Текст книги "Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант)"

Памятники Рима

Среди бесчисленных архитектурных сооружений, созданных римлянами, так много не замеченных историками, так мало избежавших разрушительного действия времени и варварства! И все-таки даже величественные руины, до сих пор разбросанные по Италии и провинциям, служат достаточным доказательством того, что эти земли были когда-то местом, где существовала империя, сочетавшая могущество и утонченность. Они могли бы заслужить наше внимание одним своим огромным размером или одной красотой, но еще интереснее их делают два важных обстоятельства, которые связывают приятную историю искусств с более полезной историей человеческих нравов: многие из этих строений были сооружены за счет частных лип и почти все предназначались для всеобщей пользы.

Естественно предположить, что больше всего римских зданий, и при этом самые замечательные из них, были сооружены императорами, которые неограниченно распоряжались таким огромным количеством людей и денег. Август хвалился, что принял свою столицу кирпичной, а оставил мраморной. Строгая бережливость Веспасиана была источником созданного им великолепия. На монументах Траяна лежит отпечаток его гения. Памятники, которыми украсил имперские провинции Адриан, сооружались не только по его приказанию, но и под его непосредственным надзором. Он сам занимался искусствами и любил их, поскольку они служили прославлению монарха. Антонины покровительствовали искусствам, потому что искусства служили счастью народа. Однако императоры были хотя и первыми, но не единственными творцами архитектурных построек в своих владениях. Их примеру повсюду следовали первые из подданных, которые не боялись объявить всему миру, что имеют достаточно ума, чтобы задумать самые благородные дела, и достаточно богатства, чтобы их осуществить. Почти сразу после того, как в Риме был торжественно открыт величественный Колизей, здания такой же конструкции и из тех же материалов, хотя, конечно, меньшие по размеру, были построены в Капуе и Вероне для горожан и за счет городской казны. Надпись на мосту в Алькантаре сообщает, что он был переброшен через реку Тагус стараниями нескольких лузитанских общин. Когда Плиний был назначен наместником Вифинии и Понта, вовсе не самых богатых и не самых значительных в империи, он обнаружил, что подчиненные ему города соперничают друг с другом во всех полезных и украшающих работах, которые могут заслуженно вызвать любопытство иноземцев или благодарность граждан. Долгом проконсула было поставлять им то, чего не хватало, направлять их вкусы, а иногда сдерживать жажду подражания. Состоятельные сенаторы Рима и провинций считали для себя честью и почти обязанностью украшать великолепием свое время и свою страну, и часто влияние моды восполняло недостаток вкуса или щедрости. Среди множества этих частных благотворителей можно выделить Герода Аттика, гражданина Афин, который жил во времена Антонинов. Какими бы ни были причины его дел, своим великолепием они достойны любого из величайших властителей.

Семья Герода числила – по крайней мере после того, как ей стала улыбаться судьба, – своими предками по разным линиям Кимона и Мильтиада, Тесея и Кекропа, Эака и Юпитера. Но потомки богов и героев впали в самую жалкую бедность. Дед Герода пострадал от правосудия, и отец благотворителя, Юлий Аттик, закончил бы свою жизнь в бедности и презрении, если бы не нашел огромный клад под старым домом, последним, что осталось у него из наследственного имущества. Если строго следовать закону, император мог бы предъявить свои права на клад, и благоразумный Аттик опередил возможных услужливых доносчиков, сообщив о находке сам. Но сидевший тогда на троне справедливый Нерва отказался вообще принять что-либо из этого клада и велел Аттику, ничего не опасаясь, пользоваться подарком судьбы. Осторожный афинянин продолжал настаивать, что найденное сокровище слишком велико для подданного и он не знает, как его употребить. «Тогда злоупотребите им, – ответил с ворчливым добродушием монарх, – оно ваше». Многие посчитают, что он буквально исполнил последнее указание императора: Юлий Аттик истратил большую часть своего состояния, которое еще и увеличил удачной женитьбой, на служение обществу. Он добился для своего сына Герода должности префекта вольных городов Азии; молодой чиновник, заметив, что городок Троя плохо снабжается водой, получил от Адриана необыкновенную милость – триста раз по десять тысяч, то есть три миллиона драхм (около ста тысяч фунтов) на строительство нового акведука. Но при выполнении работ затраты больше чем в два раза превысили эту предварительную опенку, чиновники казначейства стали проявлять недовольство, и в конце концов щедрый Аттик заставил их прекратить жалобы тем, что попросил разрешения взять на себя все дополнительные издержки.

