Текст книги "Обвинение и оправдание"

* * *

Закон для многих – это правило, которое приятно обойти и которое волнительно нарушить. Закон для многих – это руководство, которому необходимо следовать. Если понимать факт того, что законы пишутся людьми, то необходимо также знать: кем они пишутся и чем именно руководствуются эти люди.

Законы пишутся людьми, в числе которых юристы, судьи и правоведы со статусом и стажем. Основными качествами которых являются их ум и почет. Руководствуются же эти люди очень многим, что может длительно перечисляться, и чем-то, что вообще никогда не афишируется. В числе перечисляемых различные виды знаний, от истории до статистики. Они руководствуются также основными для этого правилами и политическими установками. В числе неперечисляемых руководств наличествует нечто, без чего не обходится вообще ни одна система развитого человечества, но что по понятному немногим людям естеству не упоминается вообще. Кроме упомянутых знаний, они руководствуются своим сознанием, далее рассудком, и наконец, изредка разумом.

Законодательная и исправительная система стран, в которых длительные сроки заключений за преступления, включающие смертную казнь, имеет основание, что законодатели первостепенно руководствовались сознанием и определяли меру, влияющую на людское сознание. Более лояльная система стран, в которых заниженные сроки заключений за преступления и где изоляция заключенных более гуманна, определяется тем, что законодатели прибегали там, в какой-то мере, к идеям разума.

* * *

Существует миф, в котором преступник рано или поздно понесет наказание за свои преступления. Правда же в том, что огромный процент преступлений остается нераскрытым. Многие садисты, убийцы, насильники, грабители, наркоторговцы и т. д. и т. п. мирно похрапывают с женушками и воспитывают внуков в преклонном возрасте. В финале же их еще и хоронят с почестями. Многим кровавым тиранам ставят памятники.

Вера масс в то, что преступник должен и будет наказан, зиждется на неверном представлении явлений. Некоторые полагают, что если человек совершил зло, то это зло непременно вернется к нему. Если человек совершил добро, то добро непременно возвратится к добродетельному.

Да, хорошие, благие действия являются причинами, влияющими на возникновение других хороших, благих действий. Это результат действий. Но это вовсе не значит, что благое напрямую вернется к тому, кто его совершил. Это значит лишь то, что хорошее и благое останется в окружении и, влияя на него, будет косвенно отражаться на деятеле.

То же самое касается и совершаемого человеком зла. Жестокое и пагубное порождает причины и косвенно отражается на деятеле.

Но я хотел бы вернуться к намерениям, которые чрезвычайно важны в жизни и, конечно, при обвинении или оправдании. В суде намерениями меряют отягчающие и смягчающие обстоятельства. Если человек совершил преднамеренное убийство, то есть умышленное причинение смерти другому человеку, то в соответствии с законом он может быть осужден очень сурово. Эта суровость может усиливаться либо ослабевать в зависимости от способа убийства.

Если убийство произойдет в состоянии аффекта, то это уже другая статья. Представьте: муж вернулся домой с букетом роз и застал жену в постели с ёб… О! Бам, бам, бам. И свежие пятна спермы на белых простынях уже залиты свежей кровью.

Намерения? Если говорить о верности, о любви, о горе, не помнить, как все произошло, на все вопросы отвечать: «Не знаю, не помню, все как в тумане», то… Судья проведет пальчиком по строке своей таблицы: аффект третей степени – минимальное наказание.

Если убийство произойдет при превышении пределов необходимой обороны, то наказание возможно даже условное. Только потому, что действия были непреднамеренные.

Если смерть причиняется по неосторожности, то это уже песня. Намерения отсутствуют – сроки условны.

Как видно из примеров, намерения – неотъемлемая часть системы закона и судопроизводства. Во всех случаях намерения определяются людьми согласно их пониманию действительности. И именно в этом месте происходит флиртовый трюк с теми, кто считает, что имеет достаточно опыта или знаний.

Законы изрешечены дырами, в которые ускользают пагубные, злые намерения. Коварство остается не наказуемо. Наивность – осуждается. Законы определяют вину также тех, у кого не было намерений их нарушить.

