Текст книги "cнарк снарк. Книга 2. Снег Энцелада"

Боцман первой ладьи – это неплохо. Я слушал, стараясь понять – это правда или Федор врет. И тот и другой варианты представлялись вполне правдоподобными.

– Сначала Механошин все потихоньку делал – книжки почитывал, потом в Интернете смотрел, а потом и кукуха поехала.

– Интересно, – согласился я. – И как это… проявилось?

– Вроде никак, то есть с виду был как раньше, но внутренне изменился.

Федор потер пальцем висок.

– Короче, он в мэрии создал ячейку, там главный бухгалтер состояла, ведущий экономист, ну много кого, мужики тоже. Ходили по ночам на реку и купались голыми, прикинь?!

– Солидно, – согласился я.

Как сложится развязка этой истории, я примерно представлял.

– Конечно, они не возле города плавали, а там, ниже по течению. Но все равно кто-то их заснял. Механошин подал в отставку, но…

Федор замолчал, смотрел куда-то вбок.

– И дальше что? – спросил я.

– Дальше было особенно весело…

Вдруг я понял, что Федор смотрит на бейсболку.

– Это… что?

– Кепка, – ответил я.

– Кепка…

Федор достал еще сигарету, зажег.

– Тут была?

Едва не брякнул, что тут.

– Нет, – ответил я. – Моя.

Федор молчал. Кусал ноготь.

– Похожа, – сказал Федор. – Точно такая же. «Куба» вроде…

– Да, похожа. Долго искал, таких сейчас не делают, по всем барахолкам шарился.

– Зачем?

Федор протянул к бейсболке руку, но тут же отдернул, не прикоснувшись.

– Для книги, – сказал я. – Погружение в материал, все такое…

– Книга… – Федор почесал голову. – Так ты про это решил писать…

– Да это не я, собственно, решил…

– В смысле не ты? – перебил Федор.

Сигарета дымила, курить ее Федор забыл, пепел падал на брючину.

– Книги сами решают, когда их писать, – пояснил я. – Тут ничего не поделаешь.

– Ага, сейчас, – ухмыльнулся Федор. – Книги сами решают…

– Нет, действительно. Это как озарение происходит: вдруг раз – и ты чувствуешь, что это надо сделать, что время книги настало.

Федор задумался, заметно помрачнел, смотрел в пол.

– Это из-за…

Федор сделал выразительное лицо и покривил щекой.

– Что?

– Да ладно, Вить, не крути, ясно же, какое время настало!

Федор заметил пепел на штанине, но никак на это не отреагировал.

– Понимаю, – сказал Федор. – Вполне все понимаю…

Федор снова уставился на бейсболку.

– А где, кстати, настоящая? – спросил я.

– Кепка-то? Так забрали тогда в область, я ее и в руках не держал…

– И?

– И все.

Уверенность минус, Федор больше не походил на уверенного подполковника полиции. Он заметил в пальцах сигарету, бросил на пол, задавил.

– Слушай, Витя, я тогда лейтехой бегал, не при делах был, ты же помнишь?

Я промолчал.

– Тогда дурдом здесь творился, ты же сам помнишь…

– То есть с тех пор так ничего и не нашли? – спросил я.

– А что там находить? Тел нет, свидетелей нет, одна кепка. Но кепка – это фикция… Да и кровь не совпала, я же тебе говорил. Никаких улик, на убийство указывающих… Это даже не глухарь, это ничего!

Подполковник заволновался в кресле.

– Понятно, – сказал я. – Так я примерно и представлял ситуацию.

– Ситуацию?

– Федя, ты же не слепой. Сам видишь, что в городе творится.

Я многозначительно улыбнулся.

– Да вижу, вижу, не слепой… – прошептал Федор. – Зинка краев не видит, ей давно про это говорили!

Зина.

– Ты прав, Витенька, у нас помойка, – покривился Федор. – Такая помойка, что в двух словах не расскажешь. Вот взять…

У Федора зазвонил телефон, он ответил.

– Да. Да, понятно. Не в ящик, а в коробку! В коробку, я сказал!

Федор яростно отключился.

– Ладно, Вить, я побежал, эти идиоты… Короче, побежал!

Федор выпростался из кресла, пожал мне руку и пообещал:

– Я загляну еще.

– А если я перееду?

Федор хмыкнул и удалился.

Первый визит. И, кажется, кепку прислал не он. Или слишком хорошо притворяется. Зачем… Зачем ему все это?

