Текст книги "Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант)"

Апулийские нормандцы были поселены на границе двух империй и получали право на владение своей землей то от германского, то от константинопольского императора, но самым надежным титулом этих авантюристов было право завоевателя. Никому не доверявшие и никого не любившие, они ни от кого не получали ни доверия, ни любви. Правители чувствовали к ним презрение, смешанное со страхом, а местные жители – страх, смешанный с ненавистью и злобой. Все, что могло быть предметом желания – лошадь, женщина, сад, – возбуждало и удовлетворяло вожделения алчных чужеземцев, а у их вождей жадность лишь была украшена более приличными именами честолюбия и славы. Двенадцать графов иногда объединялись ради несправедливого дела и ссорились между собой, оспаривая добычу, захваченную у народа. Добродетели Гийома были погребены в могиле вместе с ним, а его брат и наследник Дрого был больше способен направлять отвагу своих пэров, чем сдерживать их склонность к насилию. В правление Константина Мономаха византийский двор по политическим причинам, а не по доброте сделал попытку избавить Италию от этих союзников, буйство которых было хуже войны с варварами, для чего Аргиру, сыну Мело, были присвоены самые высокие титулы и даны самые широкие полномочия. Память о его отце могла вызвать симпатию к нему у нормандцев, а он уже ранее добровольно предлагал свои услуги, чтобы подавить мятеж Маниакеса и отомстить за вред, причиненный ему самому и обществу. Константин был намерен отправить этих воинственных колонистов из Италии на войну против Персии. И сын Мело раздал их вождям греческие золото и ткани как первый дар империи. Но его хитрость оказалась бессильна перед здравомыслием и умом завоевателей Апулии: дары, во всяком случае, обещания были отвергнуты, и вожди единодушно отказались расстаться со своими владениями и надеждами ради далекой перспективы добиться удачи в Азии. Когда средства убеждения не подействовали, Аргир решил перейти к принуждению или уничтожению и попросил у латинян помощи против общего врага. Папа и два императора – восточный и западный – заключили наступательный союз. На престоле святого Петра в то время находился Лев IX, простодушный святой, по своему характеру в высшей степени склонный обманывать себя и мир; участие такой почтенной особы должно было освятить именем благочестия дела, совершенно не совместимые с религиозной практикой. Человеколюбие заставляло его откликнуться на жалобы – или, может быть, на клевету – страдавшего народа; к тому же нечестивые нормандцы перестали платить церкви десятину, и это давало ему право поднять земной меч против разбойников и святотатцев, которые были глухи к упрекам церкви. По происхождению знатный немец и родственник королей, Лев имел свободный доступ к императорскому двору, пользовался доверием императора Генриха III; усердие и горячность увлекли его в поисках союзников из Апулии в Саксонию и с берегов Эльбы на берега Тибра. Во время этих приготовлений к войне Аргир позволил себе пустить в ход тайное и незаконное оружие: множество нормандцев стали жертвами народной или личной мести, а доблестный Дрого был убит в церкви. Однако его силу духа унаследовал его брат Хемфри, третий граф Апулии. Убийцы понесли кару, и сын Мело, побежденный и раненый, был должен отступить с поля боя, укрыть свой позор за стенами Бари и ждать опаздывавшее подкрепление от своих союзников.

