Текст книги "Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант)"

Смерть Аркадия и провозглашение его наследником Феодосия Младшего

Однако есть основания усомниться в том, что какая-либо пятнающая вина могла перейти по наследству от Аркадия к его преемнику. Евдоксия, молодая и красивая женщина, давала волю своим страстям и презирала мужа. Комес Иоанн пользовался по меньшей мере дружеским доверием императрицы, и народ называл его истинным отцом Феодосия Младшего. Однако благочестивый муж воспринял рождение сына как самое благое предзнаменование и самую высокую честь для себя, своей семьи и восточного мира; и в знак беспримерного благоволения царственный младенец получил титулы цезаря и августа. Меньше чем через четыре года после этого Евдоксия умерла в расцвете лет от последствий выкидыша, и эта безвременная смерть не дала сбыться пророчеству одного святого епископа, который ранее осмелился среди всеобщей радости предсказать, что императрица увидит долгое и счастливое царствование своего славного сына. Католики приветствовали правосудие Неба, которое отомстило за преследование святого Златоуста, и, возможно, император был единственным человеком, который искренне оплакивал высокомерную и алчную Евдоксию. Его такое огромное семейное несчастье ранило глубже, чем бедствия народа Восточной империи: разгул исаврийских разбойников, которые доходили в своих набегах от Понта до Палестины и безнаказанность которых говорила о слабости правительства; а также землетрясения, пожары, голод и нашествия саранчи, которые недовольный народ тоже был склонен объяснять неспособностью монарха править. В конце концов, на тридцать первом году жизни, процарствовав (если можно употребить это слово в таком малоподходящем случае) тринадцать лет три месяца и пятнадцать дней, Аркадий умер в константинопольском дворце. Описать его характер нет возможности, потому что в огромном количестве материала, который его эпоха предоставляет историку, оказалось невозможно обнаружить ни одного поступка, который этот сын великого Феодосия совершил бы действительно сам.

Правда, историк Прокопий осветил ум умирающего императора лучом человечного благоразумия или небесной мудрости. Аркадий, с тревогой глядя в будущее, осознавал беспомощность своего сына Феодосия, которому было тогда не больше семи лет, опасность борьбы партий в годы несовершеннолетия сына и стремление персидского монарха Иездигерда возвыситься. Вместо того чтобы передать честолюбивому подданному часть верховной власти, которая бы соблазняла его нарушить верность, Аркадий отважно воззвал к великодушию царя – в своем торжественном завещании передал скипетр Восточной империи в руки самого Иездигерда. Государь-опекун принял эту почетную обязанность и исполнял ее с беспримерной верностью, так что Феодосия в детстве защищали оружие Персии и решения ее советов. Таков необычный рассказ Прокопия, и Агатий не оспаривает его правдивость, хотя осмеливается не согласиться с его оценкой и поставить под сомнение мудрость императора-христианина, который так безрассудно, хотя и так удачно, доверил своего сына и свои владения чужеземцу, сопернику и язычнику, которому неизвестно, насколько можно было верить. Через сто пятьдесят лет после смерти Аркадия этот политический вопрос мог обсуждаться при дворе Юстиниана, но благоразумный историк не станет исследовать уместность завещания Аркадия, пока не докажет существование этого завещания. Поскольку оно не имеет себе подобных в мировой истории, мы можем обоснованно потребовать, чтобы оно подтверждалось единодушным и ясным по смыслу свидетельством современников. Странная новизна такого поступка, которая вызывает у нас недоверие, должна была привлечь их внимание, и их всеобщее молчание уничтожает безосновательную традицию, возникшую в более позднее время.

