Текст книги "Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант)"

Первоначальный выбор Иерусалима в качестве киблы для молитвы показывает, что вначале Магомет был склонен оказывать предпочтение евреям, и с точки зрения земной выгоды для них было бы счастьем, если бы они признали арабского пророка надеждой Израиля и обещанным Мессией. Их упорное нежелание это сделать превратило дружбу в неугасимую ненависть, и после этого Магомет до последнего мгновения своей жизни неумолимо преследовал этот несчастный народ, а как посланник Бога и завоеватель одновременно он преследовал евреев в обоих мирах – на этом свете и на том. Еврейское[189]189
  В данном случае евреями названы арабы иудейского вероисповедания.


[Закрыть] племя кайнука жило в Медине под защитой ее народа. Магомет воспользовался случайным столкновением и потребовал от кайнукитов, чтобы они либо приняли его веру, либо сразились с ним в бою. «Увы, – трепеща от страха, ответили евреи, – мы не умеем владеть оружием, но мы остаемся верны вере и обрядам наших отцов. Почему ты вынуждаешь нас к законной защите?» Неравная борьба закончилась через пятнадцать дней, и Магомет крайне неохотно уступил настойчивым просьбам своих союзников, но согласился сохранить жизнь пленникам. Однако их богатства были конфискованы, их оружие стало приносить больше успеха в руках мусульман, и община из семисот несчастных изгнанников, которых выгнали с родины вместе с женами и детьми, отправилась на границу Сирии умолять об убежище. Надириты были более виновны, поскольку замышляли убить пророка во время дружеской встречи. Он осадил их замок, находившийся в трех милях от Медины, но своей решимостью защищаться до конца надириты заслужили почетную капитуляцию: гарнизону замка было разрешено уйти с воинскими почестями, сопровождая отступление игрой на трубах и барабанах. Евреи добавили огня в костер войны курейшитов и сами присоединились к ним. Как только народы отступили ото рва, Магомет, не снимая с себя доспехов, в тот же день выступил в поход, чтобы истребить враждебное племя евреев. После двадцати пяти дней сопротивления каину киты сдались на милость победителя. Они верили в заступничество своих давних союзников из Медины, но должны были бы знать, что фанатизм стирает в душах все человеческие чувства. Почтенный старейшина, которого они попросили быть судьей, произнес им смертный приговор. Семьсот евреев были выведены в цепях на рыночную площадь города; они спустились живыми в могилу, приготовленную для их казни и похорон, и посланник Бога, не моргнув и глазом, наблюдал за тем, как резали, словно скот на бойне, его беспомощных врагов. Их овцы и верблюды достались в наследство мусульманам. Триста кирас, пятьсот пик и тысяча дротиков составили самую полезную часть добычи. Центром еврейской власти в Аравии был богатый город Хайбар, находившийся на расстоянии шести дней пути к северо-востоку от Медины. Его окрестности, островок плодородной земли посреди пустыни, были густо усеяны плантациями и стадами скота и защищены восемью замками, среди которых несколько считались неприступными. Силы Магомета состояли из двухсот конников и тысячи четырехсот пехотинцев; в продолжение восьми тяжелых осад, проведенных по всем правилам одна за другой, на их долю выпали опасности, усталость и голод. Посланник Бога возрождал в своих учениках мужество и веру, ставя им в пример Али, которому он присвоил почетное прозвище Меч Бога. Возможно, мы должны верить тому, что иудейский воин гигантского роста был рассечен по пояс ударом его неодолимого скимитара, но мы не можем похвалить за скромность красивую легенду, согласно которой он сорвал с петель створку крепостных ворот и защищался этим тяжелым щитом, держа его в левой руке[190]190
  Пишут, что Абу Рафи, слуга Магомета, утверждал, что он сам и после него еще семь человек пытались сдвинуть с места эти ворота, но безуспешно. Абу Рафи был очевидцем, но кто засвидетельствует правдивость Абу Рафи?


[Закрыть].

Лишившись замков, город Хайбар покорился ярму. Вождь побежденного племени был подвергнут пыткам в присутствии Магомета: у пленника хотели вырвать признание о том, где он прячет свои сокровища. Пастухи и земледельцы в награду за свое трудолюбие получили хрупкое перемирие: им было разрешено до тех пор, пока будет угодно завоевателю, приумножать свое имущество с тем условием, что половина плодов этого труда будет идти ему, а половина им. В годы правления Омара хайбарских евреев переселили в Сирию, и халиф Омар утверждал при этом, что выполняет завещание своего владыки, который перед смертью предписал, чтобы в его родной Аравии была лишь одна вера – истинная.

