Текст книги "Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант)"

Посланник Бога один обладал мужской силой тридцати сыновей Адама и мог бы соперничать с греческим Геркулесом в его тринадцатом подвиге[195]195
  Гиббон имеет в виду легенду о том, что Геракл, находясь в гостях у царя, имевшего пятьдесят юных девственных дочерей, за одну ночь сделал всех этих девушек женщинами и при этом удовлетворил телесно. Ее приводит в одном из своих рассказов в средневековом стиле Анатоль Франс.


[Закрыть].

Более серьезным и достойным объяснением может быть его верность Хадидже. В течение двадцати четырех лет их брака молодой муж не использовал свое право на многоженство, и гордость или любовь этой почтенной матроны никогда не страдала от соседства с соперницей. После ее смерти Магомет поместил ее среди четырех совершенных женщин – вместе с сестрой Моисея, матерью Иисуса и своей самой любимой дочерью Фатимой. «Разве она не была старой? – с наглостью расцветающей юности и красоты спросила Айша. – Разве Бог не дал тебе вместо нее другую, лучше?» – «Нет, клянусь Богом! – в порыве искренней благодарности сказал Магомет. – Лучшей быть не может! Она верила в меня, когда люди меня презирали, она облегчала мои нужды, когда я был беден и мир преследовал меня».

Несмотря на свое многоженство, Магомет не оставил наследника. В 655-м или 656 году его зять Али стал военачальником правоверных, но его потомки не удержали власть.

Влияние Магомета

Таланты Магомета заслуживают нашей похвалы, но возможно, что его успех вызывает у нас слишком большое восхищение. Нас удивляет, что огромное множество людей приняло учение и восприняло чувства красноречивого фанатика? Это же обольщение много раз повторяли христианские еретики со времен апостолов до дней реформаторов. Кажется невероятным, что частный гражданин овладел мечом и скипетром владык, подчинил себе свою родину и силой своего победоносного оружия создал монархию? Среди быстро сменявших одна другую династий Восточной империи сто удачливых захватчиков престола поднялись наверх из более низкого происхождения, преодолели более тяжелые препятствия, приобрели больше власти и завоевали больше земли. Магомет одновременно обладал даром проповедовать и даром сражаться, и соединение этих противоположных способностей, увеличивавшее его достоинства, способствовало его успеху: сила и убеждение, энтузиазм и страх, постоянно влияя друг на друга, приобретали непреодолимую силу, перед которой падали все преграды. Его голос звал арабов к свободе и победе, к оружию и за добычей, к удовлетворению их любимых страстей в этом мире и в мире ином; ограничения, которые он устанавливал, были необходимы для того, чтобы внушить людям веру в пророка и добиться от них повиновения, и единственным препятствием для его успеха был его разумный символ веры, который утверждает единственность и совершенство Бога. Не распространение его религии, а ее постоянство должны вызывать у нас изумление: тот чистый и совершенный след, который он оставил на земле Мекки и Медины, по прошествии двенадцати веков сохраняется неизменным у индийских, африканских и турецких последователей Корана. Если бы христианские апостолы, святой Петр или святой Павел, смогли вернуться в Ватикан, они, возможно, спросили бы, какому богу поклоняются с такими загадочными церемониями в этом великолепном храме. В Оксфорде или Женеве они удивились бы меньше, но все же им, может быть, пришлось бы внимательно прочитать катехизис церкви и изучить канонические мнения комментаторов о своих собственных сочинениях и о словах своего Господа. А турецкий собор Святой Софии представляет собой в более крупном и пышнее украшенном виде то скромное святилище, которое Магомет воздвиг в Медине собственными руками. Магометане все без исключения устояли перед соблазном низвести предмет своей веры и религиозного поклонения до уровня человеческих чувств и воображения. «Я верую в единого Бога, и Магомет – посланник Бога» – таков простой и неизменный символ веры ислама. Образ Божества живет лишь в умах верующих, и облик Бога никогда не был унижен никаким видимым его изображением. Почести, которые оказывают пророку, никогда не выходили за пределы, положенные человеческой добродетели. Предписания пророка, до сих пор живущие в умах его учеников, удержали и удерживают их благодарность ему в границах разума и религии. Правда, почитатели Али объявили священной память этого героя, его жены и его детей, а некоторые персидские богословы утверждают, будто божественная сущность воплощалась в имамах, но их суеверие повсеместно осуждено суннитами, и нечестивость этих сект послужила своевременным предостережением против почитания святых и мучеников. Метафизические вопросы о свойствах Бога и свободе человека обсуждались в магометанских школах так же, как в христианских, но у магометан они никогда не разжигали страсти народа и не нарушали спокойствие государства. Причиной этого важного различия, видимо, является то, что в одном случае власть царя отделена от власти верховного священнослужителя, а в другом они объединены. Для халифов, наследников пророка и верховных военачальников правоверных, было выгодно карать любые религиозные нововведения и охлаждать пыл их сторонников: у мусульман нет духовного сословия с его дисциплиной и честолюбивыми претензиями в материальной и духовной областях; духовными наставниками и высшими авторитетами в области религии у них являются мудрые знатоки закона. Мусульмане от Атлантики до Ганга признают Коран основой не только своего богословия, но также своего гражданского и уголовного правосудия, и законы, которые регулируют поступки людей и отношения собственности, охраняются безошибочной и неизменной волей Бога. На практике такое рабское следование религии иногда создает неудобства: неграмотный законодатель часто руководствовался собственными предрассудками и предрассудками своей родины, а правила, установленные в Аравийской пустыне, могут плохо подходить для богатства и многолюдия Исфагана или Константинополя. В таких случаях кади почтительно кладет священную книгу себе на голову и заменяет ее текст его умелым толкованием, более сообразным с принципами справедливости, нравами и политикой его времени.

