Текст книги "Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант)"

Но богатство провинции и надежность ее доходов основывались на законных и обильных поступлениях из заработков от торговли и ремесел, и были приняты законы, в которых можно заметить некоторые признаки либерализма: об освобождении от всех личных налогов пелопоннесских моряков, а также тех, кто работает с пергаментом и пурпуром. В эти категории можно было – либо вполне честно, либо с помощью расширенного толкования – включить мастерские, где производили изделия из льна, шерсти и в особенности шелка: первые две отрасли хозяйства процветали в Греции со времен Гомера, а третья появилась, возможно, уже в царствование Юстиниана. Эти ремесла, которыми занимались в Коринфе, Фивах и Аргосе, давали хлеб и работу множеству людей; мужчин, женщин и детей расставляли по местам соответственно возрасту и силе, и хотя многие из них были домашними рабами, их хозяева, которые руководили работой и владели получаемой прибылью, были свободными и уважаемыми людьми. Подарки, которые преподнесла одна богатая и щедрая матрона с Пелопоннеса императору Василию, своему приемному сыну, были, несомненно, изготовлены на греческих ткацких станах. Эта госпожа, по имени Даниелис, преподнесла императору ковер из тонкой шерсти, украшенный узором в виде пятен, какие бывают на хвосте павлина, и такого размера, что этот ковер мог полностью покрыть пол новой церкви, построенной во имя сразу трех небесных покровителей: Христа, архангела Михаила и пророка Илии. Она подарила также шестьсот кусков шелковых и льняных тканей, имевших разные названия и разное назначение. Шелк был расписан тирской краской и украшен шитьем, а лен был так тонок, что целый кусок его, свернутый в трубку, можно было бы вложить внутрь стебля камыша. Историк-сицилиец, описывая греческие ткани, делит их на разные разряды по цене согласно весу и качеству шелка, плотности переплетения нитей, красоте цвета, тонкости вкуса в вышивках и материалу, которым вышивки выполнены. Считалось, что для производства изделий, предназначенных обычным покупателям, достаточно одной или двух и даже трех нитей, но для более прочного и дорогого изделия надо было соединить шесть нитей. Говоря о красках, историк умело сплетенными по законам красноречия словами прославляет огненное сверкание алого цвета и более мягкое сияние зеленого. Вышивка выполнялась либо шелком, либо золотом. Простые сочетания полос и кругов не смогли сравниться с более красивыми узорами, изображавшими цветы. Одежды, которые изготавливались для ношения во дворце или в алтаре, часто сверкали от драгоценных камней, а линии тела их владельца очерчивались рядами восточных жемчужин. До XII века одна Греция из всех христианских стран обладала тем насекомым, которое природа научила производить эту изящную роскошь, и мастерами, которых люди научили ее изготавливать. Но ловкие и старательные арабы украли эту тайну: халифы Запада и Востока посчитали унизительным заимствовать свою мебель и свои наряды у неверных, и два испанских города, Альмерия и Лиссабон, стали знамениты производством, а возможно, и экспортом шелка. Норманны первые привезли его на Сицилию, и этот перенос торговли выгодно выделяет победу Роджера из массы одинаковых бесплодных войн, которые происходили во все времена. Один из его военачальников, разграбив Коринф, Афины и Фивы, увез с собой оттуда на кораблях захваченных в плен ткачей и ткачих, а также мастеров других ремесел – мужчин и женщин. Этот трофей прославил их господина и опозорил греческого императора. Король Сицилии оказался способен понять истинную цену этого подарка и при возвращении пленных оставил у себя только работников и работниц из ткацких мастерских Фив и Коринфа, которые, по словам византийского историка, потом работали на этого правителя варваров, как древние эритрейцы служили Дарию. Для нужд этой трудолюбивой колонии было построено величественное здание в Палермо на территории дворца, а дети и ученики этих людей распространили их искусство, чтобы удовлетворить возросшие потребности западного мира. Упадок ткачества на Сицилии можно объяснить бедами этого острова и конкуренцией со стороны итальянских городов. В 1314 году только Лукка из всех государств Италии имела право заниматься этим прибыльным делом. Государственный переворот в этом городе разбросал ткачей по миру – во Флоренцию, Болонью, Венецию, Милан и даже в страны, лежавшие за Альпами, и через тринадцать лет после этого в Модене законы предписывают сажать шелковичные деревья и устанавливают размер налогов на шелк-сырец. Климат севера менее благоприятен для разведения шелковичных червей, но французскую и английскую промышленность обогащают поставкой шелка Италия и Китай.

