Текст книги "Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант)"

ДВИЖЕНИЕ НА ВОСТОК

Глава 17
НОВЫЙ РИМ. ОСНОВАНИЕ И ОСВЯЩЕНИЕ КОНСТАНТИНОПОЛЯ. РАЗДЕЛЕНИЕ ОБЯЗАННОСТЕЙ В НОВОЙ СИСТЕМЕ УПРАВЛЕНИЯ. ЗАРОЖДЕНИЕ ПОЛИЦЕЙСКОГО ГОСУДАРСТВА

Несчастливый Лициний был последним соперником, который противился величию Константина, и последним пленником, который украсил собой его триумф. Победитель сделал свое царствование временем спокойствия и процветания и в конце его оставил своей семье в наследство единую Римскую империю и с ней новую столицу, новую политику и новую религию. Введенные им новшества были приняты последующими поколениями и стали для них священными. Эпоха Константина Великого и его сыновей полна важных деяний, но историк должен старательно отделять одно от другого события, связанные между собой лишь временем, чтобы огромное количество разнородного материала не давило на него как тяжелый груз. Он опишет политические учреждения, которые обеспечивали мощь и устойчивость империи, и лишь после этого перейдет к рассказу о войнах и переворотах, которые ускорили ее упадок. Он рассмотрит церковные дела отдельно от гражданских, чего не делали древние: победа христиан и разногласия в их рядах предоставят ему много разнообразного материала – и поучительного, и ведущего к соблазну.

После того как Лициний потерпел поражение и отрекся, его победоносный соперник занялся основанием нового города, и этому городу было суждено в будущем стать господином Востока, пережить империю и религию Константина. Те причины, которые первоначально заставили Диоклетиана из гордости или по политическим соображениям покинуть древнее место пребывания правительства, теперь стали еще весомее, подкрепленные примером его преемников и традицией сорока последующих лет. Рим постепенно слился в одно целое с подчиненными ему царствами, которые когда-то признали его главенство, и воинственный государь, который родился недалеко от Дуная, вырос во дворцах и в армиях Азии и был возведен на царство легионами, расквартированными в Британии, относился к стране цезарей с холодным безразличием. Италийцы, которые встретили Константина как своего освободителя, покорно исполняли те эдикты, которые он иногда снисходительно адресовал сенату и народу Рима, но редко имели честь видеть у себя своего нового самодержца. Все годы своей зрелости Константин, руководствуясь различными нуждами мирного времени или войны, постоянно передвигался, то медленно и степенно, то энергично и без остановок, вдоль границ своего огромного государства и всегда был готов выступить в поход против внешнего или внутреннего врага. Но когда он стал приближаться к вершине процветания и к закату своей жизни, он начал думать о том, чтобы определить постоянное место для трона могучих и великих государей. Самым удобным для этого местом он посчитал границу Европы и Азии: оттуда можно было мощной рукой удерживать в повиновении варваров, живших между Дунаем и Доном, и ревнивым взглядом следить за поведением персидского монарха, который нес ярмо унизительного для него договора, но возмущался и негодовал. Диоклетиан с этими же намерениями выбрал для себя и украсил дворец в Никомедии, но защитник церкви чувствовал к памяти Диоклетиана ненависть и отвращение и имел на то основания. Кроме того, Константин чувствовал, как много славы он мог бы получить, основав город, который увековечил бы его имя. Незадолго до этого во время военных действий против Лициния он имел достаточно возможностей для того, чтобы внимательно осмотреть Византии и оценить как солдат и как государственный деятель не имеющее себе равных местоположение этого города, так сильно укрепленного природой против нападений врага, но при этом со всех сторон доступного для торговли и всех ее выгод. За много столетий до Константина один из самых здравомыслящих историков древности описал преимущества местоположения, которые позволили слабой греческой колонии получить господство на море и почетное положение процветающего и независимого государства.

