Текст книги "Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант)"

Гензерик, вполне естественно, должен был ненавидеть тех, кому причинил ущерб, и потому знать и сенаторы Карфагена страдали от зависти и злобы короля. Всех, кто отказывался принять позорные условия, согласиться на которые им запрещали честь и религия, тиран-арианин обрекал на вечное изгнание. Рим, Италия и провинции Востока заполонила толпа изгнанников, беженцев и чистосердечных пленников, которые просили народ о сострадании. Благосклонные письма Теодорета сохранили для нас имена и историю несчастий Целестиана и Марии. Этот сирийский епископ оплакивает несчастье Целестиана, в прошлом знатного и состоятельного карфагенского сенатора, который оказался вынужден вместе с женой, семьей и слугами, как нищий, просить себе пропитание в чужой стране, и в то же время хвалит этого изгнанника-христианина за покорность судьбе и за философский склад души, который позволил Целестиану под гнетом таких бедствий испытывать большее счастье, чем обычно приносят человеку богатство и процветание. История Марии, дочери знаменитого своей роскошью Эвдемона, необычна и интересна. При разграблении Карфагена эта девушка была куплена у вандалов какими-то сирийскими купцами, которые потом продали ее на своей родине как рабыню. Служанка Марии, оказавшаяся с ней на одном корабле, продолжала уважать свою госпожу, которую судьба уравняла с ней в рабской доле, и оказывала дочери Эвдемона из благодарности и любви те услуги, которых Мария раньше требовала от нее как от прислуги, обязанной повиноваться. Это необычное поведение было замечено, выяснилось истинное положение Марии в обществе, и она была выкуплена из рабства, а поскольку епископ Цирруса был тогда в отъезде, ее выкупили несколько великодушных солдат из гарнизона. Щедрый Теодорет дал ей достойное содержание, и Мария десять месяцев жила среди дьяконес местной церкви, пока не получила неожиданное известие о том, что ее отец, уцелевший при разорении Карфагена, занимает теперь почетную должность в одной из западных провинций. Благочестивый епископ поддержал нетерпеливое желание дочери скорее соединиться с отцом: в письме, сохранившемся до наших дней, Теодорет рекомендует Марию епископу приморского города Эги провинции Киликия, в который приплывали на ежегодную ярмарку корабли с Запада, с крайней настойчивостью просит, чтобы его собрат по сану обращался с этой девицей бережно, как положено по ее происхождению, и поручил ее попечению таких надежных купцов, которые посчитали бы для себя достаточной платой возможность вернуть в объятия скорбящего отца дочь, которую тот уже не надеется найти.

Легенда о Семи Спящих

Среди преданий церковной истории мне хочется выделить памятное сказание о Семи Спящих, действие которого происходит в годы правления Феодосия Младшего и завоевания Африки вандалами.

Когда император Деций преследовал христиан, семь знатных юношей из города Эфеса укрылись в просторной пещере – пустоте в боку одной из окрестных гор. Там они должны были погибнуть по воле тирана, который отдал приказ наглухо заложить вход в пещеру огромными камнями. Беглецы сразу после этого погрузились в глубокий сон, который чудесным образом продлился сто восемьдесят семь лет, не повредив жизненные силы спящих. После этого рабы Адолия – владельца горы, получившего эту землю по наследству, вынули камни, закрывавшие вход, чтобы использовать их как материал для какой-то сельской постройки. Солнечный луч ворвался в пещеру, и Семи Спящим было позволено проснуться. После сна, который, как они думали, продолжался лишь несколько часов, они почувствовали голод и решили, что один из них, по имени Ямвлих, тайком вернется в город и купит товарищам хлеба. Этот юноша (если его можно так назвать) не узнал свой родной край, когда-то так хорошо ему знакомый, и еще больше удивился, когда увидел большой крест, победоносно возвышавшийся над главными воротами Эфеса. Его необычная одежда и старинная речь озадачили булочника, которому он предложил старинную монету Деция как действующие деньги империи. Ямвлиха заподозрили в укрывательстве клада, схватили и отвели к судье. Вопросы, которые они стали задавать один другому, привели к удивительному открытию: прошло почти два века с тех пор, как Ямвлих и его друзья спаслись от гнева тирана-язычника. Епископ Эфеса, духовенство, должностные лица, народ и, как сказано в предании, сам император Феодосии поспешили к Семи Спящим в пещеру; Спящие благословили своих гостей, рассказали им о своей судьбе и, закончив рассказ, в то же мгновение тихо умерли.