Каждый день глаза Магомета пять раз смотрели в сторону Мекки; самые святые и могучие чувства звали его вернуться завоевателем в тот город и тот храм, откуда он был изгнан. Кааба возникала перед ним в мечтах и снах. Один такой ничего не значивший сон был переведен на язык видений и пророчества; Магомет развернул священное знамя, и с уст Божьего посланника слишком рано слетело необдуманное обещание успеха.

Его поездка из Медины в Мекку была обставлена как мирное и торжественное паломничество. Впереди процессии шли семьдесят верблюдов, выбранных и украшенных для принесения в жертву; пророк ничем не нарушал святость мекканской земли и отпустил своих пленных без выкупа в знак своего милосердия и благочестия. Но как только Магомет спустился на равнину и до Мекки остался всего день пути, он воскликнул: «Они оделись в шкуры тигров!» Курейшиты, многочисленные и решительно настроенные, преградили ему путь, и арабы-разбойники из пустыни могли бы покинуть или предать вождя, за которым пошли в надежде на добычу. Неустрашимый фанатик превратился в хладнокровного осторожного политика. Он воздержался от упоминания в договоре своего титула «посланник Бога», заключил с курейшитами перемирие на десять лет, обязался возвращать обратно беглецов из Мекки, которые примут его веру, и лишь настоял на том, чтобы ему в течение следующего года было дано скромное право входить в Мекку как другу и оставаться в ней три дня для совершения обрядов паломничества. Стыд и печаль, словно тень облака, накрыли отступавших, и разочарованные мусульмане могли бы по праву винить в неудаче пророка, который так часто уверял, что их явно ждет успех. Но при виде Мекки к паломникам вернулись вера и надежда. Они вложили мечи в ножны и семь раз, ступая по следам посланника Бога, обошли Каабу; курейшиты отошли к горам, и Магомет, совершив обычное жертвоприношение, на четвертый день покинул город. Народ получил от него урок набожности, враждебные ему вожди почувствовали суеверный страх, разделились на партии или уступили обольщению; тогда же Халид и с ним Амр, будущие завоеватели Сирии и Египта, очень удачно выбрали время и покинули гибнущее дело язычества. Сила Магомета возросла за счет подчинившихся ему арабских племен; он собрал десять тысяч воинов для завоевания Мекки, а идолопоклонников, как более слабую партию, легко было признать виновными в нарушении перемирия. Воодушевление и дисциплинированность ускоряли шаг выступивших в поход и помогли сохранить их продвижение в тайне до тех пор, пока яркое пламя десяти тысяч костров не сообщило изумленным курейшитам о намерениях, приближении и неодолимой могли их врага. Высокомерный Абу Суфьян вручил противнику ключи от города, полюбовался разнообразием оружия и знамен у войск, которые прошли мимо него парадным строем, увидел, что сын Абдаллаха приобрел могущественное царство, и под мечом Омара признал, что Магомет – посланник истинного Бога. Возвращение Мария и Суллы было запятнано кровью римлян, месть же Магомета возбуждалась религиозной верой, и его пострадавшим от мекканцев сторонникам очень хотелось выполнить или даже опередить своими действиями приказ о кровавой бойне. Но вместо того, чтобы дать волю их и своим страстям[191]191
  Вольтеровский Магомет после завоевания Мекки замышляет и претворяет в жизнь самые ужасные преступления. Вольтер признается, что писал это не на основе исторической правды, а лишь может утверждать, «что тот, кто воюет против своей родины во имя Бога, способен на все». Это не милосердное и не философское мнение, и в любом случае слава героев и религия народов достойна уважения. Мне сообщили, что посол Турции в Париже почувствовал себя очень оскорбленным на представлении этой трагедии.


[Закрыть], победивший изгнанник простил мекканским партиям их вину и объединил их.