Посмотрим теперь на Византии в тех его границах, которые он получил вместе с царственным именем Константинополь. Территория императорского города имела форму неправильного треугольника. Его тупой угол, который далеко вытягивается на восток, в сторону берегов Азии, встречает волны Фракийского Боспора и отражает их удары. С северной стороны город ограничивает бухта, а южную сторону омывает Пропонтида, то есть Мраморное море. Основание треугольника повернуто к западу и завершает собой европейский материк. Но как великолепны очертания окружающих его земель и вод, нельзя ни ясно представить себе, ни полностью понять без более подробного объяснения.

Извилистый пролив, по которому воды Эвксинского моря быстро и безостановочно текут в море Средиземное, получил имя Боспор, и это имя прославлено в истории не меньше, чем в античных сказаниях. Множество храмов и построенных по обету алтарей, которыми щедро усеяны его крутые лесистые берега, свидетельствуют о неумелости, страхах и набожности греческих моряков, которые по примеру аргонавтов исследовали опасное негостеприимное море, что называлось Эвксинским – гостеприимным. На этих берегах были дворец Финея, который захватили бесстыдные гарпии, и лесное царство Амика, который бросил вызов сыну Леды в битве у Цеста. Проливы Боспора завершаются Синими скалами, которые, как пишут поэты, когда-то плавали на поверхности воды и были предназначены богами для того, чтобы защищать вход в Эвксинское море от взгляда любопытных нечестивцев. От Синих скал до острия треугольника, до порта Византии, длина Боспора, учитывая его изгибы, равна примерно шестнадцати милям, а ширина обычно составляет около полутора миль. Новые замки на обоих берегах – в Европе и Азии – построены на фундаментах двух знаменитых языческих святилищ – храма Сераписа и храма Юпитера, посылающего попутный ветер. Старые замки, созданные греческими императорами, господствуют над самой узкой частью пролива – той, где расстояние между берегами меньше пятисот шагов. Эти крепости восстановил и укрепил Магомет II, когда собирался осаждать Константинополь. Турецкий завоеватель, скорее всего, не знал, что примерно за две тысячи лет до его царствования Дарий выбрал это же самое место, чтобы связать две части суши мостом из лодок. Недалеко от старых замков мы обнаружим город Хризополис, иначе Скутари, который можно считать почти азиатским пригородом Константинополя. Там, где Боспор начинает впадать в Пропонтиду, он проходит между Византием и Халкедоном. Халкедон был построен греками на несколько лет раньше Византия, и презрительная поговорка заклеймила за слепоту его основателей, которые не заметили, что противоположный берег дает больше преимуществ.

Константинопольская бухта, которую можно считать рукавом Боспора, в очень древние времена получила название Золотой Рог. Ее изогнутые очертания можно сравнить с рогом оленя, точнее – с рогом быка. Определение «золотой» говорило о богатстве, которое все ветра приносили даже из самых дальних стран в безопасный и просторный порт Константинополя. Река Ликус, возникающая от слияния двух маленьких ручьев, постоянно приносит в бухту свежую воду, которая очищает дно и привлекает косяки рыбы, которые, появляясь в определенное время, ищут укрытия в удобных уголках и углублениях бухты. Поскольку в этих морях почти не ощущается чередования приливов и отливов, бухта постоянно остается глубокой, что позволяет выгружать товары на набережные без помощи лодок. Замечено, что во многих местах даже самые большие суда могут носом опираться о стену дома, а кормой плавать в воде. Этот рукав Боспора имеет в длину от устья Ликуса до входа в бухту больше семи миль. Ширина входа равна примерно пятистам ярдам, и при необходимости через него может быть переброшена прочная цепь для защиты порта и города от нападения вражеского флота.

