, и она, по некоторым пугающим признакам, в долгу оставаться не собирается.

Прочие соседи исключительные скоты, потихоньку сдвигают границы участков, чтобы рано или поздно выдавить его вовсе.

Желудок болит все чаще. Пробует настаивать на спирту золотой корень, помогает. Я посоветовал хлорофилл, ВСАА и витамины. Роман вздохнул. Я предложил денег. Роман отказался. Я предложил обращаться, если что, вызвал такси, и мы отправились к аэропорту.

Пробки начинались.

Всю дорогу я ждал, когда Роман спросит про посылку. Про бейсболку. Но он не спрашивал.

Потом мы стояли в очереди на вход, толкались в зале регистрации, а он все не спрашивал. А после получения посадочных талонов стал извиняться. За свою глупую идею, это ведь была крайне глупая идея – прилететь вдруг с таким предложением и на что-то надеяться. Но я должен его простить, он сам не свой, я должен его простить. Я сказал, что ерунда, был рад его видеть.

Роман пожал мне руку и отправился в посадочную зону.

Все.

Что это было?

Я взял такси и отправился к дому.

Начинались сумерки.

«Угар муниципий».

Соколиный Глаз настороженным шагом пробирался сквозь былое индустриальное величие Среднего Поволжья. По правую руку его высились мосты и эстакады Западной объездной дороги, по левую серел величественной башней областной элеватор, далее простирался речной порт, ощетинившийся ржавыми кранами, река, пропитанная железом и цветущими зелеными водорослями. Соколиный Глаз шел сквозь унылую типовую застройку, в которой всегда жила осень.

Зачем он прилетал?

Нет, действительно, зачем Роман прилетал? Он прилетел из… Я вдруг понял, что так и не узнал откуда. Билеты из Москвы, но живет явно не в Москве и не в Подмосковье… Прилетел предложить мне нелепое соавторство. А потом от него отказался. Легко. И не спросил про кепку.

Он не спросил про кепку. Он ждал, что я расскажу ему про кепку? Или он не знал про кепку?

Зачем? Про соавторство несомненный бред.

Приезжал на меня посмотреть. Посмотрел. И что?

Хотел что-то узнать. Узнал? Если так легко уехал, значит узнал. Что мог узнать? Я жив. Мало, этого мало.

Я жив, но не интересуюсь прошлым.

Я не пишу про это книгу, мне на это плевать.

Я люблю вкусно пожрать. Я люблю только вкусно пожрать, Мишлен Квакин брат мой, Гандрочер Кох мой друг, я люблю Дросю Ку, «Старые Мастера» ласкают мой ум, скоро я унесусь в горы с блондинкой Катей.

Мне наплевать на то, что случилось семнадцать лет назад в городе Чагинск.

Мне на все наплевать. И это хорошо.

Роман мог знать про кепку. Он мог сам ее прислать. Чтобы посмотреть на мою реакцию. Расскажу ему или нет. Я не рассказал. И что дальше? Что это ему дало?

Заныли зубы.

Здесь. Вольф Видоплясов здесь.

Глава 4
Стремные эльфы

«Подручный Сом».

С вечера привязалась бессонница. Я пробовал успокаивающий настой и дыхательные упражнения, не помогло, пробовал мед и считать пузырьки, пробовал апельсиновые корки. За окном был ветер, по балкону шелестело – то ли листья, то ли перламутровые тараканы, я хотел проверить и открыл дверь. Нижние соседи ругались по поводу помятого пятилитрового термоса, я передумал выходить и остался в номере. Включил ноутбук.

«Современный Прометей» до сих пор не обновился, и я совершенно случайно наткнулся на «Подручный Сом».

Неплохой канал, мне понравилось. Вьетнамцы, а еще частенько индусы расковыривали в земле не особо широкие лунки и добывали из них рыбу. Сомов, угрей и каких-то незнакомых мне тварей, похожих на помесь карпа с колбасой. Способ ловли был прост и идиотичен – в проковырянную лунку надо было чего-нибудь налить или кинуть, после чего рыба с выпученными глазами сама начинала сигать из земли.

