Текст книги "Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант)"

В это время, когда на Римскую империю напали с востока турки, а с запада нормандцы, престарелый преемник Михаила передал свой скипетр прославленному военачальнику Алексею, основателю династии Комнинов. Дочь Алексея, принцесса Анна, изложившая историю его жизни, пишет в своем цветистом стиле, что даже Геркулес не был способен вести два боя сразу, и на этом основании одобряет поспешное заключение мирного договора с турками, которое позволило ее отцу лично участвовать в оказании помощи Дураццо. Вступив на престол, Алексей получил лагерь без солдат и казну без денег. Но решительность и энергичность его мер была такова, что за шесть месяцев он собрал армию числом в семьдесят тысяч человек и провел ее по пути длиной пятьсот миль. Его войска были набраны во многих областях Европы и Азии, от Пелопоннеса до Черного моря. О его величии свидетельствовали серебро на оружии его конных гвардейцев и богатые украшения на сбруях их лошадей. За императором следовала целая вереница аристократов и государей, причем некоторые из них в прошлом (по очереди, и все недолго) носили пурпур, но мягкие нравы этого времени позволили им затем жить и пользоваться влиянием и почетом. Их юношеский пыл мог воодушевить толпу, но их любовь к удовольствиям и презрение к правилам субординации несли в себе семя беспорядка и смуты. А их навязчивые и крикливые требования скорее нанести решающий удар сбили с верного пути благоразумного Алексея, который мог бы окружить осаждающих и уморить их голодом. Перечисление провинций рождало в уме печальное сравнение прежних границ Римской империи с теперешними. Необученные новички-пехотинцы были объединены в войска поспешно и под влиянием страха, а за сохранение гарнизонов Анатолии, иначе Малой Азии, грекам пришлось расплатиться уходом из ее городов, которые сразу же были заняты турками. Силой греческой армии были варяги – гвардейцы-скандинавы, число которых незадолго до этого увеличилось за счет колонии беглецов и добровольцев с «острова Туле». Под игом нормандского завоевателя притесняемые датчане и англы объединились; отряд молодых отважных искателей удачи решил покинуть страну рабства. Море было открыто для их бегства, и за время своего долгого паломничества они побывали на всех берегах, которые давали хотя бы слабую надежду на свободу и месть. Теперь они находились на службе у греческого императора. Их первым местом жительства был новый город на азиатском побережье, но вскоре Алексей позвал их к себе защищать его и его дворец; он оставил их верность и отвагу в наследство своим преемникам. Имя захватчика-нормандца напомнило им о прежних бедах. Они с радостью шли в бой против врага своего народа и стремились вернуть себе в Эпире славу, которую потеряли в битве при Гастингсе. Варягов поддерживали несколько отрядов франков, иначе латинян, и эти мятежники, бежавшие в Константинополь от тирании Гвискара, горячо желали показать свое усердие и удовлетворить свою месть. В этой крайности император не побрезговал низкой помощью болгарских и фракийских павликиан или манихейцев, а эти еретики с терпением мучеников сочетали силу духа и дисциплинированность героев действия. Договор с султаном дал императору помощь нескольких тысяч турок, и копьям нормандских конников были противопоставлены стрелы скифских всадников. Узнав о приближении этого грозного многочисленного войска и увидев ряды врага издали, Роберт собрал совет своих главных офицеров и сказал так: «Вы видите опасность, она близка и неизбежна. Холмы покрыты оружием и знаменами, а император греков привык вести войну и торжествовать победу. Наше спасение только в повиновении и единстве. Я готов уступить командование более достойному вождю». Приветственные возгласы и отданные за него самого голоса даже его тайных врагов убедили его в этот час опасности в их уважении и доверии к нему. Герцог продолжал: «Будем верить в награду, которую принесет нам победа, и откажемся от средств для трусливого бегства. Сожжем наши корабли и вещи и будем сражаться на этом месте так, словно здесь мы родились и здесь должны быть похоронены». Это решение было единодушно одобрено. Гвискар, который решил не замыкаться в тесных позициях, стал ждать в боевом строю, чтобы противник подошел ближе. Его тыл прикрывала речка, правый фланг доходил до моря, а левый до гор. Возможно, он не знал, что на этом самом месте когда-то Цезарь и Помпей спорили в бою за власть над миром.