Однако силы Константина были отвлечены на войну против турок, Генрих был слаб духом и нерешителен, и папа вместо немецкой армии привел из-за Альп только охрану из семисот швабов и небольшого числа лотарингских добровольцев. На его долгом пути от Мантуи до Беневенто под святое знамя было завербовано множество итальянцев, самых омерзительных и гнусных людей разного рода. Священник и разбойник спали в одной палатке, пики и кресты смешались в рядах войск, и воинственный папа, повторяя уроки, полученные в юности, устанавливал порядок войск в походе, на привале и в бою. Апулийские нормандцы могли вывести в поле не более трех тысяч конных воинов и с ними горстку пехотинцев. Коренные местные жители, перейдя на сторону их противника, отрезали им все пути для подвоза продовольствия и для отступления, и не знавшие страха души этих мужественных людей на минуту похолодели от суеверного ужаса. При появлении их врага, папы Льва, они охотно и без стыда преклонили колени перед своим духовным отцом. Но папа был неумолим, его очень рослые германцы преувеличенно смеялись над меньшим ростом своих противников, и наконец нормандцам было объявлено, что они могут выбирать только между смертью и изгнанием. Бежать было ниже их достоинства, а поскольку многие из них уже три дня ничего не ели, они предпочли более легкую и почетную смерть. Нормандцы поднялись на холм Чивителла, затем спустились на равнину и тремя отрядами пошли в наступление на армию папы. Слева и в центре Ришар, граф Аверсы, и знаменитый Роберт Гвискар атаковали, раскололи, обратили в бегство и преследовали толпу итальянцев, которые сражались без дисциплины и бежали без стыда. Доблесть графа Хемфри, который вел в бой конницу на правом фланге, должна была выдержать более тяжелое испытание. По рассказу летописца, немцы плохо умели обращаться с конем и копьем, но строй их пеших воинов был мощной непробиваемой фалангой, и ни человек, ни конь, ни доспехи не могли устоять под тяжелыми ударами их длинных двуручных мечей. После тяжелого боя они были окружены конными войсками, вернувшимися после преследования, и умерли в строю, заслужив уважение у своих врагов и получив удовлетворение от мести. Ворота Чивителлы были заперты перед бежавшим папой, и он был схвачен благочестивыми завоевателями, которые стали целовать ему ноги, умоляя благословить их и отпустить им грех, который они совершили, одержав победу. Солдаты видели в своем враге и пленнике наместника Христа, и хотя мы подозреваем, что их вождями руководили политические соображения, возможно, они тоже были заражены народным суеверием. В спокойном уединенном убежище папа, действуя из самых лучших побуждений, выразил сожаление по поводу пролития христианской крови, виновником которого должен считаться он. Первосвященник чувствовал, что совершил греховное и позорное дело, и к тому же, поскольку предприятие не удалось, был всеми осужден за то, что взялся за не положенное ему по сану ведение войны. В таком расположении духа папа выслушал предложение заключить выгодный для него договор, разорвал союз, который ранее провозгласил богоугодным делом, и узаконил прежние и будущие завоевания нормандцев. Провинции Апулия и Калабрия, кто бы ни захватил беззаконно власть над ними, были частью дара Константина и имуществом святого Петра. Они были отданы и приняты, и этим были удовлетворены требования сторон друг к Другу. Первосвященник и авантюристы дали обещание поддерживать друг друга духовным и земным оружием. Позже была установлена дань или особый налог на землю – двенадцать пенсов с каждой запашки, и со времени той памятной в истории сделки королевство Неаполитанское более семисот лет оставалось владением папского престола.

Завоевания Роберта Гвискара

Родословную Роберта Гвискара выводят по-разному: одни от крестьян, другие – от герцогов Нормандии. От крестьян его произвела в своей гордости и незнании греческая принцесса, от герцогов – из-за незнания и лести его итальянские подданные. Можно полагать, что на самом деле он происходил из дворян второго, то есть среднего разряда. Предки его были рыцарями-подвассалами с правом вести своих воинов под собственным знаменем из епархии Кутанс в Нижней Нормандии. Их достойным домом был замок Отвиль. Отец его Танкред занимал заметное место при дворе герцога и в герцогском войске, и на военной службе у него состояли десять конных воинов – «простых рыцарей». Две жены, которые по происхождению были не ниже его, сделали его отцом двенадцати сыновей, которых воспитала дома любившая их всех одинаково нежно его