Между Боспором и Геллеспонтом берега Европы и Азии разделяет Мраморное море, которое древним было известно под именем Пропонтида. Длина морского пути от выхода из Боспора до входа в Геллеспонт составляет около ста двадцати миль. Те, кто держит путь на запад по середине Пропонтиды, могут одновременно различать вдали возвышенности Фракии и Вифинии и не терять из виду покрытую вечными снегами вершину горы Олимп. Они минуют слева от себя глубокий залив, на берегу которого в дальнем от его устья конце находилась Никомедия, императорская резиденция Диоклетиана, проплывают мимо маленьких островов Кизик и Проконнес и становятся на якорь в Галлиполи, где море, разделяющее Азию и Европу, снова сужается до размеров тесного пролива.

Географы, которые с великой точностью, порожденной величайшим мастерством, измерили и описали форму и размеры Геллеспонта, указывают, что длина извилистого пути по этим знаменитым проливам составляет примерно шестьдесят миль, а их ширина, как правило, около трех миль. Но самая узкая часть системы проливов находится к северу от старых турецких замков, между городами Сеет и Абидос. Именно здесь Леандр в своей безрассудной отваге рисковал переплывать пролив, чтобы встретиться со своей возлюбленной. И здесь же, в том месте, где расстояние между берегами не превышает пятиста шагов, Ксеркс протянул удивительный огромный мост из лодок, чтобы переправить в Европу сто семьдесят раз по десять тысяч варваров.

Может показаться, что море, зажатое в такие узкие границы, не заслуживает определения «широкое», которое дали Геллеспонту Гомер и Орфей. Но наши представления о величине относительны: путешественник, особенно если это был поэт, пока плыл по Геллеспонту, следуя за извивами потока и глядя на сельские пейзажи, которые появлялись со всех сторон и замыкали перспективу, постепенно забывал, что находится в море, и его воображение наделяло знаменитые проливы всеми свойствами могучей реки, которая быстро протекает по лесистому краю в глубине материка и под конец вливается через широкое устье в Эгейское море у архипелага. Древняя Троя, которая стояла на возвышенности у подножия горы Ида, господствовала над устьем Геллеспонта, куда поступал лишь скудный запас воды из бессмертных рек Симоис и Скамандр. Лагерь греков тянулся вдоль берега на двенадцать миль от Сигейского мыса до Рецийского мыса, и с флангов это войско защищали самые отважные из вождей, сражавшихся под знаменем Агамемнона. Первый из этих мысов занимал Ахилл со своими непобедимыми мирмидонцами, а на втором разбил свои шатры бесстрашный Аякс. Когда Аякс пал жертвой собственной обманутой гордости и неблагодарности греков, его похоронили на том месте, где он прежде оборонял греческий флот от ярости Зевса и Гектора, и жители набиравшего силу города Реция славили его память почестями, положенными только богам. Перед тем как справедливо предпочесть Византии за его местоположение, Константин обдумывал план постройки места пребывания императорской власти в этом прославленном месте, откуда, по легенде, римляне вели свое происхождение. Вначале местом для новой столицы была выбрана просторная равнина, которая расположена ниже древней Трои и тянется в сторону Рецийского мыса с гробницей Аяк-са, и, хотя эти работы вскоре были прекращены, величественные остатки незавершенных стен и башен привлекали внимание всех, кто проплывал по проливу Геллеспонт.