Здесь я должен снова пожалеть, что неясность содержания и малое количество литературных памятников того времени не позволяет мне даже приблизительно определить сумму налогов, размер доходя и количество ресурсов греческой империи. Ручейки золота и серебра, притекавшие из всех провинций Европы и Азии, сливались в широкий вечнотекущий поток, который наполнял имперскую казну, как воды реки заполняют водохранилище. Отпадение ветвей от ствола увеличило относительный размер Константинополя, и деспотизм ввел в действие закон сжатия: страна – это столица, столица – это дворец, дворец – это особа императора. Путешественник-еврей, который посетил Восточную империю в XII веке, не находит слов для восхищения богатствами Византии. Вениамин из Туделы – таково его имя – говорит: «Это сюда, в столицу, царицу городов, ежегодно доставляют налоги со всей греческой империи; высокие башни, отданные под хранилища, полны драгоценностей – шелка, пурпура и золота. Говорят, что Константинополь каждый день выплачивает своему государю двенадцать тысяч золотых монет. Эти деньги берут в качестве налога с лавок, трактиров и рынков и с торговцев из Персии и Египта, Русской земли и Венгрии, Италии и Испании, которые приезжают в столицу по морю и по суше». Во всех денежных делах еврей, несомненно, должен считаться авторитетом; но поскольку за триста шестьдесят пять дней ежегодный доход был бы больше семи миллионов фунтов стерлингов, я склонен исключить из числа платежных дней по меньшей мере многочисленные праздники греческого календаря. Огромное количество сокровищ, накопленных Феодорой и Василием II, дает нам неясное, но ослепляющее великолепием представление об их ресурсах. Мать Михаила перед своим уходом в монастырь пыталась то ли остановить, то ли выставить на всеобщее обозрение расточительность своего неблагодарного сына и добровольно составила точную опись имущества, которое переходило к нему по наследству, – сто девять тысяч фунтов золота и триста тысяч серебра, накопленные благодаря бережливости ее и ее покойного мужа. Скупость Василия известна не меньше, чем его отвага и удачливость: своим победоносным армиям он выплачивал жалованье и награды, не трогая те двести тысяч фунтов золота (около восьми миллионов фунтов стерлингов), которые до этого зарыл в подвалах дворца. Современная политика и в теории и на практике отвергает такое накопление сокровищ, и мы больше склонны к тому, чтобы подсчитывать богатство нации по использованию – оправданному или чрезмерному – сумм, взятых в кредит у населения. Но правилам древности и теперь следуют монарх, которого боятся его враги, и республика, которую уважают ее союзники; и тот и другая добились своих целей: он – военного могущества, она – спокойствия в своих пределах.