По римскому законодательству, если его положения можно перенести с частного имущества на государство как владение, император Го-норий должен был стать опекуном своего племянника по крайней мере до четырнадцатого года его жизни. Но слабость Гонория и бедствия, происходившие в его царствование, не позволяли ему предъявить такое требование, хотя оно и было естественным. И выгоды, и пристрастия двух монархий разделили их настолько, что Константинополь охотнее повиновался бы приказам персидского двора, чем итальянского. При государе, чья слабость скрыта внешними признаками взрослости и сдержанности, даже самые ничтожные любимцы могут втайне оспаривать один пред другим власть во дворце и диктовать покорным провинциям приказы повелителя, которого они направляют и презирают. Но министры ребенка, который не в состоянии обеспечить их царским именем, узаконивающим их действия, должны приобретать и осуществлять самостоятельную власть. Высшие чины государства и армии, назначенные на должности до смерти Аркадия, образовали аристократию, и это могло бы зародить в их умах мысль о создании свободной республики, и управление Восточной империей, к счастью, оказалось в руках префекта Антемия, который, как наиболее даровитый из равных себе, надолго занял среди них главенствующее положение. Малолетний император остался цел, и это служит доказательством высоких достоинств Антемия и его честности. Улдин с его грозным полчищем варваров разбил свой лагерь в самом центре Фракии. Он гордо отверг все предложенные условия договора и, указав на восходящее солнце, заявил римским послам, что гунны остановят свой завоевательный поход лишь там, где кончается путь этого светила. Но уход союзников, которых удалось тайно убедить в справедливости и щедрости министров империи, заставил Улдина вернуться за Дунай. Племя скирров, замыкавшее строй его войска, было истреблено почти полностью, и многие тысячи пленных были проданы в разные места Азии, где они своим рабским трудом возделывали поля. Народ империи торжествовал победу, и в это время Константинополь был защищен новой мощной стеной, охватывавшей более обширную территорию. Те же бдительность и забота были проявлены при восстановлении укреплений в городах Иллирии, и был составлен хорошо продуманный план, осуществление которого обеспечило бы империи господство над Дунаем, – в течение семи лет создать на этой реке постоянный флот из двухсот пятидесяти военных судов.

Правление Пульхерии

Но римляне уже так давно привыкли жить под властью монарха, что первый из императорской семьи, даже женщина, у кого имелось хоть сколько-нибудь мужества или дарований, мог занять пустовавший трон Феодосия. Пульхерия, сестра молодого императора, которая была всего на два года старше его, в возрасте шестнадцати лет получила титул августы. Хотя иногда при выборе любимцев ее разум затуманивали каприз или интрига, она продолжала управлять Восточной империей примерно сорок лет – в те долгие годы, пока ее брат был несовершеннолетним, а после его смерти от своего имени и от имени номинального мужа Марциана. То ли из благоразумия, то ли из религиозных соображений она дала обет безбрачия, и, несмотря на некоторые сомнения в целомудрии Пульхерии, это решение, о котором она сообщила своим сестрам Аркадии и Марине, было прославлено христианским миром как высочайший подвиг благочестия. В присутствии духовенства и народа все три дочери Аркадия посвятили свою девственность Богу, и их торжественный обет был написан на золотой, украшенной драгоценными камнями табличке, которую они публично поднесли в дар великой церкви Константинополя. Их дворец был превращен в монастырь, за его святой порог был строго запрещен доступ всем мужчинам, кроме их духовников, людей святых, которые забыли о различии между полами. Пульхерия, две ее сестры и избранная свита из благородных девиц образовали религиозную общину, то есть отказались от суетной роскоши в нарядах, питались простой пищей и помалу, часто постились, часть своего времени употребляли на вышивание, несколько часов дня и ночи проводили в молитвах и пении псалмов. Благочестие христианской девственницы было украшено религиозным усердием и щедростью императрицы. Церковная история описывает великолепные церкви, построенные на деньги Пульхерии во всех провинциях Востока, созданные ею благотворительные фонды для приезжих и бедняков, щедрые пожертвования монашеским общинам, чтобы те могли существовать постоянно, и деятельную суровость, с которой она подавляла ереси Нестория и Евтихия. Считалось, что такие добродетели заслуживают человеку особую милость божества, и святой императрице были посланы видения и откровения об останках мучеников и о событиях будущего[127]127
  В повторившихся несколько раз снах она увидела место, где были зарыты останки сорока мучеников. Этот земельный участок принадлежал сначала какой-то женщине из Константинополя, имевшей на нем дом и сад, затем монастырю македонских монахов и церкви Святого Фирса, построенной цезарием, консулом 397 года нашей эры, и воспоминание о святых останках почти стерлось из памяти людей. Несмотря на милосердное желание доктора Джортина, трудно полностью снять с Пульхерии обвинение в том, что она в какой-то степени участвовала в этом благочестивом обмане: когда он произошел, ей должно было исполниться больше тридцати пяти лет.