Теперь мы подготовлены к тому, чтобы рассмотреть выгодное местоположение Константинополя, который словно был создан самой природой для того, чтобы стать центром и столицей великой империи. Этот город императоров, расположенный на сорок первом градусе северной широты, господствовал со своих семи холмов над обоими берегами – европейским и азиатским. Климат был здоровым и умеренным, почва плодородной, бухта – безопасной и вместительной, и подходы к городу со стороны материка были легкими для защиты. Боспор и Геллеспонт можно считать двумя воротами Константинополя, и государь, владевший этими важными путями, всегда мог закрыть их перед военными кораблями врага и открыть перед торговыми флотами. То, что восточные провинции остались в составе империи, до некоторой степени можно считать результатом политики Константина: варвары с Эвксинского моря, которые в предыдущие века доходили с оружием в руках до самого центра Средиземного моря, при нем скоро прекратили пиратствовать, поскольку потеряли надежду прорваться через эту непреодолимую преграду. Когда ворота Геллеспонта и Боспора бывали заперты, столица продолжала получать с обширной территории, оказавшейся внутри этой морской ограды, все товары, которые могли пополнить запасы необходимого или удовлетворить жажду роскоши ее многочисленных жителей. Морские побережья Фракии и Вифинии, которые теперь чахнут под гнетом Турции, все же могут предложить взгляду роскошную картину – виноградники, сады и богатый урожай на полях; а Пропонтида всегда славилась как неисчерпаемая кладовая рыбы самых ценных видов, каждый из которых вылавливается в определенное время года без большого умения и почти без труда. Но когда путь через проливы открывали для торговли, по нему проходили, чередуясь между собой, природные и рукотворные богатства севера и юга, Эвксинского моря и Средиземноморья. Все грубые товары, которые были собраны в лесах Германии и Скифии до дальних истоков Танаиса и Борисфена, все, что производили мастера Европы и Азии, египетское зерно, драгоценные камни и пряности из дальней Индии, – все это ветры с разных сторон приносили в константинопольский порт, который много столетий был центром торговли для Древнего мира.

Основание города

Красота, безопасность и богатство, соединившиеся в одном и том же месте, были достаточным основанием для сделанного Константином выбора. Но поскольку во все времена предполагалось, что при возникновении великого города всегда происходит какое-то достойное такого случая событие, в котором смешались знамение и вымысел и которое озаряет его рождение отблеском будущего величия, император желал обосновать свое решение не соображениями человеческой политики, советы которой ненадежны, а велениями не способной ошибаться божественной мудрости. В одном из своих законов он позаботился сообщить потомству, что, повинуясь повелениям Бога, он заложил вечные основы Константинополя. Хотя император не снизошел до того, чтобы рассказать, каким образом это вдохновение свыше было передано его уму, пустоту, оставленную его скромным молчанием, щедро заполнили изобретательные писатели последующих веков, описав видение, которое ночью возникло в воображении Константина, когда он спал за стенами Византия. Божество – покровитель этого города, почтенная богиня-матрона, согнувшаяся под тяжестью прожитых лет и болезней, внезапно стала девушкой в расцвете юности, и император собственными руками надел на нее все символы императорской власти. Монарх проснулся, понял смысл этого благоприятного предзнаменования и, не колеблясь, подчинился воле Неба. Хотя Константин, возможно, исключил из церемонии некоторые обряды, в которых слишком сильно чувствовалось их языческое происхождение, он все же очень заботился о том, чтобы оставить в умах зрителей глубокое впечатление надежды и уважения. Император сам шел с копьем в руке во главе торжественной процессии и указывал, где должна пройти линия, означающая границу будущей столицы, и эта окружность становилась все больше, пока ее размер не стал удивлять и озадачивать его помощников. В конце концов они осмелились указать императору, что он обвел чертой уже больше места, чем нужно даже для самого большого города. «Я буду идти вперед, пока Он, невидимый вожатый, который идет впереди меня, не сочтет нужным остановиться», – ответил Константин. Мы не берем на себя смелость выяснять, кто был и какими побуждениями руководствовался этот необыкновенный проводник императора, а ограничимся более скромной задачей – описанием размера и границ Константинополя.

