Текст книги "Храм"

Эдвард Фредерик Бенсон
Храм

Перевод Анастасии Липинской

Мы с Фрэнком Инглтоном покинули Лондон в начале июля, намереваясь провести не меньше двух месяцев в Корнуолле. Поездка ни в коем случае не носила сугубо развлекательный характер, поскольку спутник мой занимался изучением остатков доисторической цивилизации, которые находят на территории древнего графства в поразительном количестве, а я работал над книгой, и ее давно следовало закончить, но, увы, до этого было еще очень далеко. Естественно, хотелось и чуточку отдохнуть – немного поиграть в гольф и покупаться в море, но работа поглощала все наши мысли и к моменту возвращения мы намеревались собрать щедрый урожай своих трудов.

Деревня Сент-Карадок, судя по всему, сулила удачу нашему предприятию – в окрестностях ее имелись развалины, которые никто из археологов пока толком не изучал, и расположены они были вдали от популярных курортов, что обещало нам относительное спокойствие. Ожидались и желаемые развлечения: в глубине гостиничного сада стоял домик гольф-клуба, при нем – площадка с интересным, достаточно разнообразным рельефом, включавшая в себя песчаные дюны, миновав которые можно было за пять минут добраться до пляжа. Удобная гостиница оказалась полупустой – впору подумать, что сама фортуна благоприятствовала нашим начинаниям. Мы вселились туда, не определившись с дальнейшими планами. Фрэнк собирался до отъезда посетить также и другие части графства, но здесь, на расстоянии мили от гостиницы, находился странный круг монолитов, что-то вроде Стоунхенджа в миниатюре, известный под названием «Совет Пенрута». Как рассказал мне Фрэнк, всегда считалось, что это место отправлений друидического культа, но он не доверял подобным заключениям и намеревался тщательно изучить все на месте.

Вечером второго дня после приезда мы с ним решили туда прогуляться. Самый короткий путь лежал через дюны, а потом по крутому, поросшему травой склону и распаханной возвышенности. В мягком и теплом климате колосья пшеницы уже налились и начинали зреть, приобретая темно-золотистый оттенок. К нашей цели вела через поля узенькая тропка, и уже издалека на фоне желтеющей пшеницы был заметен круг черных, суровых камней, высотой четыре-пять футов. Вся земля в окрестностях была возделана, но плуг явно никогда не касался внутреннего круга, где лежал древний дерн, какой часто можно увидеть в дюнах – с короткой бархатистой травой и островками тимьяна и колокольчиков. Это казалось странным – плуг легко прошел бы между монолитами в обе стороны, и получилось бы еще пол-акра плодородных земель.

– Почему там не распахано? – спросил я.

– Мы в краю суеверий и древнего волшебства, – сказал Фрэнк. – Никто не прикасается к этим кругам и не использует их. И обрати внимание: тропка через поля, по которой мы шли, огибает этот круг, но его не пересекает, а, описав дугу, идет дальше в прежнем направлении. – Он рассмеялся. – Когда я сегодня утром проводил тут измерения, появился местный фермер. Обошел камни по кругу, как я заметил, а когда его собака, что-то унюхав, забежала внутрь, подозвал ее, легонько шлепнул и выбранил: нечего, мол, чтоб больше туда не совалась.

– Но в чем же дело? – спросил я.

– С чем-то это место связано – с какой-то жутью, с проклятием. Местные уверены, как и археологи, что прежде здесь находился храм друидов, где совершались чудовищные ритуалы и человеческие жертвоприношения. Но те и другие ошибаются – тут никогда не было храма, это был зал совета, что подтверждается самим названием – «Совет Пенрута». Храм наверняка располагался где-то неподалеку, и мне, право, очень хотелось бы найти его.

Карабкаться по крутому скользкому склону холма со стороны деревни оказалось нелегко, и мы уселись внутри круга, привалившись спинами к двум соседним камням. Пока мы отдыхали, Фрэнк объяснил мне, на чем основана его убежденность.

