Текст книги "Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант)"

ВОЗНИКНОВЕНИЕ ИСЛАМА

Глава 50
ОПИСАНИЕ АРАВИИ. ХАРАКТЕР И ОПРЕДЕЛЕНИЕ АРАБОВ. ВОЗВЫШЕНИЕ МАГОМЕТА. ЕГО НАСТАВЛЕНИЯ. ЕГО БЕГСТВО ИЗ МЕККИ В МЕДИНУ. ОБЪЯВЛЕНИЕ ИМ ВОЙНЫ ПРОТИВ НЕВЕРНЫХ. СМЕРТЬ МАГОМЕТА. ЕГО ХАРАКТЕР, ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ, ВЛИЯНИЕ

После того как я в течение почти шестисот лет следовал за быстро сменявшими друг друга цезарями Константинополя и Германии, теперь возвращаюсь назад, в царствование Ираклия и на восточную границу греческой монархии. В то время, когда империя была истощена до предела войной против Персии, а христианская церковь была расколота и приведена в смятение сектами несториан и монофизитов, Магомет, держа меч в одной руке и Коран в другой, воздвиг свой трон на обломках греческой монархии. Гений арабского пророка, нравы его народа и сущность его религии оказали влияние на упадок и разрушение Восточной империи, и потому мы с интересом останавливаем пристальный взгляд на одном из самых памятных в истории человечества переворотов, который глубоко врезал новые черты в облик народов всего мира[185]185
  Поскольку в этой главе и в следующей я проявлю большие познания в арабской культуре, я должен здесь признаться, что совершенно не знаю восточных языков, и выразить свою благодарность тем ученым переводчикам, которые переложили арабскую науку на латинский, французский и английский языки. Их сборники, версии и книги по истории я буду называть по мере их упоминания.


[Закрыть].

Аравийский полуостров занимает свободное пространство между Персией, Сирией, Египтом и Эфиопией; по форме его можно считать огромным неправильным треугольником. Расстояние от самой северной точки – Белеса на Евфрате до противоположного конца – Бабэль-Мандебского пролива и родины ладана – тысяча пятьсот миль. Примерно половине этой длины равна ширина треугольника в его середине: это расстояние от Бассоры до Суэца, от Персидского залива до Красного моря. Боковые стороны треугольника постепенно отходят одна от другой, и его основание – южная сторона, обращенная к Индийскому океану, – имеет в длину тысячу миль. Весь полуостров по площади в четыре раза больше Германии или Франции, но основную его часть по праву клеймят названия «каменистая» и «песчаная». Даже дикие земли Татарии природа засадила высокими деревьями и пышными травами, и одинокий путешественник находит утешение в присутствии рядом растительной жизни. Но мрачные просторы Аравии – это безграничная ровная поверхность песка, которую местами пересекают голые острые скалы; эту пустыню, где нет ни тени, ни укрытия, опаляют мощные прямые лучи жаркого солнца. Ветры, в особенности юго-западные, вместо освежающей прохлады разносят вредные и даже смертоносные испарения. Песчаные холмики, которые они то создают, то развеивают, люди сравнивают с волнами океана; караваны и целые армии погибали, засыпанные песком во время бурь. Блага, которые дает обычная вода, здесь – желанная цель, которую оспаривают друг у друга соперники; дерева так мало, что необходимо особое умение, чтобы сохранять и распространять огонь. В Аравии нет судоходных рек, которые делают почву плодородной и позволяют доставлять в соседние края произведенные этой почвой плоды. Потоки, которые падают с гор, впитывает вечно жаждущая земля; редко встречающиеся растения выносливых пород – тамаринд или акация, которые пускают корни в трещинах скал, питаются ночной росой; то малое количество воды, которое дают скудные дожди, собирают в цистернах и акведуках; колодцы и источники, скрытые в пустыне – ее сокровище, но паломник, идущий в Мекку, и после долгого пути без воды под знойным солнцем чувствует отвращение к вкусу вод, которые текли по сере или соли. Так выглядит климат Аравии в общем виде и без прикрас. Знакомство с этим злом на собственном опыте учит выше ценить любое местное или частичное благо. Тенистой рощи, зеленого пастбища, ручья со свежей водой достаточно, чтобы привлечь колонию оседлых арабов на то счастливое место, которое может дать им и их скоту еду и освежающую прохладу и поощряет их трудолюбие при возделывании пальм и винограда. Возвышенности вдоль берега Индийского океана отличаются большим обилием дерева и воды, воздух менее горяч, вкус плодов нежнее, а животные и люди многочисленнее. Плодородие земли побуждает крестьян возделывать ее и позволяет ей вознаградить их за труды, а два особых дара судьбы – ладан и кофе – в различные эпохи привлекали в эти места купцов со всего мира. По сравнению с остальными землями полуострова этот уединенный край действительно заслуживает название «счастливый», и роскошные краски, которыми его рисуют наше воображение и вымыслы сочинителей, были подсказаны контрастом и защищены расстоянием. Именно для этого земного рая природа приберегла свои самые изысканные дары и свое самое утонченное мастерство. Местным жителям были приписаны два блага, несовместимые одно с другим, – роскошь и невинность, его почва насыщена золотом и драгоценными камнями, земля и море научены издавать запах благовоний. Это деление на песчаную, каменистую и «счастливую», столь привычное для греков и латинян, самим арабам незнакомо, и выглядит в достаточной мере странным и необычным то, что страна, жители и язык которой никогда не менялись, сохранила очень мало следов своей древней географии. Напротив земель Персидского царства лежат приморские округа Бахрейн и Оман. Королевство Йемен занимает территорию – или по меньшей мере часть территории – счастливой Аравии, обширным землям внутри полуострова было дано имя Неджд, а рождение Магомета прославило землю Хиджаз на побережье Красного моря.