Теперь в этом городе дворец и сады сераля занимают восточный мыс, первый из семи холмов, и имеют площадь примерно сто пятьдесят акров в наших современных мерах. Жилище турецких ревности и деспотизма построено на фундаменте греческого демократического государства, но можно предположить, что удобства бухты соблазняли византийцев строить дома в этом конце города и за пределами территории нынешнего сераля. Новые стены Константинополя тянулись от порта к Пропонтиде поперек расширенного треугольника на расстоянии пятнадцати стадий от древних укреплений и охватывали вместе с Византием еще пять или шесть холмов, которые, на взгляд человека, если он приближался к Константинополю, стояли красивым строем по порядку возрастания их высоты. Примерно через столетие после смерти основателя новые здания, которые на одной стороне города постепенно вырастали вдоль берега бухты в направлении от входа, а на другой вдоль Пропонтиды, уже покрыли собой узкий гребень шестого холма и широкую вершину седьмого. Необходимость защитить эти пригороды от постоянных набегов варваров заставила Феодосия Младшего окружить его столицу пригодными для этой цели постоянными стенами. Протяженность Константинополя от восточного мыса до Золотых ворот была равна примерно трем римским милям, его окружность имела длину больше десяти, но меньше одиннадцати миль, а его площадь, как можно подсчитать, была равна примерно двум тысячам английских акров.

Нельзя оправдать преувеличения тех современных путешественников, которые из тщеславия и доверчивости раздвигают границы Константинополя так, что захватывают примыкающие к нему деревни на европейском и даже на азиатском берегу. Но пригороды Пера и Галата, хотя и находятся на другой стороне бухты, возможно, заслуживают того, чтобы считаться частью Константинополя, и их прибавлением, может быть, объясняется подсчет одного византийского историка, который пишет, что окружность столицы равна шестнадцати греческим (то есть примерно четырнадцати римским) милям. Такой размер выглядит достойным резиденции императоров. Но все же Константинополь уступает по величине Вавилону, Фивам, древнему Риму, Лондону и даже Парижу.

Владыка римского мира, стремившийся воздвигнуть вечный памятник во славу своего царствования, мог для выполнения этой великой работы использовать богатства, труд и все остатки гения миллионов послушных подданных. Приблизительно подсчитать сумму, которую он с императорской щедростью истратил на основание Константинополя, можно исходя из того, что постройка стен, портиков и акведуков стоила около двух с половиной миллионов фунтов. Тенистые леса на берегах Эвксинского моря и знаменитые каменоломни на островке Проконнес, где добывали белый мрамор, были неисчерпаемым источником материалов, готовых для доставки по короткому водному пути в гавань Византия. Целая толпа рабочих и ремесленников неустанно трудилась, торопясь как можно скорее закончить работу, но нетерпеливый Константин вскоре понял, что в эту пору упадка искусств и мастерство, и количество его архитекторов очень мало соответствовали величию его замыслов. Поэтому представители власти даже в самых отдаленных провинциях получили указания создать школы, назначить учителей и обещанием наград и привилегий привлечь к изучению архитектуры и профессии архитектора достаточное количество изобретательных юношей, уже имеющих гуманитарное образование. Здания нового города были построены теми архитекторами, которых удалось найти для этого в царствование Константина, но украсили их самые прославленные мастера времен Перикла и Александра Македонского. Конечно, вернуть к жизни гениальных Фидия и Лисиппа был не властен даже римский император. Но бессмертные труды, которые они оставили в наследство потомкам, были беззащитны перед алчностью и тщеславием деспота. По его приказу города Греции и Азии были лишены своих самых ценных украшений. Трофеи памятных в истории войн, предметы религиозного почитания, самые совершенные статуи богов, героев, мудрецов и поэтов древности стали частью великолепного триумфа новой столицы. Историк Кедрен по этому случаю сказал с некоторым воодушевлением, что там, казалось, недоставало лишь душ тех знаменитых людей, кого эти прекрасные памятники были предназначены изображать. Но не в городе Константина и не в пору упадка империи, когда человеческий ум был угнетен гражданским и религиозным рабством, мы могли бы искать души Гомера и Демосфена.

