Текст книги "Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант)"

Честь монархии и безопасность столицы тяжело пострадали от восстания болгар и валахов. Со времени победы Василия II эти народы больше ста семидесяти лет терпели над собой слабую власть византийских императоров, но те не приняли никаких действенных мер, чтобы надеть ярмо закона и цивилизованных нравов на эти дикие племена. По приказу Исаака их стада, единственное, за счет чего жили эти люди, были уведены от них для использования на роскошной императорской свадьбе; кроме того, этих свирепых воинов приводило в ярость то, что на военной службе им не давали равных с остальными должностей и равной платы. Петр и Асень, два могущественных вождя из рода древних правителей Болгарии, заявили о своих правах на ее престол и о независимости своего народа. Послушные им шарлатаны, одержимые дьяволом, лгали толпе, что греков навсегда покинул их прославленный покровитель святой Дмитрий, и пламя войны распространилось от берегов Дуная до холмов Македонии и Фракии. После слабых попыток сопротивляться Исаак Ангел и его брат признали независимость болгар, а отвагу солдат империи вскоре охладил вид костей их соратников, которыми были усыпаны перевалы гор Хемус. Иоанн, или Иоанникий, оружием и политическим искусством укрепил Второе Болгарское царство. Этот хитрый варвар отправил к Иннокентию III послов, которые заявили, что их государь считает себя истинным сыном Рима по происхождению и вере, и смиренно получили для него от папы разрешение чеканить собственные деньги, титул царя и латинского архиепископа или патриарха для Болгарии. Ватикан ликовал по поводу духовного завоевания родины раскола, а греки, если бы смогли сохранить привилегии своей церкви, с радостью отказались бы от прав на верховную власть над ней.

Болгары были достаточно коварны для того, чтобы молиться о долгой жизни Исаака Ангела, которая была самым надежным залогом их свободы и процветания. Однако их вожди могли одинаково презирать семью императора и его народ. «Во всех греках одни и те же климат, нрав и образование приносят одинаковые плоды», – говорил своим войскам Асень. «Взгляните на мое копье и на длинные флажки, которые развеваются на ветру, – продолжал этот воин. – Флажки отличаются один от другого только цветом; они сделаны из одного и того же шелка и выкроены одним и тем же мастером, и тот лоскут, который окрашен в пурпур, нисколько не дороже и не ценнее прочих себе подобных». Несколько таких кандидатов на пурпур один за другим возвышались и падали в годы правления Исаака: военачальник, который отразил нападение сицилийских флотов, был доведен до мятежа и крушения неблагодарностью своего государя; его роскошный покой тревожили тайные заговоры и народные восстания. Императора спас случай или высокие достоинства его слуг: в конце концов его стал притеснять один из его братьев, честолюбец, который ради надежды надеть на себя слабо державшийся на любой голове венец забыл о долге природы, верности и дружбы. Пока Исаак в уединенных долинах Фракии в одиночестве предавался бесполезным удовольствиям охоты, его брат Алексей Ангел был возведен на престол единодушным выбором войск. Столица и духовенство подписались под выбором солдат, причем новый государь в своем тщеславии отверг имя своих отцов и принял высокое царственное родовое имя Комнинов. Рассказывая о жалком характере Исаака, я исчерпал все слова презрения и могу лишь добавить, что еще более низкий Алексей восемь лет продержался на престоле благодаря мужским порокам своей жены Ефросиний. О своем падении бывший император Исаак узнал по враждебному виду гвардейцев, которые погнались за ним, потому что уже не были его охраной. Он бежал от них более пятидесяти миль до города Стагира в Македонии. Но там беглец, не имевший никакой цели и ни одного сторонника, был арестован, привезен обратно в Константинополь, лишен глаз и заточен в заброшенной башне, где его держали на хлебе и воде. Во время этого переворота его сыну Алексею, которого он воспитывал в надежде передать ему императорскую власть, было двенадцать лет. Захватчик престола пощадил его, но заставил присутствовать на своих мирных и военных триумфах. Но когда армия стояла лагерем на берегу моря, итальянский корабль стал для царственного юноши возможностью бежать. Младший Алексей, переодевшись матросом, ускользнул от искавших его врагов, проплыл по Геллеспонту и нашел безопасное убежище на Сицилии. Почтив порог апостолов, Алексей принял ласковое приглашение своей сестры Ирины, жены Филиппа Швабского, короля римлян. Но, проезжая по Италии, он услышал, что цвет западного рыцарства съехался в Венецию для освобождения Святой земли, и в его душе загорелась надежда использовать их непобедимые мечи для восстановления его отца на престоле.