Его войско, разделившись на три части, вступило в город. Двадцать восемь жителей Мекки были зарублены мечом Халида, одиннадцать мужчин и шесть женщин приговорил к смерти сам Магомет, но при этом он упрекнул своего помощника за жестокость, и несколько самых упрямых жертв остались жить благодаря его милосердию или его презрению. Вожди курейшитов распростерлись на земле у его ног. «Какого милосердия вы можете ожидать от человека, которому причинили вред?» – «Мы полагаемся на великодушие нашего родственника». – «И полагаетесь не напрасно. Уходите! Вы в безопасности, вы свободны!» Народ Мекки заслужил себе прощение принятием ислама, после семи лет изгнания беглец-миссионер был возведен на престол государя и пророка своей родной страны. Но триста шестьдесят идолов Каабы были с позором разбиты, дом Бога был очищен от скверны и украшен; для примера будущим поколениям посланник Бога снова исполнил обязанности паломника, и на вечные времена был принят закон, что ни один немусульманин не смеет ступить ногой на землю священного города Мекки.

Завоевание Мекки прекратило колебания с верой и подчинением у арабских племен, которые, в лад с переменами судьбы, то покорялись военной силе и красноречию пророка, то не обращали на них внимания. Для бедуинов и теперь характерно безразличие к обрядам и отвлеченным мнениям, и они могли признать учение Корана так же нетвердо, как теперь соблюдают. Но все же оставалось небольшое число упрямцев, продолжавших держаться религии и свободы своих предков, и Хонаинская война справедливо получила прозвище от идолов, которых Магомет дал обет уничтожить, а союзники из Таифа торжественно поклялись защитить. Четыре тысячи язычников скрытно и быстро двинулись в поход, чтобы застать завоевателя врасплох. Они жалели и презирали курейшитов за сонную беспечность, но зависели от воли, а возможно, и от помощи этого народа, который так недавно отрекся от своих богов и склонился под ярмо их врага. Пророк развернул знамена Медины и Мекки; толпа бедуинов увеличила силу и численность его армии, и двенадцать тысяч мусульман заранее возомнили себя непобедимыми, что было безрассудно и греховно. Они спустились в долину Хонаин, не приняв мер предосторожности, а высоты вокруг оказались заняты лучниками и пращниками союзных племен; многочисленность мусульман не могла быть использована, их дисциплина была нарушена, их мужество сменилось ошеломляющим ужасом, и курейшиты улыбались, видя неизбежность их уничтожения. Пророк, сидевший на своем белом муле, оказался в тесном кольце врагов; он попытался броситься на их копья, чтобы умереть славной смертью, но десять человек из числа его верных спутников загородили его своим оружием и своей грудью, и трое из них упали мертвыми у его ног. «Мои братья! – раз за разом с печалью и негодованием кричал пророк. – Я сын Абдаллаха, я посланник истины! О люди, будьте тверды в вере! О Боже, пошли свою помощь!» Его дядя Аббас, который, подобно героям Гомера, славился необыкновенно громким голосом, перечислял дары и обещания Бога, и звук его слов раздавался по всей долине. Бежавшие мусульмане со всех сторон вернулись под святое знамя, и Магомет с удовольствием увидел, что костер битвы запылал снова. Его поведение и пример помогли мусульманам переломить ход боя, и позже пророк побудил свои победившие войска безжалостно отомстить виновникам их позора. С Хонаинского поля он без промедления повел свои войска на осаду Таифа, мощной крепости, находившейся на расстоянии шестидесяти миль к юго-востоку от Мекки и окруженной плодородными землями, на которых посреди Аравийской пустыни росли сирийские фрукты. Дружественное племя, знакомое (не знаю откуда) с искусством ведения осады, прислало ему тараны и боевые машины, а с ними – отряд из пятисот механиков. Но напрасно Магомет предложил свободу таифским рабам, напрасно он, нарушив свои собственные законы, истребил фруктовые деревья, напрасно его землекопы рыли землю, напрасно его войска штурмовали крепость через пролом. После двадцати дней осады пророк подал сигнал к отступлению, но отступал он под песню о победе веры и показывал, как он молится о раскаянии и спасении неверующих жителей этого города. Добыча, захваченная в этом удачном походе, составила шесть тысяч пленных, двадцать четыре тысячи верблюдов, сорок тысяч овец и четыре тысячи унций серебра. Одно племя, сражавшееся в Хонаине, выкупило своих пленных сородичей тем, что принесло в жертву своих идолов, но Магомет возместил эту потерю тем, что отдал воинам свою пятую часть добычи и пожелал иметь ради их блага столько голов скота, сколько есть деревьев в области Тихама. Вместо того чтобы наказать курейшитов за их недружелюбие, пророк постарался «укоротить им языки» (его собственное выражение), то есть добиться их любви щедростью, одаривая курейшитов больше, чем другие племена. Одному только Абу Суфьяну были подарены триста верблюдов и двадцать унций серебра, и Мекка искренне поверила в выгодную религию Корана.