Самые умелые преподаватели Греции и Азии были с помощью высокой оплаты приглашены в наставники к молодому Героду. Их ученик вскоре стал знаменитым оратором, то есть прославился бесполезным красноречием тех дней, которое действовало только в стенах школ, презрительно отказываясь выходить на форум и в сенат. Рим почтил его должностью своего консула, но основную часть своей жизни Герод Аттик провел в философском уединении в Афинах или на виллах возле Афин, постоянно окруженный софистами, которые без отвращения признавали превосходство богатого и щедрого соперника. Памятники, которые этот гениальный человек оставил после себя, не дожили до наших дней, и лишь громадные развалины нескольких из них поддерживают в наши дни славную память о его тонком вкусе и великой щедрости. Современные путешественники измерили остатки стадиона, который был построен Герод ом в Афинах. Этот стадион имел в длину шестьсот футов, был целиком построен из белого мрамора и мог вместить всех афинян сразу, а возведен был за четыре года, когда Герод был председателем Афинских игр. Памяти своей жены Региллы Герод посвятил театр, равный которому вряд ли можно было найти в империи: во всем его здании деревянные части были только из кедра, искусно украшенного необычной резьбой. Одеон, когда-то созданный Периклом для музыкальных представлений и репетиций новых трагедий, стал памятником победы искусств над варварским величием, поскольку дерево, использованное при его постройке, в основном было из мачт персидских кораблей. Хотя это старинное здание уже ремонтировалось по приказу одного из царей Каппадокии, оно вновь пришло в упадок. Герод восстановил его в древней красоте и великолепии. И щедрость этого знаменитого гражданина не была ограничена стенами Афин. Роскошнейшие украшения для храма Нептуна на Истме, театр в Коринфе, стадион в Дельфах, бани в Фермопилах и акведук в италийском Канузии – всего этого не хватило, чтобы исчерпать богатство Герода Аттика. Его благосклонность узнали также жители Эпира, Фессалии, Эвбеи, Беотии и Пелопоннеса, и много надписей в различных городах Греции и Азии с благодарностью называют его своим покровителем и благодетелем.

В республиканских Афинах и Риме скромная простота частных домов говорила об одинаковой свободе всех их обитателей, а верховная власть народа выражалась великолепием общественных зданий; этот республиканский дух не исчез полностью с появлением богатства и монархии. Самые добродетельные среди императоров подчеркнуто проявляли свое великолепие именно в работах, предназначенных для чести и пользы народа. Золотой дворец Нерона вызвал справедливое негодование, но обширный участок земли, которую этот император не по праву захватил для своей себялюбивой роскоши, в последующие царствования был заполнен более благородно: там поднялись Колизей, бани Тита, галерея Клавдия и храмы, посвященные богине мира и гению Рима. Эти прославленные здания, собственность римского народа, были украшены самыми прекрасными работами греческих живописцев и скульпторов, а в храме богини Мира была открыта очень любопытная[8]8
  Скорее всего, Гиббон написал или хотел написать не «curious» – «любопытная», a «copious» – «богатая».


[Закрыть] библиотека для удовлетворения любопытства образованных людей.