Четвертый крестовый поход

Через десять или двенадцать лет после потери Иерусалима французских дворян снова позвал на священную войну голос уже третьего пророка, возможно, менее странного, чем Петр Пустынник, но сильно уступавшего святому Бернару как оратор и государственный муж. Фулько из Нейи, неграмотный священник из окрестностей Парижа, отказался от своих обязанностей в приходе, чтобы принять на себя более почетную роль популярного странствующего миссионера. Слава о его святости и творимых им чудесах разнеслась по стране. Он сурово и пылко обличал в речах пороки своего времени, проповеди Фулько на парижских улицах обращали в его веру разбойников, ростовщиков, проституток и даже ученых и студентов из университета. Иннокентий III еще до своего вступления на престол Святого Петра провозгласил в Италии, Германии и Франции, что христиане обязаны выступить в новый Крестовый поход. Этот красноречивый первосвященник описывал своим слушателям разорение Иерусалима, торжество язычников и позор христианства и щедро обещал полное отпущение грехов всем, кто либо сам прослужит в Палестине один год, либо пошлет вместо себя заместителя, который прослужит два года. Среди его легатов и ораторов, которые трубили в трубу святой войны, Фулько из Нейи был самым громкоголосым и самым удачливым. Главные монархи находились в таких обстоятельствах, которые мешали им ответить на этот благочестивый призыв. Император Фридрих II был ребенком, и его королевство Германию оспаривали друг у друга Брауншвейгское и Швабское семейства, создавшие памятные в истории партии гвельфов и гибеллинов. Филипп-Август, король Франции, уже выполнил этот губительный обет, и его невозможно было убедить сделать это снова. Но поскольку он жаждал похвалы не меньше, чем власти, то с радостью организовал постоянный фонд пожертвований на защиту Святой земли. Ричард Английский сполна насытился славой и несчастьем во время своей первой авантюры и осмелился посмеяться над страстными призывами Фулько из Нейи, которого не смутило присутствие короля. Этот государь из рода Плантагенетов сказал так: «Ты мне советуешь расстаться с моими тремя дочерьми – гордостью, скупостью и непоследовательностью. Я отдаю их самым достойным претендентам: свою гордость – рыцарям-храмовникам, свою скупость – монахам из монастыря Систо, а свою непоследовательность – прелатам». Однако проповедника услышали и послушались крупные вассалы, князья второго разряда. Первым в этой гонке был граф-владетель Шампани, имя которого произносилось как Теобальд, или Тибо. Этот отважный юноша, которому тогда было двадцать два года, имел перед собой ободряющие примеры отца, участника Второго крестового похода, и старшего брата, который закончил свои дни в Палестине в сане короля Иерусалимского. Молодому графу, который был пэром, обязались служить и оказывать почтение две тысячи двести рыцарей; шампанские дворяне великолепно владели всеми воинскими искусствами, а благодаря своему браку с наследницей Наварры Тибо мог набрать по отряду отважных и закаленных гасконцев на каждой стороне Пиренейских гор. Его собратом по оружию стал Луи, граф Блуа и Шартра. Этот граф, как и сам Тибо, имел королевское происхождение: оба они были племянниками королей Англии и Франции. В толпе прелатов и баронов, которые последовали примеру их религиозного усердия, я хотел бы выделить за знатное происхождение и собственные достоинства Матье де Монморанси, карателя альбигойцев Симона де Монфора и доблестного дворянина Жоффруа де Виллардуэна, маршала Шампани, который снизошел до того, что на грубом языке своего времени и своей страны написал или продиктовал рассказ очевидца о совещаниях и делах, в которых его участие было достойно упоминания. В это же время Бодуэн, граф Фландрии, женатый на сестре Тибо, принял крест в Брюгге, а за ним последовали его брат Генрих и все наиболее видные рыцари и горожане этой богатой и населенной трудолюбивыми жителями провинции. Обет, который предводители произнесли в церквах, они затем подтвердили на турнирах и часто собирались в полном составе, чтобы обсудить планы военных действий. Было решено воевать за освобождение Палестины в Египте – в стране, которая после смерти Саладина была почти разорена голодом и гражданской войной. Но участь множества королевских армий говорила о том, как велики тяготы и опасности похода по суше. Что же касается океана, то фламандцы были в нем как дома, но французские бароны не имели кораблей и не знали искусства судовождения. Они приняли мудрое решение: выбрали шесть депутатов – своих представителей, одним из которых был Виллардуэн, и поручили им по их собственному усмотрению направлять действия всей конфедерации и давать клятвы верности от ее имени. Только приморские государства Италии имели средства для перевозки участников святой войны, их оружия и лошадей. Поэтому шесть депутатов отправились в Венецию добиваться, чтобы эта могущественная республика помогла им ради благочестия или выгоды.