Численность населения определяется количеством средств, необходимых для его существования, и на этом обширном полуострове обитает меньше людей, чем может их жить в небольшой плодородной провинции с развитыми ремеслами. Ихтиофаги, что значит рыбоеды, продолжали бродить вдоль берегов Персидского залива, океана и даже Красного моря в поисках своей постоянно меняющей место пищи. В этом жалком диком состоянии, которое с трудом можно назвать словом «общество», звероподобный человек, не имеющий ни искусств, ни законов, почти лишенный чувств и речи, мало чем отличается от прочих живых существ. Поколения и эпохи могут сменять друг друга в молчании и забвении, и беспомощные дикари не могли увеличить численность своего народа из-за того, что их нужды и занятия позволяли им жить лишь на узкой полосе земли вдоль морских берегов. Но в начале античной эпохи огромное множество арабов выбрались из этой нищеты, а поскольку голая пустыня не могла прокормить народ охотников, они перешли сразу на более высокую ступень развития – к более надежной и изобильной пастушеской жизни. Эта жизнь одинакова у всех племен, которые бродят по пустыне, и в портрете современных бедуинов можно увидеть черты их предков, которые во времена Моисея или Магомета жили в подобных же палатках, водили своих лошадей, овец и верблюдов к тем же родникам и на те же пастбища. Наша власть над полезными животными уменьшает наши труды и увеличивает наше богатство, и арабские пастухи приобрели абсолютную власть над верным другом и полезным рабом. По мнению натуралистов, Аравия – подлинная древнейшая родина лошади, и климат этой страны создает самые лучшие условия для существования хотя и не самой крупной, но самой умной и быстрой породы этих благородных животных. Достоинства берберийской, испанской и английской пород – результат примеси арабской крови. Бедуины окружают заботой и суеверным почитанием свою чистейшую породу и свято хранят память о ее прошлом. Самцов они продают за высокую цену, но самок редко отдают в чужие руки; рождение благородного жеребенка у их племен считается причиной для радости, и они поздравляют друг друга по этому поводу. Этих лошадей выращивают в шатрах вместе с детьми арабов. Близость к людям и нежная забота учат жеребят послушанию и любви к человеку. Они привыкли только к шагу и галопу, их чувства не притупляет слишком частое применение шпор и хлыста; люди берегут их силы для бегства или для погони за врагом, но раньше, чем лошадь успевает почувствовать прикосновение руки или стремени, она уже срывается с места и мчится со скоростью ветра; если же ее друг падает с ее спины при быстром беге, она мгновенно останавливается и ждет, пока он снова сядет в седло. Верблюд в песках Африки и Аравии – священный и драгоценный дар. Это сильное и терпеливое вьючное животное может несколько дней провести в пути без еды и питья; запас воды хранится, как в мешке, в большом горбу, пятом желудке этого животного, чье тело отмечено знаками рабства. Верблюды более крупной породы способны нести на себе груз весом в тысячу фунтов, а более легкие и подвижные дромадеры обгоняют самого быстрого скакуна. Почти все в верблюде – и живом, и мертвом – находит применение у человека: верблюдицы дают много питательного молока, мясо молодых верблюдов нежное и напоминает по вкусу телятину, из мочи добывают ценную соль, навоз служит топливом, когда других видов топлива не хватает, а из длинной шерсти, которая каждый год выпадает и снова отрастает, изготавливают грубую ткань – материал для одежды, мебели и шатров бедуинов. В пору дождей верблюды кормятся редко встречающейся и недостаточной для пропитания травой пустыни; во время летней жары и зимней нужды они перекочевывают к побережью моря, к холмам Йемена или на земли возле Евфрата, и часто доставляют себе опасное удовольствие побывать на берегах Нила или в поселках Сирии и Палестины. Жизнь араба-кочевника опасна и полна бедствий, и хотя иногда он может путем грабежа или обмена приобрести изделия ремесел и промышленности, частный гражданин в Европе обладает более надежной и приятной роскошью, чем самый гордый эмир, который на войне ведет за собой десять тысяч всадников.

