Текст книги "Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант)"

Почтительная любовь императора к православному духовенству расположила его к тому, чтобы и восхищаться Амвросием, соединившим в своем характере все епископские добродетели, доведенные до наивысшей степени. Друзья и советники Феодосия следовали примеру своего государя, а он больше с удивлением, чем с недовольством замечал, что все его тайные замыслы кто-то сразу же сообщал этому архиепископу, который в своих поступках руководствовался похвальным убеждением, что каждая мера гражданского правительства может иметь какое-то отношение к славе Бога и интересам истинной религии. В Каллиникуме, безвестном городке на границе империи с Персией, местные монахи и чернь, побуждаемые фанатизмом, собственным и своего епископа, сожгли молитвенный дом валентиниан и синагогу евреев. Мятежный прелат по приговору наместника провинции должен был либо заново отстроить синагогу, либо возместить евреям ущерб. Это умеренное решение утвердил император, но не утвердил архиепископ Милана. Он продиктовал содержавшее осуждение и упрек письмо, которое, возможно, было бы уместнее, если бы император сделал себе обрезание и отрекся от веры, принятой при крещении. Амвросий считает терпимость к иудейской религии гонением на христианство, смело заявляет, что и он сам, и каждый истинно верующий охотно поспорили бы с епископом Каллиникума за заслугу его поступка и за мученический венец, и в самых патетических выражениях сожалеет, что исполнение этого решения погубит славу императора и лишит спасения его душу. Поскольку это негласное и неофициальное наставление не дало результата немедленно, архиепископ публично обратился с кафедры к императору, восседающему на троне, и не соглашался приносить дары на алтарь, пока не получил от Феодосия торжественное и недвусмысленное заверение, что епископ и монахи из Каллиникума не будут наказаны. Публичное покаяние Феодосия было искренним, а за то время, пока император жил в Милане, его привязанность к Амвросию постоянно усиливалась благодаря частым благочестивым и непринужденным беседам, которые вошли у них в привычку.

Покаяние Феодосия

Когда Амвросию сообщили о резне в Фессалонике, его душу наполнили ужас и тоска. Он уехал в сельскую местность, чтобы дать волю своей печали и не встречаться с Феодосием. Но архиепископ понимал, что робкое молчание сделает его сообщником императора в этом преступлении, и потому в частном письме он показал Феодосию, как огромно его преступление, которое могут смыть лишь слезы покаяния. Благоразумие заставило Амвросия умерить силу его епископской власти, и он отлучил Феодосия от церкви не напрямую, а косвенным образом: заверил императора, что имел видение, во время которого получил указание не приносить Святые Дары Господу ни во имя Феодосия, ни в его присутствии, и указание, чтобы Феодосии ограничивался одними молитвами, но не приближался к алтарю Христа и не принимал Святого причастия руками, запятнанными кровью невинных. Упреки собственной совести и духовного отца заставляли императора тяжело страдать. После того как он оплакал непоправимые вредоносные последствия своего безрассудного гнева, то снова явился для молитвы, как привык, в самую большую церковь Милана. На пороге его остановил архиепископ, который тоном и словами посла Небес заявил своему государю, что негласного покаяния недостаточно ни для того, чтобы искупить грех, совершенный на глазах у людей, ни чтобы смягчить правосудие оскорбленного Божества. Феодосии смиренно напомнил, что если он совершил грех убийства, то Давид, человек, который был дорог сердцу самого Бога, был виновен не только в убийстве, но и в прелюбодеянии. «Ты уподобился Давиду в преступлении, уподобься же ему в покаянии», – ответил неустрашимый Амвросий. Это суровое условие мира и прощения было принято, и публичное покаяние Феодосия было вписано в летопись церкви как одно из самых замечательных событий ее истории. Согласно даже самым мягким правилам той церковной дисциплины, которая была установлена в IV веке, покаяние за убийство продолжалось двадцать лет. А поскольку за короткий срок человеческой жизни было невозможно очиститься от вины за все убийства, произошедшие во время резни в Фессалонике, убийцу нужно было бы исключить из церковного сообщества до его смерти. Но архиепископ, сообразуясь с правилами религиозной политики, проявил снисхождение к знаменитому кающемуся грешнику, который смиренно склонил перед ним до земли гордый венец императоров. Поучительность публичного наказания могла стать веской причиной, чтобы его срок был сокращен. Было признано достаточным, чтобы император римлян без знаков царской власти, в позе скорби и мольбы посреди миланской церкви смиренно, со вздохами и слезами, умолял простить ему его грехи. В ходе этого лечения души Амвросий применял различные методы – и мягкие, и суровые. После отсрочки, продолжавшейся около восьми месяцев, Феодосии был возвращен в сообщество верных, и эдикт, отсрочившии исполнение этого решения на спасительный промежуток в тридцать дней со дня вынесения, можно считать достойным плодом императорского раскаяния. Потомство приветствовало и одобряло добродетельную стойкость архиепископа, и пример Феодосия может служить доказательством благотворности тех принципов, которые могут вынудить монарха, стоящего так высоко, что возможность быть наказанным людьми его не тревожит, уважать законы и служителей невидимого Судьи. Монтескье пишет: «Государя, которым управляют религиозные надежды и страхи, можно сравнить со львом, который послушен лишь голосу своего хозяина и подчиняется только его руке». В таком случае движения царственного животного зависят от наклонностей и выгоды человека, который приобрел над ним такую опасную власть. Один и тот же человек, Амвросий, с одинаковой энергией и одинаковым успехом отстаивал дело человечности и дело преследования иноверцев.