Алексей, не послушавшись совета своих самых мудрых военачальников, решился рискнуть и ввести в бой все свои силы, а для этого призвал защитников Дураццо, чтобы они помогли освободить себя и в подходящее время сделали вылазку из города. Он повел войска двумя колоннами, чтобы до рассвета внезапно напасть на нормандцев сразу с двух сторон. Легкая конница Алексея рассыпалась по равнине, лучники образовали вторую линию строя, а варяги попросили о чести быть в авангарде. Во время первой атаки боевые топоры этих иноземцев нанесли глубокую и кровавую рану армии Гвискара, от которой осталось лишь пятнадцать тысяч человек. Ломбардцы и калабрийцы позорно показали спину врагу и бежали кто к реке, кто к морю, но мост был сломан, чтобы остановить вылазку гарнизона, а вдоль берега выстроились венецианские галеры, которые обстреляли эту беспорядочную толпу. На краю гибели беглецы были спасены мужеством и умелым поведением своих вождей. Жену Роберта Гайту греки описывают так: воинственная амазонка, вторая Паллада, менее умелая в искусствах, чем афинская богиня, но не менее грозная в бою. Гайта, раненная стрелой, не отступила перед противником и своими призывами и примером старалась восстановить порядок в бегущих войсках. Ее женскому голосу помогали более мощный голос и рука герцога нормандцев, который был так же спокоен в бою, как до этого благороден в совете. «Куда вы бежите? Ваш враг безжалостен, а смерть легче рабства!» – кричал он. Этот момент решил все: варяги, наступавшие впереди греческих войск, как раз в эту минуту заметили, что их ряды никто не прикрывает с боков. Главная боевая сила герцога, восемьсот рыцарей, держались стойко и не дали расколоть свой строй; теперь они выставили навстречу противнику свои копья, и греки с горечью пишут о яростном неодолимом ударе французской конницы. Алексей исполнил все обязанности солдата и военачальника, но еще до того, как увидел варягов изрубленными, а турок бегущими, он почувствовал презрение к своим подданным и потерял надежду на удачу. Принцесса Анна, проливая слезу по поводу этого печального события, вынуждена лишь похвалить отцовского коня за силу и быстроту, а отца за то, как он доблестно отбивался от врагов, когда едва не был сбит на землю ударом копья, расколовшим на мелкие куски его императорский шлем. Мужество, рожденное отчаянием, помогло Алексею прорваться через строй конного отряда франков, который пытался помешать его бегству; после двух дней и стольких же ночей блуждания по горам император смог отдохнуть телом, но не душой, за стенами Лихнида. Победитель Роберт выбранил его преследователей за опоздание и слабость, позволившие ускользнуть такой знаменитой добыче, но успокоил свою досаду трофеями и знаменами, захваченными в бою, богатством и роскошью византийского лагеря и славой, которую принесла ему победа над армией, в пять раз большей, чем его собственная. Множество итальянцев стали жертвами своих собственных страхов, но из рыцарей Роберта только тридцать погибли в тот памятный день. В огромном римском войске потери греков, турок и англичан в сумме составили пять или шесть тысяч человек; равнина Дураццо была запятнана благородной и царственной кровью, и самозваный Михаил умер смертью более почетной, чем его жизнь.

