Текст книги "Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант)"

Сохранился еще рассказ об одном эпизоде этих походов, и этот рассказ мог бы заслужить наше внимание, если бы не существовало оправданных подозрений, что он – вымысел жившего недавно софиста. Нам сообщают, что при разграблении Афин готы собрали вместе книги из всех библиотек и были готовы поджечь этот погребальный костер греческой учености, но один из их вождей, более тонкий политик, чем его собратья, отговорил их от этого, сделав умное замечание: пока греки увлекаются чтением книг, они никогда не будут учиться владеть оружием. Благоразумный советчик (если считать, что это событие произошло на самом деле) рассуждал как неученый варвар: у самых учтивых и могущественных народов все виды гения проявляются приблизительно в одни и те же годы, так что эпоха расцвета наук, как правило, всегда была также эпохой военной доблести и военных успехов.

Вторжение персов в Армению. Пленение Валериана

IV. Новые правители Персии, Артаксеркс[18]18
  Ардашир. Так он назван у Фирдоуси в «Шахнаме».


[Закрыть] и его сын Шапур, как мы уже знаем, одержали победу над родом Аршака. Из многих князей этого старинного семейства один Хосрой, царь Армении, сохранил и жизнь, и независимость. Он защищал себя естественными укреплениями своей страны, помощью беглецам и недовольным, которую постоянно оказывал, союзом с римлянами и, прежде всего, собственным мужеством. Ни разу не побежденный на поле боя за тридцать лет войны, он в конце концов был убит посланцами Шапура, царя Персии. Верные родине армянские сатрапы, которые обеспечивали свободу и достоинство Армянского царства, попросили защиты Рима для Тиридата, законного наследника престола. Но этот сын Хосроя был еще младенцем, союзники были далеко, а владыка Персии уже вел неодолимую армию к границам Армении. Малолетнего Тиридата, надежду страны, спас верный слуга, Армения же на более чем двадцать семь лет стала провинцией великой персидской державы. Воодушевленный этой легкой победой Шапур, рассчитывая на то, что римляне терпят бедствия или выродились, вынудил сдаться сильные гарнизоны Карры и Нисибиса, опустошил и устрашил оба берега Евфрата.

Потеря важной границы, разорение верного и естественного союзника и быстрый успех честолюбивых замыслов Шапура глубоко оскорбили римлян и заставили их опасаться за себя. Валериан льстил себя надеждой, что для обеспечения безопасности на Рейне и Дунае хватит бдительности его полководцев, но на защиту Евфрата решил, несмотря на свой преклонный возраст, отправиться сам. Во время его пути через Малую Азию морские походы готов на время прекратились, и эта страдающая провинция наслаждалась коротким обманчивым покоем. Император переправился через Евфрат, встретился с персидским войском у стен Эдессы, был побежден и взят в плен Шапуром. Подробности этого великого события описаны смутно и плохо, но и при том неярком свете, которым их осветили, нам виден длинный ряд неосторожных поступков, ошибок и заслуженных несчастий римского императора. Он слепо доверял своему префекту претория Макриану. Этот никчемный слуга делал своего господина грозным лишь для угнетенных римских подданных и презренным для врагов Рима. Своими неудачными или коварными советами Макриан предательски поставил имперскую армию в такое положение, в котором ей не могли помочь ни доблесть, ни военное искусство. Мощная и решительная попытка римлян силой проложить себе путь через персидские полчища была отбита в результате очень кровопролитной схватки, и Шапур, окружив их лагерь превосходящими силами своих войск, стал терпеливо ждать, пока голод и болезни, которые уже свирепствовали среди осажденных, усилятся настолько, чтобы закрепить его победу. Вскоре плохо дисциплинированные солдаты начали обвинять Валериана в своих бедах и бунтарскими криками требовали немедленно сдаваться. Царю Персии было предложено огромное количество золота за то, чтобы он разрешил противнику позорно отступить, но Шапур, зная, что он сильнее противника, с презрением отказался от этих денег, велел взять под стражу римских парламентеров, подвел свои войска в боевом порядке к подножию римских укреплений и принялся настаивать на личной встрече с Валерианом. Валериану не оставалось ничего другого, как отдать свою жизнь и честь на милость врага. Беседа кончилась так, как и следовало ожидать: император был взят в плен, и его войска были так потрясены этим, что сложили оружие. В этот момент триумфа гордость и политический ум Шапура подсказали ему мысль посадить на освободившийся трон нового правителя, который будет целиком зависеть от его желаний. Чтобы опозорить таким способом римский пурпур, был выбран Кириад, безвестный беженец из Антиохии, запятнанный всеми пороками, и плененная армия, которая не могла не одобрить выбор победителя-перса, утвердила его одобрительными криками, хотя и неохотно.