В рассказе о вторжении Аттилы в Италию я упомянул о первых венецианцах, которые бежали из захваченных им материковых городов и нашли убежище в глуши на островах, цепь которых тянется вдоль границы Адриатического залива. Окруженные водой, эти свободные бедняки, трудолюбивые и недоступные для врагов, постепенно образовали республику. Начало Венеции было положено на острове Риальто. На смену двенадцати трибунам, которых избирали на год, пришел дож – правитель, должность которого была пожизненной, а титул имел то же происхождение, что слово «дюк», означающее «герцог». Живя на границе двух империй, венецианцы восторженно верили, что так же независимы, как в самом начале, и будут независимы всегда. Свою свободу от латинян они отстояли мечом и могли доказать пером. Сам Карл Великий отказался от всяких претензий на верховную власть над островами Адриатического залива, поскольку его сын Пипин был остановлен, когда пытался атаковать противника в лагунах, то есть протоках, слишком глубоких для конницы, но слишком мелких для судов. Поэтому при немецких цезарях всегда проводилось четкое различие между землями Венецианской республики и королевством Италия. Но жители Венеции считали себя неотъемлемой частью греческой империи; так же думали их правители и чужеземцы. В IX и X веках они дали много неоспоримых доказательств своего подданства у греков, а их герцоги-дожи жадно добивались от византийского двора пустых титулов и рабских почестей, которые для выборных наместников свободного народа должны были бы выглядеть унижением. Однако честолюбие Венеции и слабость Константинополя постепенно ослабили эту зависимость, которая никогда не была ни полной, ни жесткой. Послушание сменилось менее строгим уважением. Подобно тому как из завязи вызревает плод, дарованные привилегии превратились в исключительные права, а свобода внутреннего самоуправления укрепилась за счет независимого владения землями, завоеванными у иностранцев. Приморские города Истрии и Далмации покорились владыкам Адриатики, и когда они подняли оружие против нормандцев на стороне императора Алексея, император призывал их сделать это не как подданных, выполняющих свою обязанность, а как верных союзников, ради великодушия и благодарности. Море принадлежало венецианцам: правда, западную часть Средиземного моря от Тосканы до Гибралтара они отдали своим соперникам из Пизы и Генуи, но сами рано добыли себе прибыльную долю в торговле с Грецией и Египтом. Их богатства росли вместе с ростом потребностей Европы: шелкоткацкие и стекольные мануфактуры Венеции, возможно организованные ее банком, возникли в очень давние времена. Венецианцы вкушали плоды предприимчивости и трудолюбия, наслаждаясь роскошью в частной и общественной жизни. Чтобы отстоять свои права, отомстить за полученное оскорбление или защитить свободу торговли, Венецианская республика могла спустить на воду и обеспечить людьми флот из ста галер, и ее морские войска не раз вступали в бой с греками, сарацинами и нормандцами. Венецианцы помогли сирийским франкам покорить морское побережье, но их религиозное усердие никогда не было слепым или бескорыстным: после захвата Тира они получили часть верховной власти над этим городом, родиной мировой торговли. В политике венецианцы проявляли алчность торговцев и наглость хозяев моря. Но честолюбие не лишало их осмотрительности: они редко забывали, что вооруженные галеры поддерживают и охраняют их величие, но рождают и питают это величие торговые суда. В религии Венеция не отделилась от Рима вместе с греками, но и не покорилась рабски римскому первосвященнику. Похоже, что рано возникшая свобода общения с иноверцами всех стран, как жаропонижающее в начале болезни, излечило лихорадку суеверия. Первоначальная система правления в Венеции была нестрогой и представляла собой смесь демократии с монархией: дож избирался голосованием на общем собрании граждан; пока он был любим народом и удачлив, дож обладал властью и роскошью государя и царствовал, но в случае переворота – а перевороты в этом государстве случались часто – толпа, иногда справедливая, иногда нет, лишала дожа власти, изгоняла или убивала. В XII веке возник первый зародыш той мудрой и завистливой аристократии, которая превратила дожа в марионетку, а народ – в цифру на бумаге.