* * *

Понимание этого, однако, не пришло ко мне после прочтения определенных книжек. Оно сформировалось постепенно, под влиянием опыта и знаний. Случай с пирожком не был началом пролога к неминуемому. Я закончил одну из лучших спортивных школ Союза. Мог бы продолжать спортивные подвиги, но, когда обмен веществ переходного возраста моего молодого организма был нарушен, а упавшие результаты столкнулись с тренерским безразличием, я не стал утешаться обещаниями ЦСКА и СКА, а взял свой военный билет и сдался в военкомат с намерением влиться в другое течение.

После демобилизации я уже застал результаты перестройки. Развал идей, разруху устоев и распад самого Союза. Продолжать движение по задуманным планам было невозможно. За спортивные результаты не платили, тренерская работа была не востребована. Учебу на дневном отделении вуза тянуть было сложно.

Все началось постепенно. Хотелось жить лучше, отличаться от других, расти, достигать каких-то высот. Все это подстегивало воображение. К тому же формировались потребности и нужды, причем не сами по себе, а благодаря общественным установкам. Они влекли к себе инстинктивно. Они притягивали как магнит. Они… требовали удовлетворения любым методом, любым способом!

Материальные ценности, которые стали пропагандироваться направо и налево, набирали силу. Потребности и нужды не оставляли мне и многим таким, как я, выбора. Если говорить, что выбор все-таки был, то необходимо также понимать, что выбор был в границах, сформированных обществом, то есть представлял условность и был предрешен.

Но опять же это не оправдания. Менее всего я хочу, чтобы кто-то допускал, что я виню обстоятельства прошлого, извиняя тем самым себя. Но я хотел бы, чтобы было отчетливо видно, как, почему, зачем человек поступает так, как он поступает. Я лишь пример.

Могу сказать сейчас, только чем именно я не занимался. Тем, чем заниматься по понятиям тогда было низко: сутенерством и наркоторговлей. В остальном мы были достаточно мобильны. Говоря «мы», я имею в виду также других людей, которые, повинуясь обстоятельствам, стали объединением. Конечно, преступным.

Было бы неправдой, если бы я сказал, что со временем мы прекратили работать в России и стали это делать за рубежом по идейным соображениям. Нет. Все, как вся наша жизнь, произошло стихийно. Сменились обстоятельства, мы им повиновались.

До 32 лет я ни разу не был арестован даже по подозрению. Стал ошибочно полагать, как и многие в таком случае, что в этом моя личная заслуга. Я думал, что руководствовался своим умением, опытом и знаниями. Не замечая очевидного, что и умение, и опыт, и знания – это атрибуты всего человечества, всего моего окружения. Они не возникают сами по себе, а формируются обществом.

Говоря начистоту, Таиланд – вовсе не та страна, в которой следовало бы планировать преступление. Уже по приезде стало видно, что в густонаселенном обществе отсутствуют предполагаемые дыры, куда можно было бы неожиданно влететь, а следом выйти с ценностями и раствориться в пространстве. Совершенно правильно было бы прекратить поиски объекта, вернуться домой, а следом, если захочется, слетать в ту страну, где схожее уже сделать получалось, либо подыскать новую. Но мы остались. Хотя не все.

На третьем месяце нашего пребывания мой братуха Илья11
  Имя изменено.


[Закрыть] заявил о том, что отказывается принимать участие в задуманном. К тому времени ошибочная цель уже была нами выбрана и мы совершали подготовку. Сообщил Илья это вечером при всех нас четверых совсем неожиданно, так что никто не сумел подобрать слов или спросить о причинах.

Молча улеглись на кровати до мудрого утра, но утром выяснилось, что Ильи уже нет! Его не было ни днем, ни ночью, ни следующим днем, ни следующей ночью. Усугублялось все еще и тем, что его модный чемодан стоял полуполный в прихожей, а его дорогие, от кутюрье манатки висели в шифоньере. Получалась, что он вышел в кроссовках, шортах и футболке.

На второй день в полном недоумении я позвонил в Россию его матушке. Объяснил свою озабоченность, рассказав правду, что Илья пропал! Что он вышел из номера и стал недосягаем для телефонной связи. Его мама говорила, что ничего не знает и что он ей не звонил. Говорила убедительно, удивленно, но… чересчур спокойно. Как я понял позже, лгала.