Раб в сане императора горячо желал обеспечить себе благосклонность господина предательством своей родины. Он провел Шапура через Евфрат и затем по Халкидекой дороге до Антиохии, главного города восточных провинций. Персидская конница продвигалась так быстро, что, если мы можем верить одному очень правдивому историку, город Антиохия был захвачен врасплох, когда его жители любовались развлекательным представлением в театре. Великолепные здания Антиохии, как общественные, так и частные, были разграблены или уничтожены, многочисленные жители убиты или уведены в плен. На одно мгновение этот опустошительный смерч остановил своей решимостью верховный жрец Эмесы. Облачившись в свои богослужебные одежды, он вывел на улицы отряд фанатичных крестьян, вооруженных только пращами, и защитил своего бога и его имущество от кощунственных рук последователей Зороастра. Но разрушение Тарса и многих других городов заставляет с грустью признать, что персидские войска, завоевывая Сирию и Киликию, практически не встретили препятствий на своем пути – за исключением этого единственного случая. Не были использованы преимущества узких ущелий гор Тавр, а в них захватчик, чьей основной силой была конница, мог быть втянут в очень невыгодный для него неравный бой; вместо этого Шапуру позволили осадить столицу Каппадокии Кесарию, город хотя и второразрядный, но насчитывавший предположительно четыреста тысяч жителей. Командовал его обороной Демосфен, который делал это больше как добровольный защитник своей страны, чем по поручению императора. Он надолго отсрочил судьбу своего города, а когда Кесарию в конце концов предал один вероломный врач, Демосфен вырвался оттуда, пробившись через ряды персидских воинов, которые получили приказ приложить все старания, чтобы захватить его живым. Этот герой-военачальник ускользнул от власти врага, который мог оказать ему почет, а мог и покарать за упорное сопротивление, но многие тысячи сограждан Демосфена были уничтожены во время устроенной Шапуром резни; Шапура также обвиняют в беспричинной и беспощадной жестокости к пленным. Несомненно, многое объясняется озлоблением одного народа против другого, многое – уязвленной гордостью и бессилием отомстить, но все-таки в итоге верно, что тот же самый правитель, который в Армении проявил себя как добрый государь-законодатель, с римлянами был суровым завоевателем. Он не имел никакой надежды постоянно закрепиться на землях империи и добивался лишь одного – оставить после себя голую пустыню, а жителей и сокровища захваченных провинций переправить в Персию.

В то время, когда Восток дрожал при имени Шапура, тот получил подарок, достойный величайших царей, – большой караван верблюдов, нагруженных самыми редкими и ценными товарами. Вместе с этим богатым подношением было прислано почтительное, но не раболепное письмо от Одената, одного из самых знатных и богатых сенаторов Пальмиры. «Кто такой этот Оденат, что имеет дерзость так нагло писать своему повелителю? Если он надеется смягчить наказание, которое его ждет, пусть падет ниц перед нашим троном с руками, связанными за спиной. Если будет колебаться, скорая гибель ждет его, весь его род и его страну», – заявил высокомерный победитель и приказал выбросить подарки в Евфрат. Отчаянное положение, в которое был поставлен пальмирец, пробудило все скрытые силы его души. Оденат встретился с Шапуром, но встретился в бою. Он вдохнул свое мужество в души воинов своей маленькой армии, которую набрал в сирийских деревнях и в шатрах кочевников пустыни; с этим войском Оденат кружил возле персидских полчищ, беспокоя персов на их обратном пути, отбил часть захваченных сокровищ и, что было ценнее любого сокровища, захватил нескольких из женщин Царя царей; тот в конце концов был вынужден вернуться за Евфрат, и при его обратной переправе были заметны некоторые спешка и беспорядок. Этим подвигом Оденат заложил основу своей будущей славы и своего счастья. Величие Рима, страдавшего под натиском перса, защитил сириец или араб из Пальмиры.

