Текст книги "Охота на крокодила"

– Понятно… Ты мне, Ганин, вот что скажи. Мне тут музыка навеяла… Если ты хочешь покайфовать, ты хочешь подтянуться или затянуться? Или как?

– Или как! Оттянуться я хочу, – усмехнулся Ганин. – Только вон со стариками моими это вряд ли получится.

– А они кто?

– Дедушки мои!

– Вижу, что не бабушки…

– Это, друг мой Такуя, ваши прославленные ветераны.

– Какие ветераны?

– Второй мировой ветераны. Которые твое счастливое детство обеспечивали вдали от родных берегов.

– А ты-то с какого боку при них? – удивился я. – Вы, если мне память не изменяет, по другую сторону баррикад воевали… На другом берегу в смысле. Твои предки, Ганин… Дедушки твои…

– Память, Такуя, не женщина, без нужды изменять не станет! – мудро заметил этот самодовольный доморощенный философ. – Помнишь ты все правильно. По другую сторону добра и зла мы свою кровушку проливали, все правильно.

– Ну и?

– Короче, это ваши бывшие военнопленные… Вернее, наши… То бишь ваши… Или нет, все-таки наши… Они же у нас в плену сидели…

Ганин по своей извечной дурацкой привычке начал плутать в этих идиотских русских личных местоимениях. Я прищурился в направлении щебечущих пенсионеров-ветеранов.

– Это те, которых вы в сорок пятом в Сибири оприходовали? Я верно понимаю ситуацию?

– В какой Сибири, Такуя? До Сибири вы, слава богу, так и не дотопали!

– Да?

– Да! Кого-то мы в Монголии прихватили, кого-то – в Маньчжурии, кого-то – на Сахалине. А Сахалин – это тебе не Сибирь никакая!

– Большая разница…

– Для тебя, географа хренова, да, а для них, я думаю, нет. Хотя вот срок свой они действительно в нашей Сибири тянули. И на том же Дальнем Востоке.

– Так ты-то, Ганин, как с ними связан? С какого такого боку? Или, там, со спины…

– Да я им в Саппоро русский язык раз в неделю преподаю. Подработка у меня такая, Такуя. На пиво зарабатываю, которое мы с тобой время от времени хлещем. А деды эти – представляешь? – столько лет прошло, а русский не забыли!

– Ты бы в японском плену побывал, Ганин – у тебя тоже, небось, наши слова от зубов отскакивали бы!

– В Сибири, Такуя, не слова от зубов, а сами зубы от челюсти отскакивали. От челюсти! Я от них за эти годы такого понаслушался!

– А сюда ты их чего приволок?

– Да они меня попросили с ними в Ванино съездить, – заявил сенсей таким тоном, будто ветераны его пригласили в городской парк на партию крикета.

– Куда?!

– В Ванино. Это у нас, в России, в Хабаровском крае, порт такой, Такуя.

– Я знаю, где Ванино. И где Россия твоя. Чего тебя туда с ними понесло?

– А чего? В академии каникулы до конца сентября! Почему бы мне за их счет в Россию лишний раз не сгонять? Я в этом Ванино не был сроду и за свои деньги вряд ли туда когда поеду. А тут такой шанс хороший! Они взмолились, мне на билет, гостиницу и харчи скинулись. Умоляли не бросать их в трудную минуту. Да и минут этих надо чуть. Двое суток туда, трое там, двое обратно – за неделю управимся!

– И на чем поедете?

– А вон, видишь? Пароход стоит, белый-беленький.

Ганин указал за окно на акваторию порта.

– Черного дыма, правда, пока над трубой нет, но он будет скоро.

– «Анна Ахматова»?

– Да, «Анна Ахматова». Она же Анна Горенко, она же Анна Гумилева, она же Анна Шилейко, она же Анна Пунина. Волосы только подкрашивает стрептоцидом.

– Стрептоцидом?

– Им, Такуя, им!

Я решил свернуть с фармацевтической дорожки, на которой никакой уверенности не испытывал.

– А чего их туда потянуло вдруг, в это Ванино, а? Если они там уже, как я понимаю, один раз были.

– Иди спроси их!

– Да ну, неудобно…

– Чего неудобно? Ты же японец. Это я гайдзин проклятый!