Во время осады Византия Константин-завоеватель поставил свой шатер на господствующей высоте – на втором холме. Чтобы увековечить память о своей победе, он выбрал это выгодное место для главного форума, который, видимо, имел форму круга или скорее эллипса. Два его входа, расположенные один напротив другого, стали триумфальными арками. Галереи, окаймлявшие форум со всех сторон, были наполнены статуями, а в его центре стояла высокая колонна, изуродованный обломок которой теперь унижен названием горелый столб. Эта колонна стояла на постаменте, который был сделан из белого мрамора и имел в высоту двадцать футов, а сама состояла из десяти глыб порфира, каждая из которых имела высоту около десяти футов и окружность около тридцати трех футов. На вершине этого столба, на высоте более ста двадцати футов над землей, стояла гигантская бронзовая статуя Аполлона. Она была привезена то ли из Афин, то ли из одного города во Фригии и считалась работой Фидия. Скульптор изобразил бога дневного света – а позже считали, что самого императора Константина, – со скипетром в правой руке, с земным шаром в левой и в сверкающем венце из лучей на голове. Цирк, иначе ипподром, был величественным зданием, длина которого была примерно четыреста пейсов, а ширина сто пейсов. Пространство между его двумя метами, то есть точками поворота на концах поля, было уставлено статуями и обелисками, и мы до сих пор можем видеть весьма необычный осколок древности – три медных изображения змей, скрученные в один столб. Их три соединенных головы когда-то поддерживали золотой треножник, который победоносные греки поднесли в дар дельфийскому храму после того, как нанесли поражение Ксерксу. Красоту ипподрома уже давно калечат грубые руки турецких завоевателей, но под похожим на прежнее названием Атмейдан он по-прежнему служит местом тренировки коней. С трона, откуда император наблюдал за цирковыми играми, винтовая лестница спускалась во дворец – великолепное здание, которое мало чем уступало даже римской резиденции императоров и вместе со своими дворами, садами и портиками занимало большой участок земли – все пространство до берега Пропонтиды между ипподромом и храмом Святой Софии. Мы можем также воздать хвалу баням, которые продолжали носить имя Зевксиппа и после того, как благодаря щедрости Константина были дополнительно украшены высокими колоннами, разнообразными скульптурами из мрамора и почти шестьюдесятью бронзовыми статуями. Но мы можем отклониться от цели этого труда, посвященного истории, если станем описывать в мелких подробностях различные здания или кварталы Константинополя. Достаточно отметить, что все, что может украсить собой великую столицу, прибавляя ей достоинства, либо служить к выгоде или удовольствию ее многочисленных жителей, имелось в стенах Константинополя. В одном описании, которое составлено примерно через сто лет после основания этого города, перечислены Капитолий, школа наук, цирк, два театра, восемь общественных бань и сто пятьдесят три частные бани, пятьдесят два портика, пять житниц, восемь акведуков и водохранилищ, четыре просторных зала для заседаний сената и судов, четырнадцать церквей, четырнадцать дворцов и четыре тысячи триста восемьдесят восемь домов, которые размером или красотой выделялись из огромного множества плебейских жилищ и потому заслуживали отдельного упоминания.