[Закрыть]. Однако благочестие Пульхерии никогда не отвлекало ее внимания от земных дел, и она следила за ними неустанно. Похоже, из всех потомков великого Феодосия она одна унаследовала хотя бы часть его мужской твердости духа и дарований. Изящество и легкость, с которыми она научилась владеть как греческим, так и латинским языком, Пульхерия охотно применяла, пользуясь разнообразными случаями, чтобы высказаться на словах или письменно по поводу дел общества. Ее рассуждения были зрелыми и взвешенными, а действия – быстрыми и решительными. Бесшумно вращая колесо правительства, она скромно объясняла гениальностью императора долгий срок и спокойствие его царствования. Правда, в последние годы его мирной жизни Европа страдала от оружия Аттилы, но более обширные азиатские провинции империи продолжали наслаждаться постоянным и полным покоем. Феодосии Младший никогда не сталкивался с постыдной необходимостью выйти на бой с мятежным подданным и наказать его; и поскольку мы не можем прославить правление Пульхерии как сильное, мы, возможно, могли бы похвалить его за мягкость и за процветание страны.

Римский мир был глубоко заинтересован в том, какое образование получит его повелитель. Распорядок учебы и упражнений был составлен умело. Лучшие учителя Восточной империи – преподаватели военных дисциплин: верховой езды и стрельбы из лука – и гуманитарных наук: грамматики, риторики и философии – старались привлечь внимание царственного ученика, и во дворец были допущены несколько знатных юношей, которые должны были дружеским соревнованием увеличивать усердие молодого государя. Пульхерия сама и в одиночку обучала брата важному искусству править, но давала такие наставления, которые позволяют усомниться в ее одаренности или чистоте намерений. Она учила его держаться важно и величаво, ходить, поддерживая рукой одежду, и садиться на трон таким образом, который достоин великого государя, удерживаться от смеха, выслушивать других снисходительно и давать им подходящие ответы, придавать лицу по очереди то серьезное, то спокойное выражение, – одним словом, с изяществом и достоинством изображать римского императора. Но Феодосия никогда не побуждали к тому, чтобы он нес на своих плечах тяжесть и славу великого имени, и вместо того, чтобы стремиться подражать предкам, он опустился в слабости еще ниже своих отца и дяди (если мы можем взять на себя смелость измерить степень бессилия). Аркадию и Гонорию помогал оберегавший их заботливый родитель, чьи уроки подкреплялись авторитетом и примером. Но государь, имевший несчастье родиться в пурпуре, остается незнаком с голосом истины, и сын Аркадия был обречен проводить свое вечное детство в окружении одной лишь раболепной свиты из женщин и евнухов. Большой запас свободного времени, который он приобретал, пренебрегая основными обязанностями своего высокого сана, император тратил на праздные развлечения и бесполезную учебу. Охота была единственным требовавшим движения занятием, которое могло выманить Феодосия за стены дворца, но он очень усердно, иногда даже в полночь при свете лампы, занимался механическими занятиями: рисованием красками и резьбой. За изящество почерка, которое он проявил при переписывании религиозных книг, этот римский император получил необычное прозвище Каллиграф. Отгороженный от мира непроницаемым занавесом, Феодосии доверял тем, кого любил, а любил он тех, кто привык забавлять его и льстить ему в часы его праздности. Поскольку он никогда даже не просматривал бумаги, которые подавали ему на подпись, от его имени часто совершались несправедливые дела, в высшей степени противные его натуре. Сам император был целомудрен, умерен, щедр и милостив, но эти качества, которые заслуживают, имея добродетели, только если их поддерживает мужество и регулирует сдержанность, редко бывали полезны для человечества, а иногда оказывались губительны. Ум Феодосия, изнеженный царским образованием, был подавлен отвратительным суеверием: император постился, пел псалмы, слепо принимал на веру чудеса и религиозные учения, которыми постоянно подпитывалась его вера. Феодосии старательно чтил умерших и живых святых католической церкви, а однажды отказывался есть до тех пор, пока наглец монах, отлучивший своего государя от церкви, не снизошел до него и не излечил духовную рану, которую сам нанес.