Ганин полюбовался на зажатую узкими палочками сушеную морскую капусту, начиненную перебродившими бобами, и медленно отправил эту отраву в рот.

– А тебе, аборигену со стажем, они все как на духу выложат. Все свои потаенные чувства и поверхностные мысли. Тем более что они уже вон зеленого чая нахлестались – час как сидим тут. А это для них в их возрасте все равно что сётю тридцатиградусное принять с утра пораньше, граммов двести.

– Да ну их, Ганин, этих пенсионеров! Ты мне сам ситуацию обрисуй кратко, и я на этом успокоюсь.

– Вот все вы такие, японцы, – безразличные и беспомощные, – то ли моей реплике, то ли отправленному в рот ломтику маринованной редьки поморщился Ганин. – Я, Такуя, когда с ними заниматься начал, тоже думал, на кой ляд им это все упало?

– Упало?

– Ну, в смысле зачем им все это нужно. У всех дома, семьи, пенсия, на которую два десятка сахалинских пенсионеров содержать можно. А они, вместо того чтобы перед теликом остаток лет валяться, каждый вторник ко мне в вечерний класс приползают. Но потом саке с ними выпил, в баньке попарился, и оказалось, что у них о русском плене воспоминания очень даже светлые!

– Да? Значит, ты их просветляться везешь? А то у них тут – в смысле у нас, ленивых и беспомощных, – все мозги плесенью покрылись! И мраком тоже…

– Говорю же, долг интернациональный выполняю! А мозги… Все-таки вы же не Гитлер…

– Чего «не Гитлер»?

– Ну, я говорю, вы же не как Гитлер, который на нас первым рыпнулся… В принципе, это ведь мы вам войну объявили. Вы же на нас не нападали, и это святая историческая правда. А мы вас с Сахалина вышибли. Так что должок у нас перед вами. Вот я должок этот и отдаю. Частично, конечно, но я же человек маленький. И зарплата у меня скромная…

– Если ты такой совестливый, Ганин, лучше Курилы верни, чем наших дедов по ванинским портам развозить! А то про Сахалин вспомнил, а про Кунашир с Шикотаном – нет! Тоже ведь должок ваш! И про зарплату мне тут слезы крокодиловы не лей – знаю я ее, твою зарплату.

– Курилы – это, Такуя, уже не интернациональный долг, а государственная честь, – ловко увильнул Ганин от булыжника, пущенного мною в его финансовый огород. – Я за нее не отвечаю. Не женщина я и не солдат, чтобы честь отдавать. У нас на это президент есть и сподвижники его высокоинтеллектуальные… А дедуль этих везу в Ванино за прахом.

– За чем?

– Ну, ты же в курсе, небось, что твое, Такуя, распрекрасное правительство договорилось с моим, не менее распрекрасным, о том, что останки ваших пленных, которые у нас на Дальнем Востоке и в твоей любимой Сибири померли, можно перевезти сюда, в Японию, и похоронить по-человечески.

– Да, слышал об этом. На наши налоги, кстати, все это делается… Так они, значит, за останками едут за наш счет?

– Да. Там, под Ванино, лагеря были для военнопленных, кое-кто из них там сидел. Теперь вот и своих деньжат накопили, и государство ваше японское, как ты верно заметил, подсобило чуть-чуть. Короче, пока земля в этом Ванино не промерзла, они хотят землицы с костями своих боевых товарищей сюда перевезти, с полцентнера всего. А я им помочь должен там, на месте.

– Понятно. Значит, семь самураев, – пересчитал я ганинских дедов, – и с ними Ганин-сенсей в качестве гида-переводчика – как с русского на японский, так и самурайских пенсионных накоплений.

– Не семь, а восемь.

Обсуждать денежную сторону вопроса Ганин по-прежнему не желал.

– Я только семерых вижу.

– Есть еще один. Като его фамилия. Его нет здесь. Так что, ты его, Такуя, посчитать никак не мог.

– Като?

– Не слыхал?

– У нас, Ганин, Като на каждом татами по сто.

– Да я не о том…

– А о чем? Ты что, в Японии первый день, что ли? Не знаешь, что для нас Като, Сато и Ямада – что для вас Иванов, Петров и Сидоров? Без имени я тебе столько известных мне Като назову!

