Текст книги "Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант)"

Глава 10
ВСЕНАРОДНЫЕ БЕДСТВИЯ В ГОДЫ ПРАВЛЕНИЯ ВАЛЕРИАНА И ГАЛЛИЕНА. НАБЕГИ ГОТОВ. ВТОРЖЕНИЕ ПЕРСОВ В АРМЕНИЮ. ПЛЕНЕНИЕ ВАЛЕРИАНА

Филипп был убит в 249 году, и его место занял Деций, человек весьма талантливый. Он повел войска против готов и вместе со своим сыном погиб в бою при Добрудске. Затем короткое время правили Галл и сменивший его Эмилиан; после этого в 253 году императором стал Валериан, который вскоре сделал своим соправителем своего сына Галлиена. Гиббон в своем рассказе о Галлиене говорит о нем только с пренебрежением, однако современные критики Гиббона в значительной степени реабилитировали этого императора. Тем не менее описание бедствий Римской империи в годы правления Валериана и Галлиена у Гиббона соответствует истине.

Валериану было около шестидесяти лет, когда его провозгласили императором, и на престол он взошел не по капризу черни и не по крикливому требованию армии, а по единодушному желанию всего римского мира. На государственной службе он, постепенно поднимаясь по должностной лестнице, заслуживал любовь добродетельных правителей и объявлял себя врагом тиранов. Его благородное происхождение, безупречные, но лишенные холодности манеры, обширные познания, осмотрительность и опытность вызвали уважение у сената и народа; по словам одного древнего писателя, если бы человечеству было позволено свободно выбрать себе господина, оно, несомненно, выбрало бы Валериана. Возможно, достоинства этого императора не были равны его репутации, а возможно, его ум притупился или по меньшей мере дух ослаб с приходом вялой и холодной старости. Понимание того, что его жизнь клонится к закату, побуждало Валериана разделить трон с более молодым и деятельным соправителем, поскольку при тогдашнем критическом положении империи ей не меньше правителя был нужен полководец. Опыт, приобретенный в должности римского цензора, мог бы указать Валериану, кого следует одеть в пурпур за военные заслуги. Но вместо того чтобы подойти к этой задаче здраво и рассудительно и сделать такой выбор, который бы укрепил его верховную власть и обеспечил ему любовь потомства, он послушался лишь голоса любви или тщеславия и возвел в сан верховного правителя своего сына Галлиена, юношу, чьи изнеженность и порочность были, пока тот оставался частным лицом, скрыты от людей его безвестностью. Совместное правление отца и сына продолжалось около семи лет, а потом еще примерно восемь лет Галлиен правил один. Но все это время было единой непрерывной чередой беспорядков и бедствий. Поскольку Римская империя подвергалась нападению иноземных захватчиков, полных слепой ярости, и собственных узурпаторов, полных бешеного честолюбия, со всех сторон одновременно, мы ради порядка и ясности будем в своем рассказе следовать не хронологии, в точности которой можно сомневаться, а более естественному порядку: раскроем одну тему за другой. Самыми опасными противниками Рима в годы правления Валериана и Галлиена были I. Франки. II. Алеманны. III. Готы. IV. Персы. Этими обобщенными названиями мы можем в рассказах о похождениях менее крупных племен заменять их странные безвестные имена, которые были бы только лишним грузом для памяти читателя и отвлекли бы его внимание.