вторая жена. Однако небольшое семейное имущество было недостаточно для этого многочисленного и храброго потомства. Сыновья Танкреда видели вокруг себя беды от нищеты и разлада в семьях и решили отправиться в чужие страны искать себе более славное наследство на войне. Только двое из братьев остались дома продолжать род и лелеять старость отца; остальные десять по мере того, как вырастали и набирались сил, покидали родительский замок, переходили через Альпы и поселялись в апулийском лагере нормандцев. Старшие делали успехи благодаря врожденной силе духа и твердой воле. Их успех придавал смелости младшим, и трое первых по рождению – Гийом, Дрого и Хемфри – по заслугам стали вождями своего народа и основателями нового государства. Роберт был старшим из семи сыновей от второго брака, и даже его враги, неохотно хваля его, признавали за ним героические качества солдата и государственного мужа. Роста он был очень высокого – выше всех в своем войске, телосложение имел такое, в котором сочетались в верной пропорции сила и изящество; до самой старости он сохранял крепкое здоровье и полный достоинства внушительный вид. Лицо у него было румяное, плечи широкие, борода и волосы на голове длинные, соломенного цвета, взгляд его был полон огня, а голос, как у Ахилла, мог рождать повиновение и ужас среди сумятицы боя. В более грубые времена рыцарства такие качества были достойны того, чтобы их отметили поэт и историк. Они могли упомянуть, что Роберт мог одновременно и одинаково хорошо сражаться мечом и копьем, держа меч в правой руке, а копье в левой, что в бою у Чивителлы он был три раза сбит с коня и что в конце того памятного дня воины обеих враждовавших армий присудили ему награду за отвагу. Его безграничное честолюбие было основано на сознании собственных высоких качеств. На пути к величию его никогда не останавливали соображения справедливости и законности и редко смягчали человеческие чувства. Он не был бесчувствен к громкой славе, но действовал открыто или тайно в зависимости от того, что было выгоднее в данный момент. Прозвище Гвискар было ему дано за мастерское владение искусством политической борьбы: в ней мудрость очень часто сочетается с утаиванием своих намерений и обманом, а Роберт заслужил от апулийского поэта похвалу за то, что соединял хитрость Улисса с красноречием Цицерона. Однако эти свои способности он прикрывал видимостью военной прямоты. Находясь на вершине счастья, он был доступен для своих соратников-солдат и вежлив с ними; потакая предрассудкам своих новых подданных, он сам в одежде и поведении подчеркнуто оставался верен старым обычаям своей родины. Он хватал добычу жадной рукой, но мог и щедро раздавать то, что захватил. Бедность, в которой прошли его ранние годы, научила его умеренности в пище; Роберт не оставлял без внимания даже доходы торговца, а заключенных у него пытали медленно и с бесчеловечной жестокостью, чтобы заставить указать, где спрятаны их сокровища. По словам греков, когда он покинул Нормандию, за ним следовали всего пять конных и тридцать пеших воинов. Но даже это предположение оказывается слишком большим: шестой сын Танкреда д'Отвиля перешел через Альпы как паломник, и его первый отряд воинов был набран из итальянских авантюристов. Его братья и земляки поделили между собой плодородные земли Апулии, и каждый из них оберегал свою долю ревниво, как скупой бережет сокровище. Честолюбивый юноша был вынужден двигаться вперед, в горы Калабрии, и в его первых боях с греками и местными жителями трудно отличить героя от разбойника. Внезапно захватить замок или монастырь, заманить в ловушку богатого горожанина, добыть необходимое продовольствие грабежом в соседних деревнях – вот каковы были темные дела, в которых сформировались и упражнялись его ум и тело. Добровольцы из Нормандии собирались под его знамя, и калабрийские крестьяне под его властью приняли имя и приобрели характер нормандцев.