Союз французов и венецианцев

Когда шесть послов французских паломников прибыли в Венецию, правивший в то время дож радушно принял их во дворце Святого Марка. Звали этого дожа Энрико Дандоло. Его закат был окружен сиянием славы: он проживал уже последнюю пору своей жизни и был одним из самых знаменитых людей своего времени. Несмотря на тяжкий груз прожитых лет и потерю глаз, Дандоло сохранил здравый ум и мужскую отвагу; к ним добавлялись сила духа и честолюбие героя, который жаждал прославить свое правление каким-нибудь памятным в истории подвигом, и мудрость патриота, горячо желавшего возвеличить свое имя приобретением славы и выгод для своей страны. Дандоло похвалил баронов и их представителей за вдохновлявшую их отвагу и за доверие, которое они великодушно ему оказали. Будь он частным лицом, он не желал бы ничего лучшего, чем закончить свою жизнь в борьбе за такое дело вместе с такими союзниками; но он слуга республики, и ему необходимо время, чтобы выяснить мнение его собратьев по правлению о таком трудном деле. Вначале предложение французов обсудили шесть мудрецов, незадолго до этого назначенные, чтобы надзирать за правлением дожа. Затем оно было представлено на рассмотрение сорока членам государственного совета и, наконец, передано законодательному собранию, куда входили четыреста пятьдесят народных представителей, избираемых на год в шести кварталах, на которые делился город. Дож продолжал оставаться главой государства в мирное и военное время, а у Дандоло законную власть укреплял его личный авторитет; его доводы о выгодности этого предложения для общества были обдуманы и одобрены, и Дандоло получил разрешение сообщить послам условия договора. Условия же были таковы: крестоносцы должны собраться в Венеции на праздник в День святого Иоанна следующего года. Для них будут подготовлены плоскодонные суда, способные вместить четыре тысячи пятьсот лошадей и девять тысяч дворян, а также корабли в количестве, достаточном, чтобы принять на борт четыре тысячи пятьсот рыцарей и двадцать тысяч пеших воинов. В течение девяти месяцев их будут снабжать продовольствием и перевозить на любое побережье, где им понадобится быть ради служения Богу и христианам, и республика присоединит к их армии флот из пятидесяти галер. Было поставлено требование, чтобы паломники до отплытия заплатили восемьдесят пять тысяч марок серебра и чтобы все завоеванные владения, будь то море или суша, были разделены поровну между союзниками. Это были тяжелые условия, но обстоятельства были трудными, приходилось спешить, а французские бароны тратили деньги с той же щедростью, с которой проливали кровь. Было созвано общее собрание, чтобы утвердить договор; десять тысяч горожан заполнили величественный собор и площадь Святого Марка, и знатным депутатам пришлось усвоить новый для них урок – научиться склонять голову перед народом. «Славные венецианцы, – заявил маршал Шампани, – самые великие и могущественные бароны Франции прислали нас умолять повелителей моря помочь им в освобождении Иерусалима. Они повелели нам пасть ниц к вашим ногам, и мы не встанем с земли, пока вы не пообещаете вместе с нами отомстить за обиды, нанесенные Христу». Их красноречивые слова и слезы, воинственный облик в сочетании с позами мольбы исторгли у всех одновременно громкий приветственный крик, по словам Жоффруа, подобный гулу землетрясения. Почтенный дож взошел на кафедру и поддержал просьбы посланцев теми соображениями чести и добродетели, которые можно изложить лишь перед народным собранием. Договор был записан на пергаменте, скреплен клятвами и печатями, принят плачущими от радости представителями обеих сторон – Франции и Венеции – и послан в Рим на утверждение папе Иннокентию III. На первые расходы по снаряжению войска заняли две тысячи марок у купцов. Два из шести депутатов вернулись за Альпы, чтобы сообщить о своем успехе, а их четыре товарища попытались пробудить религиозный пыл и чувство соперничества в Генуэзской и Пи-занской республиках, но не имели успеха.