I. Поскольку потомство франков составляет одну из самых великих и просвещенных наций Европы, все возможности науки и изобретательности были применены для того, чтобы выяснить, кто были их неученые предки. За рассказами, рожденными легковерием, последовали системы, рожденные вымыслом. Был разобран на части каждый абзац и просмотрено каждое место в текстах, которое могло указать хотя бы на слабый след их происхождения. Гнездом, откуда вылетела эта прославленная воинственная стая, считали Паннонию, Галлию, северные области Германии. В конце концов самые разумные исследователи критически отвергли выдумку о том, что эти несравненные завоеватели были пришельцами из других мест, и сошлись на решении, простота которого убеждает нас в его истинности. Они предположили, что примерно в 240 году племена, которые и раньше жили в низовье Рейна и Везере, объединились в новый союз и приняли имя «франки». Тот край, где теперь расположены Вестфалия, ландграфство Гессенское и герцогства Брауншвейгское и Люнебургское, в древности был домом для хавков, которые в своих непроходимых болотах бросали вызов оружию римлян, для херусков, гордившихся славой Арминия, для каттов, которые были страшны своей стойкой и неустрашимой пехотой, и для нескольких других племен, менее сильных и менее известных. Любовь к свободе была главной страстью этих германцев, и слово, которым обозначалось это сладостное благо, было самым приятным словом для их слуха. Они заслуживали имя франки, что значило «свободные люди», они приняли это имя и сохранили его за собой. Это название покрыло собой, хотя и не уничтожило полностью, имена нескольких племен, вошедших в объединение. Первые общие законы были приняты по молчаливому согласию ради взаимной выгоды, привычка и опыт постепенно упрочили этот союз. Государство франков можно в какой-то степени сравнить со Швейцарией, где каждый кантон сохраняет свою независимость, советуется с собратьями по союзу по общим для них вопросам, но не признает над собой никакого верховного главы или верховного представительного органа. Однако эти две конфедерации были основаны на противоположных принципах. Мудрая и честная политика швейцарцев принесла им в награду почти двести лет мира. Непостоянство, жажда грабежа и неуважение даже к самым торжественным договорам стали позором для франков.

Римляне долго испытывали на себе в Нижней Германии дерзкую отвагу этих народов. Объединение их сил угрожало новым вторжением в Галлию и требовало присутствия на месте событий Галлиена, наследника и одного из носителей императорской власти. Пока же этот правитель вместе со своим малолетним сыном Салонином представляли собой величие империи при дворе в Тревах; их войсками умело руководил полководец Постум, который хотя позже и предал семью Валериана, но всегда был верен основным интересам монархии. Аживый язык хвалебных речей и медалей смутно говорит о длинном списке побед. Трофеи и титулы удостоверяют (если такие свидетельства можно считать достоверными) славу Постума: он много раз назван «победителем германцев» и «спасителем Галлии».

Но всего один факт – и, кстати, единственный, который известен нам более или менее точно, – не оставляет почти и следа от этих памятников, созданных тщеславием и лестью. Рейн, хотя его и удостоили прозвища Хранитель провинций, был недостаточно мощной преградой для дерзких и предприимчивых франков. Они быстро опустошили все области от этой реки до подножия Пиренеев, и эти горы тоже не остановили их. Испания, никогда не опасавшаяся варварского нашествия, была неспособна оказать сопротивление набегам германцев. Двенадцать лет, то есть большую часть времени правления Галлиена, эта богатая страна была местом неравных и разрушительных боев. Таррагона, цветущая столица этой мирной провинции, была разграблена и почти уничтожена, так что даже во времена, когда писал Орозий, то есть в V веке, жалкие хижины, разбросанные среди развалин великолепных городов, еще напоминали о ярости варваров. Когда в этой истощенной стране стало нечего грабить, франки захватили в испанских портах несколько кораблей и переплыли в Мавретанию. Жители этой далекой провинции изумлялись ярости варваров, которые свалились на них словно из другого мира, поскольку и название народа, и нравы, и цвет кожи этих людей были незнакомы обитателям побережья Африки.

II. В той части верхней Саксонии, которая расположена за Эльбой и теперь называется Лузакским маркизатом, в древности существовал священный лес, страшное место, с которым были связаны суеверия народа свевов. Никому не было позволено переступить границу этого святого места иначе как после раболепных поклонов и в молитвенной позе. Так входящий показывал: он признает, что здесь присутствует верховный бог. Не только благочестие наделяло святостью этот лес Зонненвальд, или лес семнонов: тут участвовала и любовь к родине. Все верили, что на этом священном месте возник народ свевов. В установленные дни многочисленные племена, гордившиеся своим свевским происхождением, присылали туда своих представителей и увековечивали память о своем общем происхождении варварскими обрядами и человеческими жертвоприношениями. Широко распространившееся имя свевов носили жители внутренних областей Германии от берегов Одера до Дуная. Они отличались от остальных германцев особой прической: свои длинные волосы эти люди собирали в грубо скрученный пучок на макушке. Им очень нравилось это украшение, от которого они в боевом строю казались врагу выше и страшнее. Германцы, так завидовавшие чужой военной славе, признавали свевов самыми доблестными воинами, а узипеты и тенктеры – племена, которые когда-то вывели в бой огромную армию против диктатора Цезаря, – заявили, что не считают для себя позором бегство от народа, против чьего оружия не в силах устоять и бессмертные боги.