Недалеко от того места находится форум Траяна. Он был окружен высоким портиком, четыре триумфальные арки которого служили роскошно украшенным и просторным входом на четырехугольный внутренний двор. В центре двора возвышалась мраморная колонна; ее высота – сто десять футов – была равна высоте холма, который был срыт. Эта колонна, которая существует и сейчас и сохранила всю свою древнюю красоту, украшена точным изображением побед, которые одержал в Дакии воздвигший ее император. Солдат-ветеран глядел на нее и видел повесть о своих собственных походах, а мирный гражданин, легко поддаваясь иллюзии, порожденной национальным тщеславием, воображал, что и сам получает часть почестей триумфа. Все остальные кварталы столицы и все провинции империи были украшены с этой же щедростью, которая наделяла великолепием народ, наполнены амфитеатрами, театрами, храмами, портиками, триумфальными арками, банями и акведуками, которые все по-своему служили здоровью, благочестию и удовольствиям даже беднейшего гражданина. Последнее сооружение в этом перечне заслуживает нашего особого внимания. Дерзость предприятия, успех его результатов и нужды, которые обеспечивали акведуки, позволяют включить их в число самых благородных памятников римского гения и могущества. Первое место по праву занимают акведуки столицы, но любопытный путешественник, который, не будучи просвещен историей, будет осматривать акведуки в Сполето, Меце или Сеговии, вполне естественно придет к выводу, будто эти небольшие провинциальные города были в прошлом местом пребывания могущественного монарха. Безлюдные земли Азии и Африки были когда-то покрыты цветущими городами, число жителей и даже самое существование которых зависели от такого непрерывного потока искусственно подаваемой свежей воды.

Мы подсчитали количество жителей Римской империи и взглянули на ее общественные сооружения. Сведения о количестве и размере ее городов помогут подтвердить ответ на вопрос о первом и увеличат для нас число вторых. Собрать вместе несколько разбросанных по разным местам свидетельств, относящихся к этой теме, может быть достаточно приятным делом, если, однако, при этом не забывать, что из-за тщеславия народов и бедности языка расплывчатое по значению название «город» применялось и к Риму, и к Лаврентуму.

I. Древняя Италия, как о ней сказано, имела тысячу сто девяносто семь городов; к какой бы из эпох Античности ни относилось это утверждение, нет никаких причин считать, что во времена Антонинов эта страна была населена меньше, чем в эпоху Ромула. Мелкие италийские государства вошли в состав коренной части империи, которая притянула их к себе силой своего мощного влияния. Те области Италии, которые до этих пор увядали под ленивой тиранической властью жрецов и наместников, перенесли не самые тяжелые из испытаний войны, а первые признаки упадка, которые проявлялись у них, были с избытком компенсированы быстрым улучшением жизни в Цизальпинской Галлии. По остаткам древнего города в Вероне можно судить о его великолепии; при этом Верона была менее знаменита, чем Аквилея или Падуя, Милан или Равенна.

II. Желание совершенствовать жизнь проникло по другую сторону Альп и стало ощущаться даже в лесах Британии, которые постепенно расступились и дали место удобным красивым постройкам. Йорк был местом пребывания правительства, Лондон уже обогатился благодаря торговле, а Бат славился благотворным действием своих лечебных вод. Галлия могла похвалиться тысячью двумястами городов, и, хотя на севере многие из них, в том числе сам Париж, были не более чем грубо построенными неуютными поселками, южные провинции были подобны Италии по богатству и изяществу. Среди городов Галлии много было таких – Марсель, Арль, Ним, Нарбонна, Тулуза, Бордо, Отен, Вьенн, Лион, Лангр и Тревы, – чье положение в древности при сравнении окажется равным современному или даже лучше. Что касается Испании, то эта страна процветала, когда была провинцией, а будучи королевством, пришла в упадок. Гордость этой страны, которую истощили чрезмерное напряжение сил, Америка и суеверие, вероятно, была бы задета, если бы мы попросили оттуда такой же список из трехсот шестидесяти городов, как тот, что составил Плиний в правление Веспасиана.

III. Власть Карфагена в свое время признавали триста городов, и маловероятно, чтобы их число уменьшилось под управлением императоров; сам Карфаген поднялся из пепла в новом великолепии; эта столица, как Капуя и Коринф, вскоре вернула себе все преимущества, которые можно потерять вместе с независимостью.