Возникновение этой чудесной сказки нельзя объяснить благочестивым обманом и доверчивостью современных греков, поскольку следы традиции, которая дала ей начало, можно было обнаружить меньше чем через полвека после времени, когда предположительно произошло чудо. Иоанн из Саруга, сирийский епископ, который родился всего через два года после смерти Феодосия Младшего, посвятил одну из своих проповедей восхвалению юношей из Эфеса. Сказание о них до того, как окончился VI век, было переведено с сирийского языка на латынь стараниями Григория Турского. Восточные церкви, враждующие между собой, с одинаковым почтением относятся к памяти Семи Спящих, и их имена вписаны как прославляемые в римский, абиссинский и русский календари. Слава о них распространилась и за пределы христианского мира. Этот популярный рассказ, который Магомет, возможно, узнал, когда пригонял своих верблюдов на сирийские ярмарки, включен как божественное откровение в Коран[133]133
  Магомет, имея такие огромные права, не проявил ни очень хорошего вкуса, ни большой изобретательности. Он придумал пса Семи Спящих (по кличке Аль-Раким), уважительное поведение солнца, дважды в день изменявшего свой путь, чтобы не светить в пещеру, и заботу самого Бога, который поворачивал их тела то вправо, то влево, чтобы предохранить от гниения.


[Закрыть].

Рассказ о Семи Спящих стал известен мусульманам от Бенгалии до Африки и был принят и украшен народами, исповедующими религию Магомета, а некоторые следы похожей на него традиции были обнаружены на дальней окраине Скандинавии[134]134
  Павел, дьякон из Аквилеи, который жил в VIII веке, ближе к его концу, в своем рассказе поместил в пещеру под скалой на берегу океана Семь Спящих Севера, чей долгий сон уважали варвары. Спящие, судя по их одежде, были римлянами, и дьякон сделал из этого вывод, что Провидение хранит их, чтобы они в будущем стали апостолами этих языческих стран.


[Закрыть].

Такая легко возникавшая и всеобщая вера, столь характерная для человеческого разума, объясняется, возможно, собственными достоинствами сказания. Мы движемся от молодости к старости, не замечая медленного, но безостановочного изменения жизни людей, и даже при знакомстве с более крупными отрезками истории наше воображение привыкло с помощью непрерывной цепи причин и следствий соединять самые далекие во времени перевороты. Но если бы временной промежуток между двумя памятными эпохами мог быть в один миг уничтожен, если бы можно было после минуты сна, растянувшейся на двести лет, открыть новый мир глазам зрителя, который еще хранит яркие и свежие воспоминания о мире старом, его изумление и его мысли стали бы приятной темой для философского романа. И невозможно выбрать лучший отрезок времени для такого сюжета, чем двести лет, прошедшие от царствования Деция до царствования Феодосия Младшего.

За это время правительство переселилось из Рима в новый город на берегах Фракийского Боспора, а злоупотребление воинской силой уступило место искусственной системе послушного и церемонного рабства. На троне гонителя христиан Деция успели сменить один другого многие государи-христиане канонического толка, которые искоренили веру в вымышленных богов древности, и благочестивый христианский народ времени Феодосия нетерпеливо желал возвеличить святых и мучеников католической веры, поместив их на алтари вместо Дианы и Геркулеса. Единая Римская империя разделилась на части, ее народ посрамлен и повержен в прах, и армии неизвестных варваров, явившихся с ледяного Севера, как победители установили свое правление над самыми прекрасными провинциями Европы и Африки.

