Текст книги "Охота на крокодила"

– Есть. В прошлом году я ее получил. Предполагалось, что мне надо будет в Хабаровск и на Сахалин слетать по одному делу. Но потом все здесь разрешилось. Так что виза у меня есть… Но…

– Что «но», Минамото-сан?

– А то, что виза в паспорте, а паспорт у меня дома, – печально заключил я. – Придется слетать за ним и за ней, неродной, домой в Саппоро.

Глава 5

Снизу Ганин был похож на заботливую курицу-наседку. Или, вернее, – хотя он почему-то терпеть не может это сравнение – на петуха – радетельного родителя, отца благородного семейства. Вытянув в одну линию торс, шею и нос, он внимательно наблюдал за подъемом по трапу своих старичков. Ветераны поочередно протискивались через установленную у входа на лестницу рамку металлоискателя и предъявляли паспорта нашим пограничникам для паспортного контроля. Ребята-убээмовцы, то бишь из нашего славного Управления безопасности на море, подобно роботам-истуканам, равнодушно шлепали в синенькие книжицы печати, свидетельствовавшие о том, что свой следующий шаг их обладатели будут делать уже по иноземной территории.

Я пристроился в хвосте ветеранского шествия, протянул свой паспорт морскому пограничнику и указательным пальцем обратил его внимание на зеленый служебный вкладыш, обеспечивающий мне кое-какие преференции по сравнению с рядовыми пассажирами. Убээмовцу хватило половины секунды, чтобы сличить мою физиономию с той, что запечатлена в моем паспорте, после чего он сделал едва заметное движение левой рукой, направленное куда-то в сторону пульта управления металлоискательными рамками, а правой вернул мне документы и кивком разрешил пройти наверх. Я, напустив на себя максимум равнодушия и беспечности, шагнул через рамки, которые ни на меня самого, ни, главное, на содержание моей дорожной сумки никак не отреагировали.

Нисио приказал мне взять пистолет, и я в данном случае сопротивляться особо не стал, так как понимал, что еду туда, где табельное оружие очень даже может пригодиться, а его отсутствие за ремнем или под мышкой может в одночасье аннулировать мой обратный билет за его ненадобностью.

Переговоры с руководством УБМ полковник, судя по всему, провел успешные, хотя, честно говоря, зная наши с ними напряженные отношения, вполне возможен был вариант, при котором этот вот погранец не то что своей левой рукой, а даже единым пальцем не пошевельнул бы. Слишком уж много в последние годы накопилось между нашими службами неразрешимых противоречий, и все они, как назло, вызваны исключительно и их, и нашими международными делами.

Вот, скажем, с теми же русскими головная боль и служебные распри такие, что ни тонны «аспирина», ни тома донесений в Токио не помогают. Ведь русские, понятное дело, приходят к нам, главным образом, морем, и поэтому вплоть до прикосновения российского судна к нашему причалу и само судно, и прибывшие на нем потенциальные нарушители закона – объекты заботы и внимания пограничников-убээмовцев. Но как только морячок-рыбачок спускается по трапу на сушу и делает свой первый шаг по японской земле – он уже наш. Когда русские гости куролесят в городе, проблем с УБМ никаких не возникает – это не их «поляна», но вот когда они устраивают цирк в порту в том месте, где соприкасаются вода и суша, тогда нам приходится довольно туго. Убээмовцы стараются не упускать свое и тщатся отвоевать у нас хотя бы пару метров бетонной твердыни. Зачем им нужна эта лишняя головная боль, я искренне не понимаю, тем более что случись что чисто уголовное даже на судне, то есть на воде, нам приходится ковыряться, а никак не им. Все, видимо, упирается в нашу идиотскую принципиальность, заставляющую всеми силами показывать, что мы, дескать, работаем не меньше вашего и работа наша поважнее вашей будет.

В данном случае пограничник свою работу выполнил исправно, что означало нашу ведомственную победу, которую одержать в благостный субботний день Нисио наверняка было не слишком легко.

Как только я миновал ослепшие и оглохшие на мгновение рамки, за моей спиной раздался мерзкий звук зуммера, и «страж ворот» принялся изучать содержимое ручной клади шедшего следом за мной пассажира. Я же поспешил наверх, опасаясь, как бы убээмовец не передумал и не вернул меня назад для более тщательного досмотра.