IV. Восточные провинции теперь представляют собой контраст римского величия и турецкого варварства. Античные развалины, разбросанные среди невозделанных полей и принимаемые невежественными местными жителями за колдовские творения, служат укрытием для угнетенного крестьянина или бродячего араба. В правление цезарей только в Азии насчитывалось пятьсот городов с большим населением, обогащенных всеми дарами природы и украшенных всем изящным и утонченным, что только создает искусство. Одиннадцать городов оспаривали друг у друга честь посвятить храм Тиберию, и сенат сравнивал их достоинства. Четыре города были отвергнуты сразу же, как неспособные вынести бремя таких затрат; среди отвергнутых была Лаодикея, великолепие которой до сих пор заметно по ее развалинам. Лаодикея получала очень большой доход от своих овечьих стад, поскольку шерсть этих овец была знаменита своей тонкостью, и незадолго до этого «состязания» получила по завещанию одного щедрого гражданина в наследство более четырехсот тысяч фунтов. Если такова была «бедность» Лаодикеи, каким должно было быть богатство городов, чьи просьбы оказались предпочтенными, особенно Пергама, Смирны и Эфеса, которые перед этим оспаривали друг у друга право называться главным городом Азии? Столицы Сирии и Египта и внутри империи были выше прочих городов; Антиохия и Александрия презрительно смотрели сверху вниз на множество зависимых городов и неохотно уступали в величии даже самому Риму.

Все эти города были связаны между собой и со столицей дорогами, которые, начинаясь от римского форума, пересекали Италию, проходили по провинциям и кончались лишь на границах империи. Если мы аккуратно подсчитаем расстояние от стены Антонина до Рима и от Рима до Иерусалима, станет видно, что эта великая сеть дорог, протянувшаяся от северо-восточного до юго-западного края империи, имела в длину четыре тысячи восемьдесят римских миль. Дороги были аккуратно размечены камнями или столбами через каждую милю и проложены по прямой от одного города к другому почти без оглядки на природные препятствия или право частной собственности. В горах были пробиты туннели, через самые широкие и быстрые реки смело переброшены арочные мосты. Средняя часть дороги была приподнята и выполнена в форме террасы, которая господствовала над окружающей местностью; терраса эта состояла из нескольких слоев песка, щебня и цемента и была вымощена крупными камнями, а в некоторых местах вблизи от столицы – гранитом. Такой была конструкция римских дорог, настолько прочных, что даже усилия пятнадцати веков не полностью уничтожили их. Эти дороги соединяли подданных империи, служа легким и привычным средством сообщения и связывая между собой жителей даже самых отдаленных провинций. Но главной их задачей было облегчать движение легионов, и ни одна страна не считалась полностью покоренной, пока каждый ее уголок не стал доступен для оружия и власти завоевателя. Преимущества, которые давала возможность очень рано узнавать о том, что произошло, и передавать свои приказы с большой скоростью, внушили императорам мысль установить на всей территории владений постоянную систему почтовых станций. Для этих станций повсюду были построены на расстоянии всего пять-шесть миль один от другого дома, при каждом из которых постоянно содержалось сорок лошадей; благодаря этой системе связи по римским дорогам можно было без труда проехать сто миль в день. Использовать почтовые станции было позволено лишь тем, кто требовал для себя их услуги по мандату имперских властей; хотя первоначально почтовая система предназначалась для тех, кто едет по общественной надобности, иногда в виде послабления частным гражданам позволялось пользоваться ею для своих дел или удобства. Морские пути Римской империи были так же свободны и открыты для людей, как сухопутные. Провинции располагались вдоль берегов Средиземного моря и полностью окружали его, и Италия одним из своих выступов – выдававшимся вперед огромным мысом – достигала самой середины этого огромного водоема. На берегах Италии практически нет безопасных гаваней, но изобретательность людей исправила недостатки природы; так, искусственный порт Остия, созданный императором Клавдием в устье Тибра, стал важным памятником римского величия. Из этого порта, от которого до столицы было всего шестнадцать миль, легкий попутный ветер часто доносил корабли за семь дней до Геркулесовых столпов, а за девять или десять – до египетской Александрии.