Императорский дворец

Сколько бы ни предполагалось израсходовать на текущие нужды государства и отложить для него на будущее, в первую очередь удовлетворялось самое священное требование: выделялись средства на церемониал и развлечения императора, а размер его личных расходов определялся только его собственной волей. Константинопольские государи далеко отошли от естественной простоты, но все же при смене времен года вкус или мода заставляли их уезжать от дыма и шума столицы туда, где воздух был чище. Они наслаждались – или делали вид, что наслаждаются, – сельским праздником сбора винограда, в часы досуга развлекались охотой или более спокойным занятием – ловлей рыбы, в летнюю жару тень укрывала их от солнца, а легкий прохладный ветер с моря освежал. Берега и острова Азии и Европы были покрыты их великолепными виллами, но вместо произведений скромного искусства, которое, скрываясь, незаметно старается украсить сцену природы, в их садах стояли мраморные постройки, пригодные лишь для того, чтобы показать людям богатство повелителя и труды архитектора. По наследству или путем конфискации властитель страны постепенно приобрел в собственность много величественных домов в столице и ее пригородах, и двенадцать из них были отведены под жилье чиновникам его государства. Но большой дворец, центр императорской резиденции, в течение одиннадцати веков находился на одном и том же месте между ипподромом, собором Святой Софии и садами, которые по многочисленным террасам спускались к берегу Пропонтиды. Самая ранняя постройка – дворец первого Константина – была копией или соперницей Древнего Рима. Преемники Константина постепенно совершенствовали дворец, стремясь при этом превзойти чудеса старого мира, и в X веке дворец византийских императоров вызывал восхищение у посетителей, во всяком случае, у латинян, как несомненно первый в мире по мощи своих конструкций, размеру и великолепию. Но труд и сокровища стольких веков породили большое беспорядочное скопление зданий, из которых каждое было отмечено печатью своего времени и личности того, по чьему приказу построено, а нехватка свободного места могла служить оправданием для правящего монарха, когда он разрушал – может быть, с тайным удовольствием – создания своих предшественников. Бережливость императора Феофила давала ему больше свободы и больше возможностей, когда дело касалось блеска и роскоши его дома. Его любимый посол, который изумил даже Аббасидов гордостью и щедростью, по возвращении привез на родину макет дворца, который багдадский халиф незадолго до этого построил на берегах Тигра. Этот макет был тут же скопирован и превзойден: новые дворцовые здания Феофила дополнялись садом и пятью церквами, из которых одна выделялась размером и красотой. Она была увенчана тремя куполами, позолоченная медная крыша опиралась на колонны из итальянского мрамора, а стены были инкрустированы многими видами мрамора разных цветов. Полукруглый портик перед этой церковью, который имел форму греческой буквы «сигма» и назывался именем этой буквы, опирался на пятнадцать колонн из фригийского мрамора, а под землей были устроены сводчатые подвалы такой же конструкции. Площадь перед сигмой была украшена фонтаном, и край бассейна, в котором этот фонтан находился, был кругом выложен серебряными плитками. В начале каждого времени года этот бассейн вместо воды наполняли самыми лучшими фруктами и отдавали это угощение народу для развлечения государя. Он любовался этим шумным и беспокойным зрелищем с трона, сверкавшего золотом и драгоценными камнями; трон этот располагался на высокой террасе, куда надо было подниматься по мраморной лестнице. Ниже трона сидели офицеры охраны, наместники провинций, предводители цирковых партий, самые нижние ступени занимал народ, а площадь под ними была вся заполнена группами танцоров, певцов и мимов. Эту площадь окружали Дворец правосудия, арсенал и различные здания, предназначенные для дел и развлечений; одно из них было названо «пурпурной палатой», поскольку в нем раз в год императрица собственными руками раздавала одежды алого и пурпурного цвета. Длинный ряд помещений, приспособленных к разным временам года, был украшен мрамором и порфиром, картинами, скульптурами и мозаиками, огромным количеством золота, серебра и драгоценных камней. Его причудливое великолепие было создано искусством и терпением самых лучших для того времени художников. Однако безупречный вкус жителей Афин подсказал бы им презрение к изготовленным этими мастерами дорогостоящим безделушкам: сделанному из золота дереву с листьями и ветвями, которое давало приют множеству механических птиц, щебетавших искусственные напевы, и двум массивным золотым львам, которые были размером как настоящие, смотрели и рычали как их дикие собратья. Преемники Феофила – императоры из династии Василия и династии Комнинов – были столь же честолюбивы и так же сильно желали оставить после себя память о своей резиденции, и самая раскошная и величественная часть дворца была удостоена почетного имени «золотой триклиний». Богатые и знатные греки старались – разумеется, с поправкой на подобающую им скромность – подражать своему властителю, и когда они, одетые в шелковые вышитые одежды, проезжали по улицам верхом на конях, дети принимали их за королей. Матрона с Пелопоннеса, которая охраняла счастье Василия Македонца в его детские годы, пожелала, побуждаемая то ли материнской любовью, то ли тщеславием, побывать у своего приемного сына в дни его величия. Из-за своего возраста или из-за лени она посчитала слишком утомительным путь длиной в пятьсот миль от Патраса до Константинополя на коне или в повозке. Мягкие носилки или кровать госпожи Даниелис несли на плечах десять крепких рабов, а поскольку носильщики должны были сменяться через такие расстояния, пройти которые им было бы легко, для этой службы было выбрано триста человек. Во дворце византийских императоров ее приняли с сыновним почтением и почетом, достойным царицы, и каким бы ни было происхождение ее богатства, ее подарки были достойны царского сана. Я уже описал здесь необыкновенные тонкие ткани с Пелопоннеса – льняные, шелковые и шерстяные. Но самым примечательным подарком были триста красивых юношей, из которых сто были евнухами, «поскольку, – пишет историк, – она знала, что таким насекомым в дворцовом воздухе живется лучше, чем мухам у пастуха на маслобойне в летний день». Еще при жизни Даниелис преподнесла большинство своих пелопоннесских имений в дар Льву, сыну Василия, а в завещании назначила Льва своим единственным наследником. После уплаты положенных по закону налогов на наследство к императорским поместьям были присоединены восемьдесят вилл или ферм, и три тысячи рабов Даниелис, освобожденные своим новым господином, были переселены как колонисты на побережье Италии. На примере этой матроны, частного лица, мы можем судить о том, как велики были богатство и роскошь императоров. Но все же круг наших наслаждений узок, и как бы много ни стоила житейская роскошь, совесть ее обладателя чище и безопасность больше, если он – собственник своих богатств, а не управляющий богатствами общества.