Выполнению договора все же мешали непредвиденные трудности и задержки. Маршал, вернувшись в Труа, был дружески принят графом Тибо Шампанским, который одобрил его действия. Граф Тибо был единодушно избран главнокомандующим армией союзников, но здоровье этого доблестного юноши уже слабело. Вскоре его положение стало безнадежным, и он горько жаловался на судьбу, которая заставляет его уйти из жизни до срока и не в бою, а в постели от болезни. Умирая, этот государь раздал свои богатства многочисленным и храбрым вассалам, а они поклялись в его присутствии, что выполнят его и свой обет, однако, по словам его маршала, некоторые приняли дары, но отреклись от своих слов. Более решительные защитники креста собрались на съезд в Суассоне, чтобы выбрать нового главнокомандующего, но бессилие, зависть или нежелание французских государей были так велики, что не нашлось никого, кто бы одновременно мог и хотел взяться за руководство этим походом. Наконец они избрали на эту должность иностранца – маркиза Монферрата. Маркиз происходил из рода героев и сам играл заметную роль в войнах и переговорах того времени. Набожность и честолюбие не позволили этому итальянскому военачальнику отклонить такое почетное предложение. Побывав при французском дворе, где его приняли как друга и родственника, он в церкви Суассона принял крест паломника и жезл главнокомандующего. Сразу же после этого маркиз вернулся за Альпы, чтобы готовиться к далекому походу на Восток. Приблизительно в дни праздника Троицы он развернул знамя и направился в Венецию во главе своих итальянцев. Перед ним или следом за ним шли графы Фландрии и Блуа и самые уважаемые бароны Франции; их отряды увеличивались за счет немецких паломников, у которых была примерно та же цель и похожие побудительные причины. Венецианцы не только выполнили, но даже перевыполнили свои обещания: они построили конюшни для лошадей и казармы для солдат, наполнили склады кормом для скота и продовольствием для людей, и флот из грузовых судов, кораблей и галер был готов поднять якоря, как только республика получит плату за фрахт и снаряжение. Но эта плата, как оказалось, намного превышала те средства, что были у собравшихся в Венеции крестоносцев. Фламандцы, которые повиновались своему графу добровольно и могли ослушаться его, сели на свои корабли, чтобы отправиться в долгий путь по океану и Средиземному морю, но многие французы и итальянцы предпочли более дешевый и удобный путь в Святую землю через Марсель и Апулию. Каждый паломник мог жаловаться, что после того, как он внес свою долю денег, его заставляют платить за отсутствующих соратников. Золотая и серебряная посуда предводителей, которую они по собственной воле отдали в сокровищницу Святого Марка, была щедрым, но недостаточным пожертвованием, и после всех стараний до требуемой суммы не хватало еще тридцати четырех тысяч марок. Это препятствие устранил своей политикой и патриотизмом дож. Он предложил баронам, что если они присоединятся к его войскам и помогут ему подавить восстание нескольких городов Далмации, то он лично рискнет собой в священной войне и добьется от республики отсрочки уплаты долга на большой срок – до тех пор, пока захват каких-нибудь богатых земель не обеспечит баронов средствами для уплаты долга. После долгих сомнений и колебаний они решили, что лучше принять это предложение, чем отказаться от похода. Первым врагом их армии и флота стала Зара, хорошо укрепленный город на далматском побережье, который нарушил верность Венеции и попросил защиты у короля Венгрии. Крестоносцы прорвались через цепь или деревянный брус, преграждавшие вход в гавань, выгрузили на берег своих коней, солдат и военные машины и заставили жителей после пяти дней обороны сдаться на милость победителя. Горожанам сохранили жизнь, но в наказание за мятеж их дома были разграблены, а стены Зары разрушены. Был уже близок конец осени, так что французы и венецианцы решили провести зиму в этой надежной гавани изобильного края, но их покой нарушали буйные ссоры между солдатами и моряками из разных народов. Захват Зары посеял семена разлада и позора; союзники в самом начале войны запятнали свое оружие кровью не иноверцев, а христиан. Король Венгрии и его новые подданные сами числились в списках воинов креста, и угрызения совести благочестивых паломников были усилены страхом или усталостью тех, кто стал паломником поневоле. Папа отлучил от церкви лжекрестоносцев, которые грабили и резали своих братьев; этого громового проклятия избежали только маркиз Бонифаций и Симон де Монфор – первый потому, что не участвовал в осаде, второй потому, что, в конце концов, покинул лагерь союзников. Иннокентий мог бы отпустить этот грех простодушным и покорно каявшимся французам, но его вывело из себя опиравшееся на логику упрямство венецианцев, которые полностью отказались признать себя виновными и принять от него прощение, поскольку не желали, чтобы священник вмешивался в их мирские дела.