Беженцы и помощники стали жаловаться, что они несли бремя трудов, а теперь, в пору победы, ими пренебрегают. «Увы! – умело ответил их предводитель. – Стерпите то, что я успокоил этих недавних врагов, этих ненадежных сторонников, подарив им временные блага. Вашей заботе я доверяю свою жизнь и свою судьбу. Вы мои спутники в изгнании, в моем царстве, в моем раю». Послы Таифа, боявшиеся новой осады, пошли за ним следом. «Посланник Бога, предоставь нам перемирие на три года и на это время потерпи наши прежние обряды!» – «Ни одного месяца, ни одного часа!» – «По крайней мере, избавь нас от обязанности молиться». – «Без молитвы вера ничего не стоит!» Они молча покорились. Их храмы были разрушены, и этот же приговор об уничтожении был исполнен и над всеми идолами Аравии. На берегах Красного моря и Персидского залива военачальников Магомета встречал приветственными криками верный народ, и послов, преклонявших колени перед троном пророка в Медине, было так же много, как зрелых фиников, падающих с пальмы (это арабская поговорка). Арабская нация покорилась Богу и скипетру Магомета. Ненавистное название «дань» было отменено, нужды религии удовлетворялись за счет нерегулярных или приносимых против воли пожертвований. В последнем паломничестве пророка его сопровождали сто четырнадцать тысяч мусульман.

Когда Ираклий возвращался победителем с войны против Персии, он беседовал в Эмесе с одним из тех послов Магомета, которые приглашали государей и народы мира принять ислам. На этом основании арабы в своем религиозном усердии предположили, что император христиан тайно перешел в ислам, а греки в своем тщеславии выдумали личный приезд правителя Медины, который получил от щедрого государя богатое земельное владение и безопасное убежище в провинции Сирия. Однако дружба Ираклия и Магомета продолжалась недолго: новая вера не угасила, а, наоборот, разожгла в сарацинах алчность, и убийство посланника стало достойным предлогом для вторжения трех тысяч солдат в Палестину – область, расположенную к востоку от Иордана. Священное знамя было доверено Зейду, и таковы были дисциплина или религиозное воодушевление в растущей и возвышающейся секте, что самые родовитые вожди без малейшего недовольства служили под началом у раба пророка. В случае его смерти заменить его во главе войска должен был сначала Джафар, а после него Абдаллах, а если бы на войне погибли все трое, войскам было разрешено самим выбрать себе полководца. И все три вождя были убиты в бою в долине Мута – первом сражении, когда мусульмане испытали свою доблесть в схватке с иноземным врагом. Зейд пал как солдат в первых рядах воинов; смерть Джафара была героической и памятной: он лишился правой руки и перехватил знамя левой, ему отрубили и левую руку, тогда он сжал знамя кровоточащими обрубками и держал, пока не упал на землю, покрытый пятьюдесятью славными ранами. «Вперед! – крикнул Абдаллах, который занял освободившееся место. – Идите