– Если не поленишься пересчитать, то обнаружишь, что тут двадцать один камень, и к двум мы с тобой прислонились, а если измерить расстояния между ними, окажется, что все промежутки одинаковые. У каждого камня восседал член совета, а всего их было двадцать один. А если бы тут находился храм, то между двумя камнями с восточной стороны было бы большее расстояние – там располагались бы ворота храма, обращенные к рассветному солнцу, а где-нибудь внутри круга, возможно, в самой середине, лежал бы большой плоский камень, жертвенник, на котором, вне всякого сомнения, приносили в жертву и людей. Или же, если камень утрачен, можно было бы найти соответствующее углубление. Это отличительные признаки храма, а здесь их не видать. Всегда считалось, что это храм, и его описывали как таковой. Но я уверен, что моя гипотеза верна.

– А в округе храма нигде нет? – спросил я.

– Безусловно, есть. Если какое-нибудь из местных доисторических поселений было достаточно велико, чтобы иметь собственный зал совета, то и храм тут обязательно был, хотя руины его, очевидно, не сохранились. Когда в страну пришло христианство, старую религию – если ее можно назвать религией – объявили нечестивой, и места поклонения были разрушены, подобно тому, как израильтяне уничтожили рощи Ваала. Но я намереваюсь очень тщательно исследовать окрестности – вон в тех лесах должны были остаться следы. Там как раз такое отдаленное место, где храм мог избежать уничтожения.

– А какой была эта древняя религия? – спросил я.

– О ней известно очень мало. Очевидно, то была религия не любви, но страха. Богами были слепые силы природы, проявляющие себя в виде разрушительных бурь и эпидемий, и, чтобы умилостивить их, требовались человеческие жертвоприношения. А жрецы, разумеется, занимались магией и колдовством. Они были правящим классом и поддерживали свою власть посредством запугивания. Если кто-то оскорблял их, скорее всего, за ним посылали и сообщали: боги-де требуют, чтобы в следующее летнее равноденствие на рассвете, когда первые утренние лучи прольются в восточные ворота храма, им принесли в жертву твоего старшего сына. В те времена имело смысл слыть образцовым прихожанином.

– Сейчас эта местность кажется такой безобидной, – сказал я. – Храмы древних богов опустели.

– Да, но просто поразительно, как живучи старинные суеверия. Меньше года назад в Пензансе состоялся процесс по делу о ведовстве. У одного из местных фермеров скот стал болеть и подыхать, и хозяин отправился к старухе, которая заявила, что животные околдованы, однако за деньги она готова снять заклятье. Он все платил и платил, а потом ему надоело, и он подал на нее в суд.

Фрэнк посмотрел на часы.

– Давай прогуляемся перед обедом, – предложил он. – Чтобы не возвращаться тем же путем, можно спуститься по склону холма и пройтись по лесу. Выглядит он чудесно.

– И может скрывать языческий храм, – добавил я, вставая.

Мы обогнули пшеничные поля и нашли тропку, ведущую вверх по склону через большой еловый лес. Деревья не отличались высотой, а преобладающие здесь юго-западные ветра пригнули их ветви к земле. Но верхушки деревьев были очень густые, и в лесу нас окутал загадочный сумрак. Подлеска не было совсем, на земле лежал толстый слой опавшей хвои, прямые стволы напоминали колонны, сплетение ветвей – кровлю, а все в целом производило впечатление огромного зала, выстроенного самой природой. Над головой царило безветрие, было так темно и тихо, что ничего не стоило вообразить, будто идешь по крытому коридору. В воздухе благовонием висел густой еловый запах, а ноги ступали бесшумно, словно по ковру. Не перепархивали с ветки на ветку, не перекликались птицы, слышалось только сонное жужжание мух, напоминавшее протяжную ноту органа.

День стоял жаркий; снаружи с моря дул свежий ветер, но здесь, в неподвижности, воздух сгустился до духоты, и, по мере того, как мы глубже погружались во мрак, меня охватывало какое-то гнетущее ощущение. Это было неуютное место, и вокруг словно бы витали какие-то невидимые сущности. Видимо, Фрэнку тоже так показалось.

– Мне почему-то чудится, что за нами подглядывают из чащи, причем мы им не по нраву. Вот откуда мне в голову приходят подобные глупости? – проговорил он.