Полезное или вредное влияние Магомета на счастье народа – наименее важная сторона его жизни. Даже самые озлобленные и самые суеверные из его христианских и еврейских врагов, несомненно, признают, что он взял на себя поручение, которого не получал, ради того, чтобы распространить полезное учение, уступающее в совершенстве только их собственной вере. Он же благочестиво взял за основу своей религии истинность и святость их более ранних откровений, добродетели основателей их религий и совершенные этими основателями чудеса. Аравийские идолы были разбиты перед престолом Бога, кровь принесенных в жертву людей была искуплена молитвами, постом и милостыней – похвальными или безвредными способами набожных людей угодить Богу, а награды и наказания, положенные в загробной жизни, описаны у него в образах, лучше всего подходящих для невежественного и чувственного поколения. Возможно, Магомет не имел нужных способностей, чтобы создать моральную систему и политическое устройство для своих земляков, но он распространял среди мусульман правила благотворительности и дружбы, советовал им быть добродетельными в общественной жизни, своими законами и наставлениями гасил жажду мести и не давал притеснять вдов и сирот. Вера и повиновение пророку объединяли враждовавшие между собой племена, их отвага и сила, которые до этого растрачивались без пользы в междоусобных спорах, были мощной рукой направлены против иноземного врага. Если бы этот толчок был не так силен, Аравия могла бы, свободная сама и грозная для других, процветать под властью своих родных монархов, которые сменяли бы друг друга. Но из-за быстроты завоеваний и огромного размера завоеванных земель она лишилась своей верховной власти. Арабские колонисты широко расселились по Востоку и Западу, и их кровь смешалась с кровью их новообращенных единоверцев и пленников. Престол халифов в правление четвертого из них был перенесен из Мекки в долину Дамаска и на берега Тигра; священные города были осквернены нечестивой войной, Аравия оказалась под жестокой властью подданного, возможно, чужеземца, и кочевники пустыни, проснувшись от сна о власти, вернулись к своей прежней одинокой независимости.

Глава 51
СУДЬБА АЛЕКСАНДРИЙСКОЙ БИБЛИОТЕКИ

Главы 51 и 52 опущены. Они содержат рассказ о завоеваниях арабов и распространении их власти и цивилизации в Африке и Испании. Их продвижение во Францию было остановлено в 732 году победой Карла Мартелла. После того как они расселились по Западу, их завоевательные походы происходили, строго говоря, вне пределов Римской империи. Из главы 51 здесь напечатан только один отрывок, в котором описана гибель Александрийской библиотеки. Ее уничтожение было по меньшей мере символом заката античной культуры и, по словам Гиббона, не может быть оставлено без внимания. Ход событий в его повествовании позволил ему отдать последние почести той литературе, которая служила для него учебником жизни и мышления и по которой он так же, как по другим источникам, прослеживал упадок и разрушение цивилизации. Тем не менее он ведет свой рассказ критически, и современные исследователи разделяют его сомнения.