Все же можно заметить одно важнейшее отличие арабских племен от скифских орд: многие из этих племен живут в городах и занимаются торговлей и сельским хозяйством. Часть своего времени и своей изобретательности эти горожане все же посвящают разведению скота; и в мирное, и в военное время они находятся рядом со своими родичами из пустыни, и благодаря полезному общению с ними бедуины удовлетворяли некоторые из своих нужд и знакомились с какими-то элементами искусств и знаний. Среди сорока двух городов Аравии, которые перечисляет Абульфеда, самые древние и многолюдные были расположены в счастливом Йемене. Башни Саны и чудесный резервуар Мераб были построены королями хомеритов, но их светское великолепие затмевали своей пророческой славой Медина и Мекка, расположенные возле Красного моря на расстоянии двухсот семидесяти миль одна от другой. Второй из этих святых городов был известен грекам под именем Макораба; окончание этого слова означало большую величину, но и в пору своего наивысшего процветания Мекка по размеру и количеству населения была не больше Марселя. Ее основатели по какой-то скрытой от нас причине, возможно, из-за суеверия, выбрали для нее самое неблагоприятное место. Они построили свои дома из глины и камня на равнине длиной две мили и шириной одна миля, у подножия трех голых гор. Почва там каменистая, вода даже в священном колодце Земзем горькая или солоноватая, а виноград привозят из садов Тайефа, до которых больше семидесяти миль. Курейшиты – племя, правившее в Мекке, – выделялись среди арабских племен славой и мужеством, но их неблагодарная земля не отвечала урожаями на сельские труды; зато место, где они жили, было благоприятно для торговых дел. Через морской порт Джидда, находившийся от Мекки всего в сорока милях, ее жители без труда поддерживали сообщение с Абиссинией, и это христианское королевство предоставило первое убежище ученикам Магомета. Сокровища Африки доставлялись через полуостров в город Джерра, или Катиф, в Бахрейне; говорят, что этот город был построен изгнанниками-халдеями из каменной соли; оттуда соль вместе с местным жемчугом из Персидского залива переправлялась на плотах к устью Евфрата. Мекка расположена почти на одинаковом расстоянии – месяц пути – между Йеменом справа и Сирией слева. Йемен был зимним, а Сирия – летним местом стоянки караванов, а их своевременное прибытие избавляло города Индии от утомительного и беспокойного плавания по Красному морю. На рынках Саны и Мераба или в гаванях Омана и Адена курейшиты нагружали своих верблюдов драгоценными благовониями, а на ярмарках Басры и Дамаска покупали зерно и ткани; этот прибыльный обмен товаров приносил изобилие и богатство на улицы Мекки, и самые благородные из ее сыновей соединяли с занятием торговца любовь к оружию.

Характер и определение арабов

И уроженцы Аравии, и чужеземцы восхваляли арабов как народ, который никогда не зависел от других, а ораторы своим искусством полемики превратили это единственное в своем роде прошлое в чудо и благоприятное предзнаменование для потомства Исмаила. Несколько исключений, которые нельзя ни скрыть, ни обойти молчанием, делают такие рассуждения в одинаковой степени неосторожными и излишними. Королевство Йемен было в подчинении сначала у абиссинцев, затем у персов, потом у султанов Египта и, наконец, у турок; священные города Мекка и Медина несколько раз покорялись власти скифского тирана, а римская провинция Аравия охватывала ту самую пустыню, где Исмаил и его сыновья должны были разбивать свои шатры перед лицом своих братьев. И все же эти исключения носят временный или местный характер, а основная часть нации избежала ярма сильнейших монархий. Ни Сезострис, ни Кир, ни Помпей, ни Траян не смогли полностью завоевать Аравию. Нынешние государи Турции могут приказывать ей, но их власть призрачна, и они, гордые, вынуждены искать дружбы у народа, который опасно раздражать и на который бесполезно нападать. Причины арабской свободы становятся очевидны при взгляде на характер арабов и на их страну. За много столетий до Магомета соседи арабов чувствовали на себе их бесстрашие и мужество в виде тяжелых ударов во время наступательных и оборонительных боев. Привычки и дисциплина пастушеской жизни постепенно и незаметно развивают в пастухе добродетели солдата: терпение и способность к напряженной деятельности. Забота о верблюдах и овцах поручена женщинам племени, а воинственные юноши постоянно находятся на коне и под знаменем эмира обучаются владеть луком, дротиком и саблей-скимитаром. Память о долгой независимости – самый надежный залог того, что эта независимость будет вечной, и каждое новое поколение горячо желает доказать свое происхождение от славных предков и сохранить их наследие. Они временно прекращают междоусобную вражду при появлении общего врага, и во время их последней войны против турок караван из Мекки был атакован и разграблен восьмидесятитысячным войском союза арабских племен. Когда они идут в бой, впереди у них – надежