Текст книги "Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант)"

ПОВОРОТ СУДЬБЫ

Глава 11
ЗЕНОБИЯ И ПАЛЬМИРСКОЕ ЦАРСТВО. ТРИУМФ И СМЕРТЬ АВРЕЛИАНА

После Галлиена правили один за другим несколько сильных императоров, которые, по словам Гиббона, «заслужили славное имя возродителей римского мира». Новый император Клавдий Готский провел реформы в армии и одержал решающую победу над германцами. Его преемник Аврелиан закончил Готскую войну тем, что запер готов в провинции Дакия и отвел войска с дакийской границы. Затем он отразил вторжение алеманнов и разгромил узурпатора Тетрика, захватившего власть над Галлией, Испанией и Британией. Теперь считается, что поражение Тетрика, которое Гиббон относит к 271 году нашей эры, произошло после разгрома Зенобии в 274 году.

Еще до того, как Аврелиан одержал верх над Тетриком и его провинциями, он повернул свое оружие против Зенобии, знаменитой царицы Пальмиры и Востока.

Современная Европа породила нескольких знаменитых женщин, которые со славой несли тяжелый груз императорской власти, и наше время тоже не лишено таких великих душ. Но если не брать в расчет подвиги Семирамиды, истинность которых сомнительна, Зенобия, возможно, единственная женщина, чей гений преодолел климат и обычаи Азии, требующие от ее пола раболепия и праздности. Она заявляла, что ведет свой род от македонских царей Египта, была равна по красоте своей прародительнице Клеопатре и значительно превосходила эту царицу в целомудрии и мужестве. Зенобия считалась самой очаровательной и самой героической женщиной. У нее был смуглый цвет лица (когда речь идет об особе женского пола, эти мелочи приобретают большое значение); зубы ее были белыми, как жемчуг; в больших черных глазах сверкали искры необыкновенного душевного пламени, но его жар смягчался пленительной мягкостью манер. Голос ее был сильным и мелодичным. Образование усилило ее способности правителя и дало им необходимую огранку. Латинский язык она знала, но говорила с одинаковым совершенством на греческом, сирийском и египетском и составила для себя из выписок краткую летопись истории Востока, свободно сравнивая Гомера и Платона под руководством несравненного Лонгина.

Эта царица, совершенство среди женщин, отдала свою руку Оденату, который поднялся от частного лица до одного из государей Востока. Вскоре она научилась быть подругой и спутницей героя. В перерывах между войнами Оденат со страстью предавался охотничьим забавам и забывал обо всем, преследуя диких зверей пустыни: львов, пантер или медведей. Во время этих опасных развлечений Зенобия проявляла пыл не меньший, чем ее супруг. Она приучила свое тело переносить усталость, считала ниже своего достоинства ездить в крытой повозке и обычно выезжала верхом в одежде воина, а иногда проходила несколько миль пешком впереди своих войск. Считали, что успехи Одената в значительной степени порождены не имевшими себе равных осмотрительностью и стойкостью его супруги.

Блестящие победы Одената и Зенобии над Царем царей, которого они дважды преследовали до самых ворот Ктесифона, стали основой их совместных славы и могущества. Войска, которыми они командовали, и провинции, которые они спасли, не признавали никаких владык, кроме своих непобедимых царя и царицы. Сенат и народ Рима чтили чужеземца, который отомстил за плен их императора, и даже бессердечный сын Валериана признавал Одената своим законным соправителем.

После успешного похода против готов, грабивших Азию, государь Пальмиры вернулся в сирийский город Эмесу. Там он, непобедимый на войне, был сражен домашними предателями, и охота, его любимое развлечение, послужила причиной его смерти или по меньшей мере поводом для нее. Племянник Одената Меоний имел дерзость метнуть дротик раньше дяди, а затем, хотя ему указали на ошибку, повторил этот наглый поступок. Оденат, раздраженный этим и как монарх, и как азартный охотник, отнял у него коня, что у варваров было позорным наказанием, и на короткий срок отправил безрассудного юнца в тюрьму. Оскорбление было скоро забыто, но наказание запомнилось хорошо, и Меоний вместе с несколькими отчаянными сообщниками убил своего дядю в разгар большого празднества. Герод, сын Одената, но не от Зенобии, мягкосердечный юноша с нежной душой, был убит вместе со своим отцом. Но, сделав это, Меоний добыл себе лишь возможность порадоваться мести: едва он успел принять титул август, как Зенобия принесла его в жертву памяти своего мужа.