При абсолютной власти верховного правителя, которая уравнивает знатных и низкорожденных, государь является единственным источником почестей, и место человека, как во дворце, так и в империи, зависит от титулов и должностей, которые государь дает и отбирает по своему произволу. Более тысячи лет – со времен Веспасиана до царствования Алексея Комнина – титул цезарь означал второго человека в империи или по меньшей мере был вторым званием с тех пор, как самый высокий титул август стал чаще присваиваться сыновьям и братьям царствующего монарха. Хитрый Алексей, чтобы не нарушить обещание, которое он дал своему могущественному соправителю, мужу своей сестры, и, не создавая себе равного, наградить за набожность своего брата Исаака, пошел обходным путем и создал новое звание – выше этих двух, но ниже императорского. Гибкость греческого языка удачно позволила ему соединить вместе титулы август и император (по-гречески севастос и автократор), и в результате получился звучный титул севастократор. Носитель этого звания занимал место выше цезаря на первой ступени трона, народ повторял его имя в приветственных возгласах, и он отличался от государя только некоторыми украшениями на голове и ногах. Один лишь император мог носить башмаки пурпурного или красного цвета и тиару – венец с верхом такой же формы, как венец персидских царей. Это был высокий полотняный или шелковый колпак в форме пирамиды, ткань которого была почти не видна под множеством нашитых на нее жемчужин и драгоценных камней. Венец состоял из трех золотых полос: горизонтального круга и двух скрещенных дуг; на вершине, где дуги пересекались, помещался шар или крест, и с него свисали нитки или ленты жемчуга – по две на каждую щеку. У севастократоров и цезарей башмаки были зелеными, а не красными; на их малых венцах, которые, подобно европейским коронам, не имели верха, было меньше драгоценных камней. На одном уровне с цезарем и ниже его Алексей, пустив в ход свое воображение, поместил пангиперсеваста и протосеваста; красивое звучание и громкое значение этих слов должны были быть приятны для греческих ушей. Подразумевалось, что такие титулы выше и главнее, чем простое имя «август», и этот священный изначальный титул правителей Рима опустился так низко, что его стали присваивать родственникам и слугам византийских императоров. Дочь Алексея[196]196
  Эта дочь, Анна Комнина, имела литературный талант и написала историю жизни своего отца.


[Закрыть] с наивным самодовольством хвалит это хитрое распределение надежд и почестей по рангам, но наука слова доступна и самым бездарным людям, и гордые преемники Алексея без труда обогатили своими дополнениями его словарь пустых слов.

Своим любимым сыновьям или братьям они давали более высокое звание деспот, что означает повелитель, которому были присвоены новые украшения и привилегии; в имперской иерархии деспот занимал место сразу после самого императора. Пять титулов: 1) деспот; 2) севастократор; 3) цезарь; 4) пангиперсеваст; 5) протосеваст – обычно давались только кровным родственникам императора. Эти звания излучали свет императорского величия, но поскольку с ними не были связаны никакие постоянные функции, их существование было бесполезным, а авторитет их носителей – непрочным.

Однако реальную власть в каждом монархическом государстве делят между собой и осуществляют чиновники, управляющие дворцом, казной, флотом и армией. Отличаться могут только титулы, и с течением времени комесы и префекты, преторы и квесторы постепенно опустились на более низкий уровень, а их служащие поднялись выше их и вошли в число первых людей государства. 1. В монархической стране, где значение всего и всех измеряется относительно государя, обслуживание дворца и организация дворцовых церемоний являются самым почетным отделением государственной системы. Куропалат, так высоко стоявший во времена Юстиниана, был заменен протовестиарием, обязанностью которого первоначально было только присматривать за императорским гардеробом. Затем его функции стали шире и включили в себя многие мелкие дела, касавшиеся пышности церемоний и придворной роскоши; наконец, он стал председательствовать с серебряным жезлом в руке на публичных и частных аудиенциях. 2. В древней системе должностей, установленной Константином, слово «логофет», что значит «счетовод», обозначало чиновников, управлявших финансами.