Усовершенствования в сельском хозяйстве

Какой бы вред ни приписывали разум или красноречие декламатора тому, что империя была слишком велика, власть Рима имела несколько благотворных последствий для человечества, и та же самая легкость передвижения, которая помогала распространению пороков общества, способствовала и распространению усовершенствований общественной жизни. В ранней Античности мир был поделен на две неравные части: на востоке с незапамятных времен были искусства и роскошь, на западе жили грубые и воинственные варвары, которые либо с презрением относились к сельскому хозяйству, либо были с ним совершенно незнакомы. Под защитой прочно установленной власти плоды более благоприятных климатов и изобретательности более цивилизованных народов постепенно были ввезены в западные области Европы, и открытая выгодная торговля стала побуждать местных жителей к умножению первых и совершенствованию вторых. Почти невозможно перечислить всех представителей животного и растительного царства, которые были успешно переселены в Европу из Азии и Египта, но для поддержания чести исторического сочинения и тем более ради того, чтобы оно было полезным, стоило бы слегка сказать здесь о нескольких основных переселенцах. 1. Почти все цветы, травы и плоды, которые растут в наших европейских садах, имеют иностранное происхождение, на что во многих случаях указывают даже их имена: яблоня в Италии – местная уроженка, и римляне, когда узнали более изысканный вкус абрикоса, персика, граната, лимона и апельсина, стали называть все эти новые плоды общим именем «яблоко», добавляя к нему, чтобы отличать друг от друга, название родины плода. 2. Виноград во времена Гомера рос в диком состоянии на Сицилии и, вероятнее всего, в ближайших к ней местностях на материке, но он не был усовершенствован человеческим искусством и не давал жидкости, которая была бы приятна на вкус диким жителям этих мест. Через тысячу лет Италия могла похвалиться тем, что из восьмидесяти самых тонких по вкусу и прославленных вин более чем две трети изготавливались на ее земле. Этот благословенный дар судьбы вскоре был передан и Нарбоннской Галлии, но к северу от Севенн климат был таким холодным, что во времена Страбона считалось невозможным, чтобы виноград вызревал в этой части Галлии. Однако эти трудности постепенно удалось преодолеть, и есть некоторые основания считать, что виноградники Бургундии возникли еще во времена Антонинов. 3. Олива шла по западным странам вслед за миром, символом которого считалась. Через два столетия после основания Рима ни Италия, ни Африка еще не были знакомы с этим полезным растением; она прижилась в этих странах и в конце концов поселилась в центре Испании и Галлии. Порожденные робостью ошибочные предположения древних, будто бы оливе нужен достаточно жаркий климат и будто она может хорошо расти лишь поблизости от моря, постепенно были опровергнуты изобретательностью и опытом. 4. Лен был принесен из Египта в Галлию, и его возделывание обогатило эту страну в целом, хотя, возможно, сделало беднее почву в тех местах, где его сеяли. 5. Выращивание кормовых трав стало привычным делом для крестьян и в Италии, и в провинциях; в особенности это касается люцерны, которая происходит из Мидии и там же получила свое имя. То, что теперь скоту зимой был обеспечен большой запас сытного корма, позволило увеличить количество овечьих отар и стад другого скота, а их увеличение повысило плодородность почвы. Ко всем этим усовершенствованиям можно добавить постоянное внимание к рудникам и рыбным промыслам, которые, давая работу множеству трудолюбивых рук, увеличивали удовольствие богатых и средства к существованию бедных. В изящном рассказе Колумеллы описан высокий уровень развития сельского хозяйства в Испании при Тиберии, и можно отметить, что голод, от которого так часто страдала республика, пока находилась в юном возрасте, возникал редко или даже не возникал никогда в огромной империи: если случайно в какой-либо одной провинции возникал недостаток продовольствия, этот недостаток немедленно восполнялся за счет множества ее более удачливых соседей.

Сельское хозяйство служит основой для ремесел, поскольку произведения природы являются материалом для искусств. Под властью Римской империи труд изобретательного и умелого народа постоянно и многими различными путями использовался на службе богатой части общества. Состоятельные любимцы судьбы в своей одежде, кушаньях, домах и мебели соединяли все утонченное и изысканное в области удобств, изящества и пышности, что только могло удовлетворить их гордость или чувственность. Такие изыски под ненавистным именем роскоши сурово порицали моралисты всех времен; возможно, человечество легче пришло бы к добродетели и счастью, если бы все имели необходимое для жизни и никто не имел лишнего. Но при нынешнем несовершенном состоянии общества роскошь, хотя бы и порожденная пороком или сумасбродством, видимо, является единственным способом исправлять неравное распределение собственности. Усердный механик и искусный артист, не получившие своей доли при разделе мира, собирают добровольный налог с тех, кто владеет землями, а этих владельцев имущественный интерес побуждает улучшать те имения, чья продукция позволит им приобрести больше удовольствий. Эта деятельность, конкретные результаты которой ощущаются в любом обществе, протекала и в римском мире, но разносила товары по земле с гораздо большей энергией. Провинции быстро исчерпали бы свои богатства, если бы изготовители и продавцы предметов роскоши не возвращали бы понемногу знаменитым подданным империи те деньги, которые отбирал у них Рим со своими оружием и властью. Если оборот товаров происходил внутри империи, он поднимал политический аппарат на новый уровень активности, и последствия этого, которые иногда были благотворными, никогда не могли стать губительными.