– Это же роща Ваала, да? Та, что избежала уничтожения и полна духов жрецов-убийц?

– Хорошо, если так. Тогда их можно спросить, как пройти к храму.

Вдруг Фрэнк вскинул руку:

– Эй, что там такое?

Я проследил за его пальцем и уловил вроде бы, как за деревьями мелькнуло что-то белое. Но, прежде чем я смог приглядеться, оно исчезло. Похоже, на нервы мне подействовали жара и духота.

– Ну, это не наш лес, – сказал я. – Думаю, у других не меньше прав здесь разгуливать. Однако хватит с меня древесных стволов, пора отсюда выбираться.

Не успел я договорить, как впереди посветлело – сквозь частокол стволов проглянули дневные лучи, и вот мы уже на опушке. Свет дня, легкий ветерок – это было все равно что вырваться из людного и душного помещения на открытый воздух.

Нашим глазам предстал чудесный вид: впереди расстилалась широкая полоса дерна, древнего и гладкого, как тот, что в кругу, расцвеченного тимьяном, васильками и воловиком. Тропа, по которой мы следовали, ее пересекала, и, когда путь резко пошел под уклон, мы внезапно набрели на очаровательный домик, низкий, двухэтажный, окруженный лужайкой и клумбами. Холм позади него явно когда-то раскопали под карьер, но это было давно, теперь же его склоны поросли сплетениями плюща и брионии, а внизу образовался пруд. За лужайкой виднелась березовая и грабовая роща, полукругом окаймлявшая поляну, где располагались дом и сад. Сам дом, в пышных зарослях жимолости и вьющейся фуксии, похоже, пустовал: дым из труб не шел, а ставни были закрыты. Обойдя низенький заборчик и приблизившись к фасаду, мы убедились, что были правы – на воротах висела записка, возвещающая, что строение сдается внаем и что обращаться надо к агенту по недвижимости в Сент-Карадоке.

– Но это же карманный рай, – сказал я. – Отчего бы нам…

Фрэнк перебил меня:

– Разумеется, почему бы и нет. Наоборот, этому все благоприятствует. Служащий гостиницы сказал мне, что на следующей неделе прибудет много народу, и интересовался, надолго ли мы. Надо будет поспрашивать завтра с утра и найти агента и ключи.

На следующее утро, вооружившись ключами, мы обнаружили, что интерьер дома ничуть не уступает его внешнему виду. Более того, агент подобрал нам и прислугу – пухлую расторопную жительницу Корнуолла, которая обещала приходить вместе с дочкой каждое утро, но сказала, что, подав нам ужин, будет возвращаться к себе в Сент-Карадок. Если это нас устроит, она приступит к выполнению своих обязанностей, как только мы поселимся в доме; однако необходимо иметь в виду, что ночевать там она не станет. Более ни о чем мы ее не спрашивали, поскольку получили заверения, что она опрятна, искусная кухарка и мастерица на все руки – и по прошествии двух дней переезд состоялся. Арендная плата оказалась на удивление низкой, и, когда мы пошли осматривать домик, мой подозрительный ум был готов к отсутствию водопровода или кухонной плите, которую можно раскалить докрасна, в то время как в печи сохранится холод арктической ночи. Но столь обескураживающих открытий не случилось; миссис Феннелл покрутила краны, разобралась с дымовыми заслонками и, умело прибрав в доме, торжественно заявила, что нам непременно будет очень удобно. «Но на ночь я уйду домой, джентльмены, – сказала она. – Обещаю, к восьми утра у вас будет горячая вода и готовый завтрак».

Мы переехали после полудня; багаж наш отвезли часом ранее, и когда мы прибыли, чемоданы уже были распакованы и одежда водворена в шкафы, а в гостиной готов чай. Гостиная, прилегающая к ней столовая и небольшой выложенный паркетом холл составляли жилые помещения нижнего этажа. За гостиной была кухня, которой миссис Феннелл осталась вполне довольна. Наверху располагались две хорошие спальни, а над кухней – две комнаты поменьше для слуг, но там на тот момент жить было некому. В обеих спальнях имелся выход в общую ванную; для двух друзей, живущих в одном доме, здесь было все необходимое и ничего лишнего. Миссис Феннелл подала нам отличный незатейливый ужин, а к девяти заперла внешнюю дверь кухни и ушла.