Вид этих грозных и могучих войск, съезжавшихся по суше и по морю к месту сбора, возродил надежды в юном Алексее; и в Венеции, и в Заре он добивался, чтобы крестоносцы своим оружием помогли ему вернуться на престол и освободили его отца. Король Германии Филипп рекомендовал этого царственного юношу крестоносцам; своим видом и своими просьбами он вызвал сочувствие в их лагере, маркиз Монферрат и дож Венеции встали на его сторону и просили за него. Оба старших брата маркиза Бонифация были связаны браком и титулом цезаря с императорской семьей, и он надеялся благодаря этой важной услуге стать королем. У Дандоло было более благородное стремление: он горячо желал закрепить за своей страной те неисчислимые выгоды, которые она могла получить от торговли и новых владений. Благодаря своему влиянию они добились благосклонного приема для послов Алексея. Огромный размер его предложений вызывал некоторые сомнения, но побудительные причины и награды, которые он перечислил, могли оправдать отсрочку свободы Иерусалима и отвлечение на другое дело войск, собранных для его освобождения. Алексей пообещал от своего имени и от имени своего отца, что, как только они сядут на трон в Константинополе, они положат конец многолетнему расколу: признают сами и заставят свой народ признать законное первенство римской церкви. Он пообещал в награду за труды и заслуги крестоносцев немедленно выплатить им двести тысяч марок серебром, лично сопровождать их в Египет или, если это посчитают более выгодным, содержать на военной службе в течение года десять тысяч солдат и до конца своей жизни пятьсот рыцарей. Венецианская республика приняла эти заманчивые условия, маркиз и дож своим красноречием убедили графов Фландрии, Блуа и Сен-Поля и с ними восемь французских баронов принять участие в этом славном походе. Они заключили оборонительный и наступательный союз, скрепив его обетами и своими печатями. Каждого союзника влекла надежда получить благо для себя или своего общества соответственно его положению и характеру, честь восстановить на престоле изгнанного монарха или искреннее и вполне вероятное мнение, что война в Палестине была бы безрезультатной и бесполезной и освобождение Иерусалима должно быть подготовлено взятием Константинополя. Но они были предводителями или равными всем прочим воинами в отважном отряде свободных людей, добровольцев, каждый из которых сам определял, что ему думать и как поступать. Мнения солдат и духовенства разделились. Значительное большинство было за предложенный союз, но и количество отколовшихся было достаточно велико, а их доводы заслуживали внимания. Даже самые отважные сердца дрогнули при сообщении о том, как велик военный флот и неприступны стены Константинополя, но те, у кого возникли опасения, скрывали свою тревогу от других, а возможно, и от самих себя под более пристойным именем религии и чувства долга. Они заявляли, что покинули свои семьи и дома, чтобы исполнить священный обет идти на выручку Гроба Господня, и никакие хитрости земной политики не заставят их свернуть с этого пути, а исход дела в руках всемогущего Бога. За свою первую провинность, нападение на Зару, они были сурово наказаны своей совестью и папой и потому больше не станут пачкать руки в крови своих единоверцев-христиан. Римский апостол сказал свое слово, и они не станут незаконно присваивать себе право мстить грекам мечом за церковный раскол, а византийскому монарху – за сомнительную незаконность его власти. По этой причине или под этим предлогом многие паломники, причем самые отважные и благочестивые, покинули лагерь. Однако их уход нанес меньше вреда, чем явное и тайное противодействие партии недовольных, которая пользовалась любым случаем, чтобы расколоть армию и помешать успеху похода.