Превратности судьбы Евдокии

Рассказ о том, как прекрасная и добродетельная девица из семьи частных лиц попадает на императорский престол, можно было бы посчитать невероятным вымыслом романиста, если бы брак Феодосия не подтверждал в этом случае правоту романов.

Знаменитая Атенаис научилась от своего отца Леонтия греческой религии и наукам греков. Леонтий, афинский философ, был такого высокого мнения о своих современниках, что разделил имущество между двоими сыновьями, а дочери завещал лишь небольшое наследство – сто золотых монет, поскольку был твердо уверен, что красота и достоинства будут ей достаточной долей наследства. Вскоре зависть и скупость братьев вынудили Атенаис искать убежища в Константинополе и броситься к ногам Пульхерии с некоторой надеждой на ее справедливость или благосклонность. Рассудительная принцесса выслушала красноречивую жалобу дочери философа Леонтия и втайне наметила ее в жены императору, который в то время достиг уже двадцатого года своей жизни. Пульхерия легко пробудила в брате любопытство, заинтересовав его описанием красот Атенаис: большие глаза, красивая форма носа, светлый цвет лица, золотистые локоны, стройная фигура, изящные движения, понятливый ум, усовершенствованный учебой, и добродетель, выдержавшая испытание бедствиями. Феодосии получил разрешение посмотреть на афинскую девственницу, скрываясь за занавесом в комнате сестры, и этот скромный юноша в первую же минуту заявил о своей чистой и почтительной любви к молодой афинянке. Свадьба государя была отпразднована среди приветствий от жителей столицы и населения провинций. Атенаис, которую легко убедили отказаться от ошибочной веры язычников, получила при крещении имя Евдокия, но осторожная Пульхерия присвоила ей титул августы, лишь когда жена Феодосия подтвердила свою плодовитость рождением дочери, и эта дочь пятнадцать лет спустя стала супругой императора Западной империи.

Братья Евдокии были вызваны ко двору императора и подчинились приказу не без тревоги. Но Евдокия смогла легко простить их за жестокость, которая обернулась для нее такой удачей, и потому дала волю сестринской любви или, возможно, тщеславию – назначила их консулами и префектами. Среди дворцовой роскоши она продолжала заниматься теми сложными искусствами, которые помогли ей возвыситься, и мудро ставила свой талант на службу религии и мужу. Евдокия составила стихотворное переложение первых восьми книг Ветхого Завета, а также пророчеств Даниила и Захарии, сложила центон[128]128
  Центон – произведение, составленное из отрывков других произведений.


[Закрыть] из стихов Гомера, посвященный жизни и чудесам Христа, житие святого Киприана и сочинила хвалебное слово в честь побед Феодосия над Персией.