Я сел на раскладушку. Вопрос: Федор сам прибежал или послан был? Кто может послать подполковника? Не очень понятно, ладно…

Открыл «Берцы Империи».

Сегодня в «Берцах» было скучновато. Вертолетные двигатели, вести с полей, завод макароных изделий, метизный завод – одним словом, семимильные шаги индустрии.

Порадовали юные изобретатели из Западного федерального округа, разработавшие роботов – аквариумных рыбок – и научившие их биться друг с другом.

Пенсионер из Якутска запатентовал краску-гаситель: если покрасить такой стены, то ни сигналы сотовых телефонов, ни вайфай, ни телесигнал в помещение не проникнут. Предлагалось красить такой детские сады, школы и поликлиники.

Пенсионер из Голчанова предлагал проект народной пенсионной лотереи, в которой, с одной стороны, разыгрывается сверхдостойное пенсионное содержание, а с другой – проигравшие лишаются уже действующего обеспечения. Лотерея позволит снять социальную напряженность и избавить бюджет от излишнего бремени.

Минут через пять в дверях показалась Аглая.

– Убрался? – шепотом спросила она.

– Вроде да…

Я, нет мне покоя, вскочил с раскладушки.

Аглая вошла. Сегодня на ней был строгий серый костюм и красные резиновые сапоги. Мне везет на библиотекарей, подумал я. Наверное, потому что писатель. Я их притягиваю и сам к ним тянусь. Это рок, судьба. Если бы я был сервис-мастером швейных машинок, на меня бы охотились швеи-мотористки. Две тысячи семнадцатый, «Швейное дело», вспоминаю с теплотой, там была одна бригадирша, звали ее Ольга.

От Аглаи пахло сиренью. Настоящий запах, не духи. Девушка с утра собирает сирень, несет в библиотеку, потом варит кофе – от нее пахло еще и кофе. И пирожками. Чудесно.

– Что ему нужно?

– Если честно, не очень понял.

– С утра тут… бродил, – поморщилась Аглая. – Высматривал, номера записывал. Потом расспрашивал, кто приехал…

– Профдеформация, – сказал я. – Шерифом себя чувствует.

– Это уж точно…

Я предложил Аглае зеленое пластиковое кресло, Аглая отказалась.

– Вы извините, я ему рассказала, – вздохнула она. – Про вас.

– Это не тайна ведь. Федор бы и так узнал. К тому же я сам к нему собирался заглянуть.

– Да ну его…

Аглая смотрела на кепку.

Я насторожился. Но Аглая смотрела уже на журналы.

– Когда я приехала, он тоже расспрашивал – зачем да надолго ли. Бред, вам не кажется?

– Комплекс Бобчинского, – ответил я. – Или Добчинского. Или городничего. В каждом проезжем борзописце мерещится коварное инкогнито из Петербурга.

– Точно, – согласилась Аглая. – Хотел меня на временный учет поставить, представляете?

– Вполне. Ничего не поделаешь, угар муниципий.

– Что?

– Ерунда. Знаете, я собираю разные… выражения, слова. Идиомы.

– Все писатели так делают, – сказала Аглая. – Я сама в блокнот записывала. Кстати, а что ему от вас надо было?

– Наверное, тоже на учет хотел поставить.

Аглая улыбнулась.

– Вы же знакомы?

– Да, друг детства. Вместе мучили кошек.

Аглая нахмурилась.

– Фигурально, – поправился я.

– Фигурально мучили кошек.

– Ну, мы их не мучили, собственно… Федьке бабка постоянно велела топить всяких кошек, а я ему помогал.

– Вы топили кошек?! – не поверила Аглая.

– Нет, конечно. Мы их в Нельшу относили и там выпускали. В Нельше кошачья вольница была…

– Да, я помню! У меня самой был кот из Нельши! Там они все мордастые!

В Лухе коты глазасты, в Нельше коты мордасты, в Буе коты-онанисты, в Риге коты… Что-то заклинило на этих котах паскудных, поэст Уланов дурно на меня воздействует, надо гнать прочь этого кретина.

– А он спрашивал, зачем вы приехали?

– Разумеется, – ответил я. – И я ответил, что приехал писать книгу.

– Зачем вы ему сказали?

Аглая спросила это с трогательным волнением.

– Видите ли, Аглая, правда и ложь в наши дни слились до степени тождественности. Так что нет никакого смысла говорить неправду. Смело говорите правду – вам все равно никто не поверит.