– Я в курсе, Такуя. Просто тут, в Отару, этот Като – персонаж известный. Контора у него таможенная. Он воротила в области растаможки.

– Ёсиро?

– Не знаю. Может быть… Он у меня русский не учит. Ни к чему ему это. Мои дедули говорят, что он и без занятий все прекрасно помнит. Да и дом у него тут, а не в Саппоро.

– А чего же он сюда с вами чаи гонять не пришел?

– Побрезговал, как я понимаю. Мы ему, Такуя, не ровня. Он прямо на «Анну Ахматову» приедет, к отплытию.

– Ясно. Значит, тебе в этом Ванино придется между двух огней вертеться?

– Не думаю. Старики говорят, с ним два помощника едут. Когда я в консульство бумаги групповые на визу возил, там в списках кроме Като еще какие-то Мацуи и Сато значились. Первый семьдесят шестого года, а второй – семьдесят седьмого.

– То есть в деды никак ребята не годятся.

– То-то и оно. Записаны как ассистенты этого Като. Может, они и переводить ему будут.

– А может, и нет, Ганин. Таким людям ассистенты для других дел требуются. Я про этого Като слышал много раз. Он у ребят из рыбного отдела постоянно на языке. Вашим крабом занимается, ежом, гребешком… Судя по всему, жук тот еще.

– А чего же вы его не того?..

– Не пойман – не вор, Ганин. Слышал такой афоризм?

– Слышал… Ладно, вернусь вот – расскажу тебе и про Ванино, и про Като, если он тебя к этому времени интересовать не перестанет.

– Договорились.

– А чего это мы все про меня да про моих ветеранов! – возмутился вдруг прожорливый сенсей, посыпая плошку вареного риса толстым слоем цветной смеси из сушеных водорослей и сублимированных яичных желтков. – Ты сам-то чего здесь, Такуя, в такую рань делаешь? Тебя что, Дзюнко теперь по субботам завтраком не кормит? И из дома ни свет ни заря выгоняет?

– Кормит, успокойся. И не выгоняет.

– Да я и не волнуюсь. Аппетит у меня хороший. Видишь, сколько японской пищи набрал?

– Ну, тогда чего я тебе буду твой аппетит портить? Кушай на здоровье нашу японскую пищу!

– Я же не отстану, Такуя, ты же знаешь! А аппетит мне испортить трудно, ты и это тоже знаешь.

– Ну, если ты такой смелый…

Я кивнул на море за окном.

– Утопленничка тут сегодня выловили.

– Русского, что ли?

Аппетит у сенсея от моего сообщения действительно никуда не делся.

– Скорее всего, да.

– И утонул он, как я догадываюсь, не по собственной комсомольской инициативе?

– Шесть ножевых ранений – два на шее, четыре на спине. Судя по виду, морячок, из твоих соотечественников.

– А тебе, значит, как всегда, больше всех нужно?

– Вроде того. Я же, Ганин, майор!

– Ты не майор, Такуя, ты тятя!

– Какой тятя?

– Который «наши сети притащили мертвеца»!

– Да не было там, Ганин, никаких сетей…

– Это я так, к слову. Понимаешь, Такуя…

Договорить Ганину не дал банальный звонок моего мобильника. Сенсей тактично умолк и принялся вбивать палочками в сырое яйцо, желтевшее в малюсенькой мисочке, соевый соус, чтобы этой смесью сдобрить очередную плошку вареного риса.

– Минамото-сан! – заговорила моя трубка голосом Ивахары. – Мы обнаружили…

– Судно обнаружили?

– И судно, и то, что пропал член экипажа.

– Русский?

– Так точно! Судно пассажирское, то, которое я вам показывал.

– «Анна Ахматова»?

– Совершенно верно! Мы уже здесь. Вы подъедете?

– Естественно!

Я нажал на кнопку отбоя, окинул взором недоеденные омлет, сосиски, бекон и тосты и поднес к губам чашку с остывшим кофе.

– Чего там про нашу «Анну Ахматову»? – поинтересовался счастливчик Ганин, которому никогда никуда спешить не надо.

– Да похоже, Ганин, что на ее борту я окажусь раньше тебя. У вас с дедулями отход во сколько?

– В восемь вечера.