Но удержать роскошь в границах империи – нелегкая задача. Самые отдаленные страны мира были ограблены для того, чтобы были обеспечены пышность и изящество Рима. Леса Скифии поставляли некоторые ценные виды меха. По суше на Дунай доставляли с берегов Балтики янтарь, и варвары поражались тому, как дорого им платили за такой бесполезный товар. Существовал большой спрос на вавилонские ковры и другие тканые изделия Востока, но самой важной и самой непопулярной отраслью внешней торговли была торговля с Аравией и Индией. Каждый год примерно в дни летнего солнцестояния флот из ста двадцати судов отплывал из египетского порта Миосхормос на Красном море. Благодаря периодической помощи муссонов они пересекали океан примерно за сорок дней. Конечным пунктом этого плавания были обычно малабарское побережье или остров Цейлон; именно там на рынках ожидали их прибытия торговцы из самых дальних стран Азии. Возвращение этого египетского флота обычно приходилось на декабрь или январь; как только его богатый груз оказывался доставлен на верблюдах с Красного моря на Нил, а потом вниз по этой реке в Александрию, его безотлагательно переправляли в столицу империи. Восточные товары были роскошными безделушками: шелк, фунт которого стоил не меньше, чем фунт золота; драгоценные камни, из которых жемчуг был первым после алмаза[9]9
  Два главных места добычи жемчуга были те же, что сейчас, – Ормуз и мыс Коморин. Алмазы Рим получал, насколько мы можем сопоставить античную географию с современной, с рудника Джумелпур в Бенгалии, который описан в «Путешествиях де Тавернье».


[Закрыть], и различные благовония, которые употреблялись во время религиозных обрядов и торжественных похорон.

Трудности и риск путешествия вознаграждались почти невероятной прибылью, но эту прибыль получали за счет римских подданных, и немногие обогащались за счет многих. Поскольку уроженцы Аравии и Индии довольствовались тем, что производилось в их родной стране, со стороны римлян главным, если не единственным объектом торговли было серебро. Ради приобретения женских украшений богатство государства отдают без возврата враждебным иностранцам – такая жалоба была признана достойной рассмотрения римским сенатом с его важностью манер. Один любознательный, но склонный осуждать других писатель подсчитал, что эти потери составляли более восьмисот тысяч фунтов стерлингов в год. Таково было недовольство людей, мрачневших при мысли о туманных перспективах бедности в будущем. И все же, если мы сравним два соотношения между золотом и серебром – то, которое было во времена Плиния, и то, которое зафиксировано при Константине, – мы обнаружим, что эта величина за указанное время очень сильно выросла. Нет причин предполагать, что золота стало меньше; следовательно, совершенно ясно, что серебра стало больше и что, как бы много его ни вывозили в Индию и Аравию, этот вывоз вовсе не истощил богатства римского мира, а продукция рудников с избытком удовлетворяла спрос торговли.

Несмотря на склонность человечества восторгаться прошлым и недооценивать настоящее, спокойствие и процветание империи глубоко чувствовали и честно признавали как провинциалы, так и жители Рима. «Они признавали, что верные основы общественной жизни, законов, сельского хозяйства и культуры, которые первоначально были изобретены мудростью Афин, теперь прочно закреплены могуществом Рима, под благоприятным влиянием которого даже самые свирепые варвары были объединены общим одинаковым для всех правительством и общим языком. Они утверждают, что, когда совершенствуются искусства, человечество заметно увеличивается в числе. Они празднуют все возрастающее великолепие своих городов, красоту своей страны, которая так возделана и украшена, что представляет собой один огромный сад, и долгий праздник – мир, которым наслаждается столько народов, забывших свою прежнюю вражду и свободных от необходимости думать о будущих опасностях». Какие бы подозрения ни вызывали ораторский тон и декламаторская интонация, которые, похоже, преобладают в этом отрывке, содержание этих слов полностью соответствует исторической действительности.