История, которая часто всего лишь повторяет, как шарманка, слова, внушенные ненавистью или лестью, обвиняет Шапура в том, что он заносчиво злоупотреблял своим правом победителя. До нас дошел рассказ о том, что Валериана выставляли на обозрение толпе закованного в цепи, но одетого в императорский пурпур, как живую картину на тему «павшее величие», и что, садясь на коня, персидский монарх каждый раз ставил свою ногу на шею римского императора. Несмотря на все упреки своих союзников, которые много раз советовали ему вспомнить, что судьба переменчива, опасаться вновь набиравшего силу Рима и сделать своего знаменитого пленника залогом мира, а не предметом оскорблений, Шапур остался непреклонен. Когда Валериан умер, не выдержав позора и горя, его кожу набили соломой, придав ей форму человеческой фигуры, и много лет она хранилась в одном из самых знаменитых храмов Персии – более реальный памятник победы, чем условно изображавшие военные трофеи монументы из меди и мрамора, которые так часто воздвигали тщеславные римляне. Этот рассказ поучителен и трогателен, но есть достаточно причин сомневаться в его правдивости. Сохранившиеся до наших дней письма восточных владык к Шапуру – явные подделки; к тому же трудно представить себе, что ревниво оберегавший свое достоинство монарх мог бы так публично унижать достоинство царей даже в лице своего соперника. Но как бы ни обращались с несчастным Валерианом в Персии, остается точно известно, что единственный император Рима, который когда-либо попадал в руки врага, угас в плену без надежды на свободу.

Император Галлиен, который давно уже едва терпел отца-соправителя за строгие замечания в свой адрес, принял известие о его несчастьях с тайной радостью и подчеркнутым внешним безразличием. «Я знал, что мой отец смертен, а поскольку он вел себя как положено храброму человеку, я удовлетворен», – сказал он. И пока Рим оплакивал судьбу своего государя, придворные раболепно превозносили до небес дикарскую бесчувственность его сына как высочайшую твердость духа, достойную героя и стоика. Трудно описать нрав Галлиена, чьи главные свойства – легкомыслие, переменчивость и непостоянство – стали проявляться беспрепятственно, как только он сделался единственным обладателем империи. Во всех искусствах, которыми он пытался заняться, живость нрава и одаренность помогали ему добиться успеха, но поскольку среди его дарований не было рассудительности, он перепробовал все искусства, кроме тех, которые были важны, – войны и управления страной. Он был знатоком нескольких интересных, но бесполезных наук, легко находившим слова оратором, изящным стихотворцем, искусным садовником, прекрасным кулинаром и никудышным правителем. Когда важнейшие и чрезвычайные для государства обстоятельства требовали его внимания, он беседовал с философом Плотином, тратил время на пустячные удовольствия или разврат, готовился к посвящению в греческие мистерии или добивался для себя места в афинском ареопаге. Его дорогостоящее великолепие казалось оскорбительным при всеобщей бедности, а смешная торжественность триумфов порождала более глубокое чувство – стыд за опозоренное общество. Приходившие одно за другим сообщения о вражеских вторжениях, поражениях и восстаниях он встречал беспечной улыбкой и, с подчеркнутым презрением перечисляя некоторые товары, которые производились в потерянной провинции, беззаботно спрашивал, рухнет ли Рим от того, что перестанет получать полотно из Египта и аррасские ткани из Галлии. Однако в жизни Галлиена было несколько коротких промежутков, когда он, выведенный из себя каким-нибудь недавним оскорблением, внезапно становился бесстрашным солдатом и жестоким тираном до тех пор, пока, насытившись кровью или устав от сопротивления, не возвращался в свое естественное состояние души – мягкость и беззаботность.

Раз бразды правления держала такая слабая рука, неудивительно, что против сына Валериана восстала целая толпа узурпаторов из всех провинций империи. Вероятно, умело придуманное кем-то сравнение тридцати римских тиранов с тридцатью тиранами Афин навело автора «Истории августов» на мысль указать это знаменитое число, которое затем постепенно воспринял и народ. Но это сравнение бесплодно и неудачно со всех точек зрения. Что общего можем мы найти между советом из тридцати человек, совместно угнетавших один город, и неточным списком одиночек-соперников, которые беспорядочно возникали и гибли по всему простору огромной империи? Кроме того, их число можно довести до тридцати, только если включить в список женщин и детей, которые были почтены императорским титулом. При всех безумствах Галлиена его правление породило только девятнадцать претендентов на трон. Это были Кириад, Макриан, Балиста, Оденат и Зенобия на Востоке; в Галлии и западных провинциях – Постум, Лоллиан, Викторин и его мать Виктория, Марий и Тетрик; в Иллирике и дунайских областях – Инген, Региллиан и Авреол; в Понте – Сатурнин; в Исаврии – Требеллиан; Пизон в Фессалии; Валент в Ахайе; Эмилиан в Египте; Цельс в Африке. Привести здесь смутные свидетельства о жизни и смерти каждого из них – задача, которая требует много труда и не принесет пользы ни для поучения, ни для развлечения. Мы можем ограничиться перечислением нескольких общих признаков, которые особенно ярко очерчивают обстановку того времени и нравы этих людей, их претензии, их побудительные причины, их судьбу и губительные последствия узурпации ими власти.