При императоре Каракалле бесчисленные свевские полчища в поисках то ли еды, то ли добычи, то ли славы появились на берегах Майна, по соседству с римскими провинциями. Армия, спешно набранная из добровольцев для защиты от свевов, постепенно сплотилась в постоянный большой народ, который, поскольку образовался из очень многих племен, принял имя алеманны, что значило «все люди»; оно говорило сразу о разном происхождении и одинаковой храбрости его носителей. Эту храбрость вскоре ощутили на себе во время множества набегов их новые враги – римляне. Алеманны сражались в основном на конях, но их войско было особенно грозным оттого, что между конными воинами размещались легковооруженные пехотинцы, отобранные из числа самых храбрых и подвижных юношей и путем частых упражнений обученные не отставать от конников во время самого долгого перехода и при самом быстром отступлении.

Этот воинственный германский народ был поражен огромным размахом военных приготовлений Александра Севера; потом алеманны боялись оружия его преемника-варвара, равного им по свирепости и отваге. Но они продолжали стоять у границ империи и этим увеличили всеобщий беспорядок, начавшийся после смерти Деция. Алеманны разорили богатые галльские провинции и первыми развенчали хрупкое величие Италии: многочисленное войско алеманнов прошло через Дунай и Ретийские Альпы на равнины Ломбардии, дошло до далекой Равенны и поставило свои победоносные варварские знамена почти в виду Рима. Это оскорбление и опасность заставили вспыхнуть в душах сенаторов какие-то искры прежней доблести. Оба императора были очень далеко, занятые войнами, – Валериан на Востоке, а Галлиен на Рейне. Римляне могли надеяться лишь на себя и опереться лишь на собственные силы. В этой крайности сенаторы вновь взяли в свои руки оборону республики, вывели навстречу врагу преторианскую гвардию, оставленную в столице в качестве гарнизона, добавили к ней отряды ополчения, сформировав их из самых крепких телом и наиболее охотно шедших на эту службу плебеев. Алеманны, изумленные внезапным появлением перед ними армии, более многочисленной, чем их собственная, вернулись в Германию, нагруженные добычей; невоинственные римляне расценили их отступление как свою победу.

Когда Галлиен узнал, что его столица освобождена от угрозы варваров, мужество сената вызвало у него гораздо больше тревоги, чем восхищения; это же чувство могло когда-нибудь подсказать сенаторам, что они должны спасти общество от тирании так же, как спасли от иноземного вторжения. В своей трусливой неблагодарности он издал для своих подданных указ, запретивший сенаторам не только занимать любые военные должности, но даже приближаться к лагерям легионов. Но его страхи не имели под собой оснований: жившие в роскоши богатые аристократы, спустившись с духовной высоты в прежнее, естественное для них состояние, приняли постыдное отстранение от военной службы как милость; теперь они могли спокойно наслаждаться банями, театром и своими виллами и с радостью отдали более опасное дело – заботу об империи – в грубые руки крестьян и солдат.

Один писатель времен поздней империи упоминает о втором вторжении алеманнов, более грозном, но отраженном с большей славой. По его словам, трехсоттысячное войско этого воинственного народа потерпело поражение в битве возле Милана от всего десяти тысяч римлян, во главе которых стоял сам Галлиен. Однако мы можем с большой вероятностью отнести эту великую победу либо на счет легковерия написавшего о ней историка, либо на счет преувеличения подвигов одного из представителей императора. Галлиен же старался защитить Италию от ярости германцев совсем иным оружием: он женился на Пипе, дочери короля свевского племени маркоманов, которое часто путали с алеманнами во время их войн и завоевательных походов. Отцу ее он в честь этого союза предоставил обширные земли в Паннонии, чтобы тот поселил там свой народ. Кажется, прирожденное обаяние не отшлифованной светским воспитанием красоты пробудило в сердце ветреного императора нежное чувство к королевской дочери, и политическую связь укрепили узы любви. Но высокомерные римляне из-за своих предрассудков все же отказывались называть браком нечестивое сожительство римского гражданина с варваркой и запятнали германскую королевну постыдным именем «наложницы Галлиена».