При поддержке своих самых верных друзей Зенобия тут же взошла на опустевший престол и, проявляя поистине мужской государственный ум, более пяти лет правила Пальмирой, Сирией и Востоком. Смерть Одената положила конец той власти, которую сенат предоставил только ему лично, но воинственная вдова не посчиталась ни с сенатом, ни с Галлиеном и заставила посланного против нее римского полководца бежать обратно в Европу без армии и доброго имени. Чуждая мелким страстям, которые так часто вносят путаницу в государственные дела при царствовании женщины, Зенобия в делах правления строго придерживалась одной и той же линии, основанной на самых разумных политических правилах. Если было целесообразно простить виновного, она могла подавить свое недовольство; если было необходимо наказать, могла заставить умолкнуть голос жалости. За строгую бережливость ее обвиняли в скупости, но если было нужно, она всегда находила место роскоши и щедрости. Соседние государства – Аравия, Армения и Персия – боялись иметь ее своим врагом и добивались союза с ней. К владениям Одената, которые тянулись от Евфрата до границ Вифинии, его вдова добавила наследие своих предков – многолюдное и богатое плодородными землями Египетское царство. Император Клавдий Готский признавал ее заслуги и был доволен, что она поддерживала честь империи на Востоке, пока он сам вел войну против готов. Однако поведение Зенобии было до некоторой степени двусмысленным, и не исключено, что она замышляла создание независимой монархии, враждебной Риму. Зенобия сочетала доступность для народа, свойственную правителям Рима, с величавой пышностью азиатских дворов и требовала, чтобы подданные оказывали ей почет так же, как было принято у наследников Кира. Троим своим сыновьям она дала латинское образование и часто показывала их войскам одетыми в императорский пурпур. Себе же она взяла венец и пышный, но не вполне законный титул «царица Востока».

Когда Аврелиан переправился в Азию, чтобы воевать с противницей, способной вызвать презрение уже одной принадлежностью к женскому полу, его присутствие заставило вновь покориться Риму провинцию Вифиния, которую оружие и интриги Зенобии уже отрывали от империи. Продвигаясь вперед во главе своих легионов, он принял изъявления покорности от Анкиры и после упорной осады вошел в город Тиану при помощи одного ее коварного жителя. Благородный, хотя и свирепый Аврелиан отдал этого предателя в руки разъяренных солдат, так как получил из потустороннего мира откровение о том, что должен обойтись мягко с земляками философа Аполлония[19]19
  Аполлоний Тианский родился примерно в то же время, что Иисус Христос. Его (Аполлония) жизнь описана его учениками в такой сказочной манере, что мы не в состоянии понять, был он мудрецом, обманщиком или фанатиком.


[Закрыть].

Антиохия при его приближении опустела и оставалась безлюдной до тех пор, пока император благодетельными постановлениями не вернул беглецов обратно и не простил всех, кто скорее по необходимости, чем по собственному выбору поступил на службу к пальмирской царице. Эта неожиданная мягкость успокоила умы сирийцев и до самых ворот Эмесы Аврелиана и его грозное оружие сопровождали добрые пожелания народа.

Зенобия была бы недостойна своей славы, если бы спокойно позволила императору Запада подойти меньше чем на сто миль к ее столице. Судьбу Востока решили два больших сражения, которые были так похожи во всех подробностях, что мы с трудом можем найти различия между ними, кроме того что первое произошло около Антиохии, а второе около Эмесы. В обоих случаях царица Пальмиры воодушевляла войска своим присутствием, а выполнение своих приказов поручила Забдасу, который уже проявил свой полководческий талант, завоевав Египет. Многочисленное войско Зенобии состояло большей частью из легковооруженных лучников и тяжеловооруженных конников, полностью одетых в железные доспехи. Мавританские и иллирийские кавалеристы Аврелиана не могли устоять против тяжелого удара таких противников. Они отходили назад, смешав ряды – то ли действительно бежали, то ли притворялись, – и этим втягивали пальмирцев в утомительную погоню, беспокоили их беспорядочными стычками и в конце концов наносили поражение неприступной, но громоздкой тяжелой коннице. А тем временем легковооруженные пехотинцы опустошали свои колчаны, оставались без защиты для ближнего боя и подставляли свои голые бока под мечи легионеров. Аврелиан выбрал для этого похода те легионы, которые обычно размещались в верховьях Дуная; там служили ветераны, чья доблесть прошла суровые испытания в войнах против алеманнов. После поражения под Эмесой Зенобия обнаружила, что набрать третью армию она не в состоянии: подвластные ей народы до самой египетской границы встали под знамена завоевателя, который отправил своего самого отважного полководца Проба самостоятельно овладеть египетскими провинциями. У вдовы Одената оставалась одна последняя надежда – Пальмира. Зенобия отступила за стены своей столицы, сделала все возможные приготовления к мощному сопротивлению и с бесстрашием героини заявила, что последнее мгновение ее царствования будет и последним мгновением ее жизни.