Старшие из них имели особые названия – логофет императорских поместий, почты, армии, личной казны императора, государственной казны, а великий логофет, верховный блюститель законов и хранитель доходов, может быть уподоблен канцлеру латинских монархий. Его проницательный взгляд видел насквозь всю систему гражданского правления, и ему помогали, как им полагалось в порядке подчиненности, епарх или префект города, первый секретарь и хранители печати, архивов и красных или пурпурных чернил, которые предназначались только для священных подписей самого императора. Чиновник, представлявший императору иностранных послов, и переводчик этих послов именовались соответственно «великий чауш» и «драгоман», и эти два тюркских по происхождению слова до сих пор употребляются в Высокой Порте. 3. Доместики постепенно возвысились от простых охранников, чье название звучало негромко, а должность была скромной, до высших военачальников. Военные округа-фемы Востока и Запада, европейские и азиатские легионы империи часто делились на части, пока, наконец, великий доместик не стал верховным главнокомандующим всех ее сухопутных сил. Протостратор, первоначально – служитель, помогавший императору садиться на коня, постепенно сделался заместителем великого доместика во время войны и стал управлять конюшнями, конницей, а также ловчими и сокольничими, сопровождавшими государя на охоте. Стратопедарх был верховным судьей военного суда, протоспафарий был начальником охраны, коннетабль, великий этериарх и аколит – самостоятельные предводители иностранных наемников – франков, варваров и варягов, то есть англичан, – которые в эти дни упадка национального духа были мозгом и душой византийских армий. 4. Морские войска находились под командованием великого дуки, в его отсутствие подчинялись великому друнгарию флота, а того замещал эмир, иначе называвшийся словом «адмирал», которое имеет сарацинское происхождение, но вошло во все современные языки Европы. Из этих начальников и из еще многих, которых было бы бесполезно здесь перечислять, складывалась военная иерархия. Их почести, размеры их жалований и вознаграждений, их одежда и титулы, их взаимные приветствия и порядок их первенства друг перед другом были уравновешены искуснее, чем это было бы сделано в конституции свободного народа. Но когда этот кодекс почти достиг совершенства, вся эта изящная конструкция без фундамента, памятник гордости и рабства, была навсегда похоронена под развалинами империи.

Самые высокие титулы и самые смиренные позы, с которыми верующие люди обращались во время молитвы к Верховному Существу, лесть и страх опозорили, адресуя существам той же породы, что мы сами. Поклонение императору – обычай падать перед ним ниц на землю и целовать ему ноги – было заимствовано Диоклетианом у персов с их раболепием, но продолжало существовать и усиливалось до последних дней империи. За исключением воскресных дней, когда он временно отменялся по соображениям религиозной гордости, этот унизительный поклон были обязаны совершать все, кто приближался к императору, правители, носившие венец и пурпур, и послы, представлявшие независимых государей – халифов Азии, Египта и Испании, королей Франции и Италии, латинских императоров Древнего Рима. Лиутпранд, епископ Кремоны, при ведении посольских дел проявлял свободный дух франка и поддерживал достоинство своего повелителя Оттона. Но как человек правдивый он не мог скрыть, какое унижение испытал на первом приеме у императора. Когда он приблизился к трону, птицы на золотом дереве защебетали свои песни, а два золотых льва присоединили к ним свое рычание. Лиутпранд и его два спутника были вынуждены поклониться и пасть ниц, затем он трижды коснулся лбом пола и встал, но за прошедшее короткое время трон с помощью механизма поднялся с пола под потолок, император появился в новом, более пышном наряде, и аудиенция завершилась высокомерным величественным молчанием. В этом честном и любопытном рассказе епископ описывает церемонии византийского двора, которые до сих пор существуют в Высокой Порте и до недавнего времени сохранялись у князей Московии, то есть России. После долгого пути по морю и суше из Венеции в Константинополь посол ждал у Золотых ворот, пока назначенные для этого чиновники не провели его в приготовленный для него уютный дворец. Но этот дворец был тюрьмой, и бдительная охрана не давала ему видеться ни с иноземцами, ни с местными жителями. На первой аудиенции он преподнес императору подарки своего повелителя: рабов, золотые вазы и дорогие доспехи. Пышно обставленная выплата жалованья чиновникам и войскам должна была показать ему богатство империи; он был приглашен к императору на званый обед, где порядок, в котором послы различных народов были размещены за столом, определялся уважением или презрением греков. Император посылал тем, к кому был расположен, блюда со своего стола, которые сам перед этим попробовал, а своим главным любимцам на прощание дарил почетную одежду. Его гражданские и военные служители утром и вечером каждого дня исполняли свои обязанности во дворце, наградой за труд им служила возможность видеть повелителя и иногда его улыбка. Свои приказы он отдавал кивком или жестом, но все обладатели земного величия молча и покорно стояли в его присутствии.

