Текст книги "Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант)"

Блуждая в долгой ночи суеверия, христиане далеко отошли от евангельской простоты, и им было нелегко разглядеть в темноте ключ от пройденного лабиринта и вернуться назад по его запутанным переходам. Поклонение иконам было, по крайней мере в воображении набожного человека, неразрывно связано с Крестом, Девой Марией, святыми и их останками; эта святыня была окутана облаком чудес и видений; а нервы ума, любопытства и скептицизма у таких людей потеряли чувствительность из-за привычки верить и повиноваться. Самого Константина обвиняют в том, что он, пользуясь правом государя, позволял себе сомневаться в католических таинствах, отрицать их или осмеивать; однако они прочно вписаны в официально принятый символ веры его епископов, и даже самый дерзкий иконоборец мог в глубине души испытывать страх, когда нападал на символы народного суеверия, посвященные его небесным покровителям. Во время реформации XVI века свобода и знание увеличили все способности человека; жажда новизны вытеснила почтение к древности, и мощная отважная Европа могла смотреть с презрением на те призраки, которые ужасали чувствительных и раболепных слабых греков.

О таком скандале – переходе к ереси непочитания символов – можно было объявить народу только трубным голосом церкви. Но даже самый невежественный из народа мог понять, даже самый тупой должен был почувствовать осквернение и падение своих видимых божеств. Первой жертвой вражды Льва стало изображение Христа, прикрепленное на большой высоте в крытом переходе над воротами дворца. Для штурма поставили лестницу, но ее стала яростно раскачивать толпа ревнителей веры и женщин. Они с благочестивым восторгом смотрели, как осквернители святыни падали с этой высоты и разбивались о каменные плиты пола. Почести, положенные древним мученикам, были опозорены тем, что стали наградой преступникам, справедливо наказанным за эти убийство и мятеж. Выполнению указов императора часто противостояли народные волнения в Константинополе и провинциях, самому Льву угрожала опасность, его офицеры были перерезаны. Этот порыв народных чувств был погашен лишь ценой величайших усилий гражданской и военной власти. В Архипелаге, называвшемся еще Святое Море, было много островов, которые все были полны икон и монахов. Их почитатели без колебаний отказались хранить верность врагу Христа, его Матери и святых. Они снарядили флот из лодок и галер, развернули свои освященные знамена и отважно направились в гавань Константинополя, чтобы посадить на трон нового любимца Бога и народа. Они считали, что им поможет чудо, но их чудеса оказались слабее греческого огня, а после поражения своего флота и его гибели в пламени пожара беззащитные острова оказались в полной зависимости от милости или правосудия завоевателя. Сын Льва в первый год своего правления предпринял военный поход против сарацин; в его отсутствие столицу, дворец и трон захватил его родственник Артавазд, честолюбивый защитник православия. Поклонение иконам было торжественно восстановлено; патриарх перестал притворяться или же скрыл свои подлинные чувства, обоснованные притязания захватчика престола на власть были признаны и новым, и старым Римом. Константин бежал и нашел убежище в своих родных горах, но спустился он оттуда, ведя за собой отважных и преданных ему исаврийцев, и в итоге одержал победу. Оружие фанатиков оказалось бессильным, а их предсказания не оправдались. Спокойствие его долгого царствования нарушали народный ропот, мятеж, заговор, взаимная ненависть и кровавая месть. Для его противников то ли причиной их борьбы, то ли предлогом для нее было гонение на иконы, и хотя земной венец им не достался, греки наградили их венцами мучеников. За каждым явным или тайным предательством император чувствовал неумолимую вражду монахов, верных рабов суеверия, которому они были обязаны своим богатством и влиянием. Они молились, проповедовали, отпускали грехи, разжигали страсти, устраивали заговоры. Из уединенного убежища в Палестине пролился целый поток гневных упреков, и последний из отцов христианской церкви, Иоанн Дамаскин[181]181
  Иоанн, носивший и второе имя – Мансур, был знатным христианином из Дамаска и занимал высокую должность на службе у халифа. Греческий император озлобился против него за усердие в деле защиты икон и предал его. По подозрению в изменнической переписке Иоанну отрубили правую руку, которую чудесным образом восстановила Дева Мария. После освобождения он уволился со своей должности, раздал свое богатство и затворился в монастыре Святого Саввы, который находится между Иерусалимом и Мертвым морем. Эта легенда прославилась, но, к несчастью, ученый издатель его сочинений, отец Лекьен, доказал, что святой Иоанн Дамаскин уже был монахом до начала спора об иконах.