Ее сочинениям рукоплескали раболепные и суеверные современники, но к ним отнеслись без презрения и чистосердечные беспристрастные критики. Нежное чувство к ней императора не ослабло с годами, и после свадьбы дочери Евдокия получила позволение исполнить обет, данный в знак благодарности, – совершить торжественное паломничество в Иерусалим. Ее путь по Восточной империи был обставлен с такой пышностью, которая может показаться несовместимой с христианским смирением: она произнесла красивую речь перед сенатом Антиохии с золотого трона, украшенного драгоценными камнями, объявила о своем царском намерении расширить стены этого города, пожертвовала двести фунтов золота на восстановление городских бань и приняла от антиохийцев статуи, которые были изготовлены ими в знак благодарности по указу городских властей. В Святой земле она превзошла щедростью великую Елену и по размеру милостыни, и по основанным на ее пожертвования благочестивым учреждениям. Хотя государственная казна могла обеднеть от этой чрезмерной щедрости, императрица могла быть искренне довольна своей поездкой: она вернулась в Константинополь с цепями святого Петра, правой рукой святого Стефана и неоспоримо подлинным изображением Пресвятой Девы, которое было написано святым Лукой. Но это паломничество стало роковым для славы Евдокии. Пресытившись пустыми почестями и, возможно, забыв о своих обязательствах перед Пульхерией, она стала честолюбиво стремиться к тому, чтобы управлять Восточной империей. Жизнь дворца омрачилась женской враждой, но сестра Феодосия имела больше власти, и это в конце концов решило исход борьбы в ее пользу. Казнь начальника канцелярии Паулина и опала Сира, префекта претория Восточной империи, убедили народ, что благосклонности Евдокии недостаточно даже для защиты ее ближайших друзей, а необычная красота Паулина стала причиной слухов, что его преступлением была удача в любви. Как только императрица увидела, что навсегда потеряла любовь Феодосия, она попросила позволения удалиться в Иерусалим и жить там в одиночестве. Разрешение она получила, но ревнивый Феодосии и мстительная Пульхерия не оставили ее в покое и в этом последнем убежище: комес доместиков Сатурнин был направлен к ней, чтобы покарать смертью двух служителей церкви, ее самых любимых слуг. Евдокия тотчас же отомстила за них, убив комеса. Ярость, которой она дала волю в этом вызывающем подозрения случае, казалась оправданием для суровости Феодосия: императрица была лишена положенных ее сану почестей и этим опозорена перед всем миром – может быть, несправедливо. Остаток жизни – около шестнадцати лет – Евдокия провела в изгнании и в молитвах. Приближение старости, смерть Феодосия, несчастья ее единственной дочери, которая стала пленницей и была увезена из Рима в Карфаген, и общество святых палестинских монахов постепенно упрочили религиозный настрой ее души. Испытав все возможные в человеческой жизни перемены, дочь философа Леонтия умерла в Иерусалиме на шестьдесят девятом году жизни, заявив перед смертью, что никогда не нарушала законов невинности и дружбы.

Война с Персией не была доведена до конца и принесла мир, который продолжался восемьдесят лет. Армения была разделена между персами и римлянами.

Глава 33
ВТОРЖЕНИЕ ВАНДАЛОВ В АФРИКУ. СВЯТОЙ АВГУСТИН И ОСАДА ГИППОНА. РАЗГРАБЛЕНИЕ КАРФАГЕНА. ЛЕГЕНДА О СЕМИ СПЯЩИХ

Гонорий умер от подагры в 423 году. Его наследником в конечном счете стал Валентиниан III, шестилетний сын Галлы Плацидии и военачальника Констанция (за которого она вышла замуж после смерти Адольфа), двоюродный брат Феодосия Младшего. Плацидия двадцать пять лет правила от имени своего сына. Ее армиями командовали Аэций и Бонифаций, которых Гиббон описывает как «последних римлян». После того как Аэций устроил заговор с целью опорочить Бонифация перед Плацидией, Бонифаций необдуманно предложил союз испанским вандалам и пригласил их переселиться в Африку. Дикий король вандалов Гензерик согласился, и Бонифаций пожалел о своем приглашении, но слишком поздно.