Во время своих проездов через город, были они предусмотрены обычным распорядком его жизни или нет, император все время был на виду у горожан, торжественно выставляя себя напоказ народу. Законы вежливости сочетались с правилами религии, и посещения государем главных церквей столицы были приурочены к праздникам греческого календаря. Накануне такой процессии глашатаи объявляли народу о милостивом или благочестивом намерении самодержца. Улицы чистили и мыли, мостовые посыпали цветами, горожане выставляли в окнах и на балконах свою самую ценную мебель, золотую и серебряную посуду и шелковые занавеси; суровая дисциплина сдерживала народ и заставляла утихнуть его буйство. Шествие открывали офицеры, которые вели за собой своих солдат; за войсками длинным строем шли должностные лица и чиновники гражданских служб; особу императора охраняли евнухи и доместики, и у дверей церкви его торжественно встречал патриарх со своим духовенством. Провозглашение приветствий государю не было отдано на произвол случайно образовавшегося хора грубых голосов из толпы. Самые удобные места занимали отряды цирковых партий – «синей» и «зеленой». Их яростные столкновения, которые когда-то потрясали столицу, постепенно выродились в соревнование в том, кто более раболепен. С двух сторон они эхом подхватывали друг за другом хвалы императору; их поэты и музыканты управляли хором, и в каждой песне повторялись слова «многие лета» и «победа». Одни и те же возгласы произносились на приемах, пиршествах и в церкви, и, чтобы была лучше видна безграничность императорской власти, их повторяли на латинском, готском, персидском, французском и даже английском языках наемники, которые были по происхождению из соответствующих народов или изображали их. Константин Багрянородный вместил эту науку формы и лести в пышный по стилю и пустой по содержанию том, который тщеславие последующих поколений могло бы обогатить длинным дополнением. Однако, размышляя более спокойно, правитель страны, несомненно, должен был бы предположить, что такие же восклицания звучали для любого государя в любое царствование; а будь он в прошлом частным лицом, затем поднявшимся до верховной власти, то мог бы вспомнить, что его собственный голос особенно громко и горячо звучал во время приветствий, когда он завидовал счастью своего предшественника или готовил заговор, чтобы лишить его жизни.

Правители северных народов – народов, которые, по словам Константина, не имели ни истинной религии, ни славы, – честолюбиво стремились смешать свою кровь с кровью цезарей, женившись на девице царского происхождения или выдав свою дочь замуж за римского государя. В своем наставлении сыну престарелый монарх раскрывает тайные правила политики и гордости и подсказывает ему самые достойные предлоги, чтобы отклонять эти наглые и неразумные требования. Каждому живому существу – рассудительно заявляет император – природа подсказывает искать себе пару среди существ того вида, к которому оно принадлежит, а человеческий род делится на разные племена, которые отличаются одно от другого языком, религией и нравами. Законная забота о чистоте потомства поддерживает гармонию в общественной и личной жизни, а примесь чужеземной крови порождает много беспорядка и разногласий. Так всегда считали и поступали мудрые римляне: их законы запрещали браки римских граждан с чужеземками и гражданок с чужеземцами. Во времена свободы и добродетели сенатор с презрением отказался бы выдать дочь замуж за царя; египетское происхождение жены Марка Антония запятнало его славу; император Тит из-за народного осуждения был вынужден нехотя отослать прочь неохотно уезжавшую Беренику[197]197
  «Отослал прочь, не хотя этого, не хотевшую этого Беренику» (Светоний о Тите, с. 7). Упоминал ли я где-нибудь о том, что этой еврейской красавице тогда было больше пятидесяти лет? Благоразумный Расин в высшей степени скромно умолчал о ее возрасте и о том, из какой она страны.


[Закрыть].