Набеги готов

III. Мы уже проследили путь переселения готов от Скандинавии, или по меньшей мере от Пруссии до устья Борисфена, а потом – их победоносный боевой путь от Борисфена до Дуная. В правление Валериана и Галлиена на границу империи вдоль последней из этих рек делали набеги германцы и сарматы, но римляне защищали ее с большими, чем обычно, стойкостью и успехом. Провинции, в которых шла война, были для Рима неиссякаемым источником закаленных и отважных солдат, и из этих иллирийских крестьян вышел не один военачальник, проявивший дар полководца. Хотя летучие отряды варваров, постоянно стоявшие на берегах Дуная, иногда доходили до границ Италии и Македонии, командующие имперских армий останавливали этих врагов при их продвижении вперед или перехватывали на обратном пути. Но могучий готский поток вражеских сил устремился в иное русло. Поселившись на землях нынешней Украины, готы вскоре стали хозяевами северного побережья Эвксинского моря. А к югу от этого внутреннего моря находились изнеженные богатые провинции Малой Азии, где было все, что могло привлечь завоевателя-варвара, и ничего, что могло бы ему сопротивляться.

Берега Борисфена находятся на расстоянии всего шестидесяти миль от узкого входа на полуостров Крымская Татария, который древние знали под именем Херсонесская Таврика. На этом негостеприимном берегу Еврипид, украшая с высочайшим мастерством предания старины, расположил место действия одной из своих самых волнующих трагедий. Кровавые жертвоприношения в честь Дианы, появление Ореста и Пилада и победа добродетели и религии над варварской свирепостью отражают историческую правду, что тавры, коренные жители этого полуострова, в какой-то степени смягчили свои грубые нравы благодаря постепенно усиливавшемуся общению с жителями греческих колоний, возникавших вдоль морского побережья. Маленькое Боспорское царство, столица которого находилась на берегах тех проливов, что связывают Меотиду с Эвксинским Понтом, было населено выродившимися греками и полуцивилизованными варварами. Оно существовало как независимое государство со времени Пелопоннесской войны, стараниями честолюбивого Митридата было в конце концов поглощено его царством и вместе с другими его владениями склонилось перед силой римского оружия. Со времени правления Августа боспорские цари были покорными, но небесполезными союзниками империи: с помощью подарков, оружия и укреплений, перегородивших перешеек, они успешно охраняли от сарматских разбойников подступы к своей стране, которая благодаря своему географическому положению и удобным гаваням господствовала над Эвксинским морем и Малой Азией. Пока скипетр передавался от царя к царю по наследству внутри одного рода, они выполняли эту свою важную задачу бдительно и успешно. Но теперь внутренние междоусобицы и страхи или личные интересы безродных узурпаторов, захватывавших пустующий трон, позволили готам пройти в самое сердце этого царства. Помимо такого огромного количества плодородной земли, что ее некуда было девать, завоеватели получили в свои руки флот, которого было достаточно, чтобы переправить их армии на побережье Азии. Корабли, плававшие по Эвксинскому морю, имели весьма необычное устройство: это были большие плоскодонные суда, построенные только из дерева, без единой железной детали, и имевшие съемную крышу, которую моряки хранили на особой полке и натягивали, когда начиналась буря. В этих плавучих домах готы отправились в путь, беспечно отдав себя на милость незнакомого им моря под руководством моряков, служивших поневоле и одинаково ненадежных как с точки зрения мастерства, так и с точки зрения верности. Но надежда на добычу отгоняла прочь всякую мысль об опасности, а природное бесстрашие заняло в их умах место более разумного и оправданного доверия, плода знаний и опыта. Такие отважные воины, должно быть, часто ворчали на своих трусливых проводников, которые не рисковали отплыть, не уверившись вполне, что погода долго будет безветренной, и едва решались заплыть так далеко, что берег терялся из виду. Во всяком случае, современные турки водят суда именно так, а они, вероятно, понимают в мореплавании не меньше, чем древние жители Боспора.