Вероятнее всего, Гвискар не горевал о потере этого дорогостоящего исполнителя чужой роли, который заслужил у греков лишь презрение и насмешки. Греки же после своего поражения продолжали упорно оборонять Дураццо, но место Георгия Палеолога, внезапно отозванного со своей должности, занял военачальник-венецианец. Палатки осаждающих были превращены в хижины, позволяющие выдержать суровость зимы, и Роберт, отвечая на вызов гарнизона, заявил, что его терпение по меньшей мере равно их упрямству. Возможно, он уже надеялся на помощь того знатного венецианца, с которым тайно переписывался и который затем предал город в обмен на свадьбу, дававшую ему богатство и почет. Глубокой ночью со стен было сброшено несколько веревочных лестниц, калабрийцы молча поднялись по ним, и греков разбудили клич и трубы завоевателя. Все же они три дня обороняли улицы против врага, уже завладевшего стенами, и от начала осады до завершившей ее сдачи города прошло около семи месяцев. Из Дураццо герцог-нормандец двинулся в центр Эпира, иначе Албании, перешел первые горы Фессалии, застал врасплох триста англичан в городе Кастория, подошел к Фессалонике и заставил задрожать от страха Константинополь. Однако более неотложный долг заставил его на время отложить выполнение честолюбивых замыслов. Кораблекрушение, эпидемия и меч противника сократили его армию до трети ее первоначальной численности, а из Италии он вместо новобранцев получил жалобные письма с сообщением о бедах и опасностях, возникших из-за его отсутствия: восстании апулийских городов и баронов, отчаянии папы и приближении или вторжении короля Германии Генриха. Полагая, что его одного будет достаточно, чтобы обеспечить безопасность его народа, он вернулся назад с единственной бригантиной, на которой переплыл море, командование остатками армии передал своему сыну и нормандским графам, велев Боэмунду уважать свободу его пэров, а графам повиноваться власти их нового вождя. Сын Гвискара шел по стопам отца, и греки сравнили этих двух разрушителей с гусеницей и саранчой, из которых вторая пожирает все, что уцелело от зубов первой. Он, выиграв у императора два сражения, спустился на равнины Фессалии и осадил Лариссу, где по легенде было когда-то царство Ахилла, а теперь находились казна и продовольственные склады византийского военного лагеря. Однако нельзя не отметить справедливой похвалой стойкость и благоразумие Алексея, который отважно боролся с бедами своего времени. В дни бедности государства он осмелился занять лишние украшения у церкви, ушедших от него манихейцев заменили несколько молдавских племен, семь тысяч турок – новое подкрепление – заменили своих погибших братьев и отомстили за них, а греческие солдаты были обучены ездить верхом и стрелять из лука и ежедневно устраивали учебные засады и маневры. Алексей узнал по опыту, что грозная конница франков, спешившись, не способна сражаться и почти не может двигаться. Поэтому его лучникам было дано указание направлять стрелы в лошадь, а не во всадника. Кроме того, в тех местах, на которых он мог ожидать атаки противника, было разложено на земле множество различных шипов и петель. В окрестностях Лариссы боевые действия затянулись и шли с переменным успехом. Мужество Боэмунда всегда было заметно и часто приносило успех; но греки с помощью хитрой уловки смогли разграбить его лагерь. Город был неприступен; графы, подкупленные или недовольные, уходили из-под знамени Боэмунда и, предательски отрекаясь от своих клятв, поступали на службу к императору. Алексей вернулся в Константинополь с полезной, но не почетной победой. Сын Гвискара увел свои войска с захваченных земель, которые больше не мог оборонять, отплыл в Италию, и в конце пути его обнял отец, высоко оценивший его достоинства и сочувствовавший его несчастью.