Александрийская библиотека

Я обманул бы ожидания читателя, если бы обошел молчанием судьбу Александрийской библиотеки, как о ней рассказывает ученый Абульфарагиус. У Амра был более пытливый и менее скованный предрассудками ум, чем у его собратьев, и этот арабский вождь в часы досуга охотно беседовал с последним учеником Аммония – Иоанном, который получил прозвище Филопон за то, что трудолюбиво изучал грамматику и философию. Это тесное общение придало Филопону смелости, и мудрец осмелился попросить себе подарок, бесценный для него самого, но ничтожный в глазах варваров – царскую библиотеку. Ее одну из всей захваченной в Александрии добычи завоеватель не осмотрел лично и не опечатал своей печатью в знак обладания. Амр склонялся к тому, чтобы исполнить желание грамматика, но честность не позволяла ему отдать в чьи-то руки даже самую мельчайшую вещицу из добычи без разрешения халифа. Ответ, который был внушен Омару невежеством и фанатизмом, хорошо известен: «Если эти сочинения греков согласуются с книгой Бога, они бесполезны и их незачем хранить. Если не согласуются, то вредны и их следует уничтожить». Послушные исполнители чужой воли, не рассуждая, исполнили этот приговор: тома исписанных бумаг и пергамента были отданы в четыре тысячи бань города, и этого бесценного топлива было так невероятно много, что его едва удалось сжечь за четыре месяца. Поскольку «Династии» Абульфарагиуса стали известны миру в латинском варианте, этот рассказ был много раз переписан учеными, и каждый из них с благочестивым негодованием оплакивал невосполнимую потерю, катастрофу, которая лишила нас науки, искусств и гения Античности. Но я сильно склоняюсь к тому, чтобы не верить ни в событие, ни в его последствия. Поступок Омара и в самом деле вызывает изумление. «Прочти и удивись!» – говорит сам историк. Единственное свидетельство чужеземца, который жил на границе Мидии и писал о том, что случилось за шестьсот лет до него, весит меньше, чем молчание двух летописцев, которые жили раньше, оба были христиане и уроженцы Египта. При этом более ранний из летописцев, патриарх Евтихий, подробно описал захват Александрии. Суровый приговор Омара противоречит и букве, и духу магометанского канонического права: мусульманские казуисты явным образом указали, что захваченные на войне религиозные книги христиан и евреев ни в коем случае не следует сжигать и что мусульмане могут с чистой совестью пользоваться сочинениями языческих ученых, историков и поэтов. Можно посчитать, что религиозный пыл первых последователей Магомета был более разрушительным, но в этом случае пожар быстро угас бы из-за отсутствия горючего. Я не буду снова перечислять здесь бедствия, перенесенные Александрийской библиотекой, напоминать про пожар, который невольно зажег Цезарь, защищая себя, и про губительное ханжество христиан, учившихся уничтожать памятники идолопоклонства. Но если проследить ее историю от Антонинов до Феодосия, то мы узнаем от целого ряда сменяющих друг друга свидетелей-современников, что царский дворец и храм Сераписа уже не хранили в своих стенах те четыреста или семьсот тысяч томов, которые были собраны любопытными и великолепными Птолемеями. Возможно, церковь и дворец патриархов могли стать на одно хранилище богаче книгами, но если вся масса бумаги, исписанная в споре об учениях ариан и монофизитов, действительно была сожжена в общественных банях, философ может улыбнуться и сказать, что эта бумага, в конце концов, все-таки принесла пользу людям. Я искренне жалею о более ценных библиотеках, погибших вместе с Римской империей, но когда я всерьез подсчитываю, как много веков прошло, как велико было невежество и как тяжелы бедствия во время войн, меня удивляет не количество потерь, а то, как много сокровищ у нас осталось. Многие любопытные и интересные факты похоронены во мраке забвения, труды всех трех великих историков Рима дошли до нас в искалеченном виде, и мы лишились многих приятных произведений лирической, ямбической и драматической поэзии греков. И все же мы должны с благодарностью помнить, что время и случайности пощадили те классические сочинения, которым античные читатели присудили первое место по гениальности и наивысшую славу. Учителя античного знания, чьи труды дошли до нас, внимательно изучали и сравнивали сочинения своих предшественников, и потому вряд ли можно предположить, что какая-то важная истина или какое-то полезное открытие в искусстве или природе могли ускользнуть от любопытства наших современников.