вперед без сомнений: или победа, или рай будут наши!» Дротик римлянина сделал этот выбор за Абдаллаха, но падавшее знамя подхватил Халид, обращенный из Мекки. Девять мечей сломалось в его руке, но его доблесть выдержала и отбросила назад превосходящие силы христиан. На ночном совете в лагере он был выбран командующим, на следующий день его умелые маневры обеспечили сарацинам то ли победу, то ли отступление, и Халид знаменит среди своих собратьев по вере и среди своих врагов под славным прозвищем Меч Бога. Магомет, выступая с кафедры проповедника, с пророческим исступлением описывал венцы блаженных мучеников, но когда рядом не было посторонних, он не мог сдержать естественных человеческих чувств. Кто-то застал его плачущим над дочерью Зейда. «Что я вижу?» – спросил этот изумленный и потрясенный приверженец пророка. «Ты видишь, как друг оплакивает потерю своего самого верного друга», – ответил посланник Бога. После завоевания Мекки верховный правитель Аравии сделал вид, что должен опередить Ираклия, который готовится к войне, и торжественно провозгласил войну против римлян, не пытаясь скрыть трудности и опасности предпринятого дела. Мусульмане в этот раз не имели охоты воевать и ссылались на нехватку денег, коней или продовольствия, на то, что было время сбора урожая, и на невыносимую летнюю жару. «В аду еще жарче», – сказал на это разгневанный пророк. Он посчитал ниже своего достоинства принуждать отказавшихся к службе, но по возвращении дал урок наиболее виновным, отлучив их от сообщества верующих на пятьдесят дней. Их дезертирство сделало ценнее заслуги Абу Бекра, Османа и тех верных спутников, которые предложили пророку свою жизнь и свое богатство. Магомет повел в поход под своим знаменем десять тысяч конников и двадцать тысяч пехотинцев. Тяготы похода были действительно тяжелыми: к усталости и жажде добавились обжигающие и заразные ветры пустыни. Десять человек ехали по очереди на одном верблюде, и воины дошли до постыдной необходимости пить мочу этих полезных животных. Пройдя половину дороги, в десяти днях пути от Медины и в десяти же от Дамаска они отдохнули возле рощи и родника Табук. Магомет отказался продолжать поход дальше, заявив, что удовлетворен мирными намерениями императора Восточной империи, но более вероятно, что он устрашился военной мощи Ираклия. Однако деятельный и бесстрашный Халид сеял вокруг ужас перед именем пророка, и тот принял изъявления покорности у племен и городов на территории от Евфрата до Айлы в верхней части Красного моря. Магомет охотно предоставил своим христианским подданным гарантии личной безопасности, свободу торговли, право собственности на их товары и терпимость к их религиозным обрядам. Слабость не позволила их арабским собратьям по вере сопротивляться честолюбивым намерениям Магомета, ученики Иисуса были дороги врагу евреев, а завоевателю было выгодно предложить достойную капитуляцию самой могущественной религии на земле.