Среди латинских правителей, союзников Алексея и врагов Роберта, быстрее всех откликался на зов и был всех сильнее Генрих, король Германии и Италии и будущий император Запада. Послание греческого монарха к этому его брату полно самых горячих заверений в дружбе и сильнейшего желания укрепить их союз всеми возможными общественными и личными связями. Алексей поздравляет Генриха с успехом в справедливой и богоугодной войне и сожалеет, что процветание его собственной империи разрушает своими дерзкими походами нормандец Роберт. Список его подарков отражает нравы той эпохи: он дарит сияющий золотой венец, украшенный жемчужинами нагрудный крест, ларчик с реликвиями святых и списком их имен и титулов, хрустальную вазу, вазу из сардоникса, какой-то бальзам, вероятнее всего из Мекки, и сто отрезов пурпурной ткани. Ко всему этому Алексей добавляет более весомый подарок – сто сорок четыре тысячи византийских золотых монет, обещает прислать еще двести шестнадцать тысяч, как только войска Генриха вступят на землю Апулии, и подтверждает клятвой союз против общего врага. Правитель немцев, который уже находился в Ломбардии во главе армии и партии, принял эти щедрые предложения и повел свои войска на юг. Шум сражения у Дураццо заставил его остановиться, но влияние его оружия или имени при поспешном возвращении Роберта полностью уравновесило греческий подкуп. Генрих действительно и без всякого притворства был врагом нормандцев, союзников и вассалов его непримиримого врага Григория V. Папа Григорий, надменный священник, незадолго до этого вновь раздул огонь давнего спора между троном и митрой; король и папа низложили один другого, и каждый из них посадил на престол своего противника – у одного духовный, у другого земной – его соперника. Генрих после поражения и смерти взбунтовавшегося против него правителя Швабии спустился в Италию, где был увенчан императорской короной, и изгнал из Ватикана святого тирана. Но римский народ был на стороне Григория, а решение римлян подкреплялось поставкой денег и людей из Апулии, и король Германии три раза безуспешно осаждал Рим. На четвертый год войны Генрих, по словам историков, подкупил византийским золотом знатных римлян, чьи имения и замки были разорены войной. Они отдали в руки императора ворота, мосты и пятьдесят заложников, его антипапа Климент III был возведен на папский престол в Латеране, затем благодарный первосвященник короновал своего покровителя в Ватикане, и император Генрих поселился на Капитолии как законный преемник Августа и Карла Великого. Племянник Григория еще продолжал защищать развалины Септизония, сам папа Григорий находился в окруженном войсками Генриха замке Святого ангела, и последней надеждой понтифика была помощь его вассала-нормандца. Дружба Григория и Роберта была нарушена оскорблениями и жалобами с обеих сторон, но в этой крайности Гвискара побуждали действовать обязательство, скрепленное клятвой, собственная выгода, более сильная, чем клятвы, любовь к славе и вражда к двум императорам. Он поднял знамя войны за веру и решил поспешить на помощь «князю апостолов».

Мгновенно была собрана самая многочисленная из папских армий – шесть тысяч конников и тридцать тысяч пехотинцев, и путь Роберта из Салерно в Рим был украшен приветствиями народа и пожеланиями милости Божьей. Генрих, остававшийся непобедимым в шестидесяти шести сражениях, задрожал при его приближении, вспомнил о каких-то срочных делах, которые требовали его присутствия в Ломбардии, призвал римлян стойко хранить верность ему и поспешно отступил за три дня до прихода нормандцев. Менее чем через три года сын Танкреда д'Отвиля прославил себя тем, что освободил папу и заставил двух императоров, восточного и западного, бежать от своих победоносных войск. Но торжество Роберта было омрачено бедствиями Рима. Римские стены были пробиты или преодолены с помощью друзей Григория, но партия императора была по-прежнему сильной и деятельной. На третий день народ поднял яростный бунт, и поспешно сказанные слова завоевателя, желавшего защитить себя или отомстить, стали сигналом жечь и грабить. Сарацины из Сицилии, подданные Рожера, служившие во вспомогательных войсках у его брата, воспользовались этим удобным случаем, чтобы ограбить и осквернить святой город христиан. Многие тысячи граждан Рима на глазах у своего духовного отца подверглись насилию, были захвачены в плен или убиты. Большой квартал города, от Латерана до Колизея, был уничтожен огнем и навсегда обезлюдел. Из города, где он вызывал ненависть и уже не мог вызывать страх, Григорий удалился в Салерно и закончил свои дни в салернском дворце. Этот хитрый первосвященник мог бы польстить тщеславному Гвискару надеждой на римскую или императорскую корону, но такая опасная мера разожгла бы честолюбие нормандца и навсегда оттолкнула бы от папы самых верных ему правителей Германии.