Среди голой Аравийской пустыни выделяются, подобно островам в океане песков, несколько участков возделанной земли. Даже название Пальмира означает на латыни, а Тадмор, второе название этого города, на сирийском языке множество пальм, которые укрывали своей зеленой тенью этот отличавшийся мягким климатом край. Воздух здесь был чистым, а земля, которую поили влагой несколько маленьких ручьев, могла рождать и фрукты, и зерно.

В город, имевший такие необыкновенно выгодные свойства и расположенный на удобном расстоянии как от Персидского залива, так и от Средиземного моря, вскоре стали часто заходить караваны, доставлявшие европейским народам значительную часть великолепных индийских товаров. Пальмира постепенно превратилась в большой торговый город. Поскольку эта маленькая республика соединяла Римскую и Парфянскую монархии взаимовыгодными торговыми связями, она по необходимости смиренно соблюдала нейтралитет, пока после побед Траяна не вошла в состав Римской империи, а после этого более ста пятидесяти лет процветала, нося звание колонии, что было зависимостью, хотя и почетной. Именно в эти мирные годы, насколько мы можем судить по немногим сохранившимся надписям, богатые пальмирцы построили те храмы, дворцы и портики в греческом стиле, развалины которых, разбросанные по территории в несколько миль, возбуждают любопытство наших путешественников. Возведение на царство Одената и Зенобии, казалось, сделало еще ярче величие их страны, и недолгое время Пальмира была соперницей Рима. Но это соревнование погубило ее, и века процветания были принесены в жертву минутной славе.

На пути через песчаную пустыню от Эмесы до Пальмиры императора Аврелиана постоянно беспокоили налетами арабы; кроме того, он не всегда мог защитить свою армию, в особенности обоз, от летучих банд деятельных и дерзких разбойников, которые, выбрав подходящее время, нападали внезапно и ускользали от медленно двигавшихся легионов. Осада Пальмиры была гораздо более трудной и важной задачей, и сам император, который с неслабеющей отвагой сам участвовал в атаках, воодушевляя своих воинов, был ранен дротиком. «Римский народ, – писал Аврелиан в письме, подлинный текст которого дошел до нас, – с презрением говорит о войне, которую я веду против женщины. Этим людям неизвестны ни характер, ни сила Зенобии. Каждый участок стен оснащен двумя или тремя баллистами, и ее боевые машины мечут искусственный огонь. Страх перед наказанием наполнил ее мужеством отчаяния. И все же я верю в богов – хранителей Рима, которые до сих пор были благосклонны ко всем моим делам». Однако, не полагаясь только на защиту богов и не будучи уверен в том, чем закончится осада, Аврелиан посчитал более разумным предложить противнику капитуляцию на выгодных условиях: царице он давал прекрасное пристанище для жизни на покое, горожанам возвращал их старинные привилегии. Его предложения были упрямо отвергнуты, и этот отказ сопровождался оскорблениями.

Упорство Зенобии было основано на надежде, что голод вскоре заставит римскую армию уйти обратно за пустыню, и на том разумном предположении, что цари Востока, в особенности персидский монарх, возьмутся за оружие, чтобы защитить свою естественную союзницу. Но судьба и постоянство Аврелиана преодолели все препятствия. Смерть Шапура, случившаяся примерно в это время, нарушила планы Персии, а то небольшое подкрепление, которое попыталось прийти на помощь Пальмире, император без труда остановил в пути то ли силой оружия, то ли щедростью. В римский лагерь в назначенные сроки приходили один за другим обозы со всех концов Сирии, а затем римлян стало больше: вернулся, завоевав Египет, Проб со своими победоносными войсками. Лишь тогда Зенобия решила спасаться бегством. Она села на самого быстрого из своих верховых верблюдов и, отъехав от Пальмиры примерно на шестьдесят миль, уже достигла берега Евфрата, но тут ее догнал преследовавший ее отряд легкой конницы Аврелиана; конники взяли ее в плен и привезли назад – в руки императора. Вскоре после этого ее столица сдалась, и обошлись с этой столицей неожиданно мягко. Завоевателю достались оружие, кони и верблюды, огромное количество золота, серебра, шелка и драгоценных камней; он, оставив в городе гарнизон всего лишь из шестисот лучников, вернулся в Эмесу и некоторое время был занят тем, что раздавал награды и наказания участникам только что завершившейся памятной войны, которая вернула под власть Рима провинции, со времени пленения Валериана не желавшие хранить верность империи.