КОНЕЦ РИМСКОЙ ИМПЕРИИ НА ЗАПАДЕ

Глава 35
ВТОРЖЕНИЕ АТТИЛЫ В ГАЛЛИЮ И ИТАЛИЮ. ОСНОВАНИЕ ВЕНЕЦИИ. СМЕРТЬ АТТИЛЫ И РАСПАД ЕГО ИМПЕРИИ. УБИЙСТВО АЭЦИЯ И СМЕРТЬ ВАЛЕНТИНИАНА III. ПРИЗНАКИ УПАДКА ЗАПАДНОЙ РИМСКОЙ ИМПЕРИИ

Вторжение готов и родственных им народов на земли империи было ускорено тем, что сзади на них давили гунны. В главе 34 Гиббон описывает первое появление Аттилы и поселение гуннов там, где сейчас находится Венгрия. С 430-го по 440 год продолжалось вторжение в Персию, а в 466 году Аттала, опустошив Европу вплоть до Константинополя, подписал договор с Восточной империей. Феодосии Младший умер в 450 году, и его сменила на престоле сестра Пульхерия, которая стала первой женщиной, правившей римлянами. Однако вскоре она вышла замуж за сенатора Марциана, который был также провозглашен императором.

Тем временем Аттила, царь гуннов, готовился к вторжению в Галлию, где Теодорих, сын Алариха, стал королем вестготов после смерти Валлии. Аэций, который раньше был в союзе с гуннами, теперь устроил союз римлян с готами. В 451 году Аттила вторгся в Галлию и осадил Орлеан. Аэций и Теодорих выступили в поход, чтобы помочь осажденным.

Вторжение Аттилы в Галлию

Легкость, с которой Аттила проник в самый центр Галлии, объясняется его вероломной политикой и ужасом перед силой его оружия. Свои публичные заявления он умело смягчал тайными заверениями; поочередно то успокаивал римлян и готов, то угрожал им, в результате равеннский и тулузский дворы, подозревая друг друга во враждебных намерениях, с сонным безразличием наблюдали за приближением их общего врага. Единственным, кто стоял на страже безопасности страны, оставался Аэций; его решения были в высшей степени мудрыми, но их выполнению препятствовала борьба между партиями, которая подобно заразе охватила императорский дворец после смерти Плацидии. Итальянские юноши дрожали от страха при звуках боевой трубы, а варвары, которые из-за страха или симпатии были склонны поддержать Аттилу, ждали исхода войны и были готовы торговать своей ненадежной верностью. Аэций, носивший в то время звание патриция, перешел через Альпы с таким войском, которое и по численности, и по силе с трудом заслуживало название «армия». Но когда он прибыл то ли в Арль, то ли в Лион, его планы были нарушены известием о том, что вестготы отказались защищать Галлию и решили ждать на своих землях грозного захватчика, которого на словах презирали. К ним был отправлен в качестве посла сенатор Авитус, который когда-то с честью исполнял должность префекта претория, а затем удалился в свое поместье в Оверни, и которого теперь убедили взяться за это важное дело. Свое поручение он выполнил умело и успешно. Посол указал Теодориху на то, что честолюбивому завоевателю, который стремится завладеть всем миром, может противостоять только прочный и единодушный союз властей тех стран, которые завоеватель собирается угнетать. Красноречивый Авитус воодушевил готских воинов ярким описанием оскорблений, вынесенных их предками от гуннов, которые в своей неумолимой ярости гонятся за их народом от Дуная до подножия Пиренеев. Он твердо и настойчиво заявил, что долг каждого христианина состоит в том, чтобы спасти церкви Бога и останки святых от осквернения, а выгода каждого варвара, получившего землю для поселения в Галлии, состоит в том, чтобы защищать поля и виноградники, где выращивают урожай для него, от скифских пастухов, которые их разорят. Под влиянием этих очевидных истин Теодорих уступил послу и принял решение, одновременно самое благоразумное и самое почетное, – объявил, что, как верный союзник Аэция и римлян, готов подвергнуть свою жизнь и свое королевство опасности ради общей цели – безопасности Галлии. Вестготы, которые были тогда на вершине славы и могущества, охотно откликнулись на призыв к войне, приготовили оружие и коней и собрались под знамя своего престарелого короля, который решил вместе с двоими старшими сыновьями, Торизмондом и Теодорихом, командовать своим многочисленным и доблестным народом. По примеру готов сделали свой выбор несколько пребывавших в сомнении племен или народностей, которые, похоже, долго не могли решить, быть им с римлянами или с гуннами. Неутомимый и усердный патриций постепенно собрал войска тех народов Галлии и Германии, которые прежде признавали себя подданными или солдатами римского государства, но теперь требовали награды за добровольную службу и звания независимых союзников. Это были леты, армориканцы, бреоны, саксы, бургунды, сарматы, жеаланы, рипуарцы и франки, следовавшие за своим законным государем Меровеем. Такова была разнородная по составу армия, которая под началом Аэция и Теодориха быстро продвигалась к Орлеану, чтобы вступить в бой с бесчисленными полчищами Аттилы.