В лунку можно было бить яйца, и тогда из нее выскакивали шустрые и похожие на миног скользкие твари, рыбак едва успевал собирать их в таз.

Другой сыпал кукурузную муку, ворошил ее палочкой, и из воды выныривали плоскомордые усатые сомики. Они словно выстраивались под землей в длинную очередь, чтобы затем быть подхваченными за жабры и посаженными в пластиковое ведро.

Третий лил в лунку апельсиновый лимонад. Его требовалось хорошенько, до пены, взболтать, после чего разом выпустить в воду. После третьей бутылки наступал эффект – начинали выбираться сомы. Крупные, каждый длиной в руку. Рыбак, довольно хилый вьетнамец не справлялся с уловом, рыбы валяли его по траве, а одна впилась в плечо, так что я сразу вспомнил парня из Кореи, которого любимая кобра укусила в глаз.

Индийцы использовали несколько другие техники. Просверлив в травяном покрове дыру шириной в ведро, рыбак опускал в воду шланг, погружал его поглубже, примерно на метр, и начинал в шланг дуть. Дул минут пять. Когда от усердия глаза начинали наливаться кровью, рыбак запускал в отверстие ложку томатной пасты. Вода вскипала от рыб, похожих на зеленых угрей, индусу оставалось лишь собирать их в мешок.

Следующий мастер подманивал сомиков чупа-чупсами, это была, пожалуй, самая необычная техника. Он сидел возле узкой квадратной проруби с фиолетовым леденцом и булькал им по поверхности воды, с каждый бульком из мутной коричневой жижи поднималась усатая рыбья харя.

Но всех, безусловно, превзошел мальчишка, умудрившийся добыть целую бочку рыбы с помощью пробки. Мальчишка брал обычную пробку, натирал ее на терке, скатывал с глиной в шарики размером с грецкий орех, шарики кидал в лунку. Сомики, обитавшие под толстым слоем травы и грунта, приводились от такой прикормки в бешенство, вода буквально вскипала от рыб, желающих оказаться на сковородке.

В этом было что-то ненормально гипнотическое, я отметил, что такая странная техника ловли успокаивает нервы так же хорошо, как «Современный Прометей»; я смотрел на эти рыбные упражнения два часа, раздумывая, в чем заключается их секрет. В итоге я ощутил в голове явную тяжесть, а ближе к трем и вовсе уснул.

Просмотр «Подручного Сома» сыграл дурную шутку: я уснул, но отдохнуть не получилось – снились глазастые сомы, ядовитые и электрические угри, мурены, миноги, фантастические способы ловли. Я ловил странных рыб алюминиевой рогаткой, старинным кипятильником и красной сумкой, причем водились эти рыбы тоже в странных местах – под досками ламината, в ванной, в батареях, в диване. Выспаться не удалось, сюрреалистические сны не дают полноценного отдыха, сознание отторгает их и работает на повышенных оборотах, ты словно проживаешь еще один день, порой более мучительный.

Наверное, поэтому я проснулся не сразу. Сначала пришло необычайно ясное осознание того, что в комнате посторонние, однако я решил, что это продолжение рыбьего сна. Но скоро один из присутствующих сказал, что некая Марина есть необычайная сучандра, и я понял – не сон, даже во сне я не мог употребить подобное слово.

Двое. Я понял – двое.

Открыл глаза.

Утро. Часов шесть, судя по чистому небу. «Русский Дарвин». В кресле возле окна сидел человек, на диване другой. У другого на коленях лежал черный курковый обрез. Как у Вайатта Эрпа. Их присутствие в комнате ощутимо искажало нормальное течение пространства, я чувствовал глупость и активное зло. Тот, что с обрезом – помоложе, бабуин, сразу видно, а в кресле – лет пятидесяти и опытный. Старая добрая недобитая гвардия, не думал, что сохранились, особенно здесь, на юге.

– Проснулся вроде, – сказал молодой.

– Проснулся, москвич…

– Доброе утро, джентльмены, – сказал я.