Так косолапо умничают исключительно старые мудаки.

– Я работала в пресс-службе, – напомнила Аглая.

– Да! – я хлопнул себя по лбу. – Взялся учить профессионала… Извините, Аглая, писателям… присуща некоторая ограниченность…

Аглая смутилась. А я не знал, что сказать.

– Тут у вас целый ручей… Это ужасно…

– Это здорово, – возразил я. – В детстве я хотел жить в гигантском орехе. Чтобы вокруг лес, а под ногами ручей. Так что…

Я похлопал по стене.

– Мечты сбываются.

– А я хотела жить на Ки-Уэсте, – сказала вдруг Аглая. – Знаете, там в тридцатые годы железная дорога проходила по насыпи через океан, и поезда ехали почти по воде. В непогоду это выглядело необыкновенно!

– Это был любимый поезд Хемингуэя, – сказал я. – Он как раз жил на Ки-Уэсте и часто на нем ездил. Кстати, в Ки-Уэсте его дом-музей.

– Дом-музей? – удивилась Аглая.

– Да, – сказал я. – Он написал там «Старик и море», а потом застрелился. В том смысле, что написал на Ки-Уэсте, а застрелился в другом месте, чуть позже.

В Кейп-Коде коты-онанисты, в Ки-Уэсте коты…

– Виктор, я хотела у вас спросить… – Аглая слегка замялась. – Тут такое дело… Не знаю, насколько это уместно… Одним словом, моя мама приглашает вас на обед.

Коты Ки-Уэста нам ни разу не товарищи. Мама Аглаи неожиданней, чем визит Федора. Так же неожиданно, как посылка с бейсболкой.

– Вы не знакомы, – тут же сказала Аглая. – Но она тоже «Пчелиный хлеб» читала. А я ей рассказала, что вы приехали, так она очень обрадовалась. Хочет вас пригласить.

– Неудобно вроде как…

Честно говоря, никаких неудобств я не чувствовал, напротив, обед вполне отвечал выбранной стратегии – загорать на бережке, смотреть на течение, дожидаясь колокольчиков донок. Да и есть хотелось.

– Она уже стол накрыла, – вздохнула Аглая. – Я ей говорила, что неудобно, так она не слушает. Колбасы купила, рыбу синюю, багет. Соглашайтесь, все равно у нас обедать негде.

– А «Растебяка»?

Аглая посмотрела непонимающе.

Синяя рыба, желтый багет, синяя рыба стала серьезной каплей, я согласился, и мы отправились к «Логану». «Восьмерка» мокла рядом под дождем.

– Не люблю водить, – пояснил я. – Особенно когда работаю. Вождение отнимает мозговую энергию, во всяком случае у меня. В день, когда ты за рулем, лучше за книгу не браться.

Сели в «Логан».

– А я водить люблю, – Аглая запустила мотор. – У меня наоборот – мозг прочищается. Я так счастлива была, когда машину купила, не представляете…

Вела Аглая уверенно и аккуратно, ловко объезжая лужи и выбоины в асфальте.

– Мне тут Федор про Механошина рассказывал…

Я щелкнул по зеленой елочке под стеклом.

– Должен признаться, странные приключения.

– Да, Александр Федорович учудил, – сказала Аглая с некоторой печалью. – Хотя потом напридумывали с три короба, но все равно…

Остановились на перекрестке Любимова. Раньше, кажется, Аглая жила за линией.

– Федор говорил, что Александр Федорович участвовал в заплывах… так сказать… а-ля натюрель.

– А-ля натюрель? Голым, что ли?

Пропустили старый зеленый «Урал», впряженный в возок с сеном. Мотоцикл совершенно ламповым образом пыхтел синим дымом, как маленький паровоз, в детстве я хотел такой. И сейчас хочу, вдруг понял я.

– Не знаю… Бабушка немного рассказывала. Юбилей у Механошина праздновали, выехали на зеленую. Примерно там, где Козья Речка в Ингирь впадает…

– Это же далеко, – перебил я. – Километров тридцать ниже по течению.

– Да, там. Но возле города, сами понимаете, никак нельзя праздновать. Фейерверк, цыгане, все дела, а народ…

На обочине возле кустов сирени человек лет сорока приготовлялся пустить воду, Аглая яростно ему посигналила, мужчина послал в нашу сторону неприличную конфигурацию.

– Злой в последнее время народ.

Аглая покраснела. Повернули к линии, стали взбираться на мост.