На лице Ганина, увидевшего меня на борту «Анны Ахматовой» с дорожной сумой в руках, появилось неподдельное удивление, что случается с этим завзятым лицедеем крайне редко. Он даже не смог быстренько подобрать что-нибудь остренькое из своего репертуара для такого случая.

– Тише, Маша, я Дубровский! – опередил я его, ставя указательный палец перпендикулярно губам.

Сенсею потребовалась лишняя секунда, чтобы прийти в себя, после чего он серьезным тоном поинтересовался:

– А дупло, Володенька, ты с собой захватил?

– Какое такое дупло, Ганин?

– Что ж ты, про Дубровского с Машей помнишь, а про дупло забыл, майор Минамото?

– Про дупло?.. Ах, дупло! – наконец-то отыскался требуемый файл в моей бездонной памяти. – Это, Ганин, через которое они друг с другом сообщались, что ли?

– Не сообщались, а сношались, скабрезник!

– Это я, Ганин, после этого скабрезник?!

– Ладно тебе…

Ганин посмотрел на мою экипировку.

– Ты чего опять сюда заявился, Такуя?

– Да вот хочу с тобой, Ганин, в Россию сплавать!

Я на всякий случай потряс перед Ганиным своей любимой дорожной сумкой.

– Иди ты!

– Так я вроде только пришел. А что, нельзя?

– Нет, ты серьезно?

– Минамото-сан, как я понимаю, все делает серьезно! – раздался рядом резкий голос капитана Кротова. – Минамото-сан!

– Господин Кротов! – поклонился я ему.

– Ивахара-сан сообщил мне о том, что вы настояли на выпуске моего корабля по расписанию. Примите мои благодарности! А то, знаете ли, Минамото-сан, для судна задержка еще более нежелательна, чем для незамужней женщины.

– Не стоит, – кивнул я капитану, проигнорировав его грязную шутку.

– Сержант от вас был, – сказал Кротов. – Мы через него билет для вас оформили. Все в лучшем виде. Каюта готова. Вам повезло, кстати, что осень уже, а то летом мы забитые ходим. Одноместку не всегда бывает просто найти.

– Спасибо за билет, господин Кротов. Сержант Сома мне сказал, что вы были очень любезны.

– Да ради бога!.. Значит, решили отдохнуть вместе с нами?

– И отдохнуть тоже.

– Понимаю! Я уже проинструктировал Анатолия Павловича. Он окажет вам все необходимое содействие. Можете на него положиться. И на меня тоже. Правда, чуть позже: я сейчас должен быть на мостике. Через два часа выходим. Как выйдем, прошу к ужину. Помните где, да? И друга своего с собой берите, – улыбнулся Кротов Ганину.

– Ганин, – сдержанно представился Ганин.

– Кротов, – кивнул капитан. – Я списки смотрел – вы из Саппоро у нас, да?

– Да, русский язык там преподаю.

– А сами из Ванина?

– Нет, из Москвы.

– А с нами, значит, в туристических целях? Я-то подумал, вы на родину возвращаетесь.

– Не совсем в туристических. Скорее в переводческих. Я вот с этой ветеранской группой еду, – показал Ганин Кротову на расползающихся по каютам дедушек.

– С Като, что ли? – уточнил Кротов.

– В общем, да. Он, правда, со своей охраной как бы отдельно едет. А я с остальными ветеранами. Но группа одна, как и цель. Я им здесь помогал эту поездку готовить, ну они меня и попросили с ними съездить, помочь в случае чего. Я по-японски говорю, они – по-русски, так что друг другу будем полезны, я думаю, Виталий Евгеньевич.

– Что ж, стало быть, старички одни на нашем берегу не останутся. Приглашение мое в силе и для вас. В девять ноль-ноль прошу отужинать, чем Посейдон послал.

– Спасибо большое! Буду непременно!

Кротов удалился к себе на мостик, а мы с Ганиным пошли вдоль борта второй палубы.

– У тебя какая каюта, Такуя? – спросил Ганин.

– Двести шестнадцатая.

– А у меня двести восемнадцатая! Почти соседи! Я пойду вещи разложу. Как устроишься – заходи!