УПАДОК ВОСТОЧНОЙ ИМПЕРИИ

Глава 53
ПОЛОЖЕНИЕ ВОСТОЧНОЙ ИМПЕРИИ В X ВЕКЕ. БОГАТСТВО, РЕМЕСЛА И ДОХОДЫ ИМПЕРИИ. ИМПЕРАТОРСКИЙ ДВОРЕЦ. ЗАБВЕНИЕ ЛАТИНСКОГО ЯЗЫКА. ВОЗРОЖДЕНИЕ ГРЕЧЕСКОЙ УЧЕНОСТИ. УПАДОК ВКУСА

Во мраке X века словно блеснул луч, осветивший историю. Мы с любопытством и уважением открываем тома сочинений Константина Порфирородного, которые он написал в зрелом возрасте как поучение для своего сына и которые обещают показать нам положение Восточной империи в дни мира и войны, во внутренних и внешних делах. В первом из этих сочинений он в мельчайших подробностях описывает пышные церемонии константинопольских церкви и дворца в том виде, в каком они выполнялись им самим и его предшественниками. Во второй книге он пытается дать аккуратный обзор европейских и азиатских провинций – фем, как они тогда назывались. В третьем томе этого собрания учебников, который может быть приписан либо Константину, либо его отцу, Льву, объясняется система римской военной тактики, дисциплина и порядок построения войск, а также военные операции на море и на суше. В четвертом, где речь идет об управлении империей, Константин раскрывает секреты византийской политики на примере дружеских или враждебных взаимоотношений империи с различными народами мира. Литературные труды той эпохи, практические системы законодательства, сельского хозяйства и истории, могли бы принести пользу подданным и честь государям Македонской династии. Шестьдесят книг, объединенных названием «Василики» и содержащие основной кодекс и полный свод законов гражданского права, были постепенно составлены при трех первых государях этой процветавшей династии. Искусство земледелия занимало досуг и упражняло перья лучших и мудрейших людей древности; избранные места из их наставлений в сжатом виде заняли двадцать книг «Геопоники» Константина. По его приказу примеры порока и добродетели, которые встречаются в истории, были систематизированы в пятидесяти трех книгах, и каждый гражданин мог применить к своим современникам или себе самому урок или предупреждение из прошлого. От царственной роли законодателя властитель Восточной империи переходит к более скромным обязанностям учителя и писца, и пусть его преемники и подданные остались равнодушны к его отеческой заботе, зато мы можем принять неумирающее наследие Константина и наслаждаться им.