– Приехали они на реку, разбили лагерь, давай уху варить, шашлык жарить, нажрались, а потом, значит, подарки…

Аглая затормозила на подъеме.

– Ненавижу, – сказала Аглая. – Как я все это ненавижу! Ненавижу Чагинск…

– Не принимайте близко к сердцу, – посоветовал я. – Это навсегда.

Аглая брезгливо плюнула в окно.

– А потом, значит, подарки, – напомнил я.

– Что?

– Пикник Механошина. Они нажрались и собрались дарить мэру подарки.

– Да, подарки… Подарки разные дарили, ружье, кофеварку, статую, ну и адрес.

– Какой?

– Шуточный. Что Механошин вроде как столбовой дворянин в восемнадцатом колене, предводитель благородного дворянства и так далее. Механошин был пьяный, а на радостях нажрался еще сильнее, да и все остальные хороши… Ну и…

– Что?

– Уснули. Напились, уснули.

Снова поехали на мост. Аглая хмурилась.

– Александр Федорович очнулся ночью, решил всех порадовать, взял фейерверк, залез в лодку и поплыл. Правда, зачем-то голым.

– Мне кажется, это вполне логично, – заметил я. – Голым гораздо сподручнее, все приличные люди фейерверки голыми запускают. Старина Хэм всегда так делал.

Аглая взглянула на меня с некоторым сомнением.

– Это не доказано, – исправился я. – А дальше что?

– Поплыл, уснул. Ингирь быстрый, особенно внизу, и Механошина аж до Макарьева унесло.

Перебрались за мост. Я успел посмотреть влево. На путях стояли два состава – товарный с пустыми вагонами и порожний лесовоз.

– Под Макарьевым лодка опрокинулась, а Механошин в сетях запутался, – сказала Аглая. – Рыбаки вытащили. Как, Ихтиандр, тебя зовут, спрашивают. А он еще не протрезвел, начал права качать, они все это записали и в Сеть выложили.

Повернули к городской больнице, но, к счастью, проехали мимо, на второй день в Чагинске с больницей не хотелось пересекаться.

– Механошин попытался замять, но не получилось – весь город ржал. К мэрии каждый день селедку подбрасывали, ну и частушки…

– Частушки, это интересно, – сказал я.

– Я не помню, – предупредила Аглая. – Но Александр Федорович очень из-за них расстраивался.

– Любой бы расстроился. Так его за «утрату доверия» сняли?

– Нет, как ни странно. Он сдулся быстро, ну и умер себе потихоньку. Приехали.

«Логан» стоял перед небольшим кирпичным домом с зеленой крышей. Дом, гараж, антоновка.

– Это правда? – спросил я. – Что вы рассказали про Механошина?

– Похоже, что да.

– Слишком прекрасно, чтобы быть правдой.

– Вроде правда. В Интернете уже сложно найти, Механошин там голый. И рыбы много попалось.

– Рыбы?

– Да. Вытащили сети на берег, он шевелится, а вокруг подлещики скачут.

Я представил на секунду картину. Если бы про это узнал поэст Уланов. В сетях подлещик, в силках хорек, песец в капкане. Русь. Рагнарёк. Не восстать из Чагинска без книги.

– Бабушка считала, он неплохой, в принципе, мэр был, – сказала Аглая. – Хотел построить… Кажется, лампочки энергосберегающие планировал выпускать. И сыр. А Зинка ничего не хочет выпускать, она не по этому делу, она не про выпускать. Она про запускать.

– Зинка?

– Да вы ее знаете! Зинка же! Зинаида Захаровна, клубом заведовала. После Механошина ее поставили.

Зизи, мечта и боль Хазина, укротительница носочного питона, Хазин за ней волочился. Я непростительно забыл про Зизи.

– Зинаиду Захаровну?

– Ага. После Механошина ее и назначили. Вчера еще заборы белила, а сегодня мэр.

Зинаида Захаровна, ай-да-да.

– Стала мэром, – сказала Аглая. – И за копейку удавится, прорва. Все пилит-пилит…

Я понимающе кивнул.

– Лесопилки у нее, – пояснила Аглая. – Тес, брус, еще гадость какая-то. Сидит…

Зазвонил телефон. Мой. Эрп.

– Привет, москвич, – начал Эрп. – Это я. Как у тебя дела?

Аглая вежливо покинула машину.

– Как здоровье, москвич? – спросил Эрп. – Береги свое здоровье…

– Не надоело? – вяло спросил я.