В оставшейся части главы кратко описаны последующие столкновения между нормандцами и Востоком и Западом. Король Сицилии Рожер вторгся в Грецию и спас Людовика VII Французского в 1146 году. В ответ на это император Мануил отразил нападение нормандцев и, наступая, дошел до Апулии и Калабрии (1148–1155). Его план отвоевать назад Западную империю не продвинулся дальше этого. В 1194 году император Генрих VI захватил Сицилию, и к 1204 году настал конец власти нормандцев в Средиземноморье.

Глава 57
ЦАРСТВО РУМ. ЗАХВАТ ИЕРУСАЛИМА ТУРКАМИ

Турки-сельджуки были первыми среди народов, которым было суждено завершить разрушение Римской империи и навсегда уничтожить ее. Совершив военные походы в Индостан и покорив Персию, они вторглись в азиатские провинции империи. В 1071 году они во главе с Алп-Арсланом нанесли поражение римлянам и захватили в плен императора Романа Лиогена. В течение следующих двадцати лет Сельджукская империя достигла вершины своего процветания под властью Малек-шаха, сына Алп-Арслана. Римские провинции Малой Азии оказались во власти Солимана, прямого потомка Сельджука.

Царство Рум

Расселение турок в Анатолии, иначе Малой Азии, было самой горестной потерей христианской церкви и Восточной империи со времени первых завоеваний халифов. Солиман за распространение мусульманской религии заслужил почетное имя Гази, что означает «святой защитник», и на географических картах Востока появилось его новое царство римлян, названное Рум. Согласно описаниям, Рум имел границы от Евфрата до Константинополя и от Черного моря до Сирии, обладал рудниками, в которых добывали серебро, золото, алюминий и медь, производил зерно и виноград, рогатый скот и прекрасных лошадей. Следы богатства Лидии, искусства греков и великолепия эпохи Августа в то время существовали лишь в книгах и развалинах, которые были одинаково немы для скифских завоевателей. Однако и в наши дни Анатолия еще имеет несколько богатых и многолюдных городов, а при Византийской империи их количество, размер и достаток были гораздо больше. По выбору султана его дворец и крепость находились в Никее, столице Вифинии. Таким образом, государи Сельджукской династии поселились в ста милях от Константинополя, и божественность Христа отрицалась и осмеивалась в том самом храме, где ее провозгласил Первый Вселенский собор католиков. Единственность Бога и пророческая миссия Магомета провозглашались проповедниками в мечетях, арабские науки преподавались в школах, кадии судили по закону Корана, в городах преобладали турецкие обычаи и турецкий язык, а на равнинах и горах Анатолии разместились турецкие стойбища. Греки-христиане на тяжелых условиях рабства и уплаты налога могли исполнять обряды своей религии, но их самые святые церкви были осквернены, их священники и епископы терпели оскорбления, а сами они были вынуждены терпеть торжество неверных и отступничество своих братьев. Многие тысячи детей были отмечены ножом обрезания, и многие тысячи пленных были назначены оказывать услуги или доставлять удовольствие своим господам. Антиохия и после потери Азии сохраняла свою изначальную верность Христу и цезарю, но эта провинция была в одиночестве, недоступная ни для какой помощи римлян и со всех сторон окруженная магометанскими государствами. Ее наместник Филарет в отчаянии приготовился принести в жертву свою религию и свою верность, но этому преступлению помешал его сын, который поспешил в никейский дворец и предложил Солиману эти драгоценные трофеи. Честолюбивый султан сел на коня и за двенадцать ночей (он отдыхал в дневное время) проделал путь длиной шестьсот миль. Быстрота и скрытность его действий заставили антиохийцев покориться, а зависевшие от Антиохии города на обширном пространстве от Лаодикии до границ Алеппо подчинились примеру своей метрополии. Земли, которые завоевал и над которыми царствовал Солиман – от Лаодикии до Фракийского Боспора, прозванного «рука святого Георгия», – простирались на тридцать дней пути в длину и на десять или пятнадцать дней в ширину между скалами Ликии и Черным морем. Невежество турок в мореплавании какое-то время защищало императора, обеспечивая ему бесславную безопасность, но Алексей задрожал от страха за стенами своей столицы еще до того, как руками пленных греков был построен турецкий флот из двухсот кораблей. Его жалобные письма, разосланные по всей Европе, должны были вызвать сострадание у латинян и описать опасность, слабость и богатство города Константина.