Вторжение вандалов в Африку

Длинная узкая полоса африканского побережья была полна часто возникавшими на этой земле памятниками римского искусства и римского великолепия, и на отрезке пути от Карфагена до Средиземного моря хорошо виден постепенный рост и того и другого. Любому уму, способному думать, хватит одного простого усилия мысли, чтобы получить ясное представление о плодородии этих земель и о земледелии на них. Этот край был очень густо населен, жители оставляли себе большое количество необходимых для жизни продуктов, а ежегодный экспорт зерна, в особенности пшеницы, был таким регулярным и происходил в таком количестве, что Африка была прозвана общей житницей Рима и человечества. И вот внезапно все семь плодородных провинций от Танжера до Триполи были растоптаны полчищами захватчиков-вандалов, хотя возможно, что народный гнев, религиозный пыл и ораторское искусство с его сгущением красок преувеличивали размер их страсти к разрушению. Война даже при самом благородном ее ведении означает постоянное попрание законов человечности и справедливости, а варварами во время воин руководили те ярость и беззаконие, которые постоянно нарушают мирную общественную жизнь этих любящих домашний уют народов. Вандалы редко отступали перед противником там, где встречали сопротивление, и мстили за смерть своих доблестных земляков, разрушая города, под стенами которых эти земляки погибли. Ко всем своим пленникам без различия возраста, пола или звания захватчики применяли все виды унижения и пыток, чтобы заставить пленных указать, где спрятаны их богатства. Суровость, с которой Гензерик осуществлял свою власть, часто заставляла его в дни войны применять смертную казнь, поскольку он не всегда был хозяином собственных страстей и страстей своих сторонников, к тому же бедствия войны были усилены распущенностью мавров и фанатизмом донатистов. Но меня будет нелегко убедить в том, что вандалы имели обыкновение выкорчевывать с корнем оливы и другие плодовые деревья в стране, где сами собирались поселиться; не могу я поверить и тому, что их обычным военным приемом было убивать огромное множество пленников перед стенами осажденного города только ради того, чтобы заразить воздух и этим вызвать моровую болезнь: они сами должны были бы стать первыми жертвами такой эпидемии[129]129
  Жалобы современников на опустошение Африки, ставшие источником для позднейших рассказов, содержатся: 1) в письме Капреола, епископа Карфагенского, где он извиняется за свое отсутствие на церковном съезде в Эфесе; 2) в житии святого Августина, которое было написано его другом и сотрудником Поссидием; 3) в «Истории гонений от вандалов», написанной Виктором Витензием. Последнее из этих описаний было сделано через шестьдесят лет после изображенных в нем событий, и в нем больше отражаются страсти автора, чем подлинные факты.


[Закрыть].

Святой Августин и осада Гиппона

Благородная душа комеса Бонифация мучилась, как на пытке, от величайшего горя, когда он видел разорение, причиной которого стал и быстрый ход которого был не в силах остановить. Побежденный в бою, он отступил в город Царский Гиппон и там немедленно был осажден врагом, который считал именно комеса истинной опорой и твердыней Африки. Гиппон, приморский город-колония, расположенный примерно в двухстах милях к западу от Карфагена, в прошлом приобрел отличительное прозвание Царский оттого, что в нем жили цари Нумидии. Немногие остатки его торговли и многолюдности и теперь сохраняет находящийся на этом месте современный город, который известен в Европе под искаженным именем Бона. Военные труды и тревожные размышления комеса Бонифация облегчал ему поучительной беседой его друг, святой Августин, – облегчал до своей смерти, которая в третий месяц осады мягко освободила святого епископа, свет и опору католической церкви, на семьдесят шестом году жизни от тогдашних и будущих бедствий его страны. Молодость Августина была запятнана пороками и заблуждениями, в которых он с таким искусством исповедуется в своем сочинении, но с момента обращения в христианство и до самой смерти образ жизни епископа Гиппонского был чистым и строго аскетическим, и самой заметной его добродетелью было усердие в борьбе с еретиками всех разновидностей: манихейцами, донатистами и пелагианцами, которым он постоянно противостоял. Когда город, через несколько месяцев после его смерти, был сожжен вандалами, по счастью уцелела библиотека, где хранились его многочисленные сочинения – двести тридцать две отдельные книги на богословские темы, не считая полного толкования Псалтыри и Евангелия и обширного собрания посланий и проповедей. По мнению даже самых беспристрастных критиков, знания Августина были поверхностными и приобретены лишь через латинский язык[130]130
  В ранней юности святой Августин не любил изучать греческий язык и пренебрегал этим занятием; он откровенно признается, что читал платоников в латинском переводе. В наше время некоторые критики считали, что, не зная греческого, он не был способен толковать Писание; а Цицерон или Квинтиллиан потребовали бы знания этого языка от преподавателя риторики.