После поражения и смерти тирана Галлии весь римский мир оказался во власти Феодосия. В восточных провинциях он носил свой почетный титул как избранник Грациана, а Запад приобрел по праву завоевания. Три года, которые он провел в Италии, были с пользой потрачены на восстановление власти закона и исправление злоупотреблений, безнаказанно господствовавших при узурпаторе Максиме и несовершеннолетнем Валентиниане. Имя Валентиниана постоянно вписывали в публичные постановления, но юный возраст и сомнительная вера сына Юстины наводили на мысль, что ему необходим православный опекун; честолюбивый же опекун, выбрав подходящий момент, мог бы без борьбы и почти без ропота отстранить несчастного юношу от управления империей и даже лишить его права наследовать ее. Если бы Феодосии последовал суровым правилам выгоды и политики, его поведение оправдали бы друзья, но его великодушное поведение в этом памятном случае заставило рукоплескать даже самых заклятых его врагов. Он посадил Валентиниана на миланский трон и, не закрепив за собой никаких преимуществ – ни получаемых тогда же, ни будущих, – вернул ему абсолютную власть над всеми провинциями, из которых того силой оружия изгнал Максим. Возвратив Валентиниану его большое наследственное имущество, Феодосии по своей воле великодушно добавил к этому подарок – те области за Альпами, которые благодаря своей доблести успешно отвоевал у врага, погубившего Грациана. Удовлетворившись славой, которую он приобрел, отомстив за смерть своего благодетеля и освободив Запад от ига тирании, император вернулся из Милана в Константинополь и в своих мирных владениях на Востоке незаметно вернулся к старым привычкам – роскоши и праздности. Феодосии выполнял свои обязанности по отношению к брату Валентиниана и не сдерживал ту супружескую нежность, которую испытывал к сестре молодого миланского правителя. Потомство, которое восхищается чистотой и единственной в своем роде славой пути Феодосия на вершину власти, должно приветствовать его несравненное великодушие при использовании победы.

Характер и смерть Валентиниана

Императрица Юстина недолго прожила после своего возвращения в Италию; хотя она увидела триумф Феодосия, ей не было суждено влиять на правление ее сына. Губительная привязанность к арианской секте, которую породили в Валентиниане пример и уроки матери, вскоре была вытеснена более православным образованием. Возрастающее усердие Валентиниана в никейской вере и сыновняя почтительность к Амвросию за его личные качества и авторитет склоняли католиков к самому благоприятному мнению о добродетелях молодого императора Запада[98]98
  Когда молодой император устраивал развлечения, сам он постился; он отказался видеться с красивой актрисой и т. д. Поскольку Валентиниан приказал убить своих диких зверей, упрек в «Филосторгии», что он любил такие забавы, неуместен.


[Закрыть].