[Закрыть] в своих сочинениях обрек тирана на гибель в этой жизни и в будущей.

У меня не хватает времени на выяснение того, в какой степени монахи сами навлекли на себя и в какой степени преувеличивали свои подлинные или мнимые страдания и сколько человек из их числа лишились жизни, какой-либо части тела, глаз или бороды по вине жестокого императора. От наказания отдельных лип он перешел к отмене всего их сословия, а поскольку это сословие было богатым и бесполезным, злоба могла разжигаться в нем алчностью и находить себе оправдание в любви к родине. Грозное поручение и пугающее имя его главного инспектора Дракона вызывали ужас и отвращение у черного народа: инспектор разгонял монашеские общины, принадлежавшие им постройки превращал в склады или казармы, конфисковывал их земли, движимое имущество и скот. Подобные случаи, происходившие в наше время, заставляют верить также в обвинение, что при этом по злобе или просто без причины был нанесен большой ущерб священным реликвиям и даже книгам, хранившимся в монастырях. Вместе с монашеским званием и монашеской одеждой было строго запрещено почитание икон, и похоже, что подданных Восточной империи или по меньшей мере ее священнослужителей заставили торжественно отречься от идолопоклонства.

Восстание в Италии

Терпеливый Восток неохотно отрекся от своих священных изображений, но независимые и набожные итальянцы горячо любили свои святые образа и стали доблестно их защищать. По своему церковному рангу и своим полномочиям патриарх Константинопольский и папа римский были почти равны. Но греческий прелат, домашний раб, постоянно был на виду у господина, который одним кивком отправлял его из монастыря на престол или с престола в монастырь. Латинским епископам их удаленность от столицы и опасность их положения среди западных варваров обостряла ум и давала больше свободы. Избранные народом, они этим были дороги римлянам. За счет своих больших доходов они облегчали нужду народа и отдельных людей, а из-за слабости императоров или их пренебрежительного отношения к Риму эти епископы были вынуждены и в военное и в мирное время обеспечением земной безопасности своего города. В школе несчастья священник постепенно приобретал добродетели и честолюбие государя, и кто бы ни всходил на престол святого Петра, – итальянец, грек или сириец – все они вели себя одинаково и проводили одну и ту же политику. Гений и удача пап вернули верховную власть потерявшему легионы и провинции Риму. Все согласны, что в VIII веке власть пап была основана на восстании и что это восстание было вызвано и оправдано ересью иконоборцев. Но поступки второго и третьего Григориев во время этой достопамятной борьбы получили разные объяснения у друзей и у врагов: те и другие истолковывали их согласно своим желаниям. Византийские писатели единогласно заявляют, что после предупреждения, которое не подействовало, они объявили об отделении Запада от Востока и лишили тирана-святотатца доходов Италии и верховной власти над ней. Провозглашенное ими отлучение повторяют в еще более ясных выражениях греческие авторы, которые были свидетелями торжества пап. А поскольку эти греки любили свою религию больше, чем свою страну, они хвалят наследников апостола вместо того, чтобы их упрекать. Современные защитники Рима очень хотят последовать их примеру и заслужить эту похвалу: кардиналы Барониус и Беллармин прославляют этот великий и славный пример низложения монархов-еретиков. Если же этих кардиналов спрашивают, почему церковь не метала такие же громы и молнии в античных Неронов и Юлианов, они отвечают, что единственной причиной терпеливой верности ранней церкви властям была ее слабость. В этом случае любовь и ненависть приводят к одному и тому же результату, и набожные протестанты, стремясь разжечь гнев и пробудить страх в государях и их наместниках, пространно рассуждают о наглости двух Григориев, предавших своего законного повелителя. Защищают Григориев только умеренные католики, в основном из галльской церкви, которые уважают святого, не одобряя при этом его греха. Защищая сразу и корону, и митру, они ограничивают правду факта принципом беспристрастия, Священным Писанием и традицией, обращаются к свидетельствам латинян и посланиям самих пап.

До наших дней дошли два подлинных послания Григория II императору Льву. Их нельзя назвать образцом красноречия и логики, но они позволяют увидеть портрет основателя папской монархии или по меньшей мере надетую им маску. «В течение десяти безупречных счастливых лет, – пишет Григорий императору, – мы ежегодно имели счастье получать Ваши монаршие письма, которые Вы подписывали собственной рукой и пурпурными чернилами – священные залоги Вашей верности православному символу веры наших отцов. Какая достойная сожаления перемена! Какой великий стыд! Теперь Вы обвиняете католиков в поклонении идолам, но обнаруживаете этим обвинением свое бесчестье и невежество. К этому невежеству мы вынуждены приспосабливаться, огрубляя свой стиль и свои доводы. Достаточно иметь лишь начальные знания о священных книгах, чтобы смутить Вас. Если бы Вы вошли в любую из наших школ и назвали себя врагом наших церковных обрядов, наши простодушные и набожные дети стали бы кидать свои буквари вам в голову». После такого вежливого приветствия папа пытается провести обычное различие между идолами Античности и христианскими иконами. Те были созданными человеческой фантазией изображениями призраков и демонов и употреблялись в те времена, когда Бог еще не показал людям своего доступного их зрению подобия. Эти же изображают подлинный облик Христа, его Матери и его святых, которые множеством чудес подтвердили безгрешность и достоинство этого относительного поклонения. Похоже, он действительно полагался на невежество Льва, поскольку смог заявить, что иконы использовались постоянно со времен апостолов и украшали своим почтенным присутствием шесть соборов католической церкви. Более уместным и своевременным был другой аргумент – вывод из нынешней одержимости и недавней практики: согласие внутри христианского мира важнее, чем требования Вселенского собора, и, как признает Григорий, такие собрания могут быть полезны, только если проводятся под властью православного государя. Наглому и бесчеловечному Льву, более виновному, чем любой еретик, он советует успокоиться, молчать и слепо повиноваться духовным руководителям Константинополя и Рима. Первосвященник определяет границу между государственной и церковной властью: первой из них он отдает тело, второй – Душу. Меч правосудия находится в руках наместника – служителя государства; духовенству же доверено более грозное оружие – отлучение от церкви, и при выполнении этой порученной Богом обязанности благочестивый сын не пощадит своего преступного отца. Преемник святого Петра имеет законное право карать земных царей. «Ты, тиран, поднимаешь против нас вещественное оружие своих воинов. Мы, безоружные и нагие, можем лишь просить Христа, государя небесного воинства, чтобы он послал на тебя дьявола ради уничтожения твоего тела и спасения твоей души. Ты глупо и высокомерно заявляешь: я буду отдавать приказы Риму, я разобью на куски изображения святого Петра, а Григорий, как его предшественник Мартин, будет приведен в цепях к подножию императорского трона. Дай Бог, чтобы мне было позволено пойти по стопам святого Мартина! Но пусть судьба Константина послужит предостережением всем гонителям церкви! Этот тиран после того, как был справедливо осужден епископом Сицилии, был зарезан, полный грехов, своим домашним слугой; а святого и теперь чтут народы Скифии, среди которых он в изгнании закончил свою жизнь. Но наш долг – жить, чтобы наставлять и поддерживать народ верующих, и мы еще не оказались в таком положении, чтобы подвергать себя опасности в бою. Хотя ты и не способен защищать своих римских подданных, положение нашего города возле моря может помочь тебе опустошить Рим; но мы можем проехать двадцать четыре стадии до ближайшей крепости лангобардов, и тогда ты можешь сколько угодно гнаться за ветром. Разве ты не знаешь, что папы – связующее звено союза, посредники-миротворцы в отношениях между Западом и Востоком. Глаза всех народов смотрят на наше смирение; и эти народы словно Бога на земле почитают апостола Петра, чьи изображения ты грозишь разбить. Далекие королевства внутренних земель Запада оказывают почести Христу и его наместнику, и сейчас мы собираемся посетить одного из самых могущественных тамошних монархов, который желает принять из наших рук святое крещение. Варвары склонили шеи под ярмо Евангелия, лишь ты один глух к голосу пастыря. Эти благочестивые варвары пылают гневом и жаждут отомстить за гонения, учиненные на Востоке. Откажись от своего безрассудного и гибельного дела; размышляй, дрожи и кайся. Если же ты будешь упорствовать, мы не будем виноваты в той крови, которая прольется в этой борьбе; пусть эта кровь падет на твою голову!»