На четвертый день ни я, ни двое моих оставшихся компаньонов не знали, что думать и что предпринять. Домашние Ильи отрицали его присутствие, как и контакты с ним по телефону. Обращаться в полицию имело бы смысл в том случае, если бы мы были истинными туристами и если бы Илья не заявлял о своем отказе. Но ведь он мог покоиться на дне моря. Плавал он убого. Мог попасть в аварию и свернуть себе шею. Водил мотоцикл он тоже несвязно. Оставалось звонить ему домой снова. Но в тот день трубку взял он сам.

– Илья?! – удивился я. – Ты когда прилетел?

– Сегодня утром.

– Твоя мать говорила, что ничего о тебе не знает.

– Да… Она, это… – остальные слова не лезли. Илье сложно давалась правда, мне сложно давались вопросы. Мы неловко молчали.

– Ты в чем прилетел-то? В шортах и футболке, что ли?

– Дааа… – развеселился он.

Он смеялся. Он радовался такому финалу. Я даже мог видеть, как светилась его квартира. Как светился он сам. Он даже не хотел понимать моих переживаний! Он, переполненный чувством какого-то нелепого восторга, не хотел понимать чужих тревог.

Не знаю, как долго бы он смеялся, если бы я наконец не задал ему «философский» вопрос, на который он не ответил:

– Слышь, ты! – повысил я голос, меняя тон. – Х… ли ты вообще съе… ся, как крысеныш?!

Телефонная трубка не ответила. Она промолчала, а следом задалась зуммером. Философия осталась не понята.

Люди изменчивы. Человек меняется всю свою жизнь. Он растет, набирается опыта, а после стареет либо как мудрец, либо как зажиревший невежа.

Не знаю точно, что заставило Илью нестись от нас тогда сломя голову, прятаться, отключая телефон, и бояться. Но знаю, что нечто он узрел и этим не соизволил поделиться. Хотя свой выстрел в ту поездку он сделать успел. Неуклюжий, но эффектный.

Это произошло, когда мы проживали в объемных съемных апартаментах на тридцатом этаже «Джомтьен кондоминиум». Прекрасное место для отдыха.

В вечер, когда два моих подельника вернулись из Камбоджи с двумя стволами и всего двумя полными обоймами – негусто, но также и не пусто, – Илья схватил один из них, загнал обойму, перезарядил, загнав патрон в патронник, и нацелился на картину, висевшую на стене. На мои замечания не играть с пистолетом, когда он заряжен и взведен, он медленно перевел его на меня, как на цель! Повторное замечание не целиться в человека, если не хочешь его убить – что ж, таковы правила войны, – он пресек, продолжая целиться мне прямо в переносицу, глупо, криво при этом ухмыляясь.

Нет, парень он был славный, хотя в некоторые моменты «сложноват». Мне ничего не осталось, как смириться с его бестолковым упрямством. Я ушел в свою спальню и закрыл дверь, чувствуя, что в своей игривости он просто сделает это импульсивно. Так вскоре и произошло.

Я лежал на постели в своей спальне и размышлял, не обращая особо внимания на шум из зала. В нем был включен телевизор на полную мощь. «Бам!» – услышал я, и все стихло. Это был выстрел! Определенно макаровский. Я вскочил с постели, схватился за дверную ручку, но помедлил, прежде чем открыть дверь. Сначала я прислушался к тишине.

Предчувствуя, что что-то уже случилось, и возможно, может случиться еще, я очень осторожно вошел в зал. Я увидел, что Илья прикрывает дверь спальни, в которой спали два прибывших путешественника. Тогда я даже успел подумать о том, сколько выстрелов я слышал. Один или несколько? Вроде один, и все смолкло. Но может быть, я услышал только один, потому что перестал греметь телевизор? И если это был выстрел – а это был выстрел, я помнил исходившее от стен звенящее эхо, – то почему он выходит из спальни пацанов?! Не перестрелял ли он их по обкурке?!

Все думы отпали, как только я увидел лицо Ильи. Вид у него был озадаченный и виноватый.