Смерть Магомета

До шестидесяти трех лет у Магомета доставало сил, чтобы справляться с физическим и духовным утомлением при осуществлении его призвания. Его эпилептические припадки – нелепая клевета греков, и они вызывали бы скорее жалость к нему, чем отвращение. Но он всерьез верил, что был отравлен в Хайбаре еврейкой, желавшей ему отомстить. В течение четырех лет здоровье пророка постепенно ухудшалось, и его недуги усиливались; но смертельной для него стала четырнадцатидневная лихорадка, которая раз за разом по частям отнимала у него разум. Когда пророк понял, что находится в опасности, он дал своим братьям по вере урок смирения, то ли порожденного добродетелью, то ли вызванного покаянием. «Если здесь есть кто-то, кого я несправедливо наказал поркой, я готов подставить собственную спину под плеть возмездия. Опорочил ли я доброе имя кого-либо из мусульман? Пусть он торжественно провозгласит мои провинности перед собранием верующих. У кого-то отняли его товары? Я возмещу долг и проценты по нему из того немногого, чем владею». – «Да, – ответил чей-то голос из толпы, – я должен получить три драхмы серебра». Магомет выслушал эту жалобу, удовлетворил просьбу и поблагодарил своего кредитора за то, что тот обвинил его еще на этом свете, а не в Судный день. Пророк с умеренностью и твердостью встречал приближавшуюся к нему смерть: он освободил своих рабов (семнадцать мужчин, согласно списку имен, и одиннадцать женщин), до мельчайших подробностей определил порядок своих похорон и удерживал от жалобы своих плачущих друзей, давая им мирное благословение. До третьего дня перед смертью он регулярно выполнял свои обязанности на общей молитве, затем поручил молиться вместо себя Абу Бекру. Казалось, что этим выбором он указал на своего давнего и верного друга как на наследника, но Магомет, чтобы не рисковать и не порождать зависть, благоразумно отказался от более ясного выражения своей воли. В какой-то момент, когда его умственные способности уже явно ослабли, он потребовал перо и чернила, желая написать, или, точнее, продиктовать божественную книгу, сумму и завершение всех его откровений. Среди присутствовавших в комнате начался спор о том, следует ли позволять ему уменьшить авторитет Корана, и пророк был должен с упреком указать своим ученикам, что их горячность неприлична. Если можно сколько-нибудь верить преданиям, которые восходят к его женам и спутникам, Магомет до последних минут жизни, находясь в кругу своей семьи, сохранял достоинство посланника Бога и горячую веру набожного человека. Пророк описывал явления ему Гавриила, навсегда прощавшегося с землей, и выражал глубокую веру не только в милосердие, но и благосклонность к себе Верховного Существа. В беседе с близкими он еще раньше говорил, что имеет особую привилегию: ангелу смерти не позволено забрать его душу, не попросив у него перед этим почтительно разрешения. Эта просьба была удовлетворена, и тут же началась агония Магомета. Он лежал на постланном на полу ковре, прислонив голову к коленям Айши, своей самой любимой жены, и терял сознание от сильнейшей боли; придя в себя, поднял взгляд вверх, к потолку, затем спокойно и четко, хотя голос прерывался от слабости, произнес последние слова: «О Боже! Прости мои грехи… Да, я ухожу… к моим согражданам, туда, вверх» – и тихо умер. По такому скорбному случаю был отложен поход для завоевания Сирии; армия остановилась у ворот Медины, и вожди собрались вокруг своего умирающего повелителя. Город, а точнее, дом пророка наполнился громкой печалью и безмолвным отчаянием. Один лишь фанатизм светил слабым лучом надежды и утешения. «Как он может быть мертвым – он, наш свидетель, наш заступник, наш посредник у Бога? Видит Бог, он не умер: он, как Моисей и Иисус, находится в святом трансе и скоро вернется к своему верному народу». Люди не желали верить свидетельству собственных чувств; Омар вынул из ножен свой меч-скимитар и стал грозить, что отрубит голову всем неверным, которые посмеют утверждать, что пророк больше не существует. Эту смуту успокоил своим влиянием и своей умеренностью Абу Бекр. «Магомету вы поклоняетесь или Богу Магомета? – спросил он у Омара и у толпы. – Бог Магомета живет вечно, но посланник Бога был смертен, как мы, и, как предсказал он сам, его постигла общая судьба всех смертных». Пророк был благочестиво похоронен своими ближайшими родственниками на том месте, где скончался. Смерть и погребение Магомета сделали Медину святой, и бесчисленные паломники часто на пути в Мекку по своему добровольному выбору сворачивают в сторону, чтобы отдать поклон простому памятнику на могиле пророка.