– А я вот прямо сейчас туда скакать должен.

– Утопленничек утренний оттуда, как я понимаю?

– Верно понимаешь.

– И все остальное я тоже верно понимаю? – хитро прищурился сообразительный сенсей.

– Что «все остальное»?

– То, Такуя, что раз на судне ЧП, его капитан про расписание забыть может.

– Ты, Ганин, пока панику не поднимай.

Я поднялся со стула.

– Мобильный у тебя при себе?

– Ну, – похлопал себя по груди Ганин.

– Ну, значит, когда ситуацию для себя нарисую, я тебе позвоню. А раньше времени ветеранов своих не пугай!

Ганин встал вслед за мной. Пока я на кассе расплачивался за недопитый кофе и недоеденные деликатесы, сенсей принялся перетаскивать свои любимые шедевры японской кулинарии на ветеранский стол. Торопиться ему действительно было некуда.

Глава 2

«Анна Ахматова» выгодно отличалась от прочих российских посудин, не вылезающих из хоккайдских портов, своей неестественной белизной. Пока я продирался сквозь баррикады из ивахаровских «Седанов» и микроавтобусов, заблокировавших все подступы к трапу, отметил про себя, что даже под якорными окнами нет обычных потеков ржавчины. Значит, судно туристическое и находится в более или менее приличном состоянии, что и понятно.

Это рыбакам абсолютно безразличен тот факт, что борта их фрегатов и линкоров покрыты сантиметровым слоем запекшейся крови тлеющего металла. Для них внешний вид их элегантной каравеллы – дело десятое, главное – содержимое трюмов, которое можно загнать у нас за пухлые пачки десятитысячных купюр. А для таких вот изысканных белокурых «поэтесс» (Ахматова, впрочем, как я помню из книг отца, была брюнеткой) экстерьер очень даже важен, поскольку турист – что российский, что наш – это не безмолвные палтус с креветкой. Турист – существо капризное, грязь и тлен долго терпеть не будет, а если и будет, то оплачивать это сомнительное удовольствие точно откажется.

Они стали появляться на Хоккайдо последние два-три года. До этого ни о каких туристах из России у нас и не помышляли и даже не предполагали, что под боком – на Сахалине, во Владивостоке, в Находке – незаметно, всего за несколько лет, вырос абсолютно неведомый японцам класс платежеспособных российских граждан, время от времени изъявляющих желание, как пародирует своих курсантов Ганин, быть к нам. Их первые визиты вызывали у пограничников, таможенников и моих отарских коллег неподдельное удивление. Слишком уж разителен контраст между потрепанными рыбачками, облаченными в морские-адидасовские костюмы, как сегодняшний утопленник, и их вальяжными хозяевами в «Ролексах» и «Диоре», которые стали теперь заезжать на белых пароходах в наши пенаты. Денег у них определенно стало больше, тратить у себя на родине их особо не на что, а забитая под завязку товарами и услугами Япония – она ведь под боком. От сахалинского Корсакова до нашего Отару меньше суток ходу, необременительная прогулка на такой вот «Анне» или «Марине» – и ты уже в ином мире. Отару встречает злополучных «новых русских» «Хилтоном», бутиками и горячими источниками, а до центра «продвинутого» Саппоро – час езды.

У входа на трап на меня с обеих сторон вопросительно взглянули два строгих сержанта, которые явно не обратили на меня внимание двумя часами раньше у пирса с бултыхавшимся трупом, иначе козырнули бы и под локоток взяли. Но как только я открыл рот, чтобы сказать в их адрес что-нибудь начальственно-дерзкое, как сверху диетической колбаской-сосиской скатился мой давний знакомец Сома.

– Господин майор! – пропищал он трескучим фальцетом и властным жестом приказал дежурным раздвинуться и дать мне дорогу. – Мы нашли! Он отсюда!

– Утопленник отсюда? – уточнил я и стал подниматься следом за ним на корабль.

– Да, член экипажа! – с какой-то неестественной радостью ответил Сома, будто покойник сидел сейчас в одной из кают живой и невредимый. – Шепелев его фамилия.