Балуясь со взведенным стволом перед включенным экраном телевизора, целясь в персонажей, как в одной из своих компьютерных игр, в которые он любил зависать, он совершенно непреднамеренно нажал курок. Пуля попала точно в центр кинескопа и мгновенно разнесла все жизненно важные схемы и платы. Телевизор незамедлительно смолк, а апартаменты залились эхом выстрела.

Двое приехавших из Камбоджи были так сильно вымотаны контрабандной поездкой, а особо переходом границы, что спали как уже убитые, естественно, ничего не слыша. Илья приоткрыл дверь их спальни, чтобы убедиться, проснулись ли они. Я остался рад, что он не стал проверять меня! А то ведь мог бы подумать что угодно и среагировать так, как не надо.

Заниматься нравоучением я не стал. Илья определенно уже понимал, что мог попасть не только во что угодно, но и в кого угодно. Я лишь спросил:

– Попал?

Он удивленно посмотрел на меня и на дырку в кинескопе. Но так как целился он не в центр кинескопа, а в телевизионного персонажа, то я пояснил:

– Во что ты целился? Попал в это или нет? – я не насмехался над ним, он это понял и задумался.

* * *

Следовало ли уезжать из Таиланда после того, как мой братуха панически бежал? Ведь явление бегства совсем не нормально! Если смотреть на прошлое, то можно заключить, что необходимо было улетать обязательно. Но сделать это было невозможно из-за обстоятельств. Они сложились так, что мне суждено было остаться и совершить роковой выстрел. Другого и быть не могло. Выбор был предрешен. Судьба.

Выбор был предрешен силами привычек, намерений, обстоятельств, целей и всего того, что формирует поведение. И как я мог отказаться от того, в чем неизменно преуспевал?!

Обстоятельства и намерения взаимозависимы. Меняются обстоятельства, изменяются намерения. Меняются или крепнут намерения, и они влекут за собой перемену обстоятельств. Учитывается это все в судах? Как-то так и так-то этак – хорошо и плохо.

Я помню одно дело, произошедшее в девяностых. В нем я не фигурировал, но стал фамильярен с деталями, после того как один мой знакомый предстал перед судом в качестве обвиняемого. Он не был соучастником в преступлении и был оправдан, хотя в ходе следствия ему вменялось косвенное соучастие.

Потерпевшим был очень влиятельный человек! Милиция сработала на пике своей профессиональности. Допросив всю домашнюю прислугу, следователи метко выделили для себя цель, следом нажали и выдавили признания. После вышли на следующее звено и так на всю цепь. Арестован был каждый, кто хоть как-то упоминался или в чем-то подозревался. В связи с чем многие были оправданы судом. Прямые же соучастники получили различные сроки в зависимости от степени соучастия. Беда во всем этом для моего понимания была та, что суд мерил соучастие каждого неким убогим конструктом. В связи с чем организатор, идейный вдохновитель того преступления, или как говорят в народе, «главарь», получил наименьший срок заключения. Человек, организовавший разовое преступное объединение, в котором он был координатором действий, был осужден так, что почти не осужден!

– Как так? – спрашивал я.

– Так! – отвечал мне знакомый.

Мерило, закон или таблица, к которой прибегают судящие – это инструменты относительной правоты с относительной чистотой определений мотиваций и истинных намерений. Хуже всего в ситуации с намерениями, что зачастую осуждают не за преступные намерения, а за намерения услужить суду. А именно: преступник получает не суровое наказание за свои действия, а снижение срока заключения за предоставленные услуги следствию и суду. То есть он такой сдает своих подельников, и суд закрывает глаза на его пагубные намерения с преступными помыслами и осуждает с заниженным сроком заключения.

По какому-то нелепому естеству при этом не принимаются во внимание намерения личной выгоды для подсудимого (снижение срока), а принимается допустимость, что подсудимый имел благие намерения во благо общества (помощь следствию, оказание услуг в поиске улик, помощь в уличении и т. д. и т. п.). Здравомыслие, натыкаясь на данную галиматью, не может удержаться от выпирающего внутреннего хохота или не залиться слезами от щемящей тоски. Эти-то законы, такие кодексы пишутся людьми благоразумными. Благоразумными?! От слов «благо» и «разумность»? Нет. Нет и нет.