– А я вижу, куда ты уехал, – не ответил Эрп. – Косяк за тобой, ты помнишь?

– Помню, Герасим, помню.

– А вот дурковать не надо. – Эрп сделал ласково-страшный голос: – Ты с нами не дуркуй. И не отключайся, я тебе еще не договорил, если отключишься, я к тебе приеду…

Эрп был традиционно терпелив и настойчив, я слушал, как он канючит, и иногда мне становилось несколько беспокойно. Я опасался, что он здесь. За углом, на улице Амбулаторной, сидит в машине, ест шаурму и нудит в трубку. Он ведь мог потащиться сюда.

Через пять минут Эрпу надоело, и он отключился. Я на всякий случай попробовал позвонить Треуглову. Бесполезно. Это мог быть и не Треуглов. Треуглов представлялся вполне вменяемым человеком, мы бы договорились, зачем посылать Эрпа, зачем отрезать палец Луценко…

А вообще-то я не видел отрезанный палец Луценко. Кровь, тряпка, отрезанного пальца нет.

Набрал Луценко. Он не ответил. Аглая стояла у забора. Смотрела в телефон. Я помахал, она вернулась к машине.

– Виктор, а я еще хотела спросить… – Аглая достала бумажные платочки.

– Спрашивайте.

– Вы на самом деле книгу про исчезновение писать собираетесь?

Аглая стала протирать платочками лобовое стекло. Протирала, комкала, прятала в сумку.

Я захотел сказать правду.

Но сказал по-другому.

– Да, конечно.

– Тогда хорошо. Пойдемте обедать.

Аглая жила в том же самом доме, белый кирпич, экономическая кладка. Терраса расширена, справа тоже пристройка, правда, из красного. Дровник обзавелся вторым этажом. Дом Аглаи увеличился, вместо уродливого дощатого забора появился аккуратный штакетник.

Мама Аглаи внешне была совершенно посторонней женщиной, между ней и дочерью отсутствовало минимальное сходство, однако в родстве сомневаться не приходилось: поворот головы – и мама, и Аглая слегка задирали подбородок, но мама натягивала кожу на шее сильнее.

– Это Виктор, – представила Аглая.

– Здравствуйте, Виктор! – обрадовалась мама.

– Это моя мама, Надежда Денисовна.

– Очень приятно, – слегка поклонился я.

Надежда Денисовна выглядела прилично.

– Премного о вас наслышана, – улыбнулась она. – Очень рада знакомству, пожалуйте к столу!

– Спасибо!

Мы пожаловали в большую комнату, там нас действительно ждал стол. Комната, как я люблю, квадратная, на восток и с четырьмя окнами. Диван, телевизор, комод. Цветы на подоконниках.

– Может… восемь капель? – подмигнула Надежда Денисовна.

Я отказался. Хорошо, что Аглая не похожа на свою мать.

На столе никакой синей рыбы я не отметил, но в целом обед радовал: овощной салат, сыровяленная колбаса, маринованные помидоры, нашпигованные зубчиками чеснока, соленые огурцы, маслята в масле. Помимо закусок Надежда Денисовна пообещала сырный суп на первое, картофельную запеканку на второе, пирог яблочный со сливками.

Рыба нашлась в салате, копченая скумбрия, хотя, по-хорошему, сюда подошла бы маринованная, копоть в блюде доминировала и гасила вкус, перебивала рукколу и редис. Отчасти спасала положение нежданная, не по сезону, спаржа, которую, впрочем, не бланшировали, а порубили, как стручковую фасоль. Но, как ни странно, именно спаржа, судя по всему со своего огорода, придавала салату неожиданной свежести и пикантности. Подавался салат с горчичным маслом.

– Мне Аглая про вас все уши прожужжала, – сообщила Надежда Денисовна.

– Мама! Ничего я не жужжала!

– Я помню. Еще как жужжала! Я в отпуске как раз была, звоню из Сак, а Глаша пять минут про вас по межгороду рассказывает! Просила книгу вашу привезти! Здесь у нас настоящий писатель, хочет стихи ему показать…

– Я не сочиняла стихов!

Аглая смутилась.

– Тогда не сочиняла, – поправилась Аглая и тут же уточнила: – И сейчас не сочиняю.

– Сочиняет-сочинает, – сообщила Надежда Денисовна. – Аглая, ну перестань, пожалуйста!

– Я не сочиняю! – настойчиво сказала Аглая.