Первое нападение Льва на константинопольские иконы видела целая толпа приезжих из Италии и с Запада; они с печалью и негодованием рассказали о святотатстве императора. Но когда был объявлен его репрессивный указ, они испугались за своих домашних богов: образы Христа, Девы Марии, ангелов, мучеников и святых были запрещены во всех церквах Италии, а римскому первосвященнику было предложено выбрать либо милость императора за послушание, либо лишение сана и ссылку за неподчинение. Ни вера, ни политические соображения не оставляли Григорию возможности для раздумий и колебаний, и высокомерный тон, которым он обращается к императору, показывает, что папа был уверен в правильности своего учения или в своей способности сопротивляться. Не полагаясь на молитвы и чудеса, он отважно вооружился для сражения с врагом народа и в пастырских письмах разъяснил итальянцам, в какой опасности они находятся и в чем состоит их долг. По этому сигналу Равенна, Венеция и города экзархата и Пентаполиса встали на защиту религии. Их сухопутные и морские военные силы состояли по большей части из местных жителей, чьи любовь к родине и усердие передались и чужеземцам-наемникам. Римский народ был предан своему отцу, и даже лангобарды считали для себя честью получить свою долю в заслугах и выгодах этой священной войны. Самой большой изменой, но самой естественной местью восставших было уничтожение статуй самого Льва; самой действенной и приятной частью восстания – оставление у себя собранного в Италии налога и лишение императора той власти, которой он незадолго перед этим злоупотребил, когда ввел новую подушную подать. Чтобы управление страной не прерывалось, были избраны должностные лица и наместники. Гнев народа был так силен, что итальянцы были готовы провозгласить православного императора и силами флота и армии ввести его в константинопольский дворец. В этом дворце осудили римских епископов, второго и третьего Григориев, как организаторов мятежа и испробовали все возможные способы, чтобы обманом или силой захватить их в плен или лишить жизни. Рим много раз посещали или осаждали начальники гвардии, дуки и экзархи, занимавшие высокие должности или имевшие тайные поручения. Они высаживались на берег, приводя с собой иноземные войска, и получали помощь от некоторых местных жителей: суеверные неаполитанцы покраснели бы от стыда, узнай, что их отцы были на стороне ереси. Но эти тайные или явные атаки были отбиты благодаря мужеству и бдительности римлян. Греки были разгромлены, их предводителей постигла позорная смерть, и папы, хотя и были склонны к милосердию, отказывались заступаться за эти преступные жертвы. В Равенне уже давно существовала кровавая наследственная вражда между несколькими кварталами этого города; религиозная война добавила огня в костер этой межпартийной борьбы. Сторонники икон были многочисленнее или сильнее духом, и экзарх, пытавшийся преградить путь бурлящему потоку, погиб во время народного бунта. Чтобы покарать виновных в этом чудовищном преступлении и вернуть себе власть над Италией, император послал в Адриатический залив армию и флот. Понеся большие потери, потратив много времени из-за ветров и волн, греки высадились на берег вблизи Равенны. Они грозили оставить преступную столицу без жителей и повторить, может быть, даже в большем размере, поступок Юстиниана II, который, карая этот город за предыдущее восстание, выбрал из жителей пятьдесят самых знатных и казнил их. Женщины и священники в саванах, посыпав пеплом голову, молились, распростершись на земле. Мужчины вооружились, чтобы защищать свою родину. Общая опасность заставила враждующие партии объединиться, и горожане предпочли риск сражения долгим мучениям осады. Тяжелый бой продолжался целый день, армии попеременно то наступали, то отступали, но появился призрак, прозвучал голос – и Равенна победила, потому что ее уверили в победе. Чужеземцы отступили к своим кораблям, но многолюдное морское побережье выслало против них множество лодок, и с водой По смешалось столько крови, что шесть лет после этого народ из суеверия не употреблял в пищу рыбу из этой реки. Ежегодный праздник, установленный в честь этой победы, увековечил почитание икон и отвращение к греческому тирану. В эту пору торжества оружия католиков римский первосвященник созвал совет из девяноста трех епископов, направленный против ереси иконоборцев. С согласия его участников он объявил отлученными от церкви всех, кто словом или делом нападает на традицию отцов и образа святых. Подразумевалось, что этот приговор относится и к императору, но последняя безнадежная попытка протеста во время голосования, возможно, означает, что проклятие еще не было обрушено на его преступную голову. Свою безопасность, поклонение иконам и свободу Рима и Италии они подтвердили лишь после того, как папы стали менее суровыми и пощадили реликвии византийских владений. Их умеренные советы отсрочили избрание нового императора и не дали этому избранию произойти: они уговорили итальянцев не отделяться от основной части римской монархии. Экзарху было разрешено жить за стенами Равенны скорее как пленнику, чем как господину, и до венчания Карла Великого императорской короной Рим и Италия управлялись от имени преемников Константина.