Готский флот, оставляя слева побережье Черкессии, появился прежде всего перед Пифием, самым дальним пограничным городом римских провинций, который имел удобный порт и был укреплен мощной стеной. Тут они встретили более упорное сопротивление, чем могли ожидать от слабого гарнизона отдаленной крепости. Их нападение было отбито, и эта неудача, похоже, ослабила ужас, который внушало имя готов. Пока границу в этом месте защищал Сукцессиан, очень талантливый старший офицер, все усилия готов оставались бесплодными, но едва Валериан перевел его на другую должность, более почетную, но менее важную, они возобновили нападение на Питиус и уничтожением этого города стерли память о своем прежнем позоре.

Расстояние от Пифия до Трапезунда по воде, если огибать южную оконечность Эвксинского моря, составляет примерно триста миль. На этом пути готы проплыли мимо Колхиды – той страны, которую сделало такой знаменитой путешествие аргонавтов, – и даже попытались, хотя и безуспешно, разграбить богатый храм в устье реки Фазис. Трапезунд, прославленный как древняя колония греков в повести об отступлении десяти тысяч, стал богатым великолепным городом благодаря щедрости императора Адриана, построившего искусственный порт на этом побережье, где природа не создала безопасных гаваней. Город был большим и по размерам, и по количеству жителей. Две его стены словно бросали вызов ярости готов, а гарнизон был усилен подкреплением из десяти тысяч воинов. Но никакие преимущества не способны уравновесить отсутствие дисциплины и бдительности. Многочисленный трапезундский гарнизон расслабился, проводя время в разгуле среди роскоши, и солдаты не считали нужным охранять свои неприступные укрепления. Готы скоро заметили эту ленивую беспечность осажденных, сложили высокую кучу из вязанок хвороста, в ночной тишине взобрались на стены и вошли в беззащитный город с мечами в руках. После этого они перерезали население города, а перепуганные солдаты во время бойни убегали через противоположные ворота. Самые священные храмы и самые великолепные здания были уничтожены вместе с остальным городом. Добыча, доставшаяся готам, была огромной: в Трапезунде, который считался надежным убежищем, хранились богатства соседних с ним провинций. Количество пленных было невероятным, поскольку победоносные варвары, не встречая никакого сопротивления, прошли из конца в конец обширную провинцию Понт. Богатая трапезундская добыча заполнила все множество судов, которые были найдены в порту. Крепких юношей с морского побережья приковали к веслам, и готы, довольные успехом своего первого морского похода, торжествуя, вернулись в свои новые дома в Боспорском царстве.

Во втором походе готов участвовало больше людей и судов, но они направились другим путем: с презрением оставив в стороне опустошенные понтийские провинции, они двинулись вдоль западного побережья Эвксинского моря, проплыли мимо диких устьев Борисфена, Днестра и Дуная и, увеличив свой флот за счет большого числа захваченных рыбачьих судов, добрались до узкого прохода, через который Эвксинское море изливает свои воды в Средиземное, отделяя Европу от Азии. Гарнизон Халкедона находился в лагере возле храма Юпитера Урия, на возвышенности, которая господствовала над входом в этот пролив. Набеги варваров, из-за страха перед которыми его разместили на этом месте, оказались такими слабыми, что он превосходил по численности готскую армию. Но он превосходил ее только в этом. Солдаты поспешно бежали со своего выгодно расположенного поста, оставляя на милость завоевателей город Халкедон и накопленные в нем огромные запасы оружия и денег. Когда готы решали, как и где им воевать дальше – на море или на суше, в Европе или в Азии, один предатель-перебежчик указал им на Никомедию, бывшую столицу царей Вифинии, как на богатую и легкую добычу. Он провел готов к этому городу, который находился всего в шестидесяти милях от халкедонского лагеря, выбрал направление для их сокрушительной атаки и получил долю в добыче: готы уже научились политике настолько, чтобы наградить предателя, которого презирали. Никея (будущая Ницца), Пруса, Апамея, Киус – города, которые когда-то соперничали в великолепии с Никомедией или подражали ее великолепию, – пострадали от одного с ней бедствия: за несколько недель буйная готская стихия беспрепятственно прокатилась по всей провинции Вифиния. За триста мирных лет изнежившиеся обитатели Азии забыли, как нужно обращаться с оружием, и перестали чувствовать опасность. Своим древним стенам они позволяли разрушаться от старости, а все доходы самых богатых городов направляли на строительство бань, храмов и театров.