Характер и частная жизнь Магомета

Можно было бы ожидать, что я, завершая рассказ о жизни Магомета, взвесил бы его недостатки и добродетели и решил, какое имя – подвижника веры или обманщика – более подходит этому выдающемуся человеку. Даже если бы я откровенно беседовал с сыном Абдаллаха, решение этой задачи было бы трудным и уверенности в успехе не было бы; а на расстоянии двенадцати веков я лишь смутно различаю его тень в облаке молитвенных благовоний. Притом, если бы я смог точно нарисовать его портрет в какую-то минуту, этот мгновенный облик не был бы одинаково похож на одинокого человека с горы Хира, на проповедника из Мекки и на завоевателя Аравии. Похоже, что этот творец великого переворота от природы был склонен к набожности и созерцанию. Как только женитьба избавила его от бедности, он стал избегать путей честолюбия и скупости; до сорока лет он жил в невинности, и умри он тогда, его имя было бы забыто. Единство Бога – идея, в высшей степени отвечающая духу природы и разума, а немного побеседовав с евреями и христианами, он должен был научиться презрению и ненависти к идолопоклонству Мекки. Любой человек и гражданин посчитал бы своим долгом распространить на своей родине учение, спасающее души, и избавить ее от власти греха и заблуждения; в мощном деятельном уме, непрерывно занятом одним и тем же предметом, всеобщая обязанность превратилась бы в собственное призвание; горячие уверения рассудка или воображения в этом случае ощущались бы как вдохновение, посланное Небом; восторги и видения угасили бы работу ума, и интуитивное чувство, невидимый руководитель, было бы описано в облике ангела Божьего и наделено его признаками. Путь от восторженного воодушевления до обмана опасен и скользок; демон Сократа является памятным в истории примером того, как мудрый человек может обманывать себя, как хороший человек может обманывать других, как совесть человека может спать, когда он находится посередине между самообманом и сознательным обманом, смешивая эти два состояния. Тот, кто милосерден, может верить, что первоначально Магометом руководила чистая и подлинная любовь к людям, но миссионер – человек, и потому не может нежно любить упрямых неверующих людей, которые не признают законность его справедливых требований, с презрением отвергают его доводы и ищут его гибели. Если он и в состоянии простить своих личных врагов, он имеет законное право ненавидеть врагов Бога. В душе Магомета пылали суровые чувства – гордость и жажда мести, когда он, подобно пророку из Ниневии, горевал о бегстве приговоренных им мятежников. Несправедливость Мекки и решение Медины превратили гражданина в государя, смиренного проповедника – в предводителя армий; но его меч был освящен примером святых, и тот самый Бог, который карает греховный мир моровой язвой и землетрясениями, мог ради обращения его людей в веру или ради возмездия пробудить в своих служителях воинскую отвагу. Занимаясь делами государственного правления, Магомет был должен поневоле смягчить строгость фанатизма, в какой-то степени приспосабливаться к предрассудкам и страстям своих сторонников и использовать даже пороки людей для спасения их душ. Обман и коварство, жестокость и несправедливость часто служат делу распространения веры, и Магомет приказывал убить или одобрял убийство евреев и идолопоклонников, которые ушли живыми с поля боя. Повторяясь, такие поступки постепенно должны были запятнать душу Магомета, и влияние таких личных привычек едва ли могло быть компенсировано общественными и личными добродетелями, которые были необходимы для поддержания доброго имени пророка среди его последователей и друзей. В последние годы жизни его преобладающей страстью было властолюбие, и политик предположит, что Магомет в глубине души насмешливо улыбался (победоносный обманщик!) при мысли о своей прежней восторженной вере и о доверчивости своих приверженцев[192]192
  В каком-то месте своих многотомных сочинений Вольтер сравнивает пророка в старости с факиром, «который снимает цепь со своей шеи, чтобы повесить цепи на уши своим собратьям».


[Закрыть].

Философ же укажет на то, что их доверчивость и собственный успех должны были укреплять в Магомете уверенность в божественности его призвания, что его выгода и религия были неразрывно связаны и что он мог успокаивать свою совесть тем, что он единственный освобожден Богом от необходимости соблюдать и ясно определенные законы, и правила морали. Если Магомет сохранял какие-то остатки изначальной чистоты своей души, то его грехи можно считать свидетельством его искренности. Даже у завоевателя и священнослужителя я могу неожиданно обнаружить слово или поступок, проникнутый неподдельной человечностью, и закон Магомета, запрещавший при продаже пленных разлучать матерей с их детьми, может отсрочить или смягчить приговор историка.