При их приближении царь гуннов немедленно снял осаду с города и приказал трубить сигнал к отступлению, чтобы отозвать назад самые передние отряды своих войск, которые уже ворвались в город и начали там грабеж. Доблесть Аттилы всегда находилась под управлением его благоразумия; предвидя, что поражение в центре Галлии будет для него губительным, он вернулся за Сену и стал ожидать врага на равнинах Шалона, где гладкая и ровная поверхность земли была удобна для действий его скифской конницы. Но во время беспокойного отступления гуннов передовые отряды римлян и их союзников постоянно теснили, а иногда вынуждали к бою те войска, которые Аттила поставил замыкающими в своем строю. Колонны вражеских войск могли случайно встретиться в ночной темноте на запутанных дорогах; и кровопролитное сражение между франками и гепидами, в котором было убито пятнадцать тысяч варваров, предварило собой более общую и решающую битву. Каталаунские поля расположены вокруг Шалона и тянутся, по приблизительной оценке Иорнанда, на сто пятьдесят миль в длину и на сто в ширину, то есть занимают всю эту провинцию, которая по праву получила имя Шампань, происходящее от слова «поле». Однако на этой просторной равнине было несколько неровностей почвы; оба полководца поняли, как велико значение одной высоты, господствовавшей над лагерем Аттилы, и стали ее оспаривать. Молодой и доблестный Торизмонд первым занял вершину; и готы с непреодолимой силой бросились на гуннов, с трудом поднимавшихся по противоположному склону; обладание этой выгодной позицией породило у войска и их предводителей уверенность в победе. Встревоженный Аттила стал советоваться со своими жрецами и предсказателями. Стало известно, что они, внимательно осмотрев внутренности жертв и поскоблив их кости, увидели на них знаки, на таинственном языке предвещавшие поражение царя гуннов и смерть его главного врага, и что варвар согласился заплатить такую цену за эту смерть, невольно выразив этим уважение к высочайшим достоинствам Аэция. Однако было похоже, что среди гуннов царит необычное для них уныние. Аттила использовал средство, которое было хорошо знакомо полководцам древности, – решил поднять дух своих войск, обратившись к ним с речью, и это были действительно слова царя, который много раз сражался и завоевывал страны во главе этих воинов. Он заставил их подумать о славном прошлом, опасности в настоящем и надеждах на будущее. Та судьба, которая открыла перед их безоружной отвагой степи и болота Скифии и положила к их ногам столько воинственных народов, берегла радости этого памятного поля для них как завершение их побед. Осторожные шаги врагов, строгую слаженность действий римлян и их союзников и занятие противником выгодных позиций он хитро представил гуннам как признаки не благоразумия, а страха. Силой и душой армии противника были одни вестготы, и гунны могли бы легко растоптать выродившихся римлян, которые теснотой своего строя и плотностью своих рядов показывали страх и были одинаково неспособны вынести опасности и усталость целого дня битвы. Царь гуннов старательно внушал своим воинам понятие о предопределении, столь полезное для воинской доблести: он заверил своих подданных, что воины, которых защищает Небо, остаются невредимыми в туче вражеских дротиков, но Судьба безошибочно нанесет удар по своей жертве и во время бесславного мира. «Я сам метну первый дротик, и того несчастного, кто откажется последовать примеру своего государя, ждет неизбежная смерть», – продолжал Аттила. Присутствие неустрашимого вождя, его голос и его пример вернули мужество варварам, и Аттила, уступая нетерпеливому желанию своих воинов, сразу же построил их в боевой порядок. Центр строя занял он сам во главе своих храбрых и верных гуннов. Народы, подвластные его империи – ругии, герулы, тюринги, франки, бургунды, – были расставлены по обе стороны от центра на обширном пространстве Каталаунеких полей. Правым крылом строя командовал Ардарик, король гепидов, а три доблестных брата, правившие остготами, были поставлены слева, против родственных им племен вестготов.