Следующей целью и важнейшей задачей основателя было сделать свой любимый город многолюдным. В те мрачные времена, которые наступили после переезда верховной власти на новое место, в умах тщеславных греков и доверчивых латинян странным образом перемешались ближайшие и отдаленные последствия этого памятного события. Те и другие утверждали и верили, что все знатные семьи Рима, сенаторы и члены сословия всадников вместе со своими многочисленными слугами переселились вслед за императором на берега Пропонтиды, а покинутой всеми древней столицей завладели ложные римляне – чужеземцы и плебеи, и земли Италии, уже давно превращенные в сады, в один миг остались без ухода и без людей, которые их населяли. Далее в нашей книге эти преувеличения будут уменьшены до размера, соответствующего действительности. Но все же, поскольку разрастание Константинополя нельзя объяснить естественным ростом численности жителей и промышленности, мы должны признать, что эта искусственно созданная колония росла за счет старых городов империи. Приглашения повелителя очень трудно отличить от приказов, а щедрость императора обеспечивала ему охотное и радостное повиновение. Он преподнес своим любимцам дворцы, которые построил в нескольких кварталах города, дал им земли и денежное содержание, чтобы они могли поддерживать свое достоинство, и раздал государственные земли Понта и Азии в наследственное поместное владение тем, кто брал на себя легкую обязанность содержать дом в столице. Но эти поощрения и обязательства могли стать излишними и потому постепенно были отменены. В любом месте, где постоянно поселилось правительство, значительную часть доходов государства тратит сам государь, его министры, судебные чиновники и дворцовые служители. Выгода и чувство долга, жажда развлечений и любопытство – а это мощные побудительные силы – привлекают туда самых богатых провинциалов. Третья, более многочисленная группа жителей постепенно формируется из слуг, ремесленников и торговцев, которые живут за счет собственного труда и потребностей или роскоши более высоких слоев общества. Менее чем через сто лет Константинополь уже оспаривал у самого Рима первое место по богатству и численности жителей. Множество новых домов, построенных почти без всякой заботы о здоровье или удобстве вплотную друг к Другу, едва оставляли место для непрерывного потока двигавшихся по улицам людей, лошадей и повозок. Земля, выделенная под город, уже не могла вместить увеличивающееся население, и он с обеих сторон расширился за счет новых кварталов, которые доходили до моря и одни могли бы составить очень большой город.

Частые и регулярные раздачи вина, растительного масла, зерна или хлеба, денег или еды почти избавили беднейших граждан Рима от необходимости трудиться. Основатель Константинополя в какой-то мере подражал великолепию первых цезарей, но его щедрость (хотя, возможно, народ ей и рукоплескал) заслуживает осуждения потомков. Народ законодателей и завоевателей мог предъявить свои требования на зерно, собранное в Африке, поскольку заплатил за него своей кровью, и Август таким хитрым способом добивался, чтобы римляне, наслаждаясь изобилием, забыли о свободе. Но расточительность Константина нельзя оправдать никакими государственными или личными интересами: зерном, которое он брал с Египта как ежегодный налог в пользу своей новой столицы, он кормил ленивую наглую чернь за счет трудолюбивых земледельцев. Из других постановлений этого императора некоторые меньше заслуживают порицания, но менее достойны и нашего внимания. Он разделил Константинополь на четырнадцать округов, иначе кварталов, удостоил его совет имени сената, уравнял граждан новой столицы в привилегиях с жителями Италии и дал растущему городу титул колонии, первой и любимейшей дочери древней столицы – Рима. Ее почтенная мать продолжала и официально, и на деле считаться выше дочери из уважения к возрасту и достоинству и в память о прежнем величии.

Освящение города

Поскольку Константин спешил, как нетерпеливый влюбленный, и торопил ход работ, стены, портики и основные здания были построены всего за несколько лет; по другим подсчетам – даже за несколько месяцев. Однако это необыкновенное усердие вовсе не вызывает восхищения, поскольку многие постройки под конец доделывались так торопливо и плохо, что в следующее царствование их с трудом оберегали от неизбежного разрушения. Но пока в них были сила и свежесть молодости, и основатель готовился праздновать освящение своего города. Можно легко вообразить себе игры и щедрые дары, которые стали вершиной этого достопамятного празднества, но была одна подробность, о которой нельзя умолчать. В каждую годовщину основания города на триумфальную колесницу водружали позолоченную деревянную статую Константина, которая была изготовлена по его приказу и держала в правой руке маленькое изображение богини – покровительницы этих мест. Гвардейцы, одетые в свои самые богатые наряды и с белыми свечами в руках, сопровождали ее торжественный проезд по ипподрому. Когда статуя оказывалась напротив трона царствующего императора, тот вставал и приветствовал ее в знак благодарности своему предшественнику и почтения к его памяти. На празднике освящения городу Константина было присвоено императорским эдиктом имя Второй, или Новый Рим, и текст эдикта был вырезан на мраморной колонне. Но название Константинополь одержало победу над этим почетным наименованием и через четырнадцать веков продолжает прославлять создателя города.