По мере того как великий ум Роберта рос вместе с его счастьем, он начал завидовать своему старшему брату, а тот во время мимолетной ссоры пригрозил убить Роберта и ограничил его свободу. Когда Хемфри умер, юный возраст его сыновей не позволял им править; их честолюбивый дядя и опекун Гвискар понизил их в ранге до частных лиц, а сам был поднят на щите и провозглашен графом Апулии и главнокомандующим войсками государства. Когда его власть и сила возросли, он возобновил завоевание Калабрии и вскоре достиг положения, которое навсегда возвысило его над равными ему. За несколько грабежей или святотатственных поступков папа должен был отлучить его от церкви. Но папу Николая II легко удалось убедить, что разлад между друзьями может привести лишь к тому, что каждый из них ослабит другого, а нормандцы – верные защитники папского престола, и союз с государем надежнее, чем поддержка капризной аристократии. В Мельфи был созван собор из ста епископов, и граф приостановил осуществление важного предприятия, чтобы охранять римского первосвященника и выполнять его указания. Папа же в знак благодарности и из политических соображений присвоил Роберту и его потомству герцогский титул и отдал им во владение Апулию, Калабрию и все земли, которые они смогут отвоевать мечом у схизматиков-греков и неверных сарацин. Это постановление наместника Христова могло стать Роберту оправданием для применения военной силы. Но повиновения народа, состоящего из свободных людей и победителей, нельзя добиться без их согласия. Поэтому Гвискар скрывал, что возведен в высший сан, пока его следующий военный поход не прославился захватом Консенцы и Реджо. В час торжества он созвал свои войска и попросил нормандцев подтвердить голосованием то, что постановил наместник Христа. Солдаты приветствовали радостными криками своего доблестного герцога, и графы, прежде равные ему, поклялись ему в верности с притворными улыбками на лицах и скрытым гневом в душе. После этой церемонии возведения на трон Роберт именовал себя так: «Милостью Божьей и святого Петра герцог Апулии, Калабрии, а в будущем и Сицилии», но ему понадобилось двадцать лет, чтобы заслужить эти высокие титулы и сделать их истиной. Такое медленное движение вперед на малом пространстве может показаться недостойным дарований вождя и мужества его подданных. Но нормандцы были малочисленны, их ресурсы были малы, их служба была добровольной и ненадежной. Иногда самым отважным замыслам герцога противоречил свободный голос его баронского парламента. Двенадцать избранных народом графов составляли заговоры против его власти, а сыновья Хемфри требовали справедливости, желая отомстить своему коварному дяде. Благодаря своему таланту политика и отваге Гвискар раскрывал их заговоры, подавлял восстания и наказывал виновных смертью или изгнанием; но в этой домашней вражде он без пользы тратил свою жизнь и силы своего народа. После поражения его иноземных врагов – греков, ломбардцев и сарацин – их разбитые силы отступили в хорошо укрепленные и многолюдные города морского побережья. Эти враги прекрасно владели искусством строительства укреплений и ведения обороны, нормандцы же привыкли воевать лишь на коне в поле, и их неумелые нападения могли стать успешными лишь за счет упорства и мужества. Салерно сопротивлялся больше восьми месяцев, осада или блокада Бари продолжалась около четырех лет. Во время этих войн герцог Нормандии первый шел навстречу любой опасности, последний уступал любой усталости и переносил ее терпеливее всех. Когда он вел наступление на цитадель Салерно, огромный камень, брошенный с крепостной стены, разбил на мелкие куски одну из его боевых машин, и сам он был ранен в грудь осколком. Перед воротами Бари он жил в жалкой хижине или лачуге из сухих прутьев, крыша которой была из соломы; это было опасное место, со всех сторон открытое для суровой зимы и для вражеских копий.

Границы итальянских территорий, завоеванных Робертом, совпадают с границами нынешнего королевства Неаполитанского, и земли, объединенные силой его оружия, не были оторваны друг от друга никакими переменами в течение семи столетий. Его монархия была составлена из греческих провинций Калабрия и Апулия, ломбардского княжества Салерно, республики Амальфи и находившихся в глубине полуострова земель, зависевших от большого и древнего герцогства Беневенто. Лишь три округа стали исключениями из этого общего правила подчиненности – первый навсегда, два других до середины следующего столетия. Город Беневенто и его ближайшие окрестности перешли – то ли как подарок, то ли в порядке обмена – от германского императора к римскому первосвященнику, и хотя нормандцы иногда вторгались на эту святую землю, имя святого Петра в конце концов оказалось сильнее, чем их меч. Старейшая нормандская колония Аверса покорила и удерживала в своей власти государство Капую, и князья Капуи были вынуждены просить милостыню перед дворцом своих отцов. Герцоги Неаполя – нынешней столицы – сохраняли свободу своего народа под формальной верховной властью Византийской империи. Среди новых приобретений Гвискара любопытство читателя могут ненадолго пробудить наука Салерно и торговля Амальфи.