Союзники построились согласно иному правилу: ненадежный Сангибан, царь аланов, был поставлен в центре, чтобы можно было строго следить за его передвижениями и мгновенно покарать его за предательство. Аэций взял на себя командование левым крылом, а Теодорих – правым; Торизмонд по-прежнему занимал высоты, которые, видимо, тянулись грядой вдоль фланга скифской армии, а может быть, и сзади от нее. На Шалонской равнине собрались народы, обитавшие от Волги до Атлантики, но многие из этих народов были разделены на части борьбой партий, завоеваниями или переселением, и при виде похожих гербов и знаков, угрожающе поднятых один против другого, можно было принять эту войну за гражданскую.

Военная дисциплина и тактика греков и римлян составляют интересную часть нравов этих народов. Внимательное изучение военных операций Ксенофона, Цезаря или Фридриха, описанных тем же гениальным умом, который их задумал и исполнил, может усовершенствовать (если можно желать такого совершенства) искусство уничтожения людей. Но битва под Шалоном[135]135
  Гиббон и другие после него ошибались, когда называли местом поражения Аттилы Шалон. Сейчас считается, что эта битва произошла на равнине Маврика.


[Закрыть] может вызвать наше любопытство лишь своим размером, поскольку ее исход решили слепые стремительные броски варваров вперед, а рассказали о ней пристрастные писатели, которые были гражданскими лицами или служителями церкви, а потому не знали воинского дела. Однако Кассиодор дружески беседовал со многими готскими воинами, участниками этого памятного сражения. Они сказали ему, что это был «яростный, разнообразный, упорный и кровопролитный бой, подобного которому не было ни в наши дни, ни в прошлые времена». Убитых было по одному подсчету сто шестьдесят две тысячи, по другому триста тысяч, и эти невероятные преувеличения означают, что урон действительно оказался ощутимый, а размер потерь оправдывал замечание историка о том, что целые поколения могут за один час быть стерты с лица земли из-за безумия царей. Противники несколько раз обменялись ударами метательного оружия, и скифские лучники могли при этом оказаться более умелыми; затем конница и пехота обеих армий яростно вступили в более близкий бой. Гунны, которые сражались на глазах у своего царя, прорвали слабый и ненадежный центр союзников, отделили их крылья одно от другого, быстро повернули влево и всей силой ударили против готов. Теодорих, объезжавший ряды своего войска и ободрявший воинов, был смертельно ранен дротиком знатного остгота Андагеса и сразу же упал с коня. Среди всеобщего беспорядка раненый король был растоптан копытами своей же конницы, и эта важная смерть послужила объяснением туманного пророчества предсказателей. Аттила уже был уверен в победе и заранее ликовал, но доблестный Торизмонд спустился с холмов и оправдал другую часть предсказания. Вестготы, растерявшиеся из-за бегства или измены аланов, постепенно восстановили свой строй, и гунны, несомненно, были побеждены, поскольку Аттила был вынужден отступить. Он рисковал собой безрассудно, как рядовой боец, но его бесстрашные центральные отряды оказались слишком далеко впереди остального строя, их атака не получила почти никакой поддержки, фланги остались без защиты, и только наступление ночи спасло завоевателей Скифии и Германии от полного разгрома. Они отступили внутрь круга из повозок, который служил крепостной стеной их лагерю; конные отряды спешились и приготовились к обороне, для которой не были приспособлены ни их оружие, ни характер. Исход сражения был неясен, и Аттила обеспечил себе последний достойный выход: по его приказу седла и богато украшенные сбруи коней его воинов были сложены в кучу для погребального костра. Этот благородный варвар решил, что, если его укрепления будут прорваны, он бросится в огонь и лишит своих врагов славы, которую могли бы им принести смерть или пленение Аттилы.