Мы взошли на нижнюю палубу и стали пробираться к капитанской каюте наверх. У бортов и трапов шевелились малочисленные кучки разношерстных русских пассажиров, недоуменно разглядывавших неизвестно откуда появившихся в таком изобилии наших полицейских. Время от времени скрипели двери кают, из-за которых появлялись то помятые, похожие как две капли воды, недовольные лица обоих полов средневозрастной категории и славянско-дальневосточной внешности, то благодаря яркому боевому раскрасу смахивающие на апачей и команчей привлекательные мордочки легкомысленных русских девиц.

Меня эта девичья боевая готовность в столь ранний час слегка насторожила, и, как показали события последовавших секунд, мое профессиональное чутье в который раз уже за мое длительное восхождение по шаткой карьерной лестнице меня не подвело.

Мы шагнули на среднюю палубу, которую нам предстояло прошагать почти до конца, до трапа на верхнюю палубу, где, по словам Сомы, располагались капитанские апартаменты. Внезапно ближайшая из дверей кают у нас по ходу распахнулась и едва не уронила навзничь эфемерного Сому. Тот успел инстинктивно дернуться назад, и я налетел на него на своем полном командирском ходу.

– Осторожно! – инстинктивно крикнул Сома по-японски, обращаясь к невидимому из-за двери пассажиру.

– Извините! – раздалось оттуда тоже по-японски, без всякого намека на акцент.

Сома удивленно оглянулся на меня. Я же не стал делать вид, что меня ничуть не удивляет присутствие на российском судне пассажира-японца, и властной десницей приказал Соме посмотреть, кто это с нами там разговаривает на нашем родном языке. Сома дернул дверь на себя, открыл ее до конца, и мы увидели стоящего в дверях пожилого японца, одетого в стандартный серый костюм клерка средней руки, и за его спиной – длинноногую, на полголовы выше него русскую девицу, макияж и ажурно-пеньюарное облачение которой не оставляли никаких сомнений в роде ее профессиональной деятельности.

Сома на секунду замешкался, затем вопросительно взглянул на меня и в следующий момент начал опускать нижнюю челюсть, чтобы, как я безошибочно понял, потребовать от соотечественника удостоверение личности и объяснение, как он оказался на иноземном судне, да еще в такой сомнительной в моральном плане компании. Я поначалу тоже решил провести несколько минут в обществе этих двух голубков, тем более что русской девице явно было что мне показать и в нынешнем, стоячем положении, а если бы я предложил ей сесть, то смог бы увидеть еще больше – когда еще представится такая возможность? Но проклятое чувство долга (мы, японцы, вечно кому-то что-то должны, но как дело доходит до принятия у нас этого долга, желающих его получить, как правило, находится немного) заставило буркнуть Соме, начавшему уже пускать слюну от призывного вида девушки:

– Отставить! Я убийствами занимаюсь, а здесь все живы! Может, даже новая жизнь сегодня зародилась…

Сома со вздохом отступил, а мужичонка заискивающе хихикнул в ответ на мою скабрезность. Девица, изучением японского языка себя явно не обременявшая, и ухом не повела, зато одернула на себе пару раз коротенький прозрачный пеньюарчик, продемонстрировав мне соблазнительный животик и еще более соблазнительные трусики.

Мы двинулись дальше. Японец вышел на палубу, и у нас с Сомой за спиной разлилось сахарным сиропом приторное русское «пока-пока, мой зайчик!», за которым последовали сочное чмоканье двух пар губ, японское «саёнара» и деланый бабий вздох.

Когда мы подошли к трапу, ведущему на верхнюю палубу, нам навстречу спускалась пара, абсолютно идентичная той, которую мы только что видели: японец, лет семь-восемь назад разменявший полтинник, с зеленоватым от бессонной ночи и алкогольных возлияний лицом, в мятом костюме, жеваной рубашке и кое-как повязанном галстуке, и высокая стройная русская девица с мощными бедрами, выставленными на всеобщее обозрение из-под мини-юбки, и еще более мощным, слабо поддерживаемым полупрозрачной блузочкой бюстом. Японец испуганно посмотрел на полицейскую форму Сомы, так же, как и его предшественник, заискивающе улыбнулся и стыдливо отвел глаза в сторону. Девица, наоборот, мельком глянула на Сому, а затем с профессиональной заинтересованностью без лишних стеснений пристально оглядела меня, с ног до головы одетого в штатское, и специально сделала следующий шаг чуть в сторону, чтобы я получил возможность невольно прикоснуться на встречном ходу к ее аппетитным формам.