I. Среди наук юриспруденция может существовать лишь там, где уже существуют законы и собственность, а богословие, возможно, может быть заменено ярким светом религии и разума. Но и дикарь, и мудрец одинаково умоляют о помощи медицину, и если в нас болезни разжигает роскошь, то во времена, когда общество было менее развитым, более частыми бедами были ушибы и раны. Сокровища греческой медицины были переданы арабским колониям в Африке, в Испании и на Сицилии, а общение людей разных народов между собой в дни мира и на войне позволило зажечь и заботливо оберегать искру знания в Салерно, знаменитом городе, где мужчины были честны, а женщины прекрасны. В салернской школе, первой, которая возникла во тьме Европы, преподавалось лишь искусство лечить людей: эта профессия, приносившая добро и прибыльная, ничем не тревожила совесть монахов и епископов. Множество пациентов самого высокого звания и из самых дальних стран приглашали к себе врачей из Салерно или приезжали к ним. Завоеватели-нормандцы давали им защиту, а Гвискар, хотя и был воспитан как воин, мог различить достоинства философа и увидеть его ценность. Константин, христианин из Африки, после тридцати девяти лет паломнических странствий вернулся из Багдада знатоком арабского языка и арабской науки, и Салерно обогатился практикой, уроками и сочинениями этого ученика Авиценны. Эта школа уже давно погрузилась в сон ради университета, но ее правила в XII веке были записаны в сокращенном виде в форме леонинских стихов или латинских рифм. II. Безвестный городок Амальфи, расположенный в семи милях к западу от Салерно и в тридцати милях к югу от Неаполя, стал местом, где промышленность проявила свое могущество и способность вознаграждать за труды. Земли, хотя и плодородной, было мало; зато море было доступно и открыто, и жители Амальфи начали с того, что стали поставлять в западный мир ткани и иные изделия Востока. Эта полезная торговля принесла им богатство и свободу. Дела города вело народное правительство под управлением герцога и верховной властью греческого императора. За стенами Амальфи, по тогдашним подсчетам, жило пятьдесят тысяч граждан, и ни в одном городе не было такого изобилия золота, серебра и ценнейших предметов роскоши. Моряки, которые толпились в порту Амальфи, прекрасно владели теорией и практикой навигации и астрономии, и компас, появление которого открыло перед людьми весь земной шар, создан их изобретательностью или удачей. Они раздвинули границы своей торговли до берегов – или по меньшей мере до товаров – Африки, Аравии и Индии; их поселения в Константинополе, Антиохии, Иерусалиме и Александрии получили привилегии независимых колоний. После двухсот лет процветания город Амальфи оказался под военным гнетом нормандцев и был разграблен завистливыми жителями Пизы, но и теперь еще остатки арсенала, собора и дворцов некогда процветавших купцов облагораживают собой бедность тысячи рыбаков.

Рожер, двенадцатый и самый младший сын Танкреда, долго оставался в Нормандии из-за собственного возраста и возраста своего отца. Он принял приятный для него вызов, поспешно приехал в апулийский лагерь и заслужил вначале уважение, а затем зависть своего старшего брата. Их доблесть и честолюбие были одинаковы, но молодость, красота и изящные манеры Рожера вызывали у солдат и народа бескорыстную любовь к нему. Содержание, которое Рожер получал для себя и сорока своих людей, было так мало, что он опустился от завоевательных походов до разбоя, а от разбоя до воровства из собственного дома. Понятие о собственности было в то время таким расплывчатым, что собственный историк Рожера, писавший по его специальному приказу, обвиняет его в краже лошадей из конюшни в Мельфи. Сила духа помогла Рожеру вырваться из бедности и позора: от этих низких дел он поднялся до участия в священной войне и до вторжения на Сицилию, которое поддержал, как благочестивый христианин и как политик, его брат Гвискар. После отступления греков идолопоклонники – так греки именовали католиков, хотя упрекать латинян в почитании идолов было чересчур смело, – вернули потерянное греками и отбили у врага их прежние владения. Освобождение острова, которое не удалось армиям Восточной империи, было совершено маленьким независимым отрядом авантюристов. Во время первой попытки Рожер в открытой лодке преодолел подлинные и сказочные опасности Сциллы и Харибды, высадился на вражеский берег во главе всего лишь шестидесяти солдат, оттеснил сарацин к воротам Мессины и вернулся назад невредимым с добычей, захваченной в окрестностях этого города. Находясь в крепости Трани, он одинаково выделялся своим мужеством в делах и в терпении. В старости Рожер с удовольствием рассказывал, что во время этой осады у него и графини, его жены, остался всего один плащ на двоих, который они носили по очереди, – так велики были бедствия войны, что во время одной из вылазок его конь был убит, а самого его сарацины схватили и потащили к себе, но он спасся благодаря своему надежному мечу и отступил, неся на спине свое седло, чтобы не оставить иноверцам даже самой малой добычи. Во время осады Трани триста нормандцев выдержали и отразили натиск войск всего острова. На поле Керамио пятьдесят тысяч конников и пехотинцев были разгромлены христианскими солдатами, которых было всего сто тридцать шесть – если не считать святого Георгия, который сражался верхом на коне в их первых рядах. Захваченные у врага знамена и четыре верблюда были преподнесены в дар наследнику святого Петра и