Свобода Рима, которую когда-то подавлял оружием и хитростью Август, после семисот пятидесяти лет рабства была спасена от гонений Льва Исаврийца. Цезари обратили в ничто триумфы консулов: в эпоху упадка и разрушения империи бог Терминус, хранитель священной границы, постепенно отступил от океана, от Рейна, от Дуная и от Евфрата, и Рим вернулся в свои древние границы от Витербо до Террацины и от Нарни до устья Тибра. Когда были изгнаны цари, республика имела под собой прочное основание, созданное их мудростью и добродетелью. Их постоянные полномочия были разделены между двумя должностными лицами, выбираемыми на год; сенат продолжал выполнять функции правительства и совета, а законодательная власть распределялась внутри народных собраний согласно хорошо рассчитанной шкале, в зависимости от размера имущества и от заслуг. Ранние римляне, не знакомые с ухищрениями роскоши, усовершенствовали науку управления и войны; воля общества не была ничем ограничена; права отдельного человека были священны; сто тридцать тысяч граждан были готовы взять в руки оружие для обороны завоеванных земель; так из шайки разбойников и изгнанников сформировалась нация, которая заслуживала свободы и жаждала славы. Когда власть греческих императоров пришла к концу, развалины Рима представляли собой печальное зрелище безлюдья и разрушения, рабство было для Рима привычкой, а свобода – случайностью; полученная благодаря суеверию, эта свобода вызывала у самих римлян изумление и страх. Последние следы содержания и даже форм конституции исчезли из памяти и обычаев римлян, а для того, чтобы заново соткать узор республиканской государственной системы, им не хватало или знаний, или нравственной высоты. Малый остаток римлян, потомки рабов и чужеземцев, вызывали презрение у победоносных варваров. Епископ Лиутпранд пишет: «Всякий раз, когда франки или лангобарды хотят как можно сильнее выразить свое презрение к врагу, они называют его римлянином, и под этим словом мы подразумеваем все виды низости, все виды трусости, все виды коварства, величайшую скупость, и величайшую роскошь, и все пороки, которые могут пятнать достоинство человеческой природы». В новом положении необходимость заставила жителей Рима создать для себя – в грубой форме – республиканское правительство: они были вынуждены выбрать нескольких мировых судей и нескольких военных предводителей; знатные римляне долго совещались, и их решения могли быть исполнены лишь при единстве внутри народа и его согласии. В Риме вновь появились сенат и народ, но не было прежнего духа, и новая независимость римлян была опозорена буйной борьбой между развратом и угнетением. Недостаток законов могло восполнить лишь влияние религии, и епископ благодаря своему большому авторитету председательствовал на советах при решении как иностранных, так и внутренних дел. Его милостыня, его проповеди, его переписка с королями и прелатами Запада, его недавние услуги, а также их собственные благодарность и клятва верности приучили римлян считать его первым должностным лицом или государем города. Христианское смирение пап не страдало от титула «домину с» – господин, и на самых древних монетах до сих пор можно видеть их лица и надписи. Теперь их земная власть подтверждена тысячелетием почтения к ней, и самый благородный их титул – свободный выбор народа, который они спасли от рабства.