– Извините, господин майор! – полушепотом сказал покрасневший Сома, как только пара спустилась вниз.

– Это не вы у меня, сержант, должны прощения просить. Это наши драгоценные чиновнички перед своими женами должны извиняться! Да заодно и перед всеми нашими законопослушными согражданами. На что наши налоги идут, а?

– Да-да, конечно!.. Но вы видели этих женщин… – мечтательно чмокнул губами Сома. – Они любых извинений стоят!

В просторной капитанской каюте за столом в одинаковых начальственных позах восседали Ивахара и солидный русский мужчина в летней капитанской форме. У дверей стоял наш дежурный полицейский, а напротив, около иллюминатора, еще один русский лет тридцати пяти в морской форме.

Ивахара поднялся мне навстречу.

– Минамото-сан! Как вы быстро добрались!

– Сидите! Я сегодня быстр как никогда.

Я жестом остановил протокольный порыв своего коллеги, сел рядом с ним за стол и вопросительно взглянул на нашего визави.

– Кротов Виталий Евгеньевич, – представил у меня из-под правой руки сидящего русского Ивахара, – капитан судна.

Кротов сдержанно кивнул.

– Майор Минамото, полиция Хоккайдо, русский отдел, – представился капитану я по-русски. – Занимаюсь убийствами, связанными с гражданами России.

– Связанными? – переспросил капитан.

– Да, всем, что связано с вами, то есть с российскими гражданами. Когда их убивают, или когда они убивают.

– А что у вас тут чаще бывает? – поинтересовался Кротов.

– Трудно сказать. Все от сезона зависит.

Ивахара решил прекратить наш с капитаном пустой треп и показал на рассыпанные перед нами на столе фотографии.

– Минамото-сан, господин Кротов опознал в сегодняшнем покойнике члена своего экипажа.

Я посмотрел на Кротова.

– Это так?

– Так точно, – сухо ответил тот. – Шепелев Игорь, мой матрос. На фото точно он.

– Давно он у вас в команде? – спросил я.

– С мая этого года.

– Откуда он?

– Живет в Находке, кажется. Место рождения проверить надо по документам. Анатолий Палыч, поднимите дело Шепелева! – приказал Кротов стоявшему у иллюминатора мужчине и пояснил нам с Ивахарой: – Мой старпом Ежков Анатолий Павлович.

– Очень приятно.

Мы с майором синхронно кивнули вслед молчаливому старпому, который без лишних слов покинул капитанские покои.

– Что о нем можете сказать, господин Кротов? – вновь обратился я к капитану.

– Об Анатолии Палыче? – удивленно спросил тот, оглядываясь на закрывшуюся за Ежковым дверь.

– Нет, о Шепелеве.

– Ах, о Шепелеве… Да ничего особенного. У меня судно пассажирское, от матросов многого не требуется. Если матрос свои обязанности исправно выполняет, его капитан и не видит почти.

– А Шепелева вы лично когда в последний раз видели?

– Шепелева? Если не ошибаюсь, вчера утром на нижней палубе во время обхода.

– Чем он занимался?

– Он? – Кротов улыбнулся. – Он эту самую палубу драил.

– Простите, что?

Меня бесят эти одинаковые русские слова. Вот что сейчас Кротов сказал? Что покойный с палубой делал? Драл? Тралил? Ударил?

– Драил, – равнодушно повторил капитан.

– Драил – это значит мыл? – решил я уточнить свои бескрайние познания в русской лексике.

– Не мыл, а именно драил! – возмутился моему непрофессионализму Кротов. – Если ее не драить, а просто мыть, она через сутки слизью покроется!

– Вы давно в Отару? – решил я избежать дискуссии на санитарно-гигиенические темы.

– В этот раз?

– Да, нас с Ивахарой-сан интересует именно этот раз.

– С утра пятницы.

– Откуда пришли?

– Из Ванино.

– Обычный рейс?

– Да, обычный, – кивнул капитан. – Мы уже третье лето по маршруту Ванино – Отару ходим.

– Когда назад по плану?

– Сегодня в девятнадцать.