Правда, при более близком взгляде на этот дар его ценность и благодарность потомства уменьшаются: владея императорскими сокровищами, мы можем по-прежнему сожалеть о своих бедности и невежестве, а слава тех, кто создал сокровища, тускнеет и уступает место безразличию или презрению. «Василики» падают в нашем мнении до слепленной из обрывков копии: они оказываются неполной и искаженной версией законов Юстиниана на греческом языке. Однако здравый смысл живших ранее знатоков гражданского права в новой версии часто отступает перед ханжеством, и появляется полный запрет развода, внебрачного сожительства и взимания процентов, что нарушает свободу торговли и мешает счастью в частной жизни. В книге, которая посвящена истории, подданный Константина мог с восторгом прочесть о неподражаемых добродетелях Греции и Рима и узнать, каких высот энергии и благородства чувств раньше достигала душа человека. Но было и противоположное этому влияние: его должны были оказывать жития святых, новое издание которых было поручено подготовить великому логофету, то есть канцлеру империи, и тьма суеверия была украшена цветистыми узорами вымысла в сказаниях Симона Метафраста. Однако во мнении мудрого человека заслуги и чудеса всех святых календаря значат меньше, чем труд одного земледельца, который умножает дары Творца и доставляет пищу своим собратьям. Тем не менее царственные авторы «Геопоники» уделяли больше внимания разъяснению правил искусства уничтожать людей, которое со времен Ксенофонта преподавалось как искусство героев и царей. Но в «Тактике» Льва и Константина есть примесь более низкого сорта – налет того времени, в которое они жили. В их книге нет самостоятельной мысли: они, не рассуждая, переписывают у предшественников те правила и предписания, верность которых была подтверждена победами. Стиль и методика выбраны неумело: авторы смешивают явления, очень далекие одно от другого по времени и совершенно непохожие, – спартанскую фалангу и фалангу македонскую, легионы Катона и Траяна, Августа и Феодосия. Даже пригодность для применения или по меньшей мере значение этих остатков военной науки могут с большой вероятностью быть поставлены под сомнение: общие основания теории разумны, но ее достоинство и трудность определяются ее применением. Дисциплина солдат создается не учебой, а упражнением; способности командира встречаются у тех спокойных, но быстрых умов, которым природой назначено решать судьбы народов и армий: спокойствие – привычка всей жизни и быстрота ума – мгновенное озарение; сражений, выигранных благодаря урокам тактики, было столько же, сколько эпических поэм, написанных по правилам, разработанным критиками. Книга о церемониях – это утомительное и все же неполное монотонное описание того презренного комедиантства, которым были заражены церковь и государство с тех пор, как первая стала постепенно терять чистоту, а второе – силу. Обзор состояния фем, то есть провинций, обещает историку полученные из первых рук полезные сведения, которые могло добыть лишь любопытствующее правительство, вместо традиционных сказок о происхождении городов и злых эпиграмм на пороки их жителей. Такую информацию историку было бы приятно записать. К тому же никто не осудил бы его за молчание по поводу интереснейших вещей: численности населения столицы и провинций, суммы налогов и доходов, количества имперских подданных и иноземцев, служивших под знаменами империи, если все это оставили без внимания Лев Философ и его сын Константин. Его трактат о государственном управлении имеет те же изъяны, но при этом отличается одним достоинством: древняя история народов в этой книге может быть недостоверной или легендарной, но географические сведения и нравы варварских народов очерчены на редкость точно. Из этих народов только франки оказались готовы к тому, чтобы со своей стороны наблюдать за жизнью столицы Востока и изобразить ее в слове. Епископ Кремоны, посол великого Оттона, описал Константинополь примерно в середине X века. Его образы ярки, повествование движется легко и быстро, наблюдательность остра, и даже предрассудки и страсти епископа Лиутпранда носят отпечаток оригинальности – признак свободной и гениальной натуры. По этим скудным сведениям из местных и иноземных источников я и буду узнавать форму и содержание Византийской империи: выяснять, какими были провинции и богатство, гражданское управление и войска, характер и литература греков в течение шестисот лет – начиная с царствования Ираклия и до успешного вторжения франков, иначе называемых латинянами.

После окончательного раздела империи между сыновьями Феодосия полчища варваров Скифии и Германии затопили провинции Древнего Рима и уничтожили его империю. Слабость Константинополя была скрыта огромностью его владений, границы его империи остались нерушимы или по меньшей мере целы, и при Юстиниане его царство получило великолепное приращение – Италию и Африку. Но власть империи над этими недавно завоеванными землями была кратковременной и непрочной, а затем сарацины силой оружия оторвали от Восточной империи почти половину ее земель. Сирия и Египет стали терпеть притеснения от арабских халифов, а их военачальники сначала отняли у империи Африку, а затем вторглись в те бывшие римские провинции, которые стали испанским королевством готов, и захватили эти земли. Благодаря флоту для них были доступны и острова Средиземного моря, и именно с границ этого островного края – из портов Крита и крепостей Киликии – верные или восставшие эмиры угрожали величию трона и столицы. На землях, оставшихся под властью императоров, была создана новая система управления: вместо провинций, управляемых председателями, консулярами и комесами, были образованы фемы – военные округа, из которых состояла основная часть империи при преемниках Ираклия и о которых рассказывает писатель-император. Из двадцати девяти фем – их было двенадцать в Европе и семнадцать в Азии – у большинства обстоятельства возникновения неизвестны, названия имеют недостоверное или странное происхождение, границы были определены произвольно и подвергались изменениям. Но некоторые имена, которые для нашего слуха кажутся самыми странными, были образованы от названий и символов воинских частей, которые охраняли эти округа и существовали за счет жителей соответствующей фемы. Греческие государи были тщеславны и очень охотно хватались за самое слабое подобие завоевания каких-то земель или за возможность сохранить память о потерянных владениях. На западном берегу Евфрата была создана новая Месопотамия, имя Сицилии и титул ее претора были перенесены на узкую полоску земли в Калабрии, а кусок герцогства Беневентского получил громкое имя и высокое звание Ломбардская фема. В годы упадка арабской империи преемники Константина могли тешить свою гордость более прочными выгодами. Победы Никифора, Иоанна Цимисхия и Василия II возродили славу имени римлян и раздвинули границы их владений: провинция Киликия, крупный город Антиохия, острова Крит и Кипр были возвращены под власть Христа и цезаря, треть Италии была присоединена к владениям константинопольских монархов, Болгарское царство было уничтожено, и власть последних государей Македонской династии простиралась от истоков Тигра до окрестностей Рима. В XI веке судьбу империи опять омрачили новые враги и новые несчастья. Остатки Италии были отняты норманнскими авантюристами, а почти все азиатские ветви были отсечены от римского ствола турецкими завоевателями. После этих потерь императоры династии Комнинов продолжали царствовать от Дуная до Пелопоннеса и от Белграда до Никеи, Трапезунда и извилистой реки Меандр. Их скипетру были покорны обширные провинции Фракия, Македония и Греция; как владельцы Кипра, Родоса и Крита, они имели в своей власти и пятьдесят островов Эгейского, или Святого, моря, и этот остаток их империи был по площади больше самого крупного из европейских королевств.