Перед сном мы погуляли по саду, радуясь своему везению. Гостиница, как сказал нам служащий, уже начинала заполняться, в столовой вечером должно было стать шумно от множества голосов, в гостиной тесно, и всяко было лучше переселиться в это безмятежное обиталище, где кроме нас появлялась лишь обслуга, очень ненавязчивая, которая приходила на рассвете и к вечеру удалялась. Оставалось лишь проверить, будет ли наша безупречная кухарка столь же пунктуальна поутру.

– Однако же интересно, отчего бы им с дочкой не поселиться здесь? – спросил Фрэнк. – В деревне они живут одни. Право же, заперли бы свой домик – и не трудили бы себе ноги каждым утром и вечером.

– Стадное чувство, – сказал я. – Им приятно знать, что поблизости, со всех сторон, живут люди. А мне вот это не нравится. Я…

Тут мы свернули у ворот сада, где прежде была записка о том, что дом сдается, и, окинув случайным взглядом открытое всхолмленное пространство и кайму черного леса, я заметил мелькнувший там огонек – словно бы кто-то чиркнул спичкой, которая тут же погасла. За доли секунды я, однако, успел понять, что вспышка произошла в глубине: на светлом фоне показались очертания еловых стволов.

– Видел? – спросил я Фрэнка.

– Свет в лесу? Да, он там появлялся несколько раз. Всего на миг – а потом исчезал. Наверно, какой-то фермер ищет дорогу домой.

Это было весьма разумное предположение, и, не задумавшись почему, я охотно за него ухватился. В конце концов, кто еще может идти через лес, если не люди с ферм, возвращающиеся домой после закрытия «Красного льва» в Сент-Карадоке? На следующее утро от глубокого сна меня пробудило появление миссис Феннелл с горячей водой; вновь воссоединиться с миром бодрствующих стоило мне немалых усилий. Чувство было такое, будто я видел долгий и отчетливый сон о чем-то темном и смутном, о каких-то гиблых местах, и, проспав восемь часов кряду, я отчего-то не чувствовал себя отдохнувшим. За завтраком Фрэнк, против обыкновения, молчал, но вскоре мы принялись строить планы на день. Он решил, пока я работаю, снова исследовать лес, а днем, перед чаем, сыграть со мной в гольф. Прежде чем он ушел, а я сел за письменный стол, мы прошлись по саду, тихо дремлющему на жарком утреннем солнце, и еще раз поздравили себя с тем, что переехали из гостиницы. Мы спустились к пруду у подножия изрытого склона и там расстались: я направился домой, а он, чтобы не терять зря времени, по заросшей тропинке к той самой роще из берез и грабов. Но не успел я пересечь лужайку, как услышал оклик:

– Скорей сюда, я нашел кое-что интересное!

Я вернулся назад. Фрэнк за деревьями рассматривал высокий черный камень, мшистая верхушка которого торчала над подлеском.

– Гранитный монолит, – взволнованно сообщил он. – Как те камни в круге. Возможно, тут был другой круг, а может, это один из камней храма. Он глубоко в земле и выглядит так, будто всегда тут стоял. Давай посмотрим, нет ли в роще и других таких же.

Он решительно двинулся в гущу деревьев справа от тропки, и я, заразившись его энтузиазмом, принялся изучать местность слева. Вскоре я наткнулся на второй камень, похожий на первый, и Фрэнк, обнаруживший третий, эхом откликнулся на мой радостный возглас. Далее его усилия вознаградила еще одна находка, а, выйдя из рощи на край затопленного карьера, я увидел среди тростников у самой воды пятый, опрокинутый, монолит.