Когда сирийскую царицу привели к Аврелиану, тот сурово спросил ее, как она осмелилась поднять оружие против императора Рима. Ответ Зенобии был осторожным и полным одновременно уважения и твердости: «Осмелилась потому, что я считала ниже своего достоинства считать римскими императорами Авреола или Галлиена. Тебя одного я признаю своим победителем и верховным владыкой». Но поскольку женская стойкость обычно бывает искусственной, ей часто недостает постоянства и последовательности. В час суда мужество покинуло Зенобию; она задрожала, услышав громкие гневные крики солдат, требовавших казнить ее сейчас же, забыла о благородном отчаянии Клеопатры, которую провозгласила когда-то образцом для себя, и позорно купила себе жизнь, расплатившись за нее славой и друзьями. Это на их советы, которых слушалась она, существо слабого пола, царица возложила вину за свое упрямое сопротивление; это на их головы она направила месть жестокого Аврелиана. Слава Лонгина, который стал одной из многочисленных и, возможно, безвинных жертв ее страха, переживет славу предавшей его царицы и славу тирана, который приговорил его. Гений и ученость оказались бессильны тронуть душу свирепого неученого солдата, но смогли возвысить и гармонизировать душу Лонгина. Без единого слова жалобы он спокойно последовал за палачом, сожалея о своей несчастной госпоже и успокаивая своих подавленных горем друзей.

На пути обратно с завоеванного Востока Аврелиан, уже переправившись через проливы, которые отделяют Европу от Азии, получил известие, заставившее его свернуть с дороги: пальмирцы убили наместника и солдат, которых он оставил в их городе, и вновь подняли знамя восстания. Не раздумывая ни минуты, он вновь повернулся лицом к Сирии. Его быстрое приближение испугало жителей Антиохии, и беспомощный город Пальмира почувствовал всю невыносимую тяжесть императорского гнева. В нашем распоряжении есть письмо самого Аврелиана, где он признает, что среди казненных во время той грозной расправы были старики, дети, женщины и мирные крестьяне, хотя она должна была коснуться только вооруженных мятежников. Несмотря на то что в письме, кажется, речь идет главным образом о восстановлении храма Солнца, Аврелиан, проявляя некоторую жалость к остаткам пальмирцев, дает им разрешение заново отстроить и населить жителями город.

Но уничтожить легче, чем восстановить. Город торговли, искусств и Зенобии постепенно превратился в безвестный маленький городок, затем в крошечную крепость и, наконец, в жалкую деревушку. Нынешние граждане Пальмиры, тридцать или сорок семей, построили свои глиняные хижины в просторном дворе великолепного храма.

Неутомимого Аврелиана ждал еще один, последний труд: надо было уничтожить опасного, хотя и безродного мятежника, который во время пальмирского восстания выступил против империи на берегах Нила. Фирм, друг и союзник Одената и Зенобии, как он гордо себя именовал, был всего лишь богатым египетским купцом. Торгуя с Индией, он завязал дружбу с сарацинами и блеммиями, которые жили по обоим берегам Красного моря и потому могли легко войти в Верхний Египет. Он воодушевил египтян надеждой на свободу, во главе их разъяренной толпы ворвался в Александрию, надел там императорский пурпур, стал чеканить деньги, издавать указы и набрал армию, которую, как он тщеславно хвалился, мог содержать на одни только доходы от своей торговли бумагой. Такие войска были слабой защитой против приближавшегося Аврелиана, и кажется почти ненужным говорить, что Фирм был разгромлен, взят в плен, подвергнут пытке и казнен. Теперь Аврелиан мог поздравить сенат, народ и себя самого с тем, что за немногим менее чем три года он восстановил мир и порядок во всем римском мире.