И продолжил лежать в кровати.

– Без пены, москвич, договорились? – сказал старый вурдалак.

– Разумеется, – ответил я. – От кого пожаловали?

Вайатт Эрп выразительно взвел курки. Я едва сдержался, чтобы не рассмеяться. Почему-то представился упрямый Гандрочер Кох, терзающий электрокоптильню болгарского производства, много смешного и странного.

Но не страшно.

Надо принять хлорофилл. Я не пропускал хлорофилл три года и чувствую себя отлично – хлорофилл, он для желудка, нормализует микрофлору.

– Телик включи, – сказал предводитель.

Эрп взял пульт и принялся давить на кнопки. Телевизор сопротивлялся. Оба уставились на меня. Гандрочер Кох и брат его Хеклер.

– Давно не смотрю, – пояснил я. – Психолог не рекомендует.

Эрп стал возиться с телевизором, искал шнур, искал розетку.

– Мне надо принять хлорофилл, – сказал я.

– Что тебе принять?! – бурым голосом спросил носитель оружия.

– Хлорофилл, – повторил я.

Носитель Эрп взглянул на старого, старый уныло кивнул. Я достал бутылку с хлорофиллом, тщательно взболтал.

– Чего за байда? – спросил старый.

– Это пидерское, – тут же вставил Эрп.

– Заткнись, – посоветовал старый. – Что за зеленка?

– Хлорофилл, – сказал я. – От желудка, от печени.

Я принял два колпачка и спросил:

– Так от кого прислали?

Не страшно.

Такие вещи пугали в двадцать, сейчас нет.

Не страшно.

Старый мне не ответил. Эрп тем временем разобрался с телевизором и включил музыкальный канал.

– С тобой просили поговорить, – сказал старший. – Нехорошо себя ведешь, москвич, не по-людски.

Нет, все-таки повеяло молодостью. События принимают легендарный оборот.

– Я не москвич, – сказал я.

– Нехорошо, москвич, нехорошо…

Старый взял бутылку с хлорофиллом, понюхал.

– Это из лягушек делают, – пояснил Эрп. – У меня батя таким чирьи лечил.

– Ты ж говорил, что пидерское? – сощурился старый.

– Да не, – покраснел Эрп. – Я так, по шуткарю…

– За языком следи, – сказал старый. – А то за язык и подвесить можно.

– Да не, я мимо… Шутка, короче…

Старый поставил хлорофилл на тумбочку.

– Ты чего молчишь, москвич?! – Эрп перевелся на меня. – Тебя же по-человечески спрашивают!

Эрп был глуп.

– Ты следак, что ли, с меня спрашивать? – сощурился я.

Глупый Эрп бешено выпучил глаза и замахнулся обрезом.

Старый пошевелил пальцем, Эрп опустил оружие, сел на диван.

Я прикидывал, что делать дальше. Вряд ли будут пытать, старый урод, похоже, на это давно не способен. И бить не будут, место не то. Поугрожают немного. Психологическое давление, странно, не думал, что такие методы еще в ходу. Сейчас все иначе. Так казалось. А вот, поди ж ты, комедь…

Что делать? Да особо нечего. Буду слушать, что скажут господа бандиты. Но на всякий случай поинтересовался:

– Что надо-то?

– Неправильно себя ведешь. Тебе деньги доверили, думали, ты серьезный человек, не балаболка, а ты людей на прогон отправил. Так получается?

– От Треуглова, что ли? – предположил я.

– Ты, баклан, слушай, что тебе люди говорят! – Эрп ткнул мне в колено обрезом.

Я натянул майку. Милый Эрп. Застрелил сорок семь человек, не считая китайцев, и разбогател на лесных поставках.

– Это Треуглова косяк, – сказал я. – Я не при делах, это он нам должен. Он отменил конвенцию, а мы деньги уже потратили.

Молодой сделал звук телевизора громче, певица Корка старательно исполняла песню.

– Не, убери это, – брезгливо поморщился старый. – Я не могу так…

Стрелок переключил на новости. Нефть дешевела. Доллар дорожал. Атомный ледокол «Иртыш» обещали спустить на воду в будущем году.