Они приветствовали его целомудрие и умеренность, презрение к удовольствиям, трудолюбие и нежную любовь к двум его сестрам, которые тем не менее не могли добиться от своего беспристрастного брата несправедливого приговора даже для последнего из его подданных. Но этот обаятельный и любезный юноша в возрасте неполных двадцати лет начал страдать от предательства внутри своей страны, и империя вновь пережила ужасы гражданской войны. Вторым по званию военачальником на службе у Грациана был Арбогаст, доблестный солдат из народа франков. После смерти своего господина он поступил на службу к Феодосию, своими силой, отвагой и полководческим мастерством внес вклад в уничтожение тирана и после победы был назначен главнокомандующим армиями Галлии. Его подлинные достоинства и кажущаяся верность помогли ему приобрести доверие и государя, и народа, а его не знавшая границ щедрость подорвала верность войск, и отважный хитрый варвар, которого все без исключения считали опорой государства, тайно решил либо править Западной империей, либо разрушить ее. Все важные командные должности в армии были отданы франкам; своих людей Арбогаст продвинул также на все почетные и высокие гражданские должности; в ходе этого заговора от Валентиниана удалили всех его верных слуг, и император, бессильный и не знающий, что происходит вокруг, постепенно оказался в ненадежном и зависимом положении пленника. Его негодование, хотя и могло быть вызвано одной лишь безрассудной и нетерпеливой горячностью, свойством юности, можно без обмана приписать душевному благородству государя, чувствовавшего себя достойным царствовать. Он тайным приглашением вызвал к себе архиепископа Миланского, чтобы тот был посредником, поручился за его искренность и охранял его от опасностей. Он тайно дал знать о своем бедственном положении императору Востока, заявив при этом, что, если Феодосии не сможет быстро прийти со своими войсками к нему на помощь, он будет должен попытаться бежать из дворца или, вернее, тюрьмы в галльском городе Вьенне, где он неосторожно поселился среди сторонников враждебной ему партии. Но избавление, на которое он надеялся, было далеко и могло не прийти совсем. Поскольку каждый день возникали новые провокации, император, не имевший ни силы, ни плана, поспешил рискнуть и решил немедленно напрямую вступить в борьбу со своим могущественным полководцем. Валентиниан принял Арбогаста, сидя на троне, и, когда комес подошел к императорскому престолу с некоторой видимостью уважения, протянул ему документ, которым отстранял его от всех должностей. «Моя власть не зависит от улыбки или нахмуренной брови монарха», – с оскорбительной холодностью ответил на это Арбогаст и презрительно бросил бумагу на землю. Монарх в гневе схватил и попытался вытащить из ножен меч одного из своих охранников; пришлось в какой-то мере применить силу, чтобы помешать ему применить это смертоносное оружие против врага или против себя.

Через несколько дней после этой необычной ссоры, в которой Валентиниан показал всем свою злость и свое бессилие, он был найден задушенным в своих покоях; были приложены некоторые старания для того, чтобы скрыть явную вину Арбогаста и убедить мир, что молодой император добровольно принял смерть из-за отчаяния. Его тело с подобающей пышностью похоронили в склепе в Милане, и архиепископ произнес надгробную речь в память о его добродетели и несчастьях. В этом случае человечность побудила Амвросия сделать исключение из его богословской системы и убедить плачущих сестер Валентиниана, что их благочестивый брат, хотя и не был крещен, без труда попал в обители вечного блаженства.