Здравый смысл Магомета подсказал ему презрение к царской роскоши; посланник Бога выполнял мелкие обязанности по дому: подметал пол, доил овец и собственными руками чистил свои башмаки и свою шерстяную одежду. Магомет, который с пренебрежением относился к покаянию и заслугам отшельников, без усилий и без похвальбы соблюдал аскетическую суровость в пище, как полагалось арабу и солдату. В торжественных случаях он устраивал для своих спутников пиршество и принимал их с сельским гостеприимным изобилием. Но в обычные дни в очаге пророка могли много недель подряд не зажигать огня. Магомет подкреплял собственным примером запрет на употребление вина, утолял голод небольшим количеством ячменного хлеба, любил вкус молока и меда, но обычной его пищей были финики и вода. Благовония и женщины были единственными чувственными удовольствиями, которых требовала его природа и не запрещала его религия, и Магомет уверял, что эти невинные радости усиливают его религиозный пыл. Жаркий климат горячит кровь арабов, и античные авторы отмечали их склонность к сладострастию. Гражданские и религиозные законы Корана внесли порядок в эту любовную невоздержанность. Кровосмесительные союзы были осуждены, число жен, которых ранее позволялось иметь сколько угодно, было сокращено до четырех законных супруг или наложниц, при этом были справедливо определены права тех и других и в супружеской жизни, и в отношении приданого, свобода развода не поощрялась, за супружескую неверность полагалась смертная казнь, а за блуд и мужчину, и женщину наказывали сотней ударов бича. Таковы были спокойные и логичные установления законодателя; но в частной жизни Магомет давал волю своему мужскому вожделению и злоупотреблял своим правом пророка. Специальное откровение освободило его от законов, которые он установил для своего народа, все женщины без ограничений были отданы на служение его желаниям, и эта единственная в своем роде привилегия вызывала у благочестивых мусульман больше зависти, чем возмущения бесстыдством, и больше почтения к пророку, чем зависти. Если мы вспомним семьсот жен и триста наложниц царя Соломона, то должны будем восхвалить умеренность араба, который имел не более семнадцати или даже пятнадцати жен. Из них историки перечисляют по именам одиннадцать, которые имели в Медине каждая свой дом. Эти дома стояли вокруг дома пророка, и жены по очереди наслаждались его супружеской близостью. Довольно странно то, что все они были вдовами, за исключением одной Айши, дочери Абу Бекра. Она, несомненно, была девственницей, поскольку Магомет провел с ней первую брачную ночь, когда ей было всего девять лет (так рано созревают для любви девушки в этом климате). Юность, красота и ум Айши подняли ее на первое место среди жен: пророк любил ее и доверял ей, и после его смерти дочь Абу Бекра долгое время почитали как мать верующих. Ее поведение было двусмысленным и несдержанным: однажды во время ночного перехода Айша случайно отстала от каравана, а утром вернулась на стоянку вместе с мужчиной. Магомет по своему характеру был склонен к ревности, но божественное откровение убедило его в невиновности Айши. Он наказал ее обвинителей и издал закон о мире в доме, по которому ни одну женщину нельзя было осудить за нарушение супружеской верности, если не было четырех свидетелей-мужчин, видевших ее во время преступления. В случаях с Зайнаб, женой Зейда, и Марией, пленницей-египтянкой, влюбленный пророк забыл о своем добром имени. В доме Зейда, своего вольноотпущенника и приемного сына, он увидел Зайнаб в просторной нижней одежде, заметил красоту жены Зейда и стал изливаться в речах относительно благочестия и желания. Услужливый или благодарный вольноотпущенник понял намек и без колебаний отступил перед любовью своего благодетеля. Но поскольку существовавшие между ними отношения сына и отца вызывали некоторые сомнения и скандал, архангел Гавриил спустился с небес, чтобы подтвердить законность случившегося, расторгнуть усыновление и ласково упрекнуть пророка за неверие в снисходительность его Бога. Одна из его жен, Хафна[193]193
  В авторитетной книге известной писательницы В.Ф. Пановой и ее сына Ю.Б. Бахтина «Жизнь Мухаммеда» эта дочь Омара носит имя Хафса. Ошибка Гиббона или тех, кто издавал его книгу?


[Закрыть], дочь Омара, застала пророка в своей собственной постели в объятиях его пленницы-египтянки; жена обещала сохранить это в тайне и простить его, а он поклялся, что откажется от владения Марией. Обе стороны забыли свои обещания. Тогда Гавриил вновь спустился с небес и принес главу из Корана, которая освобождала пророка от клятвы и содержала наставление, что ему следует наслаждаться без ограничений его пленницами и наложницами, не прислушиваясь к крикам жен. В укромном убежище он тридцать дней наедине с Марией усердно выполнял повеления архангела. Утолив свою любовь и жажду мести, он созвал своих жен, которых было одиннадцать, упрекнул их в непослушании и несдержанности и угрожал им разводом в этом мире и в мире загробном – а это была страшная угроза, поскольку женщины, побывавшие на ложе пророка, навсегда теряли надежду на вторичный брак. Возможно, непостоянство Магомета можно отчасти извинить тем, что он, по преданию, был одарен невероятной мужской силой – то ли природной, то ли сверхъестественной[194]194
  «Он хвалился, что обладает детородной силой тридцати мужчин, и, как сообщают арабские книги, мог за один час удовлетворить одиннадцать женщин» (Святой Петр Пасхазий. Гл. 2 (Мараччи). Аль-Яннаби записал свидетельство самого Магомета, который уверял, что превосходит всех мужчин по супружеской силе, а Абульфеда упоминает, что Али, обмывая тело Магомета после его смерти, воскликнул: «О, пророк! Поистине твой детородный член направлен к небу!»


[Закрыть].