Достаточно хорошо известно, что ненавистным словом «тиран» древние часто обозначали незаконного захватчика верховной власти независимо от того, злоупотреблял он этой властью или нет. Некоторые из претендентов, поднявших знамя восстания против императора Галлиена, были ярчайшими образцами добродетели, и почти все они были очень доблестными и даровитыми людьми. Их достоинства помогли им добиться благосклонности Валериана и постепенно подняться на важнейшие командные должности в империи. Военачальники, принявшие титул август, вызывали у своих солдат либо уважение за одаренность в своем деле и строгую дисциплину, либо восхищение за отвагу и удачливость на войне, либо любовь за искренность и великодушие. Местом выбора часто становилось поле победоносного боя. Даже оружейник Марий, самый презренный из претендентов на пурпур, все же отличался непоколебимым мужеством, редкостной телесной силой, прямодушием и честностью. Правда, его низкое и недавно полученное звание торговца делало немного смешным провозглашение императором, но его происхождение не могло быть ниже, чем у большинства его соперников, которые родились в крестьянских семьях и записались в армию рядовыми солдатами. В смутное время каждый деятельный и одаренный человек находит место, предназначенное ему природой, и, когда вся страна охвачена войной, путь к славе и величию прокладывают военные доблести. Из девятнадцати тиранов только Тетрик был сенатором и лишь Пизон – знатным человеком. В жилах Кальпурния Пизона текла кровь Нумы, хотя их и разделяли двадцать восемь поколений; а благодаря бракам своих родственниц Пизон заявил о своем праве выставить у себя дома изображения Красса и великого Помпея. Его предки много раз подряд получали все почетные награды, которые могла дать им республика, и из всех старинных семей Рима одни Кальпурнии пережили тиранию цезарей. Личные качества Пизона покрыли его род новой славой. Узурпатор Валент, по приказу которого он был убит, с глубоким раскаянием признался, что даже враг Пизона должен был бы с уважением отнестись к его святости; и хотя Пизон умер, воюя против Галлиена, сенат с великодушного разрешения императора постановил почтить триумфальными украшениями память столь добродетельного мятежника.

Военачальники Валериана были благодарны императору-отцу, которого уважали, но посчитали ниже своего достоинства служить его недостойному сыну, праздному любителю роскоши. Никаких законов о праве наследования престола в Римской империи не было, а предательство по отношению к такому государю вполне могло считаться проявлением любви к родному государству. И все же, если мы частно рассмотрим поведение этих узурпаторов, окажется, что их гораздо чаще приводил к мятежу страх, а не честолюбие. Они боялись Галлиена, жестокого к подозреваемым в измене, и так же сильно боялись своих привычных к насилию и своенравных солдат. Если армия в своей опасной благосклонности неосторожно заявляла, что ее полководец заслуживает пурпура, он был обречен на смерть, и уже одно благоразумие заставляло его хотя бы на короткий срок взять в руки императорскую власть: лучше испытать счастье в бою, чем ждать смерти от руки палача. Когда солдаты своими шумными криками отдавали верховную власть неохотно принимавшей ее жертве, их избранник иногда в душе оплакивал свой приближающийся конец. Сатурнин в день, когда его возвели на престол, сказал: «Вы потеряли полезного командира и создали очень несчастного императора».