Я остановился у своей двери, а Ганин пошел дальше.

Каюта оказалась более приличной, чем я ожидал, учитывая свой богатый опыт знакомства с советским и постсоветским сервисом. Было видно, что, прежде чем выпускать «Анну Ахматову» на международную линию, «поэтессу» существенно подхорохорили – видимо, в Пусане. И кровать, и кресла с журнальным столиком выглядели вполне прилично, в душевой, совмещенной с туалетом, приятно пахло искусственным яблоком, и я вдруг почувствовал легкую зависть к Соме и прочим отарским ребятам, которых регулярно посылает сюда на выполнение опасных секс-миссий остроумный Мураки-сан.

Домой я заехал только на полчаса, и Дзюнко разговаривать со мной отказалась наотрез: слишком уж неожиданным для нее оказался мой туристический выкрутас. Так что мне на прощанье пришлось довольствоваться сухим клацаньем запираемой за моей спиной двери, и теперь весь этот скромный сумрачный уют моей новой обители будил в моем подсознании сладостно-щемящие субботние чувства, множащиеся в геометрической прогрессии от одного только вида идеально ровной, несмятой постели.

Чтобы выгнать эту крамолу поскорее из своих мозгов и некоторых других частей постоянно напоминающего о себе тела, я вывалил на кровать вещи, наскоро запиханные в баул в те мимолетные полчаса, которые провел дома. Хотел было их разобрать, но, быстро поняв всю бесперспективность этого скучного занятия, ограничился только запихиванием почти пустой (за исключением одной известной увесистой железяки, в ней ничего не осталось) сумки на верхнюю полку встроенного шкафа.

Я собрался выйти из каюты на свежий вечерний воздух, но в последний момент еще раз посмотрел на ворох своего барахла, Уральским или каким там еще хребтом разделивший мое ложе вдоль на две равные половины. Из обостренного эстетического чувства оставлять за собой этот вулканический разор я не стал. Подошел к кровати, выдернул из-под одежного кряжа казенный плед, накрыл им вещи сверху и, удовлетворившись несколько облагороженным теперь видом своего нового жилища, покинул каюту.

На судне продолжалась обычная предотходная суета, на которую с верхнего мостика холодно взирал надменный Като. На нем была все та же черная тенниска, нагрудный карман которой украшал преследовавший меня целый день зеленый крокодильчик. Я поднялся к нему, но когда до брокера оставалось три шага, у меня на пути прямо из палубы выросли два атлета-охранника, и за этой вмиг выстроившейся человеческой стеной Като полностью исчез из поля моего зрения.

– Мацуи! Сато! – раздался из-за них грозный хозяйский рык. – Расслабьтесь!

Стена из стальных мышц и металлических костей неохотно раздвинулась, и я подошел к Като.

– Добрый вечер, Като-сан! – поприветствовал я короля хоккайдской таможни.

– Добрый вечер, – буркнул он, не удостоив меня прямым взглядом. – Минамото?

– Правильно, – кивнул я.

– С нами?

– Да, вот решил отдохнуть немного.

– В Ванине? – ухмыльнулся Като.

– Да нет, в Ванине особо не отдохнешь. На судне вот… Морским воздухом хочу подышать.

– Хорошо.

– А вы всегда в такой компании путешествуете? – покосился я на замерших поодаль охранников.

– Хорошая компания, – холодно констатировал он.

– Утром вроде у вас, Като-сан, таких хороших спутников побольше было, – заметил я.

– Дома дел много, я их оставил. Мацуи с Сато мне будет вполне достаточно.

– Достаточно для чего? – не удержался я.

Като ответом меня не удостоил. Его крокодильчик поплыл к сходу с мостика, а следом за ним подались два гигантских «бегемота».

Мы встретились вновь, как приказал строгий капитан Кротов, в девять ноль-ноль, когда рассыпанные по невидимому из-за кромешной тьмы берегу жемчуга отарских огней погасли в безмерной дали и стоять на палубе оказалось решительно незачем. В капитанской кают-компании мы с Ганиным оказались в компании Кротова, Ежкова и Като. Две русские официантки услужливо расставляли перед нами разноцветные блюда с затейливыми закусками. Время от времени из кухни выходил повар Семенко, который хозяйским взглядом оценивал ситуацию на столе и вокруг него и давал официанткам соответствующие, воспринимаемые только женщинами, но не долетающие до наших ушей указания.