Этот установленный навечно запрет был закреплен вымыслом о подтверждающем его постановлении великого Константина. Послам различных народов, прежде всего народов иноверных, торжественно разъясняли, что такие странные браки были осуждены основателем церкви и столицы. Этот не подлежащий отмене закон был записан на алтаре Святой Софии, и тот нечестивый государь, который запятнал бы величие пурпура, был бы отлучен от гражданского и церковного общения с римлянами. Если какие-нибудь плохие граждане империи дали послам уроки византийской истории, то послы смогли бы назвать три памятных в истории примера нарушения этого вымышленного закона: брак Льва или, вероятнее, его отца Константина IV[198]198
  Это был Константин. Христианское имя его хазарской жены было Ирина.


[Закрыть], с дочерью хазарского царя, свадьбу внучки императора Романа с правителем Болгарии и брачный союз то ли французской, то ли итальянской принцессы Берты с сыном самого Константина Багрянородного Романом.

…

Забвение латинского языка

По хорошо известному указу Каракаллы все его подданные от Британии до Египта получали имя и привилегии римлян, и владыка их государства мог временно или постоянно жить в любой провинции их общей страны. При разделении империи на Западную и Восточную было строго сохранено их формальное единство, и преемники Аркадия и Гонория в своих титулах, законах и статутах называли себя неразделимыми носителями одной и той же должности, совместными правителями римского мира и города Рима, власть которых имеет одинаковые границы. После падения западной монархии величие пурпура осталось лишь у правителей Константинополя, и Юстиниан первым из них после шестидесяти лет разделения вновь овладел Древним Римом и по праву завоевателя принял величественный титул императора римлян. Один из его преемников, Константин II, из-за тщеславия или недовольства собирался покинуть Фракийский Боспор и вернуть Тибру его первоначальный почет: этот замысел был таким странным (восклицает озлобленный византиец), как если бы он разорил юную деву в расцвете красоты для того, чтобы обогатить морщинистую увядшую матрону, или, вернее, выставить напоказ ее безобразие. Мечи лангобардов преградили ему путь в Италию. Он вошел в Рим не как завоеватель, а как беглец, и через двенадцать дней разграбил и навсегда покинул древнюю столицу мира. Последнее восстание в Италии и ее окончательное отделение от Константинополя произошли примерно через два столетия после завоеваний Юстиниана, но именно к его царствованию мы можем отнести начало постепенного забвения латыни. Этот законодатель составил свои «установления», свой «кодекс» и свои «пандекты» на том языке, который он сам прославляет как истинный и публичный язык римской системы управления, священную речь дворца и сената Константинополя, лагерей и судов Востока. Но этот чужеземный язык был незнаком народу и солдатам азиатских провинций и недостаточно понятен большинству толкователей законодательства и государственных служащих. После короткой борьбы природа и привычка взяли верх над устаревшими постановлениями человеческой власти, и для блага всех своих подданных Юстиниан выпустил в свет свои «Новеллы»[199]199
  В юридической терминологии «новелла» значит «дополнение к закону».


[Закрыть] на обоих языках; его объемистое законодательство было по частям переведено на греческий, оригинал позабыли, а перевод стали изучать, и греческий язык, который своими природными достоинствами действительно заслужил это предпочтение, был принят в качестве официального законодательства народа византийской монархии. Происхождение и место жительства последующих императоров сделали язык Рима для них чужим, и арабы называют Тиберия, а итальянцы Маврикия первыми греческими императорами, основателями новой династии и новой империи. Этот тихий переворот произошел еще при жизни Ираклия. Остатки латинской речи, смысл которых понимали смутно, сохранились лишь в юридической терминологии и в приветственных возгласах, звучавших во дворце. После того как Карл Великий и Оттоны восстановили Западную империю, названия франки и латиняне стали одинаковыми по смыслу и по области применения, и эти высокомерные варвары предъявляли – причем не без основания – преимущественные права на язык и владения Рима. Они осыпали оскорбительными насмешками чужаков из Восточной империи, которые отказались от одежды и языка римлян и всем своим поведением оправдывают часто даваемое им название греки. Но это презрительное прозвище было с негодованием отвергнуто государем и народом. Какие бы изменения ни произошли за долгие годы, они заявляли, что являются по прямой и непрерывной линии наследниками Августа и Константина, и даже в дни наихудшего вырождения и распада жители последних осколков Константинопольской империи носили имя римляне.