Триумф и смерть Аврелиана

Ни один полководец с тех пор, как был основан Рим, не заслуживал триумфа больше, чем Аврелиан, и ни один триумф не был отпразднован с такими величайшими гордостью и великолепием. Это пышное шествие открыли двадцать слонов, четыре императорских тигра и более двадцати самых необычных животных из всех климатических областей севера, востока и юга. За ними шли тысяча шестьсот гладиаторов, назначенных участвовать в жестоких представлениях в амфитеатре. Богатства Азии, оружие и эмблемы множества завоеванных народов, великолепная драгоценная посуда и роскошные наряды сирийской царицы – все это проносили перед публикой в умело созданном симметричном беспорядке. Послы самых отдаленных стран мира – Эфиопии, Аравии, Персии, Бактрии, Индии и Китая, обращавшие на себя внимание богатством и необычностью нарядов, своим присутствием свидетельствовали о славе и могуществе римского императора. Он также показал народу подарки, которые получил, прежде всего многочисленные золотые венцы, преподнесенные ему благодарными городами. Победы Аврелиана были представлены длинной вереницей пленников, против своего желания участвовавших в его триумфе, – готов, вандалов, сарматов, алеманнов, франков, галлов, сирийцев и египтян. Каждый народ был выделен особой надписью, а десяти воинственным героиням готского народа, взятым в плен с оружием в руках, было присвоено имя амазонок. Но все взгляды не замечали этой толпы пленных, а были прикованы к императору Тетрику и царице Востока. Тетрик и его сын, которого он возвел в сан августа, были одеты в галльские штаны[20]20
  Ношение штанов, которые назывались бракке, в то время еще считалось варварским галльским обычаем, однако римляне сделали большой шаг вперед в этом направлении. Обматывать ноги и бедра полосами ткани (такая полоса называлась фасция) во времена Помпея и Горация считалось признаком плохого здоровья или изнеженности. Во времена Траяна этот обычай был принят только у роскошно живших богачей. Постепенно его перенял весь народ, вплоть до последних бедняков.


[Закрыть], шафранного цвета тунику и верхнюю одежду пурпурного цвета.

Красота Зенобии была заключена в оковы из золота; шею царицы охватывала золотая цепь, которую поддерживал раб, и Зенобия едва не падала под непосильной тяжестью драгоценностей. Она шла впереди великолепной колесницы, на которой когда-то надеялась въехать в ворота Рима. За этой колесницей ехали две другие, еще более роскошные, – одна Одената, другая персидского монарха. Триумфальная колесница Аврелиана (раньше принадлежавшая одному из готских королей) для такого памятного случая была запряжена то ли четырьмя оленями, то ли четырьмя слонами. Самые знаменитые люди из сената, народа и войск завершали это торжественное шествие.

Неподдельная радость, удивление и благодарность заставляли звучать громче приветственные крики толпы; но удовольствие сенаторов было омрачено присутствием Тетрика, и они не могли удержаться, чтобы не выразить шепотом свое недовольство тем, что высокомерный император так выставил на позор перед всем народом римлянина и высокое должностное лицо.

Но Аврелиан, хотя, возможно, слишком насытил свою гордость, обойдясь подобным образом со своими несчастливыми соперниками, обошелся с ними с таким великодушным милосердием, какое редко проявляли древние завоеватели. Правителей, безуспешно защищавших свой трон или свою свободу, часто казнили удушением в тюрьме, как только триумфальное шествие поднималось на Капитолийский холм. Этим же узурпаторам, которых поражение сделало преступными изменниками, было позволено жить в достатке и почетном покое. Зенобия получила от императора изящную виллу в Тибуре или в Тиволи, примерно в двадцати милях от столицы; сирийская царица постепенно сделалась римской матроной, выдала дочерей замуж в знатные семьи, и ее потомство существовало еще в V веке. Тетрик и его сын были восстановлены в прежних высоких званиях и получили обратно свои богатства. Они построили на холме Целий великолепный дворец и, как только он был закончен, пригласили туда на ужин Аврелиана. Войдя во дворец, гость был приятно удивлен, увидев картину, на которой была изображена необычная судьба хозяев дома: было изображено, как они подают императору гражданский венок и скипетр Галлии и вновь получают из его рук знаки сенаторского достоинства. Отец позже был назначен наместником Лукании, и Аврелиан, который вскоре сделал отрекшегося монарха своим другом и собеседником, по-свойски спросил его: разве не более желанная доля управлять провинцией в Италии, чем царствовать за Альпами? Сын долгое время оставался уважаемым членом сената; Аврелиан и его преемники никого из римской знати не уважали больше, чем его.