Вряд ли глаза современников имели возможность разглядеть в этом народном счастье скрытые причины упадка и разложения. Тот самый длительный мир и одинаковое всюду правление римлян влили в жизненно важные органы империи яд, действующий медленно и скрытно. Умы людей постепенно были сведены к одному и тому же уровню, пламя гениальности угасло, и даже воинский дух исчез. Уроженцы Европы были отважны и крепки телом. Испания, Галлия, Британия и Иллирия поставляли в легионы прекрасных солдат и были основой могущества империи. Личные доблести у этих людей сохранились, но больше не было того гражданского мужества, которое питается любовью к независимости, чувством национальной чести, наличием опасности и привычкой командовать. Они принимали те законы и тех наместников, которых желал им дать верховный правитель, а защищать себя доверяли армии наемников. Потомки их самых дерзких и бесстрашных предводителей были довольны положением граждан и подданных. Самые честолюбивые умы уезжали ко двору или под знамя императоров, а опустошенные провинции, лишившиеся политической силы и единства, постепенно погрузились в сонную и безразличную ко всему частную жизнь.

Любовь к литературе, почти неразлучная с миром и утонченностью, была в моде у подданных Адриана и Антонинов – императоров, которые и сами были образованными и любознательными людьми. Она распространилась по всей их империи: самые северные племена бриттов приобрели вкус к красноречию, сочинения Гомера и Вергилия переписывались и изучались на берегах Рейна и Дуная; даже самые слабые проблески литературного дара ожидало щедрейшее вознаграждение. Физику и астрономию успешно развивали греки; наблюдения Птолемея и труды Галена и теперь изучаются теми, кто уточнил их открытия и исправил ошибки. Но если не принимать в расчет несравненного Лукиана, эта эпоха праздной лени прошла, не породив ни одного сочинителя с оригинальным гением или отличавшегося изяществом стиля. Авторитет Платона и Аристотеля, Зенона и Эпикура по-прежнему царил в школах, и их системы со слепой почтительностью передавались от одного поколения учеников другому без малейшей попытки развивать силы человеческого ума или расширить его границы. Красоты речи поэтов и ораторов, вместо того чтобы разжечь пламя, подобное тому, которое жило в них, вызывали к жизни лишь холодные рабские подражания; если же кто-то рисковал отойти от этих образцов, то в то же время расставался со здравым смыслом и чистоплотностью. После возрождения литературы молодая сила воображения после долгого сна, подражательства в масштабах нации, перехода к новой религии и новым языкам опять призвала к себе гений Европы. Но римские провинциалы, получавшие повсеместно одинаковое искусственное чужеземное образование, были втянуты в совершенно неравное состязание с теми отважными древними авторами, выражавшими свои подлинные чувства на своем родном языке, которые уже занимали все почетные места. Имя Поэта было почти забыто; имя Оратора не по праву присвоили себе софисты. Рой критиков, компиляторов и комментаторов, словно облако, загораживал светило образования, и за ослаблением художественного гения вскоре последовало повреждение вкуса. Блистательный Лонгин, который в несколько более позднюю эпоху при дворе сирийской царицы сохранял дух древних Афин, заметил и оплакивал то, как выродились его современники, которые уродовали добровольной низостью свои чувства, раздражением нервов лишали себя мужества и подавляли свои дарования. «Точно так же, как некоторые дети навсегда остаются карликами из-за того, что в младенчестве их конечности держали в слишком большой тесноте, – пишет он, – так и наши нежные умы, скованные предрассудками и привычками справедливого рабства, не способны ни покончить с этим, ни достичь того великого совершенства пропорций, что мы с восхищением наблюдаем у древних, которые, живя при народном правлении, писали так же свободно, как действовали»[10]10
  В этом случае мы можем сказать о Лонгине, что «все его правила подкрепляет его собственный пример». Вместо того чтобы прямо высказать свои утверждения, проявив достойную мужчины смелость, он вводит их в высшей степени осторожно: вкладывает в уста друга и, насколько можно понять из поврежденного текста, притворяется, будто сам опровергает их.


[Закрыть].