Город Кизик в то время, когда устоял под мощнейшим натиском Митридата, отличался мудрыми законами, имел флотилию из двухсот галер и три военных хранилища: одно с оружием, второе с военными машинами, третье с зерном, но теперь из той давней силы у него оставалось только выгодное местоположение – на маленьком островке среди Пропонтиды, который был связан с Азией лишь двумя мостами. Готы, вскоре после того как разграбили Прусу, приблизились меньше чем на восемнадцать миль и к Кизику, который решили уничтожить, но катастрофу отсрочил счастливый случай. В это время шли дожди, и уровень воды в озере Аполлониат, в которое впадают все ручьи горы Олимп, стал необычно высоким. Вытекающая из этого озера маленькая речка Риндак разлилась, превратилась в широкий быстрый поток и остановила продвижение готов. При отступлении к приморскому городу Гераклее, где, вероятно, стоял их флот, они вели с собой длинную вереницу повозок, нагруженных взятой в Вифинии добычей, и отметили свой путь пожарами – сожгли Никею и Никомедию. Есть несколько неясных упоминаний о каком-то сражении, с помощью которого они обеспечили себе безопасное отступление. Но даже полная победа принесла бы им мало пользы: приближалось осеннее равновесие, и это заставляло их спешить назад. Современные турки считают плавание по Черному (в прошлом Эвксинскому) морю с сентября по май крайним безрассудством и безумием, о котором не может быть и речи.

Когда мы узнаем, что третий флот, снаряженный готами в боспорских портах, насчитывал пятьсот кораблей, наше воображение охотно начинает делать вычисления и увеличивает их грозное войско. Но поскольку правдивый Страбон уверяет нас, что те суда, которыми пользовались варвары Понта и Малой Скифии, вмещали не больше двадцати пяти или тридцати человек, мы, не боясь ошибки, можем утверждать, что в этом великом походе участвовало самое большее пятнадцать тысяч воинов. Чувствуя, что в Эвксинском море им тесно, эти разрушители направили свой путь из Киммерийского Боспора в Боспор Фракийский. Когда они проплыли почти половину пути по проливам, их внезапно стало относить назад, к его началу; и так продолжалось, пока начавшийся на следующий день попутный ветер не донес их за несколько часов в тихое море, или, скорее, озеро Пропонтида. Высадившись на маленьком островке, на котором стоял Кизик, готы разрушили этот древний благородный город. Оттуда, снова пройдя через узкий пролив Геллеспонт, они поплыли, как указывал ветер, между многочисленными островами, разбросанными по Эгейскому морю. Должно быть, помощь пленников и дезертиров очень пригодилась им при управлении кораблями и при выборе пути для их многочисленных набегов и на греческое, и на азиатское побережья. В конце концов готский флот стал на якорь в порту Пирей, в пяти милях от Афин. Афины попытались приготовиться к мощной обороне. Клеодам, один из инженеров, которые по приказу императора были заняты на работах по укреплению приморских городов против готов, уже начал восстанавливать старинные стены, обветшавшие со времен Суллы. Его искусство оказалось бессильным, и варвары стали хозяевами родины муз и искусств. Но пока разгулявшиеся захватчики грабили и пьянствовали, их флот, стоявший под слабой охраной в гавани Пирея, был неожиданно атакован храбрым Дексиппом, который вместе с инженером Клеодамом сумел бежать из Афин во время их разграбления, поспешно набрал отряд добровольцев, куда вошли и крестьяне, и солдаты, и в какой-то степени отомстил за несчастья своей страны.