Триумф Аврелиана был таким долгим и разнообразным в своей пышной роскоши, что, хотя он начался на рассвете, медленная величавая процессия поднялась на Капитолий лишь в девятом часу вечера, и, когда император вернулся во дворец, было уже темно. Празднество продолжили театральные представления, цирковые игры, охота на диких зверей, бои гладиаторов, потешные морские сражения. Армии и народу были сделаны щедрые подарки, и несколько приятных или полезных для города учреждений внесли свои вклады в увековечение славы Аврелиана. Значительная часть привезенной им с Востока военной добычи была посвящена богам Рима; Капитолий и все остальные храмы сияли от блеска даров, которые Аврелиан преподнес им в своем показном благочестии. Один только храм Солнца получил около пятнадцати тысяч фунтов золота. Этот храм, великолепное здание, был построен императором на склоне Квиринальского холма вскоре после триумфа и посвящен им тому богу, которого Аврелиан почитал как творца своей жизни и удачи. Мать Аврелиана была младшей жрицей в одном из храмов Солнца, так что особая преданность богу света была усвоена этим удачливым крестьянином еще в младенческие годы, и каждый шаг на пути вверх, каждая победа, одержанная во время его правления, подкрепляли это суеверие благодарностью.

Оружие Аврелиана победило внешних и внутренних врагов государства. Нас уверяют, что его благодетельная строгость искоренила во всем римском мире преступления и соперничество партий, вредоносные хитрости и губительное попустительство, а также прекратила дорого обходившийся стране рост численности слабого и обременительного для народа чиновничества. Но если мы хорошо представим себе, насколько быстрее коррупция развивается, чем излечивается, и при этом вспомним, что годы общественных беспорядков были длиннее, чем месяцы, отпущенные Аврелиану на его правление, то будем должны признать, что нескольких коротких мирных отрезков времени было недостаточно для выполнения трудной работы по проведению реформ. Даже его попытка снова сделать монеты полновесными была встречена сопротивлением – грозным восстанием. Раздражение императора по этому поводу прорывается в одном из его частных писем: «Боги, несомненно, определили, что моя жизнь должна быть постоянной войной, – пишет он. – Только что бунт в стенах Рима породил серьезную гражданскую войну. Рабочие монетного двора подняли бунт по наущению Фелициссима, раба, которому я дал должность по финансовой части. В конце концов они разбиты, но в сражении с ними убиты семь тысяч моих солдат из тех войск, которые обычно стоят в Дакии и в лагерях вдоль Дуная». Другие авторы подтверждают подлинность этого события и добавляют также, что оно имело место вскоре после триумфа Аврелиана, что решающее сражение произошло на холме Целий, что рабочие монетного двора подделывали монеты, а император вернул себе доверие народа, выдав людям настоящие деньги вместо фальшивых, которые он приказал принести в казну.

Мы могли бы ограничиться лишь рассказом об этой финансовой операции, но не можем умолчать о том, насколько все это в таком виде выглядит для нас нелогичным и невероятным. Уменьшение количества благородных металлов в монетах при сохранении их номинала – мера вполне в духе правления Галлиена; вероятным кажется и то, что люди, послужившие орудием этого беззакония, боялись неотвратимой кары от правосудия Аврелиана. Но и виновных, и получивших выгоду не могло быть много; нелегко представить себе и то, какими уловками эти люди смогли бы поднять народ, которому они причинили вред, против самодержца, которого они предали. Для нас естественно было бы ожидать, что такие злодеи были бы ненавистны народу наравне с осведомителями властей и прочими живыми орудиями угнетения, а денежная реформа была бы так же популярна, как уничтожение тех давно просроченных долговых расписок, которые по приказу императора были сожжены на форуме Траяна. В эпоху, когда представление о принципах коммерции было весьма несовершенным, возможно, самая благая цель могла быть достигнута грубыми и неправомерными средствами; но вряд ли временные лишения такого рода могли разжечь мощную гражданскую войну и поддерживать ее пламя. Невыносимо тяжелые налоги, введенные подряд один за другим – часть на землю, часть на предметы первой необходимости, – способны в конце концов подтолкнуть к восстанию тех, кто не хочет или не может покинуть свою родину. Но любая операция, которая какими то ни было средствами восстанавливает подлинную стоимость денег, – это совсем иной случай. Временное зло изглаживается из памяти постоянным благом, потери распределяются между множеством людей, а если несколько богачей теряют значительную часть своих состояний, они одновременно теряют ту долю значения в обществе, которую им давало обладание тем, что утрачено. Однако Аврелиан мог посчитать нужным скрыть подлинную причину восстания, а денежная реформа могла послужить лишь слабым предлогом для партии, уже могущественной и недовольной. Хотя Рим и лишился свободы, его покой нарушала межпартийная борьба. Народ, к которому император, сам плебей, всегда проявлял особую любовь, постоянно не ладил с сенатом, сословием всадников и преторианской гвардией. Только прочный, хотя и тайный сговор этих частей общества, когда объединились авторитет первого, богатство вторых и оружие третьих, мог породить силу, способную сразиться в бою с опытными дунайскими легионами, которые под руководством воинственного государя завоевали Запад и Восток.