– Ну что, господа, начнем по русской традиции с беленькой? – спросил Кротов своих гостей, занося над рюмкой Като-сан запотевшую бутылку с водкой.

Като согласно кивнул.

– Я пас! – ответил Ежков, берясь за графин с апельсиновым соком. – Я сегодня в ночь. Мне до утра бдеть, так что я сочку.

– А мы с Минамото-сан, пожалуй, по пиву! – ответил сразу за нас двоих Ганин и налил себе и мне пива из тяжелой бутылки, на которой синела наклейка «Балтика 3».

Кротов поднял свою рюмку.

– Ну что ж, напитки у всех разные, но тост произнесу общий: за российско-японскую дружбу!

Все согласно кивнули и выпили за общую здравицу каждый свое.

– Приятного аппетита! – пожелал нам капитан. – Закусите, чем нас наш кок сегодня порадовал.

– Он вас каждый день так радует? – спросил Ганин, рассматривая стоящие на столе блюда.

– Семенко не радовать не может! – подал голос из-за его спины повар. – У человека в жизни радостей немного – так чего себе в малом отказывать? Кушайте на здоровье!

– Верно говоришь, Котлетыч! – поддержал его Ежков. – Откажешь себе в малом – большое потом в рот не пролезет!

– Като-сан! – обратился капитан к своему высокому гостю. – Угощайтесь! Стол у нас почти стопроцентно русский! Так что вспоминайте молодость! Ешьте, пожалуйста!

– Черный хлеб? – степенно произнес по-русски Като, поднося к носу ломтик ржаного хлеба.

– Самый настоящий, русский! – ответил Кротов. – Ржаной!

– Свежий! – удивился Като. – Еще теплый! Откуда он у вас на пароходе? В Отару купили?

– Семенко, откуда у тебя теплый черный хлеб? Неужели в Отару затарился?

– Это ванинский! – гордо ответила высунувшаяся из кухни голова повара. – Затаришься в вашем Отару!..

– А как ты его свежим умудряешься сохранять?

– Секрет фирмы!

– Да ладно тебе, Котлетыч! Открой тайну, несчастный! – весело потребовал Ежков.

– Ага, сейчас, Анатолий Павлович! Чтобы потом каждая собака его в Японии свежим неделями держала, да?

– Собака? – недовольно переспросил Ганин.

– Вы его замораживаете, наверное, Семенко-сан, – предположил я, разряжая накалившуюся вдруг обстановку. – А потом размораживаете, водой сбрызгиваете и в тостере разогреваете, так?

– В духовке, – грустно кивнул разоблаченный мною на раз хитроумный повар. – Быстро вы догадались!

– Минамото-сан по роду занятий должен быстро соображать, – заметил капитан.

– Вы что, русский язык преподаете? – поинтересовался Семенко.

– Нет, русский язык он преподает, – кивнул я на Ганина. – Я его больше изучаю и иногда использую.

– Минамото-сан – из полиции Хоккайдо, – сообщил Кротов.

– Ого! Вот так гости у нас сегодня! – с искренним уважением посмотрел на меня Семенко.

При последних словах Кротова Като резанул меня своими ледяными глазами, но ничего не сказал.

– Вы тут насчет Гарика, да? – спросил повар.

– Гарика? – не понял я.

– Ну, Шепелева!

– Семенко, иди к себе на кухню, ладно? – буркнул Кротов. – Иди к себе, хорошо?

– Понял-понял, Виталий Евгеньевич! Залез не в свой огород! Исчезаю! Горячее через полчасика подавать или как?

– А что у тебя на горячее?

– Белужий бочок под сметанкой и жаркое по-совгавански, – хлюпая слюной, доложил Семенко. – Гарнир сложный, но с вашей любимой, Виталий Евгеньич, печеной картошечкой.

– Какое у вас жаркое? – не понял Ганин.

– По-совгавански, – повторил Семенко.

– Это как?

– Как у нас, в Советской Гавани, готовят.

– А как у вас в Советской Гавани готовят?