[Закрыть], а что до стиля, его речь, хотя иногда и оживляется красноречивой страстью, обычно затуманена фальшивой и искусственной риторикой. Но Августин обладал сильным, обширным и любящим спорить умом. Он отважно измерял туманные бездны благодати, предопределения, свободной воли и первородного греха. Он построил или восстановил строгую систему христианского учения, а латинская церковь потом поддерживала прочность этой постройки, скрывая тайное нежелание это делать за публичными похвалами[131]131
  Римская церковь канонизировала Августина и осудила Кальвина. Однако подлинной разницы между ними нельзя разглядеть даже под богословским микроскопом и поэтому молинистов притесняют, пользуясь авторитетом святого, а янсенистов позорят тем, что они похожи на еретиков. Пока идет этот спор, протестанты-арминиане остаются в стороне и смеются над растерянностью спорщиков. Возможно, еще более независимый наблюдатель в свою очередь улыбнулся бы, внимательно прочитав арминианский комментарий к Посланию к римлянам.


[Закрыть].

Благодаря мастерству Бонифация и, возможно, невежеству вандалов осада Гиппона растянулась больше чем на четырнадцать месяцев: путь по морю все время был открыт, и когда окрестности города были до последнего предела разорены беззаконным грабежом, голод вынудил осажденных по своей воле отказаться от сопротивления. Плацидия, правительница Запада, остро чувствовала важность Африки и размер угрожающей Африке опасности. Она стала умолять о помощи своего восточного союзника, в результате итальянские флот и армия получили мощное подкрепление под командованием Аспара, которое отправилось к ним по морю из Константинополя. Как только войска обеих империй объединились под командованием Бонифация, он отважно выступил в поход против вандалов. Комес, чья роковая доверчивость нанесла государству рану в жизненно важное место, мог испытывать опасения, когда входил в равеннский дворец, но вскоре его тревогу развеяли улыбки Плацидии. Бонифаций с благодарностью принял звание патриция и должность главнокомандующего римскими армиями, но, должно быть, покраснел от стыда, увидев медали, на которых его изображение соседствовало со словами о победе и символами победы.

Высокомерный и коварный Аэций был выведен из себя раскрытием своего обмана, недовольством императрицы и ее явной благосклонностью к его сопернику. Он поспешно вернулся из Галлии в Италию со свитой или, вернее, армией своих сторонников-варваров, и правительство было так слабо, что два полководца решили свой личный спор в кровавом бою. Бонифаций победил, но его противник нанес ему в сражении копьем смертельную рану, от которой комес через несколько дней умер в таком христианском и милосердном состоянии духа, что горячо просил жену, богатую наследницу из Испании, выбрать вторым мужем Аэция. Но Аэций не смог получить никакой немедленной выгоды от великодушия своего умирающего врага: справедливая Плацидия объявила его мятежником. Он пытался оборонять несколько мощных крепостей, построенных в его наследственных владениях, но войска империи вскоре заставили его укрыться в Паннонии, в шатрах верных ему гуннов. Государство лишилось двух своих самых прославленных защитников из-за вражды между ними.