Лангобарды покорили Равенну и прекратили существование экзархата, а затем напали на Рим. Рим был освобожден королем франков Пипином, а лангобарды в конце концов сдались сыну Пипина, Карлу Великому, в 774 году.

Взаимоотношения Пипина и Карла Великого с папами

Взаимные обязательства пап и семейства Каролингов являются важным связующим звеном между историей древней и историей современной, между историей государства и историей церкви. Завоевав Италию, защитники римской церкви приобрели удачный случай, подходящий им титул, любовь народа, молитвы и интриги духовенства. Но главными дарами, которые получил от пап род Каролингов, были звания короля Франции и римского патриция.

I. При церковной монархии наследников святого Петра народы начали вспоминать старый обычай брать себе с берегов Тибра царей, законы и предсказателей своей судьбы. Франки были в недоумении, не зная, как соотнести власть правителя и ее название. Всю королевскую власть осуществлял Пипин, управляющий дворца, и его честолюбию недоставало лишь одного – титула короля. Его отвага помогла ему разгромить врагов, его щедрость увеличила число друзей, его отец был спасителем христианства, и права, на которые он претендовал благодаря своим собственным достоинствам, подтверждались и облагораживались тем, что уже принадлежали четырем поколениям его предков. Имя короля и внешние признаки королевской власти еще сохранял за собой последний потомок Хлодвига, слабый Хильдерик, но его устаревшее право на власть могло лишь стать орудием для мятежников. Народ франков желал восстановить простоту своих законов, а честолюбивый Пипин, подданный и правитель одновременно, желал упрочить свое высокое положение и счастье своей семьи. Управляющий и знатные франки были связаны клятвой верности призрачному королю, кровь Хлодвига для них была чистой и святой, и они совместно отправили посла к римскому первосвященнику с просьбой развеять их сомнения или отменить клятву. Соображения выгоды побудили папу Захария, преемника двух Григориев, принять решение в их пользу. Он заявил, что народ может законным образом соединить в одном человеке звание и власть короля и что несчастный Хильдерик, принесенный в жертву ради безопасности общества, должен быть низложен и заточен в монастырь до конца своих дней. Франки восприняли ответ, столь согласный с их желаниями, как мнение знатока законов, приговор судьи или слова пророка, и род Меровингов исчез с лица земли, а Пипин был поднят на щите и провозглашен королем по выбору свободного народа, привыкшего подчиняться его законам и воевать под его знаменем. С разрешения пап он был коронован дважды – сперва их самым верным слугой, святым Бонифацием, апостолом Германии, а затем благодарными руками Стефана III, который в монастыре Святого Дионисия надел венец на голову своего благодетеля. Был умело использован израильский обычай помазания на царство, преемник святого Петра взял на себя роль посланника Бога, и франкский вождь превратился в помазанника Божьего. Тщеславие и суеверие распространили и сохраняют этот еврейский обряд в современной Европе. Франки были освобождены от своей древней клятвы, но ужасное проклятие было объявлено им и их потомству, если бы они осмелились повторить такие свободные выборы или избрать короля не из святого и достойного рода государей Каролингов. Эти государи наслаждались своей безопасностью, не предвидя опасности в будущем: секретарь Карла Великого утверждает, что скипетр франков передавался по воле пап, и в своих самых дерзких предприятиях они самоуверенно настаивают на своей правоте, приводя как решающий пример этот успех при совершении земного правосудия.