– А вы полчасика подождите – и узнаете, – отозвался Семенко, так и не определив для себя, как ему держаться с Ганиным.

– А тушенка у тебя есть? – неожиданно подал голос суровый Като.

– Что, простите? – склонился в сторону гостя повар.

– Тушенка. Из свиньи или из коровы.

– Тушенка?..

Семенко явно не ждал от старого японца благородного вида таких познаний в примитивной русской военно-туристической кулинарии.

– Тушенка была до сегодняшнего вечера. Свиная, натуральная, отечественная. Говяжью, пардон, не уважаю – суховата. Свиная посочнее будет.

– А сейчас нет? – продолжил свой допрос Като.

– Двадцать минут назад отдал последние четыре банки в нижнюю столовку.

– Зачем? – строго спросил капитан.

– Так там эти ветераны столуются, японские. Ну, японцы то есть. Они тоже чего-то вдруг русской тушенки потребовали. Закусывали ею. Как на борт взошли, так им русского захотелось. И еще мне по их требованию киселя из черники пришлось наварить две кастрюли. Слава богу, крахмалом догадался в Отару запастись! Да черника мороженая с того рейса в морозильнике осталась. Гречки еще им напарил…

– Хорошо, иди к себе, кашевар, – проскрипел оставшийся без тушенки Като.

– Тушенку нашу уважаете, Като-сан? – спросил Кротов.

– В лагере полюбил, – строго ответил Като. – Тушенка с перловкой! Помню как сейчас! С утра брюхо набьешь консервами вашими с перловой кашей – весь день газами мучаешься.

– Газами сами не очень мучаются, – заметил опытный Ганин. – Ими больше других мучают.

– В лагере? Это там, куда вы за останками направляетесь? – спросил Ежков.

– Да, в Ванино, – кивнул Като.

– Давайте-ка, друзья, выпьем за дело Като-сан! – дипломатично предложил Кротов. – Я вот уже сколько лет вас знаю, Като-сан, и все восхищаться вами не перестаю! И бизнес такой с нуля подняли! И прошлое свое историческое-героическое не забываете! Давайте еще по сто ветеранских грамм за ваше настоящее самурайское благородство!

– Благодарю, – сдержанно кивнул Като.

Все дружно выпили и продолжили стучать по тарелкам ножами и вилками.

– Вы сколько лет в русском лагере были, Като-сан? – аккуратно спросил его Ганин.

– В советском, – поправил его Като.

– Верно, в советском, – согласился сенсей.

– Четыре с половиной года.

– Като-сан там и русский выучил, – добавил Кротов. – Да? Правильно я говорю?

– Я старостой был. В шестой бригаде, – сказал Като. – Через меня все переговоры с вашим начальством шли. Рядовой – он что немой, ему язык ни к чему. Сколько солдат ваш лагерь прошло, а по-русски ни уха ни рыла. А я руководителем был. Хочешь не хочешь, а русский язык надо было учить. Без него с вашими командирами ни нарядов не закроешь, ни пайков не получишь.

– Зато как теперь здорово, что мы друг с другом общаться можем! – сказал старпом.

– Я бы, господин Ежков, предпочел по-русски не говорить, только чтобы тех четырех с половиной лет в моей жизни не было! – сердито отреагировал Като.

– Ну как же! Вы же такой большой друг России с тех пор! – поддержал старпома капитан. – Какая разница, что нас связало, война или мир? Главное, что мы понимаем друг друга.

– Я не могу быть другом России, господин Кротов, – резко оборвал его Като. – И никогда им не был. А из Толстого предпочитаю роман «Анна Каренина». Женщина прыгает под поезд от отчаяния – это самый японский из русских романов. Женщина падшая, поэтому должна упасть как можно глубже. Тем более женщина – русская, значит, одной русской матерью на свете меньше. Так что тот факт, что я был в советском в плену, не говорит о моем дружеском отношении к вашей стране.

– Но вы же без конца к нам ездите… – недоуменно протянул Кротов. – Я думал…

– Ездить в Россию – это одно, а любить ее – совсем другое. Как я могу любить страну, которая меня самовольно арестовала и заставила заготавливать лес в нечеловеческих условиях?