Но его враги провели эту ночь в таком же беспорядке и тревоге. Неосмотрительный Торизмонд увлекся преследованием врага и неожиданно оказался вместе с несколькими соратниками среди скифских повозок. В сумятице ночного боя готский принц был сброшен с коня и мог бы погибнуть так же, как его отец, если бы не молодая сила и неустрашимая пылкая отвага его спутников, которые выручили его из опасного положения. На левом фланге сам Аэций тоже оказался в подобном положении: отрезанный от союзников, не зная об их победе и тревожась за них, он в одних случаях вступал в бой с вражескими войсками, разбросанными по Шалонской равнине, в других случаях обходил их стороной, и наконец добрался до лагеря готов, который смог укрепить до утра лишь легкой оградой из щитов. Вскоре военачальник империи с удовольствием узнал о поражении Аттилы, который по-прежнему ничего не предпринимал и оставался внутри своих укреплений; взглянув на залитое кровью поле боя, Аэций с тайным удовлетворением заметил, что потери понесли в основном варвары. Тело Теодориха, покрытое почетными ранами, было найдено под кучей трупов; подданные оплакивали смерть своего короля и отца, но их слезы смешивались с песнями и приветственными криками, и похоронные обряды по королю были совершены на глазах у побежденного врага. Готы, гремя оружием, подняли на щите его старшего сына Торизмонда, которого по праву прославляли как творца своей победы, и сын, став новым королем, принял обязанность отомстить как священную часть отцовского наследства. Однако готы сами были поражены свирепостью и бесстрашием своего грозного противника. Их историк сравнил Аттилу со львом, который окружен в своем логове и с удвоенной яростью угрожает охотникам. Царям и народам, которые могли покинуть его в час беды, Аттила ясно дал понять, что гнев их монарха для них – самая близкая и неотвратимая опасность. Все музыкальные инструменты его армии непрерывно играли громкую ободряющую музыку, бросая вызов противнику, а передовые отряды союзников, которые приближались к гуннскому лагерю, чтобы взять его штурмом, были остановлены или уничтожены дождем стрел, летевших со всех сторон из укрепления. На всеобщем военном совете было решено осаждать царя гуннов в его лагере, перехватывать его обозы с продовольствием и этим вынудить его на позорный для него договор или неравный бой. Но нетерпение вскоре заставило варваров отвергнуть эти осторожные и медленные меры, а опытный политик Аэций понимал, что после истребления гуннов римское государство станет терпеть притеснения от сильного и гордого готского народа. Поэтому патриций использовал свое превосходство над другими по власти и уму для того, чтобы успокоить страсти, которые сын Теодориха считал своим долгом. Аэций с притворной любовью сказал Торизмонду подлинную правду об опасности проволочки и убедил его быстрым возвращением разрушить планы честолюбивых братьев, которые вполне способны были захватить трон и сокровища Тулузы. После ухода готов и разделения армии союзников Аттила был удивлен тишиной, воцарившейся на просторах Шалонской равнины. Подозрение, что за этим кроется какая-то военная хитрость врагов, несколько дней удерживало его внутри круга из повозок, а последовавшее за этим отступление за Рейн стало признанием победы союзников – последней победы, которая была одержана во имя Западной империи. Меровей и его франки, держась на почтительном расстоянии и увеличивая представление противника о своей силе за счет многочисленных дополнительных костров, которые они зажигали каждую ночь, шли за арьергардом гуннов до границ Тюрингии. Тюринги служили в войсках Аттилы; и по пути к месту боя, и на обратном пути они прошли через земли франков и, возможно, именно во время этой воины совершили те жестокости, за которые примерно через восемьдесят лет отомстил сын Хлодвига, – убили своих заложников и пленных. Во время этой бойни двести юных девушек были с неумолимой яростью подвергнуты изощренным пыткам: их тела были разорваны дикими конями или раздавлены колесами катящихся повозок и брошены без погребения на проезжих дорогах на растерзание собакам и стервятникам. Таковы были те древние предки, чьи мнимые добродетели иногда вызывают похвалу и зависть у людей цивилизованной эпохи!