Однако его подвиг, хотя и стал ярким лучом, осветившим годы упадка Афин, не заставил бесстрашных северных захватчиков покориться, а лишь разжег в них злобу. Пожар войны охватил все округа Греции сразу. Фивы и Аргос, Коринф и Спарта, которые в прошлом вели такие памятные войны друг против друга, теперь не смогли ни вывести в поле армию, ни хотя бы защитить свои лежащие в развалинах стены. Сражения бушевали на суше и на море от мыса Суний до западного побережья Эпира. Готы уже продвинулись так далеко, что видели Италию, но тут сознание близкой опасности заставило проснуться ленивого Галлиена, до сих пор дремавшего среди наслаждений. Император выступил в поход во главе своих войск, и похоже, что его появление остудило пыл готов и раскололо их силы. Навлобат, вождь племени герулов, согласился сложить оружие на почетных условиях, вместе с большим отрядом своих соплеменников поступил на службу к римскому государству и получил знаки консульского достоинства, которых до этого ни разу не оскверняли руки варвара. Большое число готов, которым опротивели опасности и лишения утомительного пути, вторглись в Мезию, имея намерение пробиться по Дунаю на родину. Эта безрассудная попытка неизбежно привела бы их к гибели, но несогласованность действий римских военачальников дала варварам возможность ускользнуть. Остальные готы, небольшая часть опустошающего полчища, вернулись на свои суда и, медленно добираясь обратно через Геллеспонт и Боспор, по пути разорили берега в окрестностях Трои, слава которой, вечная благодаря Гомеру, вероятно, переживет память о готских завоеваниях. Оказавшись вне опасности в водах Эвксинского Понта, они сразу же высадились возле Анхиала во Фракии у подножия горы Гемус и после всех перенесенных испытаний позволили себе отдохнуть, купаясь в приятной и целебной воде тамошних знаменитых горячих источников. Оставшаяся часть плавания была короткой и легкой морской прогулкой. Такова была переменчивая судьба готов в этом третьем и самом большом их морском походе. Может показаться, что трудно понять, как первоначальное войско из пятнадцати тысяч воинов смогло выдержать потери и расколы, которые оно пережило за время такого дерзкого предприятия. Но в то время, когда мечи противника, кораблекрушения и влияние жаркого климата сокращали численность войска, оно также постоянно пополнялось отрядами бандитов и дезертиров, собиравшихся под знамя, обещавшее добычу, и множеством беглых рабов, часто германцев или сарматов по происхождению, которые охотно пользовались такой прекрасной возможностью освободиться и отомстить. Готский народ заявлял, что наибольшая часть почета и опасностей в этих походах выпала на его долю, но в несовершенных исторических сочинениях той эпохи племена, сражавшиеся под знаменем готов, иногда упоминаются по отдельности, а иногда объединяются в одно целое; и поскольку казалось, что варварские флоты выходили из устья Танаиса, это разноплеменное огромное войско часто называли расплывчатым по значению, но более привычным словом «скифы».

Когда несчастье обрушивается на все человечество, наблюдатель проходит с беспечным невниманием мимо смерти одного человека, какое бы высокое положение тот ни занимал, мимо разрушения одного здания, каким бы знаменитым оно ни было. И все же мы не можем забыть, что храм Дианы в Эфесе, который семь раз после своих несчастий поднимался из развалин и каждый раз – великолепнее прежнего, был окончательно сожжен готами во время их третьего морского похода. Искусства Греции и богатство Азии объединились, чтобы создать это великолепное священное здание. Его поддерживали сто двадцать семь мраморных колонн ионического ордера, подаренные глубоко верующими монархами, и каждая была высотой шестьдесят футов. Алтарь украшали мастерски изваянные скульптуры работы Праксителя, который, возможно, выбрал для этой цели из числа любимых в Эфесе легенд рождение божественных детей Латоны, Аполлона, скрывающегося после убийства циклопов, и милость Вакха к побежденным амазонкам. Однако при всем этом длина храма в Эфесе была всего лишь четыреста двадцать пять футов, что равно примерно двум третям длины церкви Святого Петра в Риме. Остальные размеры храма были еще меньше по сравнению с этим высочайшим произведением современной архитектуры. Распростертые объятия христианского креста требуют гораздо большей ширины, чем вытянутые в длину храмы язычников, и даже самые дерзкие зодчие древности были бы изумлены и испуганы, если бы им предложили возвести купол такого размера и таких пропорций, как у Пантеона. Однако храм Дианы считался одним из чудес света. Персидская, Македонская и Римская империи одна за другой уважали его святость и обогащали, усиливая его великолепие. Но грубые дикари с Балтики не ощущали красоты изящных искусств и презирали жуткие вымыслы, которыми пугало чужеземное суеверие.