Если и есть благо от результатов применения упомянутых параграфов, а оно есть, то оно не относится к разумности. Данное благо можно отнести не более чем к сознанию. То есть правильно называть такие явления благосознательными.

Предлагаю не бегать далеко за примером, а обратиться к моему личному опыту. В уголовном преступлении, которое привело меня в туземное заключение, фигурировали три личности: я и два моих подельника. Одному из них, Матею22
  Минликеев Марат Римович.


[Закрыть], срок был снижен очень сильно, со смертной казни до 33 лет и 7 месяцев. При всем этом он отстаивал свою невиновность. Другой же, Фил33
  Имя изменено.


[Закрыть], полностью признавший свою вину, заслужил лишь единичное снижение срока, со смертной казни до пожизненного заключения. Несмотря на то что спустя несколько дней после нашего ареста он участвовал в следственном эксперименте и помог тем самым разобраться с обстоятельствами ограбления, включая отступление – в суде его называли словом «бегство», – несмотря на это, помощь следствию ему засчитана не была. Он, видите ли, опоздал с этим!

Так всегда бывает при соревновательности. Если кто-то опоздал, то значит, кто-то преуспел. Мой же пример о преуспевшем.

Матею срок был снижен трижды. Сначала на 1/2 (одну вторую), со смертной казни до пожизненного заключения, где пожизненное приравнивается к 100 годам. Далее еще раз на 1/2 (одну вторую), с пожизненного заключения до 50 лет. И наконец, третий раз на 1/3 (одну третью), с 50 лет до 33 лет и 7 месяцев.

Снижение было произведено согласно четырем пунктам, трем статьям, которые звучали следующим образом:

– «активная помощь следствию… предоставление информации…»;

– «оказание помощи в находке и (или) сборе улик…»;

– «помощь в разоблачении других соучастников, равно склонение их к признанию в содеянном…» (этот параграф определял многое!);

– «по ходатайству прокурора и (или) если подсудимый предоставил суду важную информацию, влияющую на исход судебного разбирательства…» (влияние было очевидно, ходатайство от прокурора было представлено).

Теперь же, рассмотрев судебное делопроизводство, можно увидеть неразумность системы и ее сознательность. Логично ли снижать срок заключения тому, кто отказывается признать свою вину? Вопрос простой. Если судом такому была определена виновность, которую он отрицал, то нет. Нелогично. Ведь отсутствие признаний вины определяет отсутствие раскаяний. Но система, дорогие друзья, не блещет разумом. Она зиждется на сознании!

Если уважаемый читатель полагает, что мы разбираем неразумность именно тайской системы, то делает это зря. Тайская система мало чем отличается от других систем. Во многом она даже на высоте. Данный пример для того, чтобы была видна неразумность происходящего.

Вопрос, зачем снижать срок «такому», не к судьям. Судьи – такие же люди, как и все мы. У них по паре рук, паре ног, и они не двухголовые драконы. Любой судящий судья, а возможно, даже все они вместе, если окажутся в одном месте, всплеснут руками и хором воскликнут: «А как же!» Действительно, если в законе прописано снижение срока за помощь следствию, либо помощь в уличении, либо за склонение, либо за признание, либо по ходатайству властей и т. д. и т. п., то судья обязан применить это снижение. Он обязан блюсти закон, а не сочинять его. Он должен вносить галочки в колонки своей таблицы.

Но эти вопросы также не к тем, кто эти законы пишет. Они ко всему нашему окружению, обществу. Как скоро есть возможность разбора человеческой мотивации, то так же скоро существует возможность ошибки. Истинные человеческие намерения – это вязкая абстрактная субстанция.

Судящий, как уже было отмечено, вносит поступающие данные себе в существующую или воображаемую таблицу, заполняет галочками колонки и строки, а следом берется за калькулятор и подсчитывает. Опять же это не пародия, а человеческое делопроизводство. Если в клеточке таблицы по снижению срока стоит галочка, то судящий обязан применить это снижение. Если не стоит, то он ее просто не подсчитывает. Он не занимается анализом мотиваций или намерений, и он абсолютно не задумывается над фактом отсутствия признаний и тем более каких-то раскаяний. Судья, грубо говоря, на это ложит, то есть кладет. Ему надо быстренько подсчитать и заняться чем-то более интересным.