– Мы с Треугловым договаривались…

– Короче, так, – перебил старый. – У тебя месяц, москвич.

Здесь я не выдержал и хихикнул. Месяц. Раньше давали два дня. Все-таки гуманизм шагает по планете семимильными шагами.

– У тебя месяц, – повторил старый. – Через месяц вернешь все.

Старый оглядел комнату. Ничего интересного для себя не нашел.

– Я поговорю с Треугловым, – пообещал я. – Думаю, мы все выясним…

– Зря недооцениваешь, – сказал старый. – С серьезными дядями бодаться решил, чревато.

Я промолчал. Смешные бандиты какие-то…

Словно из телевизора.

А вдруг это пуристка из Копейска? Это ее муж и сын, мы оскорбили ее в человеческих чувствах, и она послала родню преподать москвичам суровый урок.

– Ну, москвич, подумай немного, – посоветовал старый. – Подумай, тебе есть о чем подумать. Счета в Германии, ячейка в Испании, похоже, давно на лыжи встать хочешь. Так категорически не советую, у нас у самих лыжники найдутся…

Старый указал на своего бойца.

– Биатлонисты даже, – уточнил носитель обреза.

Отпустил курки и спрятал обрез в кобуру под мышкой.

– Береги здоровье, москвич, – сказал старый. – Оно тебе в Черногории понадобится.

Скоты.

Старый лениво поднялся из кресла и, шаркая ногами, направился к выходу. Но внезапно остановился, уставившись в окно. Вернее, на подоконник.

Луценко. Сволочь, вломил по полной. И про счета, и про Черногорию.

Я поднялся с кровати.

Вряд ли обрез заряжен. Скорее всего, вообще муляж.

– Ого… – прошептал старый.

Он смотрел на кепку.

Эрп спохватился и подал кепку начальнику. Я почувствовал, как по загривку пробежали крепкие мурашки.

– А у меня такая же была, – сказал старый. – Точно такая же, братан привез…

Старый колыхнул кепкой, взволновал воздух.

– Я в такой пять лет ходил…

Старый надел кепку.

И сразу стал похож на пенсионера. Нормального такого пенса, их много по вечерам у побережья с удочками собирается. Я опять засомневался: а вдруг на самом деле пенсионер? А вдруг действительно Луценко? Подговорил соседа с внуком сыграть брателл конкретных, вечером в сериале, утром в реале, трогательные получились гангстеры.

– А ничего так кепан, – оценил носитель обреза Вайатт Эрп. – У тебя второй такой нету?

Поднял рюкзак, вытряхнул содержимое – ружье, маску, пояс – бумкнул свинцом об пол.

– Отдайте кепку, – попросил я.

– Что тебе отдать, москвичок?!

Эрп нарочно наступил на маску, стекло треснуло. Хорошая, немецкая, между прочим.

– Кепку. Зачем вам кепка?

– Ты что, баклан, краев не видишь?!

Эрп подскочил, прижал к стене, вдавил локоть в горло, больно.

– Погоди, – остановил его старый. – Отпусти его, я не понял…

Эрп отступил. Урод. Придавил кадык.

– Что сказал?

– Эта кепка, – я указал мизинцем. – Она непростая.

Старый сощурился.

– Там внутри кровь, можете посмотреть. В этой кепке одного мужика зарезали…

Старый снял кепку, заглянул внутрь. Бросил на пол, достал платок, стал вытирать пальцы. Молодой Эрп растерялся, смотрел на старого, не знал, что делать.

А старый ничего не сказал, захватил бутылку с хлорофиллом и удалился, оставив молодого в некотором замешательстве.

– Ты иди, – посоветовал я. – А то опоздаешь, папа накажет…

– Смотри, сука, – молодой плюнул на порог.

– Да-да, конечно, торопись.

Молодой Эрп удалился. Я закрыл дверь и вышел на балкон. Сегодня жемчужных тараканов на кафеле было не так много.

Сел в пластиковое кресло.