II. Перемены в нравах и языке увели римских патрициев далеко от сената Ромула или дворца Константина – от свободных знатных людей республики или названых родителей императора. После того как Юстиниан силой оружия вернул империи Италию и Африку, важная роль и опасное положение этих дальних провинций потребовали присутствия там верховного наместника, которого называли экзархом или патрицием, не делая различия между этими словами; власть носивших эти титулы правителей Равенны, которые указаны в хронологическом списке государей, распространялась и на Рим. После восстания в Италии и потери экзархата бедственное положение римлян заставило их пожертвовать частью независимости. Но и принося эту жертву, они сами распоряжались собой: декреты сената и народа присваивали сначала Карлу Мартеллу, а затем его потомкам звание патрициев Рима. Вожди могущественного народа отнеслись бы с презрением к этому рабскому званию и должности подчиненного. Но власть греческих императоров на время перестала действовать, и, поскольку империи не было, эти патриции получили более славное поручение от папы и республики: послы Рима преподнесли им ключи от алтаря Святого Петра как залог и символ верховной власти и священное знамя, под которым они были обязаны выступать на защиту церкви и Рима. Во времена Карла Мартелла и Пипина вмешательство королевства лангобардов охраняло свободу Рима, хотя и подвергало его опасности, и патрициат далеких покровителей-франков был только титулом, службой и обязанностью союзника. Карл Великий военной силой и хитростью политика уничтожил врага, но навязал господина. Во время своего первого приезда в столицу он был принят там со всеми почестями, которые раньше оказывались экзарху, представителю императора, и папа Адриан I от радости и благодарности добавил к ним еще несколько новых знаков отличия. Еще не успев получить известие о неожиданном приезде монарха, папа отправил высших чиновников и знатных людей Рима встречать его со знаменем за тридцать миль от города. Вдоль Фламиниевои дороги на протяжении целой мили от города выстроились схолы, то есть землячества греков, лангобардов, саксов и других народов. Римские юноши вооружились, а дети с ветвями олив и пальм в руках пели хвалебные песни в честь своего великого освободителя. Увидев святые кресты и хоругви святых, Карл сошел с коня, дошел до Ватикана, ведя за собой в торжественном шествии своих знатных спутников, и, поднимаясь по лестнице, набожно целовал каждую ступень порога апостолов. В портике его ожидал Адриан во главе своего духовенства. Они обнялись как друзья и равные, но до алтаря король-патриций шел справа от папы. Франк не был доволен этими пустыми бессодержательными почетными приветствиями. За двадцать шесть лет, которые прошли от завоевания Ломбардии до венчания Карла императорской короной, Рим, вначале освобожденный мечом Карла Великого, склонился перед его скипетром, словно был его собственным владением. Народ приносил присягу на верность ему и его семье, от его имени чеканились деньги и вершилось правосудие, он своей властью проверял законность выборов папы и утверждал их результат. Кроме собственного, не полученного от других и неотъемлемого права на верховную власть не оставалось ни одной привилегии, которую титул императора мог бы добавить римскому патрицию.