– Боюсь, что сегодняшний выход придется отложить.

Я стрельнул холодным взором сначала в капитана, а затем в изменившегося в лице Ивахару.

– Как это? – недоуменно выдавил Кротов.

– Вам, господин Кротов, Ивахара-сан об обстоятельствах смерти вашего Шепелева доложил?

– Чего тут докладывать! И без рапорта все понятно!

Кротов ткнул пальцем в разложенные перед ним фотографии.

– Как у нас дома говорят, порезали Игорька.

– Вот-вот! Все признаки насильственной смерти налицо, – согласился я. – Так что в рамках дела по убийству, боюсь, мы должны запретить выходить вашему судну из Отару.

– На сколько?

– Пока сказать не могу. Не исключено, что убийца находится на судне. У нас опыт в подобных делах имеется.

– Но у меня же и обычные люди на борту! Туристы! Им в воскресенье ночью дома надо быть! Всем в понедельник на работу! У нас расписание! Мы же, как-никак, бизнесом занимаемся! Вы представляете, какой это удар по нашему престижу?

– Представляю, господин Кротов, но мы с Ивахарой-сан тут тоже не дельфинов от нечего делать дрессируем. Расследование убийства требует определенных жертв.

– Ну да, мало вам одной, – прошипел Кротов, косясь на шепелевские снимки.

Тут без стука вошел немой старпом и положил перед капитаном тоненькую папочку. Капитан раскрыл документы.

– Вот он, наш Шепелев Игорь Константинович! Одна тысяча девятьсот шестьдесят пятого года рождения, Советская Гавань, Хабаровский край. Мореходка, «Дальморепродукт», БАМР…

– Что, простите? – встрял в нашу умную беседу на русском языке Ивахара. – БАМ?

– Какой БАМ? – не понял Кротов.

– Ну, БАМ, вы сказали, нет? Что, на железной дороге, что ли, он работал? – проявил вдруг свои глубокие познания в транспортной системе Российской Федерации скромный майор отарской полиции.

– На какой железной дороге? – поднял брови капитан.

– Ну как же! Вы же сами сказали, БАМ…

– Ивахара-сан, господин Кротов сказал не БАМ, а БАМР.

Мне пришлось взлететь над суетой и рутиной и показать этому недалекому Ивахаре, насколько глубока моя – столичная – информированность в российской экономике.

– То бишь База активного морского рыболовства. В Находке есть такая рыболовная контора. Так ведь, господин Кротов?

– Ага, – кивнул капитан. – Я бы даже ее конторой называть не стал. Солидная компания.

– Активного? – не унимался Ивахара.

– Активного, – подтвердил я. – Это, Ивахара-сан, когда русский рыбак не сидит у моря и погоды от него не ждет, а сам в море выходит и берет от природы все ее блага, милости и почести.

– Интересно, – искренне протянул Ивахара. – Выходит, у нас, в Японии, все рыболовство активное?

– Я вам потом, Ивахара-сан, и про БАМР расскажу, и про наше активное японское рыболовство, – прервал я Ивахару и обратился опять к Кротову: – До вас где он работал?

– До нас?

Кротов углубился в изучение анкеты Шепелева.

– До нас, до апреля этого года, в ДВМП, то бишь в Дальневосточном морском пароходстве. Ходил там матросом три года на «грузовиках», на контейнеровозах еще… Обычная биография.

– Семья есть?

– Отец умер восемь лет назад, – прочитал Кротов. – Мать живет все в той же Советской Гавани. Жена в списках не значится, дети, соответственно, тоже. Зато есть младший брат.

– В Отару Шепелев с вами в этом году уже приходил?

– Все семь рейсов оттрубил, это у него восьмой за сезон. Последний, выходит…

– Конфликты в экипаже есть? Или были?

– Это не ко мне вопрос. Вот Анатолий Палыч у меня за связи с нашей трудящейся общественностью отвечает.

Кротов охотно снял с себя ответственность за информирование принимающей стороны и указал на старпома. Ивахара пригласил его за стол.

– Господин Ежков, сколько матросов в экипаже?

Обретший наконец дар речи старпом опустился на стул.

– Матросов – тридцать восемь. Плюс еще обслуживающий персонал – медики, повар с поваренком, судомойки. На круг пятьдесят семь голов.