Путь в Константинополь

Несмотря на этот разлад, венецианцы настойчиво понуждали армию и флот отправиться в путь: усердно служа молодому сыну императора, они таили в душе вполне оправданную злобу против его народа и его семьи. Они были оскорблены таможенными льготами, которые незадолго до этого получила Пиза, их соперница в торговле. Они могли предъявить византийскому двору большой счет за прежние долги и обиды, и Дандоло не мог убедить народ в ложности популярного вымысла о том, что ему выкололи глаза по приказу императора Мануила, который коварно нарушил неприкосновенность посла. Уже много лет волны Адриатики не бороздил такой флот – сто двадцать паландеров, то есть плоскодонных судов, для лошадей, двести сорок транспортных судов, наполненных людьми и оружием, семьдесят кораблей-складов с продовольствием и пятьдесят крепких галер, хорошо подготовленных для встречи с врагом. Ветер был попутный, небо безоблачное, море спокойное, и все глаза с изумлением и восхищением смотрели на великолепное зрелище – движение огромного флота, который широко развернул свои ряды по морю. Вдоль бортов кораблей висели в ряд щиты рыцарей и дворян, служившие сразу украшением и защитой, а на кормах были выставлены знамена народов и знатных семей. Место современной артиллерии занимали триста машин, метавших камни и дротики. Усталость в пути отгоняли радостные звуки музыки, и бодрость духа была велика во всех частях войска: эти искатели приключений были уверены, что сорок тысяч героев-христиан смогут завоевать весь мир. От Венеции до Зары флот успешно провели умелые и опытные лоцманы-венецианцы, и в Дураццо союзники в первый раз высадились на землю греческой империи. На острове Корфу им предоставили место для стоянки и обеспечили отдых, затем они благополучно обогнули опасный мыс Малея, южную оконечность полуострова Пелопоннес, иначе называемого Морея, после чего делали вылазки с кораблей на острова Негропонт и Андрос и, наконец, стали на якорь в Абидусе, на азиатской стороне Геллеспонта. Эта предварительная часть похода, перед завоеваниями, была легкой и бескровной: греки в провинциях, не имевшие ни любви к своей стране, ни мужества, были без труда раздавлены неодолимой мощью союзной армии; они могли оправдать свою покорность присутствием законного наследника престола и были вознаграждены за нее сдержанностью и дисциплинированным поведением латинян. Когда союзники плыли по Геллеспонту, их огромному флоту было тесно в этом узком проливе, и вода была черна от тени, которую бросало на нее неисчислимое количество парусов. В Пропонтиде они снова разошлись на удобное для них расстояние и, переплыв это спокойное море, приблизились к европейскому берегу возле монастыря Святого Стефана, на расстоянии трех лиг к западу от Константинополя. Благоразумный дож убедил их не расходиться по многолюдной враждебной стране, а поскольку у них уже оставалось мало продовольствия и было время сбора урожая, крестоносцы решили пополнить свои плавучие склады на плодородных островах Пропонтиды. Туда они и направились, но из-за сильного шторма и их собственного нетерпения их отнесло на восток, и как только они оказались поблизости от берега и от города, корабли выпустили по городским стенам и получили в ответ несколько залпов камней и дротиков. Плывя вдоль берега, солдаты союзников в изумлении не сводили глаз со столицы Восточной империи. Константинополь возвышался на своих семи холмах над двумя частями света – Европой и Азией, и казался столицей всей земли. Гигантские купола и высокие шпили пятисот дворцов и церквей, позолоченные лучами солнца, отражались в воде. На стенах толпились солдаты и просто любопытные. Союзники видели, как они многочисленны, но не знали, каково их настроение, и на кораблях у всех замерло сердце при мысли, что еще ни разу с начала мира такая малая горсть воинов не бралась за подобное дело. Однако этот страх уже через мгновение исчез под действием надежды и отваги, и каждый, по словам маршала Шампани, взглянул на меч или копье, которые вскоре должен был пустить в ход во время славного боя. Латиняне бросили якоря перед Халкедоном. После этого на судах остались лишь моряки, а солдаты, кони и оружие были благополучно переправлены на берег, и бароны испробовали первый плод своего успеха – роскошь одного из императорских дворцов. На третий день флот и армия переместились в Скутари, азиатский пригород Константинополя, восемьдесят французских рыцарей застали врасплох и победили отряд греческих всадников числом пятьсот человек, и во все время стоянки, которая продолжалась девять дней, лагерь союзников обильно снабжался кормом для скота и продовольствием для людей.