Вторжение в Италию

Ни твердость духа Аттилы, ни сила его войска, ни его слава не уменьшились от неудачи Галльского похода. Следующей весной он вновь потребовал себе принцессу Гнорию и принадлежащие ей по наследству сокровища. На требование вновь был дан уклончивый, почти отрицательный ответ, влюбленный царь гуннов пришел в негодование и немедленно выступил в поход; во главе бесчисленных варварских полчищ он перешел Альпы, вторгся в Италию и осадил Аквилею. Его варвары не знали способов ведения правильной осады, для которой даже в древности было необходимо иметь некоторые познания или по меньшей мере опыт в механике. Но многие тысячи римлян из провинций и пленных, чья жизнь без сожаления приносилась в жертву, могли выполнить самые тяжелые и опасные работы. Продажные услуги римских мастеров могли быть куплены и использованы для уничтожения их родины. Стены Аквилеи были атакованы грозным строем таранов, передвижных башен и машин, метавших камни, дротики и огонь[136]136
  В XIII веке монголы обстреливали китайские города из больших орудий, построенных служившими у них магометанами или христианами. Их боевые машины метали камни, весившие от ста пятидесяти до трехсот фунтов. Китайцы для защиты своей страны применяли порох и даже бомбы примерно за сто лет до того, как то и другое стало известно в Европе, но даже это небесное или адское оружие не смогло защитить трусливый народ.


[Закрыть].

И монарх гуннов пустил в ход сильнодействующие средства: надежду, страх, соревнование и выгоду, чтобы устранить единственное препятствие, из-за которого откладывалось завоевание Италии. Аквилея в то время была одним из самых богатых, многолюдных и сильных приморских городов на побережье Адриатики. Чужеземные наемники-готы, которые служили под командованием своих наследственных государей Алариха и Анталы, передали свое бесстрашие местным жителям, а граждане Аквилеи еще помнили то славное и успешное сопротивление, которое их предки оказали свирепому непреклонному варвару, позорившему величие римского пурпура. Три месяца были напрасно потрачены на осаду Аквилеи; наконец, нехватка продовольствия и недовольство собственных войск вынудили Аттилу отказаться от нее и неохотно отдать войскам приказ снять на следующее утро свои шатры и начать отступление. Но когда парь гуннов, задумчивый, рассерженный и разочарованный, объезжал на коне вокруг городской стены, он увидел, как самка аиста пыталась покинуть свое гнездо в одной из башен и улететь в поле вместе с маленькими птенцами. Этот проницательный государственный муж тут же догадался, как использовать пустячный случай, который счастье предложило суеверию, и громким голосом радостно воскликнул, что такая домашняя птица, постоянно живущая рядом с людьми, никогда бы не покинула свое древнее жилище, если бы эти башни не ожидало неизбежное разрушение и безлюдье. Это счастливое знамение вселило в осаждавших уверенность в победе; осада была возобновлена и продолжена с новой силой; в той части стены, откуда улетел аист, был сделан большой пролом, гунны с неодолимой яростью пошли на приступ города, и последующие поколения с трудом могли отыскать развалины Аквилеи. Совершив это ужасное возмездие, Аттила продолжил свой путь и по дороге превратил в груды камней и пепла города Альтинум, Конкордию и Капую. Виченца, Верона и Бергамо – города, находившиеся дальше от моря, – остались беззащитными перед алчностью и жестокостью гуннов. Милан и Павия без сопротивления смирились с потерей своего богатства и хвалили захватчиков за необычное милосердие, которое уберегло от огня общественные и частные здания и сохранило жизнь толпе пленных. Правдивость народных преданий Комума, Турина и Модены вызывает обоснованные сомнения, но все же они согласуются с более точными свидетельствами, которые доказывают, что Аттила опустошил и те богатые равнины, разделенные рекой По и ограниченные Альпами и Апеннинами, где сейчас расположена Ломбардия. Завладев императорским дворцом в Милане, царь гуннов почувствовал удивление и обиду при виде картины, на которой были изображены цезари, сидящие на троне, и правители Скифии, лежащие у их ног. Месть, которую Аттила осуществил над этим памятником римского тщеславия, была безвредной: он приказал художнику поменять местами фигуры и позы, и на этом же холсте были изображены императоры, которые, согнувшись, как положено просителям, подходили к трону скифского монарха, чтобы высыпать перед ним из мешков золото, принесенное в качестве дани. Зрители должны были признать, что перемена соответствует истине и уместна, и, возможно, испытывали соблазн вспомнить по этому необычному поводу известную басню о споре между львом и человеком.