Захват Иерусалима турками

Однако из всех завоеванных турками новых владений наибольший интерес вызывал Иерусалим, который вскоре стал местом встречи народов. Капитулируя перед Омаром, жители Иерусалима выговорили себе право исповедовать свою религию и владеть своим имуществом, но господин, с которым было опасно спорить, по-своему толковал эти статьи договора, и за четыреста лет власти халифов политическая погода в Иерусалиме была переменчивой: то гроза, то ясно. Магометане незаконно заняли три четверти города. Этот захват они могли оправдать ростом и числом своих единоверцев, и населения Иерусалима в целом, к тому же один отдельный квартал был оставлен патриарху, его духовенству и его народу, которые платили за эту защиту налог в две золотые монеты, а Гроб Господень и церковь Воскресения остались в руках почитателей Христа. Самой многочисленной и уважаемой частью этих почитателей были приезжие: завоевание арабами Святой земли не уменьшило, а, наоборот, увеличило количество паломников, и воодушевление, которое всегда влекло христиан в этот опасный путь, теперь получило дополнительную пищу от родственных чувств – горя и негодования. Толпа паломников из Восточной и Западной империй продолжала посещать Гроб Господень и соседние с ним святыни, особенно в праздник Пасхи. Греки и латиняне, несториане и якобиты, копты и абиссинцы, армяне и грузины содержали свои часовни, свое духовенство и своих бедняков. Гармония звуков молитвы, повторяемой на таком множестве непохожих языков, единение такого множества народов в едином для них храме общей веры могло бы стать поучительным зрелищем и нести мир, но религиозный пыл христианских сект был запятнан ненавистью и жаждой мести. В царстве Мессии, который, страдая, простил своих врагов, они стремились командовать своими духовными братьями и угнетать их. Сила духа и многочисленность позволили франкам занять первое место, и могущество Карла Великого стало защищать и паломников-латинян, и восточных христиан. Пожертвования этого благочестивого императора спасали от тягот бедности Карфаген, Александрию и Иерусалим, а с помощью его щедрых даров на дело религии были основаны или восстановлены многие монастыри Палестины. Гарун аль-Рашид, величайший из Аббасидов, уважал в своем христианском брате по сану великие дарования и великую власть, подобные его собственным. Эту дружбу скреплял частый обмен дарами и посольствами, и халиф, не отказываясь от такого пенного владения, каким был Иерусалим, все же преподнес императору в дар ключи от Гроба Господня, а возможно, и ключи от города. В дни упадка монархии Каролингов торговые и религиозные интересы христиан на Востоке обеспечивала республика Амальфи. Ее корабли перевозили паломников-латинян на побережья Египта и Палестины, и благодаря пользе от ввозимых ими товаров ее граждане добились благосклонности и союза от халифов-Фатимидов. На горе Голгофа раз в год устраивалась ярмарка, и купцы-итальянцы основали монастырь и больницу Святого Иоанна Иерусалимского, колыбель военно-монашеского ордена, который позже правил на островах Родос и Мальта. Если бы паломники-христиане ограничились поклонением могиле пророка, ученики Магомета подражали бы их благочестию, вместо того чтобы осуждать его. Но мусульмане, строгие единобожники (подобно христианам-унитариям), были возмущены обрядами, изображающими рождение, смерть и воскресение Бога, клеймили иконы католиков именем «идолы» и смеялись над чудесным огнем, который зажигается над Гробом Господним накануне Пасхи. Этот благочестивый обман, возникший в IX веке, свято чтили латиняне-крестоносцы и ежегодно повторяют священнослужители греческой, армянской и коптской церквей, чтобы произвести впечатление на легковерных зрителей ради собственной выгоды и ради выгоды своих правителей-тиранов. Во все времена принцип веротерпимости опирался на чувство выгоды, и доход государя и его эмира каждый год увеличивался за счет денег, которые многие тысячи иностранцев платили в виде расходов и налогов.