К Новороссийску восходил мой любимый «Тубагач». Над морем мотались чайки и птицы покрупнее. Посреди бухты все еще болталась яхта с треугольным парусом. Вчера я в горы не уехал.

После аэропорта вернулся домой с намерением везти блондинку Катю, однако самой блондинки на месте не нашлось. На ресепшене сообщили, что Катя после обеда отпросилась в неизвестном направлении. Опять. Загадочная девушка Катя. Я слегка расстроился, но один решил не ехать, до завтра подождать, а пока отоспаться. В голове крутился быстрый бредовый день, красные сумки, визит Романа. Я выпил мятных капель и съел мед, не помогло, и тогда включил ноутбук.

«Подручный Сом» помог.

А с утра Эрп и его старший товарищ, странно все это. И неправильно, ненормально, так не делается. Нет, зожники те еще граждане, но утренний поступок вовсе не человеческий. Деньги не космические, договорились бы, не на таких договаривались, зачем этот цирк с тюленями…

Давно мне не тыкали в лоб обрезом, немного неприятно. Впрочем, плевать, скоро в горы.

Кепка лежала на полу, ну ладно, пусть полежит.

Я почистил зубы и отправился в столовую.

У плиты сутуло топталась та самая нехорошая прошлогодняя баба, похожая на ожившее дерево, скорее всего, на осину. Я спросил, знает ли она, где Катя, осина сказала, что Катя вдруг взяла отпуск на три дня за свой счет. С трудом удержался от того, чтобы спросить, где Спартак, вряд ли она знала. Ладно, блондинку все-таки вычеркиваем красными чернилами, сырники и сметана.

Прошлогодняя баба жарила сырники, неожиданно для себя я почувствовал, что хочу есть. Это фантастическое нападение троглодитов не отбило у меня утреннего аппетита, я опять заказал сырники и кизиловое варенье.

В столовую подтянулся нижний сосед. Видимо, из-за проблем с пятилитровым термосом сегодня с утра он питался быстрорастворимой лапшой, заварил ее кипятком, и лапша сильно воняла, а сосед выглядел несчастливо и распространял вокруг безнадежные волны, тянул лапшу из пенопластового кювета без аппетита, заедал хлебом. Заметив меня, послал печальное приветствие. Я моргнул в ответ и велел принести завтрак не в столовую, а к бассейну.

В воде бассейна плавали рыжие налокотники и белая капитанская кепка. Я подтащил к парапету пластиковый стол. Показалась с подносом прошлогодняя женщина, составила на стол тарелку с сырниками и миску с кизиловым вареньем.

Завтрак от прошлогодней женщины оказался плох. Сырники холодные и жесткие, без сомнения, сделаны из вчерашних, внутри невкусные крупные комки подкисшего творога, консистенция неровная, вид бугристый, крошится при нажатии вилкой. Корочка отсутствует, вместо нее пропитанный прогорклым маслом желтоватый резиновый припек. Варенье, впрочем, оказалось еще хуже сырников, словно из другой бочки, хотя, может, так оно и было, прошлогодняя женщина, прошлогоднее варенье.

Звонок. Луценко. Посмотрим, что скажет.

Я ответил.

Тишина. Шипение на другом конце.

– Миша, ты?

Луценко отключился.

И сразу снова звонок.

Я сбросил.

Больше Луценко не звонил.

Прилетел молодой воробей, я назвал его Хохо и накормил сырником.

А ведь вполне мог быть Луценко, думал я, изучая одинокого воробья. Луценко и зожник Треуглов договорились. Надавить на меня, выжать деньги, потом поделить… Тогда зачем присылать кепку?

Звонок. Луценко.

– Витя, привет.

– Привет, – сказал я. – Что там у тебя?

– Ничего, все в порядке.

– Как выходные?

– Отлично. Отдыхаю.

– А что звонишь?

– Ладно, Витя, мне бежать пора, – сказал Луценко и отключился.