– Я сам иногда сочиняю, в этом ничего предосудительного нет, – вздохнул я. – Это отличная гимнастика для мозга, особенно… при сидячем образе жизни. Вы в курсе, что по статистике детские поэты живут на восемь лет дольше средней продолжительности жизни? Вот поэтому и балуюсь. Тушканчики всякие, шиншиллы… Иногда утконос.

Аглая хихикнула.

– Детские стихи? – удивилась Надежда Денисовна. – Весьма… весьма необычно…

– Это как скандинавская ходьба. Если одновременно заниматься ходьбой и детской поэзией, то проживешь гораздо дольше. К тому же это единственные стихи, которые еще продаются. Они всем нравятся, и их легко сочинять…

Я задумался и тут же сочинил.

Руки-ноги береги, голуби тебе враги,

А увидишь как ручей – из него воды не пей!

– А почему голуби – враги? – поинтересовалась Надежда Денисовна.

– Токсоплазму переносят, – объяснил я. – И ихтиоз. У меня один знакомый поэт от голубей заразился, еле выходили.

– Да-да, это верно, – покивала Надежда Денисовна. – И воду сырую лучше не пить. У нас вода тоже испортилась, всю фильтруем.

– Это потому, что Зинка насосы на водокачке не меняет! – вставила Аглая.

– Прекрати! – веско сказала Надежда Денисовна. – Мы собрались обедать, а не о политике рассуждать. Виктор, вам подложить еще салата?

– У вас отличный салат! – похвалил я. – Спаржа в нем исключительно фантастическая!

– Спасибо! А сейчас я принесу первое.

Надежда Денисовна удалилась за переменой блюд.

– У вас чудесная мама, – сказал я. – Но я ее не помню. Тогда вроде ваша бабушка… заведовала.

– Да, мама тогда уезжала лечиться. Приезжает, а тут… Все это самое. Бабушка меня уже вывезла.

– Куда?

– В Ярославль сначала, потом во Владимир. Там и живу.

Надежда Денисовна вернулась с супницей и стала разливать сырный суп. Я внутренне напрягся, потому что, судя по цвету и консистенции, в приготовлении использовались плавленые сырки отнюдь не премиального качества.

– Глаша, передай Виктору тарелку…

К супу подавалась рубленая зелень и самодельные пшеничные сухари. Аглая поставила передо мной тарелку, я заглянул в суп и убедился, что он сварен не по классическому рецепту, а по инструкции с сайта «Сестры Молоховецъ».

– Виктор, а у вас дети есть? – спросила Надежда Денисовна. – Вы женаты?

– Увы, – ответил я. – Не получилось. Ни с женой, ни с детьми. Да, надо признаться, и не хотелось особо.

– Жаль. Никто не хочет жениться. По району у нас практически нулевая статистика – на один брак ноль-восемь разводов.

– Мама у нас в ЗАГСе работает, – пояснила Аглая. – У нее некоторые… Профессиональные перегибы.

Я попробовал суп.

– Нет у меня никаких перегибов, – отмахнулась Надежда Денисовна. – Я что, не понимаю, что ли? И хорошо, что разводятся. Лучше разводиться, чем всю жизнь уродоваться. Что мне, с твоим отцом всю жизнь было мучиться?

– Мама!

– А что такого?! В этом ничего стыдного нет, мы же не виноваты, что он алкоголик?! Он сам виноват. Не пил – был бы жив.

– Мама…

Я продолжил есть суп. При всем выразительном варварстве рецепта – это было вкусно. Недорасплавленные сырки покачивались аппетитными островами, шампиньоны раскрыли свой аромат, а натертый боровик усложнял гамму. И морковь. Морковь есть ключевой элемент многих блюд, несвежая морковь может испортить все, в сегодняшнем случае морковь не подвела.

– Да, любил твой папенька по синьке, любил, – Надежда Денисовна наткнула на вилку помидор. – Ему и врачи говорили – организм изношен, лучше его поберечь, куда там…

– Сердце? – с сочувствием спросил я.

– Радон.

– Что?

– Радоном отравился.

Под ложку сказала, едва не поперхнулся.

– Нет, вы не бойтесь, это не у нас, – успокоила Надежда Денисовна. – Это под горкой, за рекой. Радон под горкой, а мы наверху, кушайте, не переживайте! Отец Глашки напился, уснул в низинке, радоном и надышался. К утру почки отказали.

Аглая занервничала, стала есть колбасу.