От волнения я, разумеется, выбросил из головы свои рабочие планы, после сытного обеда был отменен и гольф, и к вечеру мы установили примерную планировку всего комплекса. Камни по большей части находились в роще, полукругом огибающей дом, и, вооружившись измерительной лентой, мы выяснили, что они располагаются на равных расстояниях друг от друга, за исключением двух восточных, разделенных двойным промежутком. На берегу пруда к югу от дома недоставало нескольких монолитов, но в каждом случае, копая на правильном расстоянии, мы обнаруживали в траве осколки камней, очевидно, пущенных в свое время на строительные материалы, – этот вывод Фрэнка подтверждали гранитные фрагменты стен нашего домика.

Он набросал схему расположения монолитов и передал мне лист с планом.

– Это, несомненно, храм, – сказал он, – и на востоке имеется двойной интервал, о котором я тебе говорил и который представлял собою ворота.

Я посмотрел на рисунок.

– Тогда наш дом стоит прямо посреди него.

– Да, но какие вандалы додумались строить прямо здесь? – отозвался он. – Возможно, жертвенник находится где-то под домом. Боже правый, ужин уже готов, миссис Феннелл? Я и не заметил, что уже так поздно.

За вторую половину дня небо затянуло тучами, и, пока мы сидели за ужином, при полном безветрии пошел сильный дождь и зарокотал над морем гром. Миссис Феннелл пришла справиться о наших пожеланиях на завтра, и, поскольку было ясно, что надвигается сильнейшая гроза, я спросил, не хотят ли они с дочкой переночевать здесь, чтобы не вымокнуть в дороге.

– Нет, мне уже пора, сэр, спасибо, – отказалась она. – В Корнуолле можно и промокнуть, ничего страшного.

– Но как же ваш ревматизм? – спросил я. Она упоминала, что страдает от этой болезни.

За незанавешенным окном ярко блеснула молния, и дождь забарабанил сильнее.

– Нет, я пойду, уже поздно. Спокойной ночи, джентльмены!

Мы слышали, как она повернула ключ в кухонной двери, а потом увидели в окне служанку с дочерью.

– Даже зонтики не взяли, – сказал Фрэнк. – Вымокнут же по дороге.

– Не понимаю, почему они не остались.

Фрэнк вскорости занялся подготовкой масштабного плана, который собирался осуществить на следующий день, и взялся за набросок дома: тот, как был уверен мой приятель, стоял прямо посередине храма. Для плана ему требовалось лишь определиться с габаритами нижнего этажа, и, обмерив гостиную, коридор и столовую, он направился в кухню. Тем временем я принялся за работу, которую должен был сделать еще утром, и собирался провести за ней два часа, прежде чем лечь в постель. Было трудно ухватиться за прерванную нить, и какое-то время я мучился, снова и снова начиная и вычеркивая фразы, однако вскоре дело пошло лучше, я уже благополучно погрузился в работу и был тем совершенно счастлив, но тут Фрэнк вдруг позвал меня из кухни.

– Погоди, я занят.

– Пожалуйста, на минутку! – крикнул он.

Я отложил перо и подошел к нему. Фрэнк отодвинул кухонный стол и откинул шерстяной половик.

– Гляди!

Пол был вымощен местным камнем, скорее всего, из того самого карьера. Но в центре располагалась продолговатая гранитная плита, размером примерно шесть на четыре фута.

– Какой здоровенный камень! – воскликнул я. – Как только не поленились его сюда притащить?

– Его никто не тащил. Готов поспорить, он был тут, когда клали пол!

И тут я понял.

– Жертвенник?

– Пожалуй. Гранитный, и прямо посреди храма. Что же еще?

Меня охватил внезапный ужас. Именно на этом камне раскладывали юношей и девушек, вырванных из материнских объятий, связанных по рукам и ногам, а жрец, закрыв ладонью глаза жертвы, погружал кремневый нож в гладкое белое горло, разрывал ткани, пока из перерезанной артерии не начинала хлестать кровь… В неверном свете свечи, которую держал Фрэнк, камень казался влажным и мрачно поблескивал. И не присоединялся ли к стуку дождя по крыше бой барабанов, заглушающий крики жертв?..

– Жуть какая, – пробормотал я. – Лучше бы ты его не находил.

Фрэнк, опустившись на колени, изучал поверхность камня.