Разграбление Карфагена

Было бы естественно ожидать, что после отступления Бонифация вандалы, не встречая сопротивления, немедленно довершат завоевание Африки. Однако между его уходом из Гиппона и разорением Карфагена прошло восемь лет. За это время честолюбивый Гензерик, по-видимому находившийся на вершине процветания, заключил мирный договор, согласно которому отдавал в заложники своего сына Гуннерика и соглашался оставить западному императору все три Мавретании и не мешать ему владеть ими. Такую умеренность нельзя объяснить справедливостью завоевателя, а значит, она объясняется политическими причинами. Его трон окружили внутренние враги, которые упрекали его низким происхождением и поддерживали законные притязания на власть его племянников, сыновей Гондерика. Правда, этих племянников он принес в жертву своей безопасности, а их мать, вдова покойного короля, была по его приказу сброшена в реку Ампсагу. Но народное недовольство прорывалось наружу частыми и опасными заговорами, и можно предположить, что этот воинственный тиран пролил рукой палача больше вандальской крови, чем проливал на полях сражений. Сотрясавшие Африку конвульсии помогли успеху его нападения, но помешали прочному установлению власти: разнообразные мятежи мавров и германцев, донатистов и католиков постоянно тревожили или ставили под угрозу непрочное царствование завоевателя. По пути в Карфаген он был вынужден отозвать свои войска из западных провинций; морское побережье было беззащитно перед налетами римлян, приплывавших на кораблях из Испании и Италии, а в самом сердце Нумидии хорошо укрепленный материковый город Цирта продолжал упрямо отстаивать свою независимость. Постепенно эти трудности отступили перед твердостью духа, настойчивостью и жестокостью Гензерика, который поочередо применял то мирные, то военные способы для укрепления своего африканского королевства. Он подписывал торжественный договор, надеясь с выгодой для себя определить длительность его действия и момент его нарушения. Усыпляя бдительность своих врагов заверениями в дружбе, он скрывал за этими заявлениями приближение своих войск, и в конце концов Карфаген был внезапно захвачен вандалами через пятьсот восемьдесят пять лет после того, как этот город и его государство были уничтожены Сципионом Младшим.

Из тех развалин поднялся новый город, получивший звание колонии, и хотя Карфаген мог уступать Константинополю с его привилегиями императорской столицы, уступал, возможно, и торговой Александрии или пышной Антиохии, он все же сохранял второе место среди городов Запада как Рим африканского мира (если использовать стиль того времени). Эта богатая и обильная метрополия в своем зависимом состоянии имела облик процветающего государства. В Карфагене хранились изделия, оружие и казна шести провинций. Гражданские должности были выстроены в четкую систему подчиненности снизу вверх – от прокураторов улиц и кварталов города через несколько ступеней иерархии до суда высшего должностного лица – проконсула, который по своему положению и достоинству был подобен консулам древнего Рима. Для обучения африканской молодежи были созданы гимнасии; в городе преподавались на греческом и латинском языках гуманитарные науки и хорошие манеры, грамматика, риторика и философия. Все здания Карфагена были единообразными и величественными. Внутри столицы была посажена тенистая роща; новый порт, безопасная и просторная гавань обслуживали торговые операции жителей города и чужеземцев, в цирках и театрах устраивались великолепные игры почти на глазах у варваров. Репутация карфагенцев была ниже, чем слава их страны, и полное упрека выражение «слово пунийца» по-прежнему применялось к ненадежным клятвам этих коварных хитрецов. Привычки торговли и злоупотребление роскошью испортили их нравы, и два их гнусных греха – нечестивое презрение к монахам и бесстыдное занятие различными видами извращенной похоти – вызывают пылкий благочестивый гнев Сальвиана, одного из тогдашних проповедников[132]132
  Он заявляет, что Карфаген – клоака, собравшая в себе пороки всех стран. Давая волю пороку, африканцы хвалили себя за добродетель, считая его проявлением мужественности. «И они верили, что их мужская сила тем больше, чем больше мужчин они постыдно используют вместо женщин». Улицы Карфагена осквернялись присутствием жалких изнеженных мужчин, которые публично уподоблялись женщинам манерами и одеждой и вели себя по-женски. Если в городе появлялся монах, этого святого человека преследовали нечестивыми издевательствами и насмешками.


[Закрыть]. Король вандалов сурово преобразовывал порочные нравы этого сладострастного народа, и древняя, благородная, прямодушная свобода Карфагена была превращена Гензериком в позорное рабство. Король, позволив своим буйным войскам удовлетворить гнев и алчность, ввел более упорядоченную систему грабежа и угнетения: объявил указ, по которому все горожане должны были без обмана и без задержки сдать королевским офицерам свое золото, серебро, а также ценную мебель и украшения. Любая попытка утаить часть имущества считалась государственной изменой и каралась смертью. Земли проконсульской провинции – так назывался округ, в состав которого входили ближайшие окрестности Карфагена, – были точно измерены и поделены между варварами, а сам завоеватель взял себе во владение плодородную местность Бизациум и соседние с ней части Нумидии и Гетулии.