– Повезли его в Галич, положили в бокс, а к утру почернел от радиации.

Я вдруг подумал, что Надежда Денисовна не сильно меня старше. Я мог с ней встречаться в детстве. Она могла избить меня возле десятого магазина, я тогда наступил на ногу злобной старшекласснице с граблями, а она меня по хребту пробрала.

– Папа не от радиации умер, – поправила Аглая. – Он от пьянки.

– Пьянка плюс радиация – вот и результат. Может, все-таки того? Сизим грамм? Для здоровья?

Я отказался и во второй раз. Доел суп. Думаю, спаржа и сюда неплохо бы вписалась, порой самые варварские сочетания дают необыкновенные результаты.

– Отличный суп, – похвалил я. – Сырный мало кто умеет готовить, если честно. Акцент из боровиков – выше всяких похвал! Такая простая деталь, а выводит блюдо на ресторанный уровень.

– Некоторые чеснок выжимают для вкуса, но я считаю это лишним.

– Совершенно верно, Надежда Денисовна, чеснок – это ужасно, – согласился я. – Чеснок придуман для того, чтобы маскировать бесталанность повара. Единственное блюдо, где уместен чеснок – это плов.

– Согласна! Аглая, принеси, пожалуйста, запеканку, она в духовке!

Аглая удалилась, сделав в сторону Надежды Денисовны предупреждающий знак бровями.

– А вы в этот раз зачем приехали, если не секрет? – поинтересовалась Надежда Денисовна.

– Ну, разное…

– Опять стройка? Бывший губернатор вроде планировал развивать…

– Нет, не стройка. Я сейчас занимаюсь книгой, поэтому и приехал.

– Про Чагинск? Эта книга будет про Чагинск?

– Некоторые действия происходят здесь, часть в других местах. Это экзистенциальное исследование человеческого…

К счастью, появилась Аглая. Пахла запеканка, надо признать, чудесно и выглядела аппетитно, сыр сплавился в румяную корочку, однако подгореть не успел; нет ничего хуже запеканки, лазаньи или пиццы с подпалинами.

– Виктор, Аглая говорит, что вы живете в каком-то подвале, неужели это правда?

Аглая раскладывала запеканку по тарелкам.

– Это не подвал, это вполне комфортабельная пристройка, – возразил я. – Там есть все, что необходимо для жизни.

– Мне кажется, это неправильно, – покачала головой Надежда Денисовна. – Какая работа над книгой может быть в котельной?

– Очень правильная работа. Знаете, «По ком звонит колокол» Хемингуэй именно в котельной написал.

– А переезжайте к нам, – неожиданно предложила Надежда Денисовна.

– Мама!!!

Аглая грохнула противень с запеканкой на стол.

– А что? У нас комната угловая свободная, все равно пустая. Переезжайте!

– Виктор, не вздумайте соглашаться, – попросила Аглая.

– Аглая, не вмешивайся. По-твоему, человеку лучше в лачуге?

– Котельная – это временно, – заверил я. – Я повесил объявление в местной группе, думаю, скоро что-нибудь подвернется.

– С квартирами плохо сейчас, – вздохнула Надежда Денисовна. – Как ездить к нам перестали – так и сдавать бросили. Так что сложно найти будет. Если и подвернется, то только у каких алкоголиков.

– И все равно, я думаю, Надежда Денисовна, это не лучшая идея.

– Пробуйте запеканку.

Запеканка достойно продолжила обед, у мамы Аглаи наличествовал кулинарный талант выше среднего. Картофель не пригорел, поскольку дно противня было предусмотрительно выложено вощеной бумагой. Начинка из индейки не рассыпалась, пюре держало форму, но при этом сохраняло вкус. Сыр и сверху, и внутри, отчего запеканка пропиталась им в надлежащей степени. Более того, я почувствовал вкус белого сухого вина, вмешанного в пюре.

– Запеканка превосходная, – оценил я. – Сейчас редко встретишь настоящий рецепт, все предпочитают упрощенный вариант.

– Спасибо, Виктор! Я Глашу пыталась научить, но она не интересуется кулинарией.

– Полагаю…

– Да, мы не договорили про квартиру. Может, Виктор, вы все-таки поживете у нас?

– Неудобно, – возразил я. – Не хочу вас стеснять.

– Ничего неудобного здесь не вижу. И вы нас никак не стесните! Ну не к Снаткиной же вам идти!

– К Снаткиной? – переспросил я.