Что-то в тоне Луценко было не то, постороннее, раньше я такого не слышал, ну или внимания не обращал. И вообще, подозрителен был Луценко в последние дни… Сам напросился. Я быстро поднялся в номер, оделся, вызвал такси. Кепку поднял с пола, вернул на подоконник.

Подобрал пояс подвоха. Вынул груз, пропустил в отверстие ремешок, сделал петлю для запястья. Получился кистенек. Так, на всякий драматический случай. В городской квартире на такой случай имелся шокер и баллончик, но я посчитал, что обойдусь подручными средствами. Пришла пора поговорить с Луценко.

Луценко жил в новостройке у Толстого мыса, в двухкомнатной квартире на пятом этаже. В домофон звонить я не стал, дождался велосипедиста, вошел после него, поднялся пешком – люблю новые дома и лестницы в них, здесь пахнет краской и штукатуркой, чистотой.

Дверь Луценко справа, позвонил. Прятаться не стал, глядел в глазок. У Луценко электронный, удобная вещь, позвонил еще.

– Витя?

Не сомневался, никуда бежать ему было не надо.

– Открывай, дело есть.

– Какое? – не спешил Луценко.

– А ты не знаешь?

Луценко всхлипнул.

– Ты один?

Я оглянулся. Никого.

– Один. Открывай давай.

Дверь открылась, я вошел.

В холле квартиры Луценко пахло водкой и горелым пластиком. Луценко стоял у стены, держа у груди перемотанную руку, сквозь бинт проступала кровь. На лице синяки, глаза заплыли. Едва я вошел, Луценко кинулся к двери, захлопнул и посмотрел в глазок.

– Что случилось?

– Приходили…

Луценко отодвинулся от двери.

– Кто приходил?

Хотя я догадывался кто.

– Давай не здесь, – Луценко прошлепал в столовую.

Я заглянул в гостиную. Особого разгрома не заметил, то ли Луценко успел прибраться, то ли действовали аккуратно. Люстра разбита.

В столовой было густо накурено, на столе сохли обкусанные куски пиццы, валялся шприц и пачка ибупрофена. На полу пустая водочная бутылка. Луценко достал из холодильника полную, открыл, налил полстакана, выпил, упал на диван.

– Вечером были, – сказал Луценко. – Ничего не объясняли, сразу в морду… В подъезде дожидались, суки…

Луценко приложил к лицу холодную бутылку.

– Побуцкали маленько, – Луценко катал бутылку по щекам, словно пытаясь разогнать синеву под кожей. – Ерунда…

Синяки от холода только краснели.

– Что хотели?

– Так денег хотели.

– Физкультурники?

– Угу. Хотя не сказались… но они… Вроде никому не мешали… Точно, они. Двое. Амбал и такой, приблатненный…

Луценко отнял бутылку от скулы, скрутил крышку, отпил.

– Давно меня так… Нормально…

Поставил бутылку на стол.

– Месяц дали, – Луценко ухмыльнулся. – И машину забрали.

– Машину?

– Ага.

– Надо ментам звонить, – предложил я. – У меня, в принципе, есть контакты…

– Да хрен с ней, – Луценко отмахнулся бутылкой. – Все равно дерьмо, пусть подавятся…

Луценко отодрал прилипший кусок пиццы, пожевал.

– Пусть жрут, у меня еще одно корыто есть, еще дерьмовее… надо аккумулятор поменять – и как новенькая…

– У тебя две машины?

– Теперь одна, – ответил Луценко. – Но зато ее точно не заберут, она на фиг никому не нужна… Тебе не нужна?

– Нет.

– Жаль. Тачка что надо…

Луценко вытянул ноги.

Я сел рядом. Луценко болезненно отодвинулся.

– Что делать будем? – спросил я.

– Завтра свалю на хрен, – сказал Луценко. – Пока не утрясется, у бабки пересижу, ну его… Поедем со мной, Вить, аккумулятор поменяем – и к коням, в Саратов… А то они и к тебе придут…

– Они приходили, – сказал я.

– И к тебе?!

– Ага.

Луценко сочувственно протянул бутылку.

– Спасибо, – отказался. – А что с рукой?