Переворот, в результате которого скипетр перешел от Аббасидов к Фатимидам, принес Святой земле не вред, а пользу. Государь, живший в Египте, сильнее чувствовал важность торговли с христианами для своего государства, а палестинские эмиры теперь были не так далеко от правосудия и власти верховного владыки. Но третьим из этих халифов-Фатимидов был знаменитый Хаким, неистовый юноша, которому нечестие и деспотизм позволили не бояться ни Бога, ни людей, царствование которого было кипящей смесью порока и безумства. Не обращая внимания на древнейшие обычаи Египта, он потребовал, чтобы женщины были полностью заперты в своих домах; это ограничение заставило громко возмутиться и женщин, и мужчин. Их ропот привел Хакима в ярость; часть старого Каира была сожжена, много дней шли кровопролитные бои между гвардией и горожанами. Вначале этот халиф объявил себя ревностным мусульманином, был основателем и покровителем мечетей и училищ, за его счет были переписаны золотыми буквами тысяча двести девяносто книг Корана, по его указу были уничтожены виноградники Верхнего Египта. Но вскоре его честолюбию показалась заманчивой надежда создать новую религию. Ему было мало славы пророка – он захотел большего. Хаким стал именовать себя видимым образом Всевышнего Бога, который уже девять раз приходил на землю и теперь явился людям в виде его царственной особы. При имени Хакима, господина живых и мертвых, все преклоняли колени, как на молитве. Его мистерии происходили на горе вблизи Каира. Шестнадцать тысяч новообращенных подписались под его символом веры, и в наши дни свободный и воинственный народ – друзы, живущие в горах Ливана, – убежден, что этот безумец и тиран жив и стал богом. Как бог своей религии Хаким ненавидел евреев и христиан, поскольку они служили его соперникам, однако какие-то остатки предрассудков или благоразумия заставляли его быть благосклоннее к закону Магомета. Его жестокие и необоснованные преследования породили в Египте и Палестине нескольких мучеников и много отступников; общие права его подданных и особые привилегии сектантов одинаково не принимались во внимание; религиозные обряды местных уроженцев и чужестранцев оказались под одним и тем же распространявшимся на всех запретом. Церковь Воскресения, храм христиан всего мира, была разрушена до основания, празднование светлого и обещающего счастье дня Пасхи было прекращено, и было потрачено много кощунственного труда на то, чтобы уничтожить ту яму в скале, которая и является собственно Гробом Господним. Народы Европы, узнав об этом святотатстве, были потрясены и глубоко опечалены, но вместо того, чтобы защищать Святую землю с оружием в руках, они лишь сжигали или изгоняли евреев, якобы тайно подававших советы нечестивому варвару. Однако беды Иерусалима в какой-то степени были уменьшены непостоянством или раскаянием самого Хакима, и когда этот тиран был убит посланцами своей сестры, уже стояла печать под указом государя о восстановлении церквей. Правившие после него халифы вернулись к прежним принципам религии и политики: возродилась в широких масштабах терпимость к чужой религии, Гроб Господень поднялся из развалин благодаря благочестивой помощи константинопольского императора, паломники вернулись к своим святыням, и аппетит их усилился. Во время плавания в Палестину по морю опасности встречались часто, а удачные возможности редко, но обращение Венгрии в христианство создало безопасный путь по суше между Германией и Грецией. Святой Стефан, апостол своего королевства, своей благотворительностью облегчал нужды своих находящихся в дороге братьев по вере, подготавливал им путь, и теперь от Белграда до Антиохии они полторы тысячи миль ехали по христианским землям. У франков страсть к паломничеству стала сильнее, чем когда-либо до этого, и дороги были переполнены толпами мужчин и женщин всех званий, которые заявляли, что жизнь не будет им нужна после того, как они поцелуют гробницу своего Искупителя. Государи и прелаты переставали заботиться о своих владениях, и многолюдные караваны богомольцев были предвестниками тех армий, которые в следующую за этой эпоху вышли в поход под знаменем Креста. Примерно за тридцать лет до Первого крестового похода архиепископ Мецкий вместе с епископами Утрехта, Бамберга и Ратисбона проделали утомительное путешествие от Рейна до Иордана во главе огромной толпы последователей, численность которой доходила до семи тысяч человек. В Константинополе их гостеприимно встретил император, но своим выставленным напоказ богатством они навлекли на себя нападение диких арабов. Паломники с подчеркнутой неохотой обнажили свои мечи и держались в осаде в селении Капернаум до тех пор, пока их не спас фатимидский эмир, чья защита была куплена за деньги. Посетив святые места, они сели на корабли, отплывавшие в Италию, но только две тысячи человек вернулись невредимыми на родину. Ингульф, секретарь Вильгельма Завоевателя и его спутник во время паломничества, пишет, что, когда они отплыли из Нормандии, их было тридцать крепких телом и хорошо вооруженных конных воинов, а когда они шли назад через Альпы, их было двадцать нищих странников с посохами в руках и котомками за спиной.