Его слова много раз подтвердились на деле за время этих восстаний. Из девятнадцати тиранов, выступивших против Галлиена, ни один не прожил свою жизнь спокойно и ни один не умер своей смертью. Как только на кого-либо из них надевали пурпурную – цвета крови – одежду императоров, он начинал возбуждать в своих соперниках те же страхи и честолюбивые опасения, которые заставили восстать его самого. Каждый из этих самодержцев, под которыми шатались троны, все же получал все те почести, которые могли ему оказать из лести его армия и его провинции. Но их основанные на мятеже притязания не были признаны ни законом, ни историей. Италия, Рим и сенат все время были на стороне Галлиена, и только он считался верховным правителем империи. Правда, этот государь снизошел до того, что узаконил добытую победоносным оружием власть Одената: это почетное отличие было заслужено тем уважением, которое Оденат всегда проявлял к сыну Валериана.

При всеобщем одобрении римлян и с согласия Галлиена сенат присвоил храброму пальмирцу титул августа и, кажется, поручил ему управлять восточными провинциями, которыми Оденат и так уже владел, предоставив ему такую большую самостоятельность, что Оденат оставил эту власть как частную собственность в наследство своей знаменитой жене Зенобии. Частое повторение и быстрота пути из хижины на трон, а с трона в могилу могли бы позабавить бесстрастного философа, если бы философ мог оставаться бесстрастным, когда бедствия обрушиваются на все человечество. Избрание на престол этих непрочно державшихся императоров, их пребывание на нем и их гибель были одинаково губительны для их подданных и сторонников. За гибельное для них возведение на вершину власти они сразу же платили войскам щедрыми дарами, для чего выжимали огромные средства из обессилевшего народа. Каким бы добродетельным ни был любой из них и как бы чисты ни были его намерения, суровая необходимость заставляла его часто прибегать к грабежу и насилию для удержания захваченной власти. Погибая, они губили вместе с собой свои армии и провинции.

До наших дней сохранился полный варварской жестокости приказ Галлиена одному из его наместников, отданный, когда был подавлен мятеж Ингена, провозгласившего себя императором в Иллирике. Мягкосердечный, но бесчеловечный государь писал: «Недостаточно, чтобы ты уничтожил всех, кто был замечен с оружием в руках: этого я мог бы добиться и в результате удачного сражения. Ты должен истребить всех жителей мужского пола независимо от возраста. Условие только одно: при казни детей и стариков ты должен сберечь наше доброе имя. Пусть умрет каждый, кто случайно скажет хотя бы слово, кто хотя бы подумает что-то против меня – меня, сына Валериана, отца и брата стольких государей. Помни, что Ингена императором сделали; терзай, убивай, рви в клочья. Я пишу это тебе своей собственной рукой и хотел бы вселить в тебя свои чувства». Пока силы общества растрачивались на эти междоусобицы, беззащитные провинции оставались открытыми для любого захватчика. Даже самые отважные из узурпаторов были вынуждены из-за ненадежности своего положения платить варварам непомерную обременительную цену за невмешательство или услуги и впускать враждебно настроенные независимые народы в самое сердце Римской империи.

Таковы были варвары и тираны, которые в годы правления Валериана и Галлиена искалечили провинции и довели империю до такого позора и разорения, что, казалось, она никогда не сможет подняться из этого состояния. Мы попытались, насколько позволяет ограниченный объем материала, ясно и по порядку описать основные события этого смутного времени. Осталось лишь рассказать еще о нескольких событиях, которые позволят ярче представить эту ужасную картину. Это I. бунт на Сицилии, II. волнения в Александрии и III. восстание исаврийцев.

I. Каждый раз, когда многочисленное войско бандитов, увеличиваясь благодаря своим успехам и безнаказанности, открыто бросает вызов правосудию своей страны, вместо того чтобы бежать от него, мы можем сделать вывод, что самые низшие слои общества ощущают величайшую слабость правительства и злоупотребляют этой слабостью. Географическое положение Сицилии спасло ее от варваров, поддержать какого-либо узурпатора эта безоружная провинция тоже не могла. Но когда-то процветавший и по-прежнему плодородный остров пострадал от менее благородных рук: короткое время Сицилией правила и грабила ее разгульная толпа рабов и крестьян, которая напомнила римлянам о прежних войнах против восставших рабов. Эти опустошительные грабежи, в которых наместник провинции был либо жертвой, либо сообщником, должны были разрушить сельское хозяйство Сицилии, а поскольку самые крупные имения там принадлежали состоятельным римским сенаторам, у которых часто одно поместье занимало территорию старинного города-государства, не исключено, что этот местный ущерб мог быть для столицы больнее, чем все победы готов и персов.