Осмотрительный Арбогаст заранее подготовил успех своих честолюбивых замыслов, и провинциалы, в душах которых полностью угасли любовь к родине и верность родному государству, теперь с тупой покорностью ждали неизвестного господина, которого франк собирался посадить на трон империи. Но остатки гордости и предрассудков все же мешали Арбогасту вступить на престол самому, и рассудительный варвар посчитал за лучшее править от имени какого-нибудь зависящего от него римлянина. Он надел пурпур на ритора Евгения, которого уже повысил с должности своего домашнего секретаря до звания начальника канцелярий. И на частной, и на государственной службе Евгений всегда заслуживал одобрение комеса своей любовью к нему и своими дарованиями; его ученость и красноречие, имевшие опору в солидности манер, должны были вызвать уважение у народа, а нежелание, с которым он, казалось, вступал на престол, могло заранее создать благоприятное мнение, что Евгений добродетелен и умерен. Ко двору Феодосия были немедленно направлены послы нового императора, которые должны были с преувеличенной печалью сообщить о смерти Валентиниана из-за несчастной случайности и, не упоминая имени Арбогаста, просить, чтобы монарх Востока признал своим законным соправителем уважаемого гражданина, который был единодушно избран на трон армиями и провинциями Запада. Феодосии был обоснованно возмущен тем, что коварство варвара в один миг превратило в ничто его прежние труды и плоды его прежней победы, и тронут слезами своей любимой жены, которые побуждали его отомстить за ее несчастного брата и снова утвердить силой оружия попранное величие трона. Но поскольку вторичное завоевание Запада было трудной и опасной задачей, он отпустил послов Евгения с великолепными подарками и уклончивым ответом и затем потратил почти два года на приготовления к гражданской войне. Перед тем как принять окончательное решение, благочестивый император побеспокоился узнать волю Неба; поскольку растущее христианство уже заставило замолчать Дельфийского и До донского оракулов, он посоветовался с египетским монахом, который, как считали в то время, имел дар творить чудеса и мог предсказывать будущее. Евтропий, один из любимых императором евнухов константинопольского дворца, добрался на корабле до Александрии, а оттуда, плывя вверх по течению Нила, до города Ликополиса, что значит Волчий, в дальней провинции Фиваида. Вблизи этого города на вершине высокой горы святой монах Иоанн построил себе собственными руками бедную келью, в которой прожил почти пятьдесят лет, не открывая дверь, не видя ни одного женского лица и не употребляя никакой пищи, приготовленной с помощью огня или человеческого искусства. Пять дней в неделю он проводил в молитве и размышлении, но по субботам и воскресеньям открывал маленькое окошко и принимал толпу просителей, которые съезжались, сменяя друг друга, со всех концов христианского мира. Евнух Феодосия почтительной походкой приблизился к окну, задал свои вопросы по поводу гражданской войны и вскоре вернулся с благоприятным предсказанием, которое придало мужество императору, – обещанием кровопролитной, но несомненной победы. Для выполнения этого предсказания были пущены в ход все средства, которые могло подсказать человеческое благоразумие. Старания двух главнокомандующих, Стилихона и Тимасия, были направлены на пополнение римских легионов новобранцами и восстановление в них дисциплины. Грозные войска варваров выступили в поход под предводительством своих национальных вождей. Ибериец, араб и гот, смотревшие друг на друга с изумлением, поступали на службу к одному и тому же государю, и знаменитый Аларих именно в школе Феодосия научился мастерству полководца, которое потом таким роковым образом применил для уничтожения Рима.

Император Запада, или, говоря точнее, его полководец Арбогаст был научен ошибками и несчастьем Максима и потому знал, как опасно растягивать линию обороны, сражаясь против умелого противника, который может по своей воле разнообразить способы атаки – усиливать натиск или на время останавливаться, сужать поле действия или умножать удары. Арбогаст остановился на границе Италии и позволил войскам Феодосия без сопротивления занять паннонские провинции до самого подножия Юлиевых Альп; даже горные перевалы были беспечно или, может быть, хитро оставлены дерзкому захватчику. Он спустился с гор и с изумлением и некоторой растерянностью увидел грозный лагерь галлов и германцев, покрывавший своим оружием и палатками всю равнину от стен Аквилеи до реки Фригидус, что значит Холодная. На этом узком поле боя, зажатом между Альпами и Адриатикой, было мало места для применения полководческого искусства; Арбогаст с презрением отказался бы от прощения; а вина его была так велика, что не было никакой надежды на переговоры, Феодосии же нетерпеливо спешил оправдать свою славу и удовлетворить жажду мести, покарав убийц Валентиниана. Не думая о величине природных и искусственных преград, противостоявших его усилиям, император Востока атаковал укрепления своих соперников, поручив это почетное и опасное дело готам, втайне желая, чтобы эта кровопролитная схватка уменьшила гордость и численность завоевателей. Десять тысяч солдат из этих вспомогательных войск и военачальник иберийцев Бакурий геройски погибли на поле боя. Но своей кровью они не завоевали победу: галлы сохранили свое преимущество, а близость ночи защитила беспорядочно бежавшие или отступавшие войска Феодосия. Император вернулся на соседние холмы и провел там ночь без утешения, без сна, без еды и без надежды[99]99
  Феодорет утверждает, что святой Иоанн и святой Филипп явились императору в видении или во сне скачущими на конях. Это первый пример явления апостолов в роли рыцарей, которое позже стало так популярно в Испании и во время Крестовых походов.