выставлены на всеобщее обозрение в Ватикане; будь эта отбитая у варваров добыча показана на Капитолии, это напомнило бы о триумфах времен Пунических войн. Численность нормандцев в этих случаях так мала, вероятнее всего, потому, что упомянуты лишь рыцари, конные воины достаточно высокого звания, каждого из которых сопровождали на войне пять или шесть простых бойцов. Но, даже прибегнув к помощи этого толкования и сделав все возможные скидки на отвагу, превосходство оружия и громкую славу победителей, благоразумный читатель вынужден объяснить поражение такого огромного множества лишь одной из двух причин – чудом или вымыслом. Сицилийские арабы часто получали мощные подкрепления от своих сородичей из Африки; при осаде Палермо коннице нормандцев помогали галеры Пизы, и в час боя зависть двоих братьев возвысилась до благородного соревнования, которое сделало их непобедимыми. После тридцати лет войны Рожер – в звании великого графа – стал владыкой самого большого и самого плодородного из средиземноморских островов и как правитель проявил больше свободомыслия и просвещенности, чем можно было ожидать от человека его времени и образования. Мусульманам были предоставлены полная свобода исповедовать их религию и все права собственности. Философ и врач из Мазары, потомок Магомета, обратился с речью к завоевателю и был приглашен ко двору Рожера. Написанная им книга о географии семи климатов была переведена на латынь, и Рожер, усердно и внимательно прочитав ее, предпочел труд этого араба сочинениям грека Птолемея. Остатки местных христиан помогли нормандцам добиться успеха и были вознаграждены торжеством креста. Остров был возвращен под церковную власть римского первосвященника, в главные города были назначены новые епископы, а духовенство удовлетворили щедрые пожертвования церквам и монастырям. И все же герой-католик отстаивал права гражданского наместника. Он не стал покорно выплачивать бенефиции, которых требовал папа, а вместо этого умело обернул эти требования в свою пользу: верховная власть короны была обеспечена и расширена необычной буллой, в которой государи Сицилии были объявлены вечными наследственными легатами папского престола.

Роберту Гвискару завоевание Сицилии принесло больше славы, чем пользы. Его честолюбию было мало обладания Апулией и Калабрией, и он решил при первом удачном случае, используя подходящую возможность или создав ее себе, вторгнуться в Восточную Римскую империю, а возможно, и покорить ее. Со своей первой женой, спутницей в бедности, он еще прежде развелся под предлогом слишком близкого родства, и ее сын Боэмунд был вынужден подражать знаменитому отцу, не имея прав на его наследство. Вторая жена Гвискара была дочерью правителей Салерно, и ломбардцы признали наследником их сына Рожера; пять их дочерей были выданы замуж за достойных женихов, а одна из них в раннем возрасте была помолвлена с юным и красивым Константином, сыном и наследником императора Михаила. Но константинопольский трон раскачивало восстание, члены императорской семьи Дука были заперты во дворце или в монастыре. Роберт был опечален и рассержен позором дочери и изгнанием союзника. В Салерно появился грек, который назвал себя отцом Константина и рассказал полную приключений историю своего падения и бегства. Герцог признал его своим несчастливым другом-императором и украсил императорскими роскошью и титулами. Во время торжественного проезда «Михаила» по Апулии и Калабрии народ встречал его слезами и приветственными криками, и папа Григорий VII призвал епископов участвовать проповедями в богоугодном деле возвращения «императора» на престол, а католиков сражаться за это дело. «Михаил» часто и дружески беседовал с Робертом, и обязательства, которые они давали друг другу, были обеспечены отвагой нормандцев и сокровищами Востока. Тем не менее этот «Михаил», по свидетельству греков и латинян, был всего лишь обманщиком, игравшим чужую роль, – монахом, бежавшим из своего монастыря, или бывшим дворцовым слугой. Обман был затеян хитрым Гвискаром, который верил, что самозванец после того, как облагородит собой его оружие, по кивку завоевателя вернется в свою прежнюю безвестность. Но для греков единственным доказательством правды была победа, а у латинян боевого пыла было гораздо меньше, чем легковерия: ветераны-нормандцы желали наслаждаться плодами своих тяжелых прежних трудов, а невоинственные итальянцы дрожали от страха при мысли об известных и неизвестных им опасностях похода за море. Роберт привлекал своих новых пехотинцев дарами и обещаниями, пугал их гражданской и церковной властью и совершил несколько насильственных действий, которые могли оправдать упрек подданных, что их государь ради своей выгоды силой гонит на свою службу стариков и малых детей. После двух лет непрерывных приготовлений он собрал свои сухопутные войска и флот в Отранто – на «каблуке итальянского сапога», то есть мысе, завершающем собой итальянский полуостров. Роберта сопровождали его жена, которая сражалась бок о бок с ним, его сын Боэмунд и представитель «императора Михаила». Мускулами армии были тысяча триста рыцарей, нормандцев по происхождению или военной дисциплине, но ее численность могла быть увеличена до тридцати тысяч за счет всевозможных сторонников. Люди, лошади, оружие, боевые машины, деревянные башни, покрытые сырыми шкурами, были погружены на сто пятьдесят кораблей; транспортные суда были построены в портах Италии, а галеры прислала заключившая с Робертом союз республика Рагуза.