II. Основание Александрии было благородным замыслом сына Филиппа, который сам и задумал, и осуществил его. Этот великий город, прекрасный и симметрично застроенный, главнее которого был только Рим, имел в окружности пятнадцать миль; его население насчитывало триста тысяч свободных граждан и еще по меньшей мере столько же рабов. Очень прибыльная торговля империи с Аравией и Индией шла через порт Александрии; оттуда поток товаров направлялся в столицу и провинции. Праздность была там неизвестна. Одни александрийцы занимались стеклодувным делом, другие ткали лен, третьи изготавливали папирус. Горожане обоих полов и всех возрастов выполняли какой-нибудь ремесленный труд, даже слепые и хромые находили себе работу по силам. Но александрийцы, пестрая смесь разных народов, соединяли в своем характере тщеславие и непостоянство греков с суеверностью и упрямством египтян. Самые пустячные причины – временная нехватка мяса или чечевицы, пропуск кем-то по забывчивости вошедшего в привычку приветствия, нарушение порядка очереди в общественных банях – в любой момент могли заставить взбунтоваться эту огромную толпу, которая, когда была недовольна, была свирепой и неумолимой. После того как пленение Валериана и беспечность его сына ослабили власть закона, александрийцы дали полную волю своим диким страстям, и их несчастная родина более чем на двенадцать лет стала полем сражений гражданской войны (с короткими и редкими перерывами на время непрочных перемирий). Между несколькими кварталами, на которые делился этот бедствующий город, было прервано всякое сообщение; каждая улица была полита кровью, каждое прочное здание – превращено в крепость. Смута утихла лишь после того, как значительная часть Александрии была навсегда разрушена. Брухион, большой роскошный квартал, где находились дворцы и музеи, где жили египетские цари и философы, более чем через сто лет после этих событий уже описан таким, каков он сейчас, – мрачным и безлюдным.

III. Малоизвестный мятеж Требеллиана, претендента, надевшего пурпур в крошечной малоазиатской провинции Исаврия, сопровождался странными и памятными последствиями. Этот шут на престоле был вскоре уничтожен одним из офицеров Галлиена, но его сторонники, не имея никакой надежды на помилование, решились отказаться от верности не только императору, но и империи и внезапно вернулись к дикарскому образу жизни, от которого никогда полностью и не отказывались. Крутые скалы, один из хребтов обширной горной системы Тавра, защищали их неприступные убежища. Земледелием в нескольких плодородных долинах исаврийцы добывали себе все необходимое, а привычным для них грабежом – предметы роскоши. В центре Римской империи исаврийцы еще долго оставались диким варварским народом. Последующие правители империи не смогли подчинить их ни оружием, ни политическими средствами и были вынуждены признать свою слабость, окружив этот враждебный независимый клочок земли мощной линией укреплений; однако и она часто оказывалась слишком слабой, чтобы помешать набегам этих внутренних неприятелей. Постепенно расширяя свою территорию в сторону морского побережья, исаврийцы подчинили себе западную горную часть Киликии – места, где когда-то гнездились те дерзкие пираты, против которых республика в свое время была вынуждена бороться, напрягая все свои силы, под началом великого Помпея.

Наша мысль так привычно и охотно связывает порядок вещей во Вселенной с судьбой человека, что этот мрачный период был украшен наводнениями, землетрясениями, необычными метеорами, сверхъестественным наступлением темноты и множеством мнимых или преувеличенных знамений. Но одними этими причинами нельзя объяснить ту моровую язву, которая свирепствовала почти непрерывно с 250-го по 265 год во всех провинциях, всех городах и почти всех семьях Римской империи. Было время, когда в Риме умирало по пять тысяч человек в день; многие города, уцелевшие от варваров, полностью опустели.

Нам известно одно очень любопытное обстоятельство, которое, может быть, окажется полезным при составлении печального перечня человеческих бедствий. В Александрии велся точный список всех граждан, имевших право на получение зерна при его раздаче. Было обнаружено, что после правления Галлиена всех таких получателей – от четырнадцати до восьмидесяти лет – осталось в живых ровно столько, сколько раньше было получателей в возрасте от сорока до семидесяти лет. Этот подлинный факт при сопоставлении его с самыми точными таблицами смертности неоспоримо свидетельствует, что тогда погибло больше половины жителей Александрии; а если мы рискнем по аналогии распространить это соотношение на остальные провинции, то можно предположить, что войны, чума и голод за немногие годы истребили половину населения империи.