– А… – Луценко поморщился. – Палец отрезали.

– Что?!

– Да не целиком, кончик, – отмахнулся Луценко. – Я тебе позвонить хотел, да вырубился. А потом звоню, ты живой вроде… Били?

– Не. Стволом в рожу потыкали, так, ерунда…

– Повезло. А мне палец… Свалю пока лучше к бабке, пошли они на хрен…

– Погоди.

– Да что годить?! Чтобы руку отпилили?!

Луценко потряс покалеченной рукой.

– Они же месяц дали, – сказал я.

– Я дожидаться не собираюсь!

Луценко вскочил с дивана.

– На фиг, на фиг, я валю. К любимой бабушке, в глуши…

– Да не дергайся ты!

Я схватил Луценко за руку, посадил на диван, Луценко шипел от боли.

– Слушай!

Я хлопнул в ладоши. Луценко вздрогнул.

– Слушай, Миша! Все будет хорошо! Я разберусь с физкультурниками!

– А…

– Я разберусь. Или найду деньги, все улажу.

Луценко молчал.

– Все улажу, – сказал я спокойнее.

– Как ты все уладишь?

– Найду деньги, договорюсь с Треугловым…

– Да он дебил, по ходу! – плаксиво выкрикнул Луценко. – Кто ж так себя ведет-то?! Кто ж сразу бандюков-то присылает?! Я первый раз с таким сталкиваюсь, думал, что в анекдотах только…

Луценко потянулся живой рукой к бутылке, я перехватил.

– Короче, Миша, слушай, – терпеливо сказал я. – С физкультурниками мы договоримся.

– Да я…

– Договоримся! А как иначе? Ты сколько от них бегать хочешь? Всю жизнь? Думаешь, у бабушки тебя не достанут?

Луценко вздохнул.

– Достанут, – заверил я. – И будет хуже.

Луценко жалобно подул на перевязанную руку. Я вылил водку в раковину. Луценко поглядел на это с печалью.

– Сам посуди, – сказал я. – Мы столько лет работали, строили бизнес, нарабатывали базу, и что, теперь все бросить?

Луценко промолчал.

– Вот и я так думаю. Делаем вот что. Я разберусь с физкультурниками, а ты работай. Что у нас там по плану?

– Я забыл…

– Вспомнишь. Завтра отдыхай, потом за дело. Верхне-Волжская сумочная компания…

– Верхне-Вичугская, – поправил Луценко.

– Вот именно. Еще водка дома есть?

Луценко покачал головой.

– Вот и хорошо. Закажи супа или гуляш, горячего и с мясом, короче.

– Мне отрезали палец, – сказал Луценко.

– Может, врача?

– Нет! – нервно воскликнул Луценко.

– Скажем, что ты сам по пьяни…

– Нет! – Луценко вскочил с дивана. – Они велели не обращаться! Менты с ними заодно!

– Успокойся, Миша…

Луценко вернулся на диван. Схватил подушку, обнял.

– Жаловаться бесполезно… Где сигареты…

Луценко сунул руку в диван, достал жестяную чайную банку, из нее сигареты.

– Хочешь?

Я помотал головой.

– Ах да, ты же тоже… ЗОЖ-активист… Физкультурникам нельзя доверять, Витя…

Луценко затянулся, задержал дым, икнул.

– Мне кажется, это Уланов нам накаркал, – хрипло выдохнул.

– В каком смысле?

Луценко затянулся еще, выпустил в люстру замысловатый кудрявый дым.

– Он стишки читал – про Дросю и Хохотунчика… Помнишь? Там Хохотунчика крысы поймали и стали его топить в сортире, хотели у него узнать шифр сейфа…

Не думал, что Луценко так близко принял творчество Уланова.

– Так оно все и происходит!

– Тебя в сортире топили? – уточнил я на всякий случай.

– Мне палец отрезали! А обещались еще!

– Миша, ты сейчас не в себе, – сказал я. – Успокойся. Постарайся хотя бы.

– А чего успокойся?! Он же там открытым текстом написал – «Тушканчика поймали и к проруби ведут…»