[Закрыть], если не считать надеждой ту мощную уверенность, которую свободный ум даже в самых безнадежных положениях черпает в презрении к удаче и жизни. Триумф Евгения разгульно отпраздновали в его лагере, веселясь назло противнику, а деятельный и бдительный Арбогаст во время праздника тайно послал большой отряд своих войск занять горные перевалы и окружить сзади армию Востока. С рассветом Феодосии увидел, как огромен размер и велика степень опасности, но вскоре его мрачные предчувствия развеяло дружеское письмо от начальников этого отряда, в котором они выражали готовность уйти из-под знамени тирана. Те почетные и богатые вознаграждения, которые они просили в уплату за свое коварство, были даны без колебаний, а поскольку чернила и бумагу было трудно достать, император подписал это соглашение на своих натертых воском дощечках для письма. Это подкрепление пришло как раз вовремя: его появление возродило боевой дух в солдатах. Они вновь отправились в путь, веря в себя, и внезапно напали на лагерь тирана, чьи главные офицеры, как выяснилось, не верили то ли в справедливость, то ли в успех его дела. В разгар боя с востока внезапно налетела буря – одна из тех, которые часто случаются в Альпах. Армия Феодосия на своей позиции оказалась укрыта от ярости ветра, а врагам он засыпал лица облаками пыли, вносил беспорядок в их ряды, вырывал оружие из рук и отклонял или отбрасывал назад их бесполезные дротики. Это случайное преимущество было умело использовано: силу бури увеличил суеверный ужас галлов, и они без стыда отступили перед невидимыми небесными силами, которые, казалось, сражались на стороне благочестивого императора. Его победа была полной, и смерть двух его соперников отличалась одна от другой лишь тем, что определила разница в их характерах. Ритор Евгений, который почти стал владыкой всего мира, теперь умолял победителя о милости, и безжалостные солдаты отсекли его голову от тела, когда он лежал у ног Феодосия. Арбогаст после того, как проиграл битву, в которой исполнил свой долг солдата и полководца, несколько дней бродил по горам. Но, убедившись, что его дело окончательно проиграно, а бегство неосуществимо, бесстрашный варвар поступил по примеру древних римлян – покончил с собой, вонзив свой меч в собственную грудь. Судьба империи решилась в тесном уголке Италии, и законный наследник семейства Валентиниана обнял архиепископа Миланского и милостиво принял изъявления покорности от провинций Запада. Эти провинции были виновны в мятеже, а Амвросий своим несгибаемым мужеством один тогда противостоял требованиям удачливого захватчика власти. С достойным мужчины свободолюбием, которое погубило бы любого другого подданного, архиепископ отверг дары Евгения, не принимал его письма и уехал из Милана, чтобы не оставаться рядом с ненавистным тираном, падение которого предсказывал в сдержанных двусмысленных выражениях. Победитель, старавшийся расположить к себе народ своим союзом с церковью, рукоплескал Амвросию за его заслуги, и милосердие Феодосия считается результатом заступничества гуманного архиепископа Миланского.

Смерть Феодосия

После того как Евгений потерпел поражение, все жители римского мира радостно признали достоинства и власть Феодосия. Его поведение в прошлом позволяло питать самые радостные надежды относительно его будущего царствования, а возраст императора, которому не было и пятидесяти лет, позволял ожидать, что народное счастье будет долгим. Смерть Феодосия всего через четыре месяца после победы стала для народа непредвиденным роковым несчастьем, в один миг разрушившим надежды молодого поколения. Но роскошь и удобства, которыми Феодосии позволял себе наслаждаться без ограничений, незаметно развили в нем болезнь.

Феодосии оказался не в силах выдержать внезапный резкий переход от дворцовой жизни к лагерной. Мнение, а возможно, и выгода народа закрепили раздельное существование Западной и Восточной империй, и два царственных юноши, Аркадий и Гонорий, уже получившие от своего любящего отца титул августа, должны были занять один – римский трон, другой – константинопольский. Этим государям не было позволено разделить с отцом опасности и славу гражданской войны. Но как только Феодосии восторжествовал над своими недостойными противниками, он вызвал к себе младшего сына, Гонория, чтобы тот насладился плодами победы и принял из рук умирающего отца скипетр Запада. Прибытие Гонория в Милан было отмечено великолепными играми в цирке, и император, хотя недуг давил на него тяжелым грузом, появился на них, участвуя в народном веселье. Но тяжелое усилие, которое он сделал над собой, чтобы присутствовать на утренних представлениях, исчерпало остаток его сил. Остальную часть дня Гонорий заменял своего отца, а наступившей после этого ночью великий Феодосии умер. Его смерть оплакивали все, несмотря на недавнюю вражду во время гражданской войны. Варвары, которых он победил, и служители церкви, которые покорили его, громкими рукоплесканиями искренне прославляли те добродетели покойного императора, которые в их глазах были самыми ценными. Римляне с ужасом представляли себе опасности, ожидавшие их при слабой и разделенной власти, и каждая позорная минута неудачных царствований Аркадия и Гонория напоминала им о невозвратной потере.