Каковы бы ни были причина и пели этого восстания, которое с таким малым правдоподобием приписано рабочим монетного двора, победой своей Аврелиан воспользовался беспощадно. Он был суровым от природы. Нервы этого крестьянина и солдата плохо настраивались на сострадание, и он мог без волнения смотреть на пытки и смерть. С самой ранней юности обучавшийся владеть оружием, Аврелиан слишком низко пенил жизнь гражданина, а потому карал людей военной казнью за самые малые проступки и переносил в систему гражданского правосудия строгую дисциплину военного лагеря. Любовь к справедливости часто становилась у него слепой яростной страстью, и во всех случаях, когда Аврелиан считал, что безопасность его самого или общества находится под угрозой, он не смотрел на то, достаточно ли доказательств, и не соразмерял наказание с виной. Беспричинное восстание, которым римляне отплатили ему за заботу, вывело из себя высокомерного императора. Самые знатные семьи Рима были виновны в этом непонятном заговоре или попали под подозрение. Жажда скорой мести привела к кровавой расправе, в которой погиб один из племянников императора. Палачи устали (если мы вправе позаимствовать выражение одного жившего тогда поэта), тюрьмы были переполнены, и несчастный сенат оплакивал смерть или отсутствие своих самых прославленных членов. Гордость Аврелиана была для сената не менее оскорбительной, чем его жестокость. Не зная ограничений, поставленных гражданским законодательством, или не желая их терпеть, Аврелиан не считал нужным обосновать свою власть чем-либо, кроме силы оружия, и владел по праву завоевателя империей, которую спас и покорил. Один из самых рассудительных государей Рима заметил однажды, что способности его предшественника Аврелиана больше подходили для командования армией, чем для управления империей. Понимая, в каком качестве природа предназначила ему блистать, Аврелиан через несколько месяцев после своего триумфа снова отправился на войну: было целесообразно дать беспокойному нраву легионеров выход в боях с иноземцами, а персидский монарх, по-прежнему наслаждаясь позором Валериана, продолжал безнаказанно бросать вызов величию Рима. Император, ведя за собой армию, грозную не числом солдат, а дисциплиной и отвагой, дошел до проливов, отделяющих Европу от Азии. Там он узнал, что даже самая абсолютная власть – плохая защита против тех, кем руководит отчаяние. Он сказал что-то угрожающее одному из своих секретарей, который был обвинен в вымогательстве, а было известно, что угрозы Аврелиана редко остаются невыполненными. У преступника оставалась лишь одна надежда – замешать в это дело некоторых старших офицеров армии, чтобы те разделили с ним его опасность или по меньшей мере его страхи. Умело подделав почерк своего господина, секретарь показал этим офицерам длинный кровавый список обреченных на смерть, в котором стояли их собственные имена. Не заподозрив обмана и не проверив подлинность списка, они решили спасти свои жизни, убив императора. Когда войска были на марше, на дороге между Византием и Гераклеей эти заговорщики, которым их должности давали право находиться рядом с Аврелианом, напали на него, и после недолгого сопротивления он погиб от руки Мукапора – военачальника, которого всегда любил и которому верил. Он умер, оплакиваемый жалевшей о нем армией, ненавидимый сенатом, но всеми признанный как воинственный удачливый правитель, полезный, хотя и суровый реформатор выродившегося государства.