Богатство, ремесла и доходы империи

Эти государи могли бы с достоинством и без обмана утверждать, что из всех христианских монархов они имели самый большой город, самый большой доход, самое процветающее и многолюдное государство. В годы упадка и разрушения империи города Запада тоже пришли в упадок и разрушились. Поэтому ни развалины Рима, ни земляные стены, деревянные лачуги и малый размер Парижа или Лондона не могли подготовить приезжего из латинских стран к тому зрелищу, которое представлял собой Константинополь, – к его расположению на местности, огромному размеру, величавому виду его дворцов и церквей, к искусствам и роскоши его бесчисленных жителей. Сокровища этой столицы привлекали персов и болгар, арабов и русских, но своей несокрушимой силой она отражала их дерзкие набеги. Провинции были не столь удачливы и не так неприступны, и мало было областей и городов, которые не потерпели бы насилие от какого-нибудь свирепого варвара, спешившего ограбить то, чем не надеялся владеть. Со времени Юстиниана империя опускалась все ниже: разрушительные силы были активнее сил, совершенствовавших ее, а бедствия войны усиливались другим злом, чье действие дольше, – тиранией государства и церкви. Часто случалось, что бежавший от варваров пленник оказывался раздет и брошен в тюрьму слугами своего государя. Суеверие греков расслабляло их умы молитвой и истощало их тела постом, а многочисленные монастыри и праздники отнимали много рук и много дней у земных человеческих дел.