Те, кто правдиво обрисовал нам добродетели Феодосия, не умолчали о его недостатках – жестокой расправе и привычке к праздности, запятнавших славу одного из величайших римских государей. Один историк, всегда враждебно настроенный по отношению к славе Феодосия, преувеличил его пороки и их губительные последствия. Он смело уверяет, что подданные всех званий подражали женственным манерам своего владыки, что все виды продажности и порчи пятнали общественную и частную жизнь, что сдерживающие силы порядка и приличий были слишком слабы и не могли противостоять усилению того духовного упадка, когда выродившееся поколение, не краснея, жертвует долгом и своими интересами ради потворства своим низменным страстям – лени и вожделениям. Когда писатели, рассказывая о своем времени, печалятся по поводу увеличения роскоши и порчи нравов, их жалобы обычно вызваны особенностями их собственного характера и положения в обществе. Мало кто из наблюдателей видит общественные перемены ясно и со всех сторон и при этом способен обнаружить скрытые силы, которые направляют в одну и ту же сторону слепые страсти множества людей. Если есть хоть сколько-нибудь истины в утверждении, что в царствование Феодосия роскошь римлян была более бесстыдной, чем во времена Константина или, скажем, Августа, такое изменение нельзя считать результатом каких-то полезных усовершенствований, постепенно увеличивших богатство нации. Длительный период бедствий и упадка должен был угасить изобретательность в народе и уменьшить его богатство, так что расточительная роскошь римлян, должно быть, была порождена той беспечностью отчаяния, когда человек наслаждается настоящим и гонит прочь от себя мысли о будущем. Неуверенность в том, что они сохранят свою собственность, лишала подданных Феодосия желания браться за те более полезные и трудоемкие занятия, которые требуют немедленных затрат, а выгоду приносят медленно и не скоро. Частые примеры разорения и опустошения побуждали их не беречь остатки своего имущества, раз оно каждый час может стать добычей жадных грабителей-готов. Та безумная расточительность, которая господствует среди всеобщей путаницы во время кораблекрушения или осады, может служить примером, объясняя увеличение роскоши среди несчастий и ужасов у идущего ко дну народа.

Женственность и роскошь, которыми были заражены нравы придворных и горожан, проникли как тайный смертоносный яд в лагеря легионов, и упадок в войсках был отмечен военным писателем, старательно изучавшим подлинные древние правила римской дисциплины. Этот писатель, Вегеций, сделал верное и важное наблюдение. Что с основания Рима до царствования императора Грациана пехотинцы всегда носили защитные доспехи. Ослабление дисциплины и пренебрежение упражнениями уменьшили способность и желание солдат переносить усталость на службе. Солдаты стали жаловаться, что доспехи тяжелы, а надевать их приходится редко, и постепенно получили разрешение отказаться и от нагрудников, и от шлемов. Тяжелое оружие предков – короткий меч и грозное метательное копье, называвшееся пилум, которые покорили мир, выпали из их слабых рук. Поскольку, применяя в бою лук, невозможно одновременно прикрываться щитом, они шли на поле боя неохотно, обреченные терпеть либо боль от ран, либо позор из-за бегства. И всегда были склонны выбрать из этих двух возможностей более постыдную. Конники готов, гуннов и аланов ощутили преимущество, которое давали доспехи, и стали их надевать; а поскольку эти воины прекрасно владели метательным оружием, они легко одолевали голых, дрожащих от страха легионеров, чьи беззащитные голова и грудь были открыты для варварских стрел. Потеря целых армий, уничтожение городов и позор римского имени заставляли преемников Грациана делать безуспешные попытки вновь одеть пехоту в шлемы и нагрудники. Ослабевшие солдаты перестали защищать себя и народ, и можно считать, что их трусливая праздность стала непосредственной причиной гибели империи.