– Что вы можете сказать об обстановке внутри коллектива? – продолжил Ивахара.

– Что могу сказать… – угрюмо буркнул Ежков. – Хорошего мало, плохого – ничего.

– Как это?

– Ну, как… – недовольно пожал плечами старпом. – Вы же сами видите, мы не рыбаки. Это в «рыболовке» вся команда как единый кулак работает. Им вашу японскую йену долбить надо. А у нас судно пассажирское. Мы же круизников возим. А круизник у нас сейчас кто?

– Кто у вас сейчас круизник? – поинтересовался я, давая Ивахаре передышку в его нелегкой лингвистической борьбе.

– Барыга или бандит, что, по большому счету – да и по маленькому тоже, – однофигственно!

– Как, простите? – вклинился Ивахара, демонстрируя дилетантизм в области русского сленга.

– Ну, одно и то же, – грустно протянул Ежков.

– Понятно. И?..

– Пассажиров на рейс сюда, в Японию, за ходку девяносто-сто получается. На матросов наших все они смотрят как на шелупонь последнюю, как и полагается нашей широкой русской душе.

– Господин Ежков, – прервал я его, – о ваших социальных проблемах между богатыми и бедными я догадываюсь. Они – в смысле эти проблемы – и у нас, в Японии, тоже существуют. Сейчас я бы хотел услышать от вас поподробнее об обстановке внутри команды. Не было ли внутренних конфликтов, которые касались именно Шепелева?

– Нет, внутри экипажа ничего такого не было, – повертел головой Ежков. – Делить матросикам особо нечего, условия для всех одинаковые – неплохие, кстати сказать, условия. По пятьсот баксов за рейс имеют. Так что здесь ничем помочь не могу…

– А вот эти девушки ваши… – начал я, умышленно осекся и повернулся к иллюминатору.

– Какие девушки? – встрепенулся старпом. – У меня в команде девушек нет. Главврачихе за пятьдесят, обеим медсестрам за сорок, среди матросов одни мужики. Официантки есть, конечно, но…

– Нет, господин Ежков, я имею в виду девушек, которые обитают в пассажирских каютах.

– Майор Минамото, – вклинился в разговор капитан, – в каютах у нас не обитают, а спокойно живут пассажиры. И пассажиры эти, да будет вам известно, платят большие деньги, чтобы на моем судне сплавать к вам в гостеприимную, но уж слишком дорогую Японию. И за эти уплаченные деньги они могут заниматься во время круиза всем, чем они пожелают. Разумеется, в рамках законности. Нашей российской законности! Так что за поведение пассажиров мы начинаем отвечать только тогда, когда они нарушают законы вашей Японии, а нарушить их они могут, лишь сойдя на берег. Мое судно – территория России, не мне вам объяснять!.. Что же, кто-нибудь из них законы Японии нарушил?

– Да нет, насколько мне известно, пока нет, – вздохнул я притворно. – Как только это произойдет, мы вас тут же известим.

– Вот как только вы меня об этом известите, я и буду заниматься «своими девушками»! – холодно отрезал Кротов. – А пока меня заботит гибель Шепелева и визовые проблемы, которые ждут всех нас, если вы вдруг действительно захотите нас задержать в Отару еще на несколько дней! У пассажиров визы туристические, трехмесячные, с ними проблем не будет. А у команды только паспорт моряка, без всякой визы, с правом схода на берег только между приходом и отходом судна по формальному расписанию. Понятно?

– Понятно, – кивнул я.

– Эту проблему мы немедленно уладим с иммиграционной службой! – заверил Ивахара.

– Кстати, о паспорте моряка, – сказал я. – Где документы Шепелева? Нам они нужны.

– Пойдемте к нему в каюту, там посмотрим, – предложил капитан. – При нем, как я понимаю, паспорта моряка не было?

– Нет, – отрицательно помотал головой Ивахара. – Его карманы были пусты.

– Конечно! Иначе вы бы передо мной весь этот пасьянс не раскладывали! – горько усмехнулся Кротов, глядя на разложенные на столе фотопортреты Шепелева, изготовленные под моим чутким руководством.

Все мы по очереди покинули душную капитанскую обитель и вышли на свежий утренний воздух.