– Да, есть тут такая, – поморщилась Надежда Денисовна. – Вроде сумасшедшей городской. С велосипедами везде шастает.

– Макабрическая старушка, – подтвердила Аглая.

– Снаткина жива?!

Я поразился настолько, что промазал вилкой с запеканкой и попал в десну.

Надежда Денисовна и Аглая поглядели на меня с удивлением.

– Я ведь жил у нее немного, – пояснил я. – В прошлый раз. Моя бабушка ее знала, они вроде родственницы… пятиюродные какие-то. Я думал, она…

– Жива-живехонька, – ухмыльнулась Надежда Денисовна. – И всех в этом городе переживет. Вы же знаете, ее в молодости фермой зашибло – и ничего, борзее всех.

– Ее дед вроде бы до ста восьми лет прожил, – сказала Аглая. – Это рекорд нашего района.

– А сама она до ста восьмидесяти проживет! – заверила Надежда Денисовна. – На все похороны ходит, ведьма старая!

– Ходит? – не понял я.

– Еще как! Любит посмотреть. На поминки ее не зовут, а на кладбище не запретишь. Ходит, как своя командует…

– Она не все похороны посещает, – заметила Аглая.

– Как же не все, когда все! – возразила Надежда Денисовна. – Как кто помрет, так она как стервятник – тут как тут!

– И ее никто не гонит?

– С похорон нельзя выгонять, – сказала Надежда Денисовна. – Плохая примета такая. Вот она и шастает. Стоит, пялится, как мумия…

Надежда Денисовна поморщилась.

– Мы в год около ста человек регистрируем, – сказала она. – Получается, Снаткина примерно каждые четыре дня до кладбища шлендает. Восемь километров – а ей все нипочем, где покойник – там и я. Она то есть.

– А почему до кладбища восемь километров? – спросил я.

– Старое кладбище закрыли, – ответила Аглая. – Теперь на новом хоронят, возле Номжи которое.

– А со старым что?

– Так радон же. У нас тут везде радон. Все могилы в старом кладбище залил, теперь на новом хоронят, оно подальше. И Снаткина там всякий раз околачивается.

– Она не на каждые ходит, – повторила Аглая.

– А тебе-то откуда знать?

– У методистки тетку хоронили, – сказала Аглая. – А мы помогали, машина, копщиков искали, столовую заказывали. Снаткина не приходила.

– Ты могла ее не заметить, – предположила Надежда Денисовна. – Она всегда в стороне.

– Там десять человек всего пришли. И среди них Снаткиной не было. Она не ходит на все похороны.

Надежда Денисовна поглядела на дочь с укоризной.

– Я за правду, – пояснила Аглая. – Правда должна быть.

– Всем плевать на правду, и ты как газетчица знаешь это лучше всех остальных! – ответила Надежда Денисовна. – Если бы мы знали правду, то все вместе на березе бы повесились.

– Абсолютно с вами согласен, – заметил я. – Правда мало кому нужна, я Аглае говорил. А на старое кладбище теперь, получается, никак не проехать?

– Забора там нет, но туда не ходит никто, – ответила Надежда Денисовна. – Даже на Родительский день. Могилы позарастали, ничего не найдешь… Все от радона.

– Нет там никакого радона, – устало сказала Аглая. – Заглохло кладбище – вот и все. Такое случается.

– Что-то у нас кладбищенская тема пошла, – поморщилась Надежда Денисовна. – Давайте о чем-нибудь веселом лучше. Давайте, я пирог принесу!

Мама Аглаи отправилась за пирогом, а я, вспомнив о том, что вряд ли в обозримом будущем получится нормально отобедать, вернулся к запеканке.

– Снаткина, значит, жива?

– Жива, – ответила Аглая. – Здоровье ничего, но с головой не дружит, все-таки возраст. Чудит. Она не только на кладбище, она и в библиотеку к нам заглядывает.

– Читать? Или газеты смотрит?

– Не, не читать. У нас компьютерный уголок, Интернет, принтер есть, сканер, иногда люди приходят что-то сделать. И Снаткина приходит.

– В Интернете сидит? – удивился я.

– В «Косынку» играет. Я ей включаю, она играет часа два, потом уходит. Объявления еще на доску приклеивает.

– Объявления? О сдаче?

– Это не совсем объявления, скорее, записки или… Творчество душевнобольных, одним словом. Я собираю.

– Творчество душевнобольных?

– Нет, что вы, Снаткину только.