– Ну зато сейчас, Като-сан, вам эта страна ваши страдания и лишения сполна компенсировала, – осторожно заметил я.

– Чем компенсировала?

– Крабом, лососем и прочими изысками морей и океанов. Разве не так, Като-сан?

– Мой нынешний бизнес, Минамото…

Като замер на секунду и, явно наступая на горло своей элитарной песне, выдавил из себя:

– …-сан, к историческому прошлому никакого отношения не имеет.

– Позвольте не согласиться с вами, – продолжил я.

– Позволяю, – равнодушно бросил Като, отхлебывая из своей рюмки. – Не соглашайтесь.

– Не будь у вас такого исторического российского прошлого, вряд ли вы бы смогли в наши дни получать от той же России такую материальную выгоду.

– Не получал бы от России – получал бы от другой страны, – парировал Като. – Бизнес – он границ не знает.

– Это верно, – согласился я. – Но в нашем с вами островном положении выбора особенного нет. Из всех наших соседей Россия в природном плане самая близкая и самая богатая: рыба, нефть, газ, прочие блага… Да и политика теперь там всем до лампочки. Не то что в Китае.

Я посмотрел в поисках сочувствия и поддержки на всю русскую троицу, но из них лишь Ганин вяло улыбнулся в мою поддержку. Кротов с Ежковым хранили гробовое дипломатическое молчание.

– Прочие блага меня не слишком волнуют, – заметил Като. – Одной рыбы достаточно. Нефть пускай другие качают.

– Да? – недоверчиво прищурился я.

Ганин сделал попытку ликвидировать явно обозначившийся японский междусобойчик:

– А что, Като-сан, в советском лагере вам совсем худо было?

– Вы на Гавайях были, господин Ганин? – спросил Като.

– Был. Славное место!

– Так вот, ванинский лагерь – те же Гавайи, только с точностью до наоборот, – со злостью произнес брокер.

– Вы знаете, а вот те ветераны, которые внизу едут, – кивнул Ганин себе под ноги, – мне с большой теплотой про свой плен всегда рассказывают. Зла на нас за него не держат. Русский язык с удовольствием учат.

– Понимаю, – кивнул Като. – Это легко объяснить.

– Чем?

– Разрядкой.

– Какой разрядкой? Напряженности на Ближнем Востоке?

– Психологической. При чем здесь Восток, тем более Ближний?

– Я, простите, не понял, о какой разрядке речь.

– И не поймете, Ганин. Вы молодой очень. Мы тогда тоже молодые были. Ни один из нас тогда, в сорок пятом, к плену готов не был. Тогда, в конце войны, умереть за Японию и за императора мы были готовы, но остаться в живых после поражения – нет. А тут вдруг нас не убили! Понимаете? Для нас, японцев, поражение и смерть – одно и то же, и каждый из нас должен быть готовым к смерти в том случае, если он терпит поражение. В сорок пятом же, когда была объявлена капитуляция, мы все приготовились умереть: или в последнем бою с вами, или же на родной земле как предатели и трусы.

– Вас что, дома могли казнить? – удивился Ганин.

– А разве ваших воинов после войны Сталин не казнил?

– Казнил. И после войны, и до, и во время.

– Вот и Япония в этом плане тогда мало чем от Советского Союза отличалась.

– Никогда бы не подумал!

– Это сейчас у нас все чинно, мирно… – продолжил Като, глядя на меня. – А тогда крутилась такая же военная машина, как и ваша, сталинская, и как немецкая, гитлеровская. Вы что, думаете, только у вас одних «Все для фронта! Все для победы!» было?

– Да я как-то на эту тему вообще ничего не думал… – замялся Ганин. – Меня тогда еще даже в пятилетних планах не было. Вы правильно заметили, что я молодой еще. Поздно родился и на войне не пригодился.

– Короче говоря, – продолжил никак не реагирующий на специфический ганинский юмор Като, – я хочу, чтобы вы все тут понимали: у наших бывших военнопленных к России отношению теплое не потому, что ваша Россия – такая замечательная страна, а потому, что там они чудесным образом остались в живых. Русские нас не убили, это так, но заставили работать на себя.

– В итоге получается, что все-таки лучше голодный и холодный плен, чем героическая смерть от горячей пули, – сказал Ганин. – Так ведь?