Основание Венеции

Существует достойная свирепой гордости Аттилы поговорка о том, что там, где ступал его конь, больше никогда не росла трава. Однако этот дикарь-разрушитель ненамеренно заложил основы республики, которая возродила в феодальной Европе дух и искусство предприимчивой коммерции. Прославленное имя Венеция до этого обозначало большую и плодородную провинцию в Италии, от границ Паннонии до реки Аддуа и от По до Ретийских и Юлиевых Альп. До вторжения варваров в провинции Венеция мирно процветали пятьдесят городов; среди них первой по значению была Аквилея, но Падуя сохраняла свое древнее достоинство с помощью сельского хозяйства и мастерских, имущество пятисот граждан, принадлежавших к сословию всадников, по самым точным подсчетам, стоило миллион семьсот тысяч фунтов. Многие семьи из Аквилеи, Падуи и ближайших к ним городов бежали от гуннского меча и нашли себе безопасное убежище в глуши на соседних островах[137]137
  Сейчас считается, что Венеция возникла позже, во время вторжений лонгобардов. Однако нет сомнения, что какие-то люди, бежавшие от Аттилы, укрылись в Лагуне. С этой оговоркой описание Гиббона можно считать верным.


[Закрыть].

У края Адриатического залива, там, где его повторяют в ослабленном виде океанские приливы, расположено примерно сто маленьких островов, отделенных от материка мелководьем и защищенных от волн несколькими песчаными косами, за которые корабли могут пройти по нескольким незаметным узким фарватерам. До середины V века эти отдаленные и уединенные места оставались невозделанными, малонаселенными и почти безымянными. Однако новое место жительства постепенно изменяло нравы, искусства и систему правления венецианских беженцев. Одно из писем Кассиодора, где описана их жизнь примерно через семьдесят лет после переселения, может считаться первым упоминанием о Венецианской республике. Этот министр Теодориха в своем причудливом декламаторском стиле сравнивает жителей островов с водяными птицами, которые свили себе гнезда на волнах. Он допускает, что в прошлом венецианские провинции имели много знатных семей, но дает понять, что теперь несчастья уравняли их всех в одинаковой смиренной бедности. Рыба у них была почти единственной пищей людей любого звания. Единственным их богатством была соль, которую они добывали из морской воды, и на ближайших к островам рынках этот товар, столь необходимый для жизни человека, служил деньгами вместо золота и серебра. Народ, поставивший свои жилища на месте, которое с одинаковым правом можно было назвать и землей и водой, вскоре стал в равной степени знаком с обеими этими стихиями, и требования алчности пришли на смену потребностям нужды. Жители островов от Градо-Кьоццы поддерживали между собой тесные связи и приплывали в центр Италии надежными, хотя и трудоемкими путями по рекам и материковым каналам. Их корабли, размер и количество которых постоянно увеличивались, заходили во все гавани залива, и Венеция уже в раннем детстве вступила в тот брак с Адриатикой, который венецианцы празднуют каждый год. Письмо Кассиодора, префекта претория, адресовано морским трибунам, и он мягко, но властно призывает, чтобы они пробудили в своих земляках усердие к службе государству, которому необходима их помощь при перевозке вина и масла, хранящегося на складах, которые переводятся из провинции Истрия в Равенну, столицу короля. Неоднозначное название этих выборных должностных лиц объясняется тем, что на двенадцати главных островах их жители каждый год выбрали двенадцать судей, называвшихся трибунами. Существование Венецианской республики под властью Италийского королевства готов засвидетельствовано тем же самым подлинным документом, который уничтожает претензии венецианцев на то, что она с самого начала была и всегда оставалась независимой.