Новая система правления

Основание новой столицы естественно связать с установлением новой системы управления в государстве и армии. Подробный обзор той сложной политической системы, которую ввел Диоклетиан, усовершенствовал Константин и завершили непосредственные преемники Константина, может не только увлечь воображение единственной в своем роде картиной – устройством великой империи, но отчасти продемонстрировать нам тайные внутренние причины ее быстрого упадка. Прослеживая судьбу любого сколько-нибудь заметного общественного учреждения, мы часто можем по необходимости заглядывать в более ранний или более поздний период римской истории, но само исследование будет ограничено во времени примерно ста тридцатью годами – от вступления на престол Константина до издания Феодосием свода законов, который вместе с заметками, написанными на Востоке и Западе, дает нам очень много подлинных данных о состоянии, в котором находилась империя. Это многообразие задач на какое-то время задержит ход нашего рассказа, но эту остановку осудят лишь те читатели, которые не чувствуют, как велико значение законов и нравов, но с жадным любопытством читают о мимолетных придворных интригах или случайных эпизодах какого-либо сражения.

Гордость римлян проявлялась с мужским достоинством: им достаточно было подлинной власти, а церемонии и прочие проявления показного величия они оставляли тщеславному Востоку. Но когда у римлян не осталось даже видимости тех добродетелей, которые породила их древняя свобода, их простые нравы постепенно были испорчены неестественно преувеличенной торжественностью, принятой при царских дворах в Азии. Отличия, которыми отмечались личные заслуги и влияние, такие подозрительные в республике, так малозначащие и такие незаметные в монархии, были отменены деспотической властью императоров. Вместо них ввели систему званий и должностей, выстроенных в строгом порядке подчиненности, – начиная с титулованных рабов, сидевших на ступенях трона, и кончая самыми низшими орудиями произвола властей. Эта толпа жалких нахлебников была заинтересована в поддержке существующих порядков из-за страха перед переворотом, который мог в одно мгновение разрушить их надежды и лишить их награды за службу. В этой божественной иерархии (как ее часто именовали) было определено до самых мельчайших подробностей, что именно положено каждому из ее званий, а для того, чтобы показать миру достоинство этого звания, существовало большое разнообразие пустых, но торжественных церемоний, освоить которые было целой наукой, а не исполнять было кощунством. Речь римлян загрязнило множество изобретенных для общения между гордостью и лестью почетных наименований, которые Туллий, скорее всего, не понял бы, а Август отверг бы с негодованием. Главных чиновников империи все, и даже сам государь, приветствовали такими обманчивыми титулами, как «ваша искренность», «ваша серьезность», «ваше превосходительство», «ваша знаменитость», «ваше высокое и изумительное величие», «ваше прославленное и великолепное высочество». Любопытно, что должностной патент каждого из них украшала эмблема, больше всего подходившая к характеру и высокому достоинству соответствующей должности, – изображение или портрет царствующего императора, триумфальная колесница, книга законов на покрытом роскошным ковром столе, освещенная четырьмя свечами, фигуры, аллегорически изображавшие провинции, которыми управляли носители должностей, или названия и штандарты войск, которыми они командовали. Некоторые из этих официальных символов действительно находились на видном месте в их приемных, другие символы торжественно несли перед обладателем должности каждый раз, когда он появлялся на людях. Каждая мелкая черта их поведения, одежды, украшений и свиты была рассчитана на то, чтобы вызывать глубокое почтение к представителям величайшего верховного повелителя. Наблюдатель-философ мог бы принять эту римскую систему правления за великолепный театр, заполненный актерами всех амплуа и всех степеней одаренности, которые все повторяют слова и изображают чувства одного и того же человека.