– Для вас, русских, да, – кивнул Като. – Вам все равно, в каких условиях, лишь бы выжить. Вы до сих пор так существуете. Это ваш жизненный принцип.

– Ну это уже слишком! – возмутился Ганин.

– Вы в Ванино были? – одернул его Като.

– Нет.

– Завтра будете. И сами убедитесь в моей правоте. Мы, проигравшие, у себя за пятьдесят лет после войны человеческие условия жизни сами для себя создали, а вы, победители, – нет. У вас пол-России не живет, а выживает, причем в тех же голоде и холоде, что и мы в сорок пятом. Только мы из плена домой вернулись и новую Японию построили, удобную и богатую, а ваши фронтовики-ветераны ходят с протянутой рукой до тех пор, пока не протянут ноги. Я их каждый раз собственными глазами у вас вижу в том же Ванино, на Сахалине, в Хабаровске… Они могут вот так же, как наши – те, которые внизу, под нами, гречку с киселем едят, – сесть на пароход и поплыть на три дня в Японию? Сами знаете, что не могут.

– Тогда, Като-сан, – вмешался я, – если у вас к России такая антипатия, зачем вам с ней дело иметь? Ваши слезы по поводу бедствования русских ветеранов, извините, крокодиловы.

– Я никаких слез не лью. Как я вам уже сказал, бизнес границ не знает.

– Значит, честь честью, а деньги деньгами, – улыбнулся я. – Деньгами не брезгуете ни под каким идеологическим соусом, так я понимаю? Удобно получается!

Като со злостью посмотрел на меня.

– А вы, господин полицейский, удобств не любите?

– Почему же, люблю! Я такой же японец, как и вы, и для меня комфорт и удобства – вещи необходимые. Просто я не имею лицемерной привычки разносить в пух и прах источники этих удобств. Не имею такой паскудной исторической традиции.

– Какие источники?

– Источники наших с вами японских удобств, Като-сан. Ваш же нынешний – персональный – комфорт, насколько я понимаю, именно Россией обеспечен. Ведь если бы не российский краб с гребешком и креветкой, вы не финансировали бы сейчас этот ваш крестовый поход за святыми мощами.

– А разве мы с вами, Минамото… -сан, – каждое «сан» в мой адрес по-прежнему давалось Като с неимоверным трудом, – виноваты, что боги нашу Японию природными ресурсами обделили?

– Да не об этом речь!

– А о чем тогда речь?

– О том, что в колодец плевать не надо!

– Вылетит – не поймаешь, – осторожно вставил Ганин.

– Я, по-вашему, в колодец плюю? – возмутился Като.

– Вроде того, – подтвердил я. – Капиталы свои на российских ресурсах множите, Като-сан, но при этом Россию с дерьмом мешаете. Некрасиво получается!

– Нам, японцам, Россию не надо с дерьмом мешать. Она сама себя…

Он осекся и посмотрел на неприятно удивленных его откровениями Кротова и Ежкова.

– И потом, – продолжил он, несколько успокоившись, – речь сейчас вообще не о России идет. Я еду в Ванино, чтобы долг перед своими товарищами выполнить. Отдать им последнюю честь и вернуть их останки на родную землю. Так уж получилось, что они остались лежать в чужой земле, и земля эта русская.

– Ваших товарищей, Като-сан, никто на чужую землю не звал, – с явной злобой в голосе в нашу «веселенькую» беседу вклинился старпом. – Сидели бы себе на своих островах – ничего с ними не было бы. На чужой кусок рты поразевали! Пол-Азии оттяпали, миллионы положили! До Сингапура дошли!..

– Господин Ежков! – оборвал его Като. – Вы не сингапурец, а русский. Это не мы вам, а вы нам войну объявили. Помните об этом, пожалуйста! И мои боевые товарищи ни шагу по русской земле не сделали. Я в плен в Манчжурии попал, а это, если я не ошибаюсь, вовсе даже не Россия.

– Ну да! – продолжал злиться старпом. – Манчжурия – это деревня под Токио!

– Не надо в это дело еще Китай приплетать, – попытался разрядить обстановку капитан Кротов. – Давайте лучше помянем боевых товарищей Като-сан и вообще всех, кто с войны не вернулся.