После поражения ромеев спокойствие халифов-Фатимидов нарушили турки. Один из подчиненных Малек-шаха, Азиз Каризмиан, привел в Сирию огромное войско и голодом и мечом захватил Дамаск. Хемс и все другие города этой провинции признали власть халифа Багдадского и султана Персии, и победоносный эмир, не встретив никакого сопротивления, дошел до берегов Нила. Фатимид приготовился бежать в глубину Африки, но его гвардейцы-негры и жители Каира, предприняв отчаянную вылазку, отбросили турка от границ Египта. Отступая, он дал своим распущенным людям полную волю убивать и грабить; судья и нотариусы Иерусалима были приглашены в его лагерь и казнены, а за этим последовала резня, в которой погибли три тысячи иерусалимских граждан. То ли за жестокость, то ли за поражение Азиз вскоре был наказан султаном Тукушем, братом Малек-шаха, и Тукуш, в более высоком звании и во главе более грозного войска, утвердил турецкую власть в Сирии и Палестине. Род Сельджукидов царствовал в Иерусалиме около двадцати лет, но переходившее по наследству управление этим святым городом и прилежащими к нему землями было поручено или отдано эмиру Ортоку, вождю одного из туркменских племен. Его дети были изгнаны из Палестины и после этого основали две династии на границах Армении и Ассирии. Восточные христиане и паломники-латиняне горько сожалели о перевороте, который вместо упорядоченного правления их давних союзников халифов надел им на шею железное ярмо чужеземцев, пришедших с севера. Великий султан заимствовал для своего двора и военного лагеря кое-что из искусств и обычаев Персии, но основная масса турецкого народа, в первую очередь пастушеские племена, сохраняла свирепый нрав жителей пустыни. Западные области Азии от Никеи до Иерусалима стали местом сражений с внешними врагами и междоусобных войн, и палестинские пастухи, которые вели непрочное существование на ненадежной границе, не имели ни достаточно свободного времени, ни достаточно средств, чтобы дожидаться медленно возникающей выгоды от свободы вероисповедания и торговли. Паломники, которые, преодолев бесчисленные опасности, добирались до ворот Иерусалима, становились жертвами грабежа со стороны частных лиц или притеснения со стороны властей и часто умирали под тяжестью голода и болезней до того, как получали разрешение поклониться Гробу Господню. То ли врожденное варварство, то ли недавно усвоенное религиозное усердие заставляли туркмен оскорблять священнослужителей всех сект: патриарха протащили за волосы по полу и заточили в башню, чтобы получить выкуп с сострадающей ему паствы, и во время службы в церкви Воскресения ее хозяева своей дикарской грубостью часто мешали исполнению священных обрядов. Прочувствованный рассказ об этом призывал миллионы жителей Запада к войне под знаменем Креста за освобождение Святой земли, но как ничтожна вся сумма этих обид по сравнению с одним святотатством Хакима, которое так терпеливо перенесли латинские христиане! Их более вспыльчивые потомки загорались гневом и от меньших причин: в Европе веяло новым духом – рыцарства во имя веры и власти папы. Был задет очень чувствительный нерв, и боль от этого прикосновения отдалась в сердце Европы.