– Не могу с тобой согласиться. Это всего лишь финальный штрих, подтверждающий мое открытие. И потом, нашел я его или нет, он все равно тут лежит.

– Ну все, я пошел работать, – сказал я. – Все лучше, чем эти жертвенники.

Он рассмеялся:

– Надеюсь, не менее интересно.

Когда я вернулся к работе, оказалось, что отнюдь нет, и, как я ни будил в себе необходимую для любого творчества заинтересованность, это было бесполезно. Мне никак не удавалось сосредоточиться на написанном; ум бегло скользил по теме, требующей углубленного внимания. Мысли были заняты чем-то другим. Невольно я стал изучать темные углы комнаты, но ничего там не обнаруживалось, и в то же самое время странная мгла, темнее той, что сгустилась над домом, угнетала мой дух. К ней примешивался необъяснимый страх, но главным образом отчаяние и подавленность, пока что далекие и неопределенные… Застыв с пером в руке, я пытался анализировать этот хаотический поток ощущений и сидел так, когда Фрэнк громко позвал из кухни, дверь которой я, возвращаясь, оставил открытой.

– Эй! – крикнул он. – Что там такое? Кто здесь?

Я вскочил с места и поспешил к нему. Он стоял у плиты, держа свечу над головой и глядя на садовую дверь, которую миссис Феннелл, уходя, закрыла.

– Что такое? – спросил я.

Он обернулся, вздрогнув от моего голоса.

– Странно, – проговорил он. – Я только что измерял камень и вдруг краем глаза увидел, что дверь вроде бы открыта. Но она ведь заперта, правда?

Он подергал за ручку – действительно, дверь была на запоре.

– Обман зрения, – предположил он. – Ну так вот, на сегодня я закончил. Но что за ночь! Ужасно душно, правда? И ни ветерка.

Мы вернулись в гостиную. Я отложил свою многострадальную рукопись, и мы достали карты, чтобы сыграть в пикет. Но после одной партии Фрэнк зевнул и поднялся.

– Похоже, еще одну я не высижу, глаза совсем слипаются. Давай подышим воздухом – дождь вроде бы прекратился – и пойдем спать. Или собираешься продолжить работу?

Я, в общем, не собирался, но его предложение заставило меня предпринять еще одну попытку. Я испытывал какую-то странную подавленность, и разумнее всего было попытаться ее перебороть.

– Посижу еще полчасика, – сказал я, – попробую продвинуться.

И мы вместе вышли из дома. Дождь, как Фрэнк и говорил, закончился, но тьма стояла непроглядная, и мы, шаркая ногами, сделали несколько шагов по посыпанной гравием дорожке в сторону угла дома. Под окнами гостиной лежал кружок света, и можно было различить поблескивающие от капель дождя цветочные клумбы. Стояла ночь, однако все еще было так жарко, что над дорожкой поднимался пар. За пределами этого круга все тонуло во мраке: лужайка, склон холма, еловый лес наверху. Но, как и прошлой ночью, там показался огонек. Теперь, однако, он светил на опушке: стволов перед ним не было.

Фрэнк тоже его заметил.

– Сегодня слишком сыро, – сказал он, – но завтра вечером предлагаю сходить туда и выяснить, кто эти ночные скитальцы. Огонек приближается, вот там еще один.

Тут появился и третий огонек, а потом все они исчезли.

Я честно попытался продолжить работу, хотя и тщетно, и клевал носом над безнадежно исчирканной страницей. Я погрузился в дремоту, а потом и в настоящий сон, а когда проснулся, лампа уже догорала и фитиль коптил. Я словно вернулся откуда-то издалека и, все еще в полусне, зажег свечу, потушил лампу и подошел к окнам, чтобы закрыть ставни. И тут сердце мое замерло – снаружи вроде бы кто-то стоял и заглядывал в окно. Впрочем, должно быть, это мне почудилось спросонья: очнувшись, я понял, что смотрю на собственное отражение, отбрасываемое свечой на окно. Я внушал себе, что ничего другого там нет, но, поднимаясь наверх по скрипучей лестнице, усомнился, действительно ли в это верю.