Благодарность Каролингов была равна по величине этим обязанностям, и их имена священны, ибо это имена спасителей и благодетелей римской церкви. Своей щедростью они превратили ее древние владения – дома и крестьянские хозяйства – в земное государство из городов и провинций, и первым плодом побед Пипина было преподнесение папе в дар экзархата. Астольф, печально вздыхая, расстался со своей добычей; ключи и заложники от главных городов экзархата были переданы послу франков, и тот от имени своего господина преподнес их церкви перед гробницей святого Петра. В широком смысле слова экзархатом могли называть все итальянские провинции, подчинявшиеся императору и его наместнику, но границы собственно экзархата в строгом и точном смысле этого слова проходили по землям Равенны, Болоньи и Феррары. Его неотчуждаемой подвластной территорией была область Пентаполис, которая тянулась вдоль побережья Адриатики от Римини до Анконы и в глубь страны до Апеннинских гор. Пап сурово осуждали за честолюбие и алчность при заключении этой сделки. Возможно, христианский священник должен был проявить смирение и отвергнуть земное царство, править которым, не изменяя добродетелям духовного сана, ему было бы нелегко; возможно, верный своему государю подданный и даже великодушный враг проявил бы больше терпения и не спешил бы делить добычу, захваченную у варвара; а если император поручил Стефану добиваться от его имени возвращения экзархата прежнему владельцу, я не могу не упрекнуть папу в вероломстве и лжи. Но по букве закона каждый человек может, не становясь преступником, принять все, что его благодетель может дать ему, не совершая несправедливости. Греческий император отрекся от своего права на экзархат или утратил это право, а меч Астольфа сломался от удара более мощного меча Каролинга. Не ради Иконоборца Пипин подвергал себя и своих воинов опасности в двух походах за Альпы; он сам владел завоеванными землями и мог по праву передать их другому владельцу; назойливым грекам он благочестиво ответил, что никакие человеческие доводы не соблазнят его на то, чтобы взять обратно дар, который он преподнес римскому первосвященнику ради искупления своих грехов и спасения своей души. Первосвященнику была дана независимая и полная верховная власть над этим великолепным даром, и мир впервые увидел христианского епископа, наделенного привилегиями светского государя – правом выбирать должностных лиц, вершить правосудие, вводить налоги и владеть богатствами равеннского дворца. Во время распада лангобардского королевства жители герцогства Сполето, ища укрытия от бури, обрили себе голову по римскому обычаю, объявили себя служителями и подданными святого Петра и этим своим добровольным подчинением завершили формирование нынешних границ церковного государства. Эти загадочные границы вытянулись во много раз и охватили неизмеримо большую территорию благодаря устному или письменному распоряжению Карла Великого, который в пылу первого восторга от своей победы обделил и себя, и греческого императора, подарив церкви все города и острова, которые ранее были присоединены к экзархату. Но в более спокойные минуты душевной тишины и размышлений он с ревнивой завистью смотрел на недавно возникшее величие своего церковного союзника. От выполнения своих обещаний и обещаний своего отца король франков и лангобардов вежливо уклонился, подтвердив неотъемлемые права империи; при его жизни и после его смерти Равенна и Рим одинаково входили в список епархиальных центров его государства. Суверенные права экзархата постепенно, как снег в руке, растаяли под властью пап, которые приобрели себе в лице архиепископов Равенны опасных соперников внутри собственных владений. Знать и народ презирали ярмо, надетое на них священником, но в те бедственные времена могли лишь хранить память о древнем праве, которое возродили и осуществили в дни процветания.