У входа в Адриатический залив берега Италии и Эпира сближаются. Между Брундизиумом и Дураццо – на Римской переправе – насчитывается не более ста миль; в конечной точке, у Отранто, расстояние между берегами уменьшается до пятидесяти миль, и узость этого прохода подсказала Пирру и Помпею то ли высокий замысел, то ли странную причуду – мысль о постройке моста. Перед тем как отдать приказ о посадке на суда, герцог нормандцев поручил Боэмунду с пятнадцатью галерами занять остров Корфу или угрожать ему, наблюдать за противоположным берегом и обеспечить войскам гавань для высадки в окрестностях Валлоны. Они переплыли на другую сторону и высадились там, не обнаружив ни одного врага, и успех этой попытки показал, что морские войска греков находились в небрежении и упадке. Острова Эпира и приморские города покорились силе оружия или имени Роберта, который перебросил свои флот и армию с Корфу (я пользуюсь современным названием) на осаду Дураццо. Этот город, западный ключ к империи, охраняли укрепления – старинные, имевшие громкую славу, и новые, а защищал их Георгий Палеолог, патриций, прославившийся в войнах на Востоке, с многочисленным гарнизоном из албанцев и македонцев, которые во все времена оставались хорошими солдатами. Во время этого похода с мужеством Гвискара боролись все существующие опасности и несчастья. Когда его флот двигался вдоль берегов, в самое благоприятное для плавания время года неожиданно началась буря со снегом; яростные порывы южного ветра подняли большую волну на Адриатике, и новое кораблекрушение подтвердило старую дурную славу Акрокераунских скал. Паруса, мачты и весла были разбиты в щепки или вырваны из своих гнезд, море и берег были усыпаны обломками кораблей, оружием и мертвыми телами, большая часть продовольствия утонула или была испорчена. Галера герцога ценой больших трудов была спасена от волн, и Роберт семь дней провел на расположенном поблизости мысу, собирая то, что осталось у него после этих потерь, и поднимая упавший дух своих солдат. Нормандцы уже не были теми отважными и опытными моряками, которые исследовали океан от Гренландии до гор Атласа и смеялись над мелкими опасностями Средиземного моря. Они плакали во время бури, их встревожило приближение врагов – венецианцев, которых мольбами и обещаниями вызвал себе на помощь византийский императорский двор. Первый день боев был удачным для безбородого юноши Боэмунда, который возглавлял морские войска своего отца. Галеры Венецианской республики всю ночь стояли на якорях в строю «полумесяц», и во второй день победа досталась им благодаря их умелым маневрам, верному размещению на них лучников, тяжести их дротиков и заемной помощи греческого огня. Апулийские и рагузские суда, спасаясь бегством, направились к берегу; часть из них наступавшие увели, перерубив их канаты, а защитники города устроили вылазку и распространили кровопролитие и смятение до самой палатки герцога нормандцев. В Дураццо вошло вовремя появившееся подкрепление, и как только осаждавшие потеряли господство на море, острова и приморские города перестали присылать в их лагерь налоги и продовольствие. Вскоре в лагере началась эпидемия. Пятьсот рыцарей погибли бесславной смертью, а полный список похороненных (полный, если всех умерших удалось достойно похоронить) насчитывает десять тысяч человек. Во время этих бедствий один лишь ум Гвискара оставался твердым и непобедимым. Герцог созывал к себе новые силы из Апулии и Сицилии и одновременно с этим то пробивал стены Дураццо, то поднимался на них, то подкапывался под них. Но его изобретательность и отвага столкнулись с такой же отвагой и большей изобретательностью. Осаждавшие подкатили к подножию крепости передвижную башню, по размеру и объему способную вместить пятьсот солдат, но когда стали опускать дверь или подъемный мост, этому помешал огромный деревянный брус, и деревянная постройка наступавших мгновенно была сожжена искусственным огнем.