На следующее утро, одеваясь после долгой тягостной ночи, я задумался о полузабытом воспоминании, к которому вчера пытался найти ключ. В гостиной был книжный шкаф с парой десятков томов, и, открыв книгу, а потом другую, я обнаружил, что они подписаны именем Сэмюэля Таунвика. Я знал, что несколько месяцев назад видел это имя в газете, но не мог вспомнить, в какой именно связи. Однако же, коль скоро им были помечены эти книги, можно было предположить, что так звали владельца снятого нами дома. При оформлении сделки имя его не прозвучало; агент обладал всей полнотой прав, и мы просто заплатили ему за две недели проживания. С утра это имя продолжало меня преследовать, а поскольку у меня были еще кое-какие дела в Сент-Карадоке, я пешком отправился туда, чтобы расспросить агента подробней. Фрэнк был слишком занят своим планом, чтобы сопровождать меня, и я пошел один.

Этим утром подавленность и смутные опасения одолевали меня сильнее прежнего, и шестое чувство, не нуждающееся в словах, подсказывало, что мой приятель стал жертвой такой же беспричинной тоски. Но не отошел я от дома и пятидесяти ярдов, как бремя упало с моих плеч и вернулась жизнерадостность, более подобающая такому утру. Воздух после вчерашнего дождя стал чище, с моря дул легкий ветерок, и, словно выйдя из тоннеля, я наслаждался утренним великолепием. В деревне что-то шумно праздновали; мистер Крэнстон принял меня и вежливо расспросил, удобно ли мы устроились и довольны ли работой миссис Феннелл, и я, заверив его, что все прекрасно, задал свой вопрос.

– Дом принадлежит мистеру Сэмюэлю Таунвику, верно?

Улыбка агента чуть поблекла.

– Принадлежал, сэр. Я действую от имени душеприказчиков.

Внезапно, как вспышка, ко мне вернулось потерянное воспоминание.

– А, помню. Он умер скоропостижно, было расследование. Я хочу знать остальное. Может, все же расскажете?

Прежде чем посмотреть мне в лицо, агент отвел глаза:

– Это была малоприятная история. Вообще-то душеприказчики не хотят, чтобы ее обсуждали.

И тут мне припомнилось кое-что еще.

– Самоубийство, – вырвалось у меня. – Помешательство, обычный вердикт. И уж не поэтому ли миссис Феннелл отказывается ночевать в доме? Вчера вечером она ушла под проливным дождем.

Я с готовностью обещал ему сохранить наш разговор в тайне, поскольку не имел ни малейшего желания посвящать в эту историю Фрэнка, и агент обо всем мне поведал. Мистер Таунвик, оказывается, пробыл несколько дней в глубоко подавленном состоянии, и однажды утром слуги обнаружили, что он лежит под кухонным столом с перерезанным горлом. Рядом нашли заостренный, странной формы кусок кремня, покрытый кровью. Рваная рана свидетельствовала, что Таунвик пилил себе горло, пока не перерезал яремную вену. Убийство исключалось, поскольку он был крепко сложен, а на теле и в комнате не имелось никаких признаков борьбы или следов постороннего вторжения. Обе кухонные двери были заперты изнутри, ценности не тронуты, а тело лежало так, что заключить оставалось только одно: мистер Таунвик по собственной воле распростерся под столом и там намеренно лишил себя жизни.

…Я повторил обещание хранить тайну и вышел.

Теперь я знал источник своего безымянного ужаса и подавленности. Я боялся не призрака Таунвика, а силы, заставившей его покончить с собой на жертвеннике, что бы эта сила собой ни представляла.

Я снова поднялся по холму; сад сиял в лучах июльского полдня, и в воздухе были разлиты покой и умиротворение. Но едва я миновал рощу и оказался внутри круга, как на меня опять мертвым грузом навалилась невидимая ноша. Там действительно что-то было – ужасное, грозное и могущественное.

Фрэнка я обнаружил в гостиной. Он склонился над планом и, когда я вошел, встрепенулся от неожиданности.

– Привет! – бросил он. – Я проделал все измерения и хочу сегодня же управиться с планом. Не знаю отчего, но чувство такое, будто надо поторопиться – а на меня, как назло, накатила жесточайшая тоска. Непонятно, в чем дело, но в любом случае занять себя – это спасение. Иди пообедай, мне что-то не хочется.

Приглядевшись, я заметил в его лице какие-то трудноопределимые перемены. В глазах стоял ужас, идущий изнутри, – не знаю, как это можно описать иначе.

– Что-то стряслось? – спросил я.

– Нет, просто тоска. Хочу продолжить работу. Знаешь, вечером нам надо посмотреть, откуда появляются те огоньки.

Весь остаток дня Фрэнк корпел над работой и встал, лишь когда начало смеркаться.

– Готово, – сказал он. – Боже правый, да это всем храмам храм! Устал до смерти, вздремну до ужина.

На меня нахлынул страх; казалось, он вторгался сквозь открытые окна снаружи, из сумерек, где собирались подкрепления, готовые поддержать его напор. И все же сдаться ему было бы ребячеством. Мы уже остались дома одни – сообщили миссис Феннелл, что в такую жару удовольствуемся холодным ужином, и пока Фрэнк спал, в кухонной двери скрипнул ключ, и я заметил, как женщина с девочкой прошли мимо окна.

Но тут Фрэнк встрепенулся. Я зажег лампу и увидел, как он ощупал жилетный карман, извлек оттуда какой-то предмет и протянул мне.

– Кремневый нож, – пояснил он. – Я подобрал его утром в саду. Очень острое лезвие.

Тут у меня от страха волосы встали дыбом, и я едва не подскочил на месте:

– Слушай, когда ты весь день сидишь в четырех стенах, на тебя нападает хандра. Спустимся-ка в деревню, поужинаем в гостинице.

Головы Фрэнка я не видел, она оставалась в тени, и оттуда послышался странный смешок:

– Не могу. Как ты не понимаешь? Они окружили дом, выхода нет. Слушай! Разве ты не слышишь, как стучат барабаны и визжат флейты? Ко мне тянутся руки. Боже! Как страшно умирать.

Он встал и странными шаркающими шажками двинулся к кухне. Каменный нож лежал на столе, Фрэнк его подхватил. Какие-то невидимые сущности прибывали и прибывали со всех сторон, но я боялся не за себя, потому что целью их был мой друг. Они просачивались не только в окно, но и сквозь сплошные стены, а снаружи, на лугу, неспешно и церемонно собирались огоньки. Я все еще владел собой, сознание неотвратимой грозной опасности придало мне отвагу отчаяния. Соскочив со стула, я привалился спиной к кухонной двери.

– Э, нет, туда нельзя. Нам надо выбираться наружу. Соберись, Фрэнк. Мы прорвемся; за пределами сада мы будем в безопасности.

Мои слова не подействовали на Фрэнка; он словно бы меня не слышал. Его рука легла мне на плечо, пальцы сдавили мускулы и, как стальные острия, впились до самых костей. Преисполнившись безумной силы, он легко, как перышко, отодвинул меня в сторону.

Оставался лишь один выход. Свободной рукой я с размаху ударил его в подбородок, и он бревном рухнул на пол. Я тут же подхватил его под колени и потащил, бесчувственного и обмякшего, к двери.

Трудно передать словами, что творилось в последовавшие за тем минуты. Я ничего не видел. Ничего не слышал. Ничьи руки меня не касались, но никакая мучительная, разрывающая на части душу и тело, боль не сравнится с тем, что чувствуешь, когда вокруг ярятся незримые множества. Мне не противостоял явный противник, и в том был весь ужас: уверен, что никакой призрак или ходячий мертвец не в состоянии вызвать столь всепоглощающий страх.

Прежде чем неощутимые сущности окружили меня и мою бесчувственную ношу плотным кольцом, я вытащил Фрэнка на лужайку, и лишь тогда на меня обрушилась вся их мощь. Странные блуждающие огоньки витали вокруг, воздух полнился приглушенными голосами, и, пока я волочил Фрэнка по траве, ноша моя все тяжелела. Казалось, я тащу неодушевленный предмет; я изнемогал, хватал ртом воздух и снова тащил.