Но все же подданные Византийской империи были тогда самым умелым и старательным в делах народом. Природа одарила их страну всеми благами почвы, климата и местоположения, а их мирный и терпеливый нрав больше подходил для поддержки и возрождения искусств, чем воинственность и феодальная анархия, царившие в тогдашней Европе. Области, продолжавшие входить в состав империи, умножили свое население и свои богатства благодаря несчастью других, безвозвратно потерянных для нее провинций. Христиане Сирии, Египта и Африки бежали от ига халифов под власть своего государя, к домам своих братьев. Движимое имущество, которое ускользает от ищущих его притеснителей, отправилось со своими владельцами в изгнание, облегчило им жизнь на чужбине, и Константинополь принял в свои стены вместе с беглецами из Александрии и Тира торговлю этих городов. Вожди Армении и Скифии, бежавшие от преследования своих врагов или от гонений за веру, встречали в империи радушный прием. Их сторонникам создавали выгодные условия для строительства новых городов и возделывания ее обширных земель, и во многих местах Европы и Азии названия местностей, нравы жителей или по меньшей мере предания до сих пор хранят память об этих иноземных колониях. Даже те варварские племена, которые вошли в империю с оружием в руках и поселились на ее земле, постепенно подчинились законам церкви и государства, а с тех пор, как они отделились от греков, их потомки стали верными и послушными солдатами. Даже будь у нас достаточно материала, чтобы составить обзор всех двадцати девяти фем византийской монархии, мы могли бы удовлетворить свое любопытство и единственным примером, выбрав для рассмотрения какую-то одну из них. Нам в достаточной степени повезло: самая интересная провинция легко заметна, а ее название – Пелопоннес – привлечет внимание любого, кто читает античных авторов. Еще в VIII веке, в тревожные времена иконоборцев, Грецию и даже Пелопоннес опустошили славянские банды, которые вторглись на эти земли под знаменем болгарских царей. Древние иноземцы – Кадм, Данай и Пелопс – бросили в плодородную землю этого края семена государственного устройства и учености, но северные дикари вырвали последние больные и вялые корни этих растений. При этом вторжении страна и ее жители изменились: греческая кровь была испорчена примесью, и самые гордые аристократы Пелопоннеса получили как клеймо прозвища «иноземцы» и «рабы». Стараниями последующих государей эти земли были частично очищены от варваров, а жалкие остатки славян были вынуждены дать клятву, что признают власть империи, будут платить ей дань и служить в ее войсках; клятву эту они часто повторяли и часто нарушали. Осаду Патраса вел странный союз – пелопоннесские славяне и африканские сарацины. В момент величайших бедствий и отчаяния горожан им вернула мужество спасительная ложь, будто бы к ним идет на помощь претор Коринфа. Они провели дерзкую вылазку, которая имела успех; чужеземцы вернулись на свои корабли, мятежники покорились, и честь победы была приписана плоду воображения или иноземцу, который сражался в первых рядах в облике святого апостола Андрея. Алтарь, в котором находили мощи апостола, был украшен трофеями победы, а захваченные пленники и их потомство были навсегда отданы митрополичьей церкви Патраса в качестве слуг и вассалов. Два славянских племени, жившие вблизи Илоса и Аакедемона, часто нарушали восстаниями покой полуострова. Они то вредили византийскому правительству, пользуясь его слабостью, то сопротивлялись его притеснениям, пока, наконец, приближение их сородичей, врагов империи, не заставило власти подписать Золотую буллу – закон, определявший права и обязательства этих двух племен, называвшихся одно – эццериты, другое – миленги, и установивший ежегодную сумму взимаемого с них налога – тысяча двести золотых монет. Имперский историк четко проводит различие между этими чужеземцами и коренными, возможно, исконными жителями этих мест, которые могли частично вести свое происхождение от многострадальных илотов. Римляне, и в особенности Август, проявили щедрость и освободили приморские города этого края от власти Спарты, а затем долгое существование этой привилегии облагородило жителей этих городов прозвищем «элеутеро», что значит «свободные лаконцы». Во времена Константина Багрянородного они приняли имя «майноты», под которым позорят имя свободных людей бесчеловечным грабежом, захватывая все, что кораблекрушения выносят на их скалистые берега. Их земли, которые не родят зерно, но производят много оливок, тянутся до мыса Малея; майноты принимали вождя или правителя от византийского претора и платили легкую дань размером в четыреста золотых монет, которая была скорее залогом их неприкосновенности, чем знаком зависимого положения. Свободные жители Лаконии, получившие статус римлян, долго оставались верны религии греков. Благодаря усердным трудам императора Василия они были обращены в христианство, но эти деревенские почитатели языческих богов продолжали украшать венками алтари Нептуна и Венеры и через пятьсот лет после того, как это было запрещено в римском мире. В Пелопоннесской феме в эти дни еще насчитывалось сорок городов, и можно предположить, что угасавшие Спарта, Аргос, Коринф в X веке находились примерно посередине между своим древним великолепием и нынешним запустением. На эту провинцию была наложена обязанность поставлять с каждой бенефиции – так называлось поместье – новобранцев для военной службы – самих местных жителей или тех, кто их заменит. С каждого крупного арендатора взимался налог в пять золотых монет. Менее богатые плательщики вносили такой же подушный налог, объединяясь по нескольку человек. Когда была объявлена война с Италией, пелопоннесцы откупились от участия в ней, добровольно пожертвовав сто фунтов золота (четыре тысячи фунтов стерлингов) и тысячу лошадей в доспехах и сбруе. Церкви и монастыри тоже внесли свою долю: был кощунственно получен доход от продажи церковных должностей, а епископа Левкадии, который был беден, заставили платить пособие размером в сто золотых монет.