Мы невесело выпили.

– Като-сан, а вы как останки собираетесь перевозить? – осторожно спросил я.

– Вы же видели ящики.

– Да, видел. Я хотел сказать, в виде чего? Праха? Или просто заборы грунта из могил сделаете?

– А почему вас это интересует?

– Просто так. Я в газетах про подобные мероприятия читал много раз. Наши же ветераны регулярно в Хабаровск и Иркутск летают, останки перевозят. Но я не знаю, как именно это делается.

– Из Хабаровска и Иркутска наши ветераны вывозят прах, – грустно сообщил Като.

– Прах? То есть сожженные останки, что ли?

– Там, прямо на местах захоронений, наши ветераны складывают ритуальные костры в синтоистском стиле, сжигают в них заборы грунта с останками, потом помещают золу в урны и вывозят. Такая процедура, простая и печальная.

– А почему на месте кремируют? Не лучше ли на родине? Для родственников, по крайней мере, как-то ближе…

– На родине лучше, конечно, – согласился Като, – но значительно дороже.

– Дороже?

– Конечно. Ведь из Хабаровска и Иркутска урны самолетом вывозят – обычным, пассажирским. Значит, есть ограничения в весе багажа. Чем багаж тяжелее, тем платить больше надо. А наши пенсионеры, хотя и побогаче русских будут, тоже ведь не миллионеры. То есть проблема чисто финансовая. Грунт с костями, да будет вам известно, Минамото-сан, намного тяжелее праха.

– Но в вашем случае, как я понимаю, все по-другому. Вы ведь на этом теплоходе будете останки вывозить.

– Верно, – кивнул Като и пристально посмотрел на меня. – Будем вывозить.

– Значит, в весе багажа вы не сильно ограничены? Раз морем едете, а не по воздуху.

– Не сильно.

Като всем своим видом показал, что продолжать разговор на эту тему со мной он не намерен.

– Семенко! – крикнул Кротов, которому явно не нравилась наша импровизированная разборка. – Хлебыч! Ну где там твое хваленое совгаванское мясо?

– Подавать? – осторожно уточнил, высунувшись из двери кухни, повар, не осмеливавшийся вторгаться в серьезный разговор, но, судя по бегающим глазкам, явно бывший в курсе его содержания и течения.

– Давно пора! И про белугу не забудь!

Две официантки принялись разносить блюда с мясом и рыбой. Като рукой подозвал к себе повара.

– Тебя как зовут?

– Егор Глебович, – заискивающе ответил кок.

– Имя с отчеством себе оставь, – буркнул Като. – Фамилия твоя как?

– Фамилия моя Семенко.

– Хохол?

– Русский.

– А чего тогда фамилия такая?

– Обычная фамилия, советская…

– Ладно, пускай будет советская. Хотя и украинская, конечно, что бы ты мне ни говорил. Ты, Семенко, говорил, кисель у тебя есть…

– Был. Я его для нижних варил.

– Киселя хочу!

– Сейчас пошлю вниз, может, у них осталось еще.

– Пошли!

– Есть!

Повар моментально испарился подальше от греха, который в данном случае представлял грозный таможенный брокер.

– Что, по русскому киселю соскучились, Като-сан? – выдавил из себя растерянный Ганин.

– Я, господин Ганин, настоящий кисель пил только один раз. Понравился он мне очень!

– Настоящий?

– Из ягоды. Зимой сорок девятого на пересылке в порту в Ванино я заболел воспалением легких. Вместо того чтобы домой плыть – у меня тогда срок уже закончился, – я попал в советский лазарет. Госпиталь там так назывался. Так мне тетя Зоя из дома банку киселя принесла. Теплый был еще, ягодный…

– А из чего?

– Из ягоды.

– Понимаю, – кивнул Ганин. – А называлась она как? Малина там или брусника?..

– Ягода называлась «ягода», – ответил Като. – Тетя Зина так и сказала: кисель из ягоды. А малина и брусника – это совсем другое. Они у нас там дикие росли, и мы их собирали – и малину, и бруснику.

– А в лагере, Като-сан, все больше баландой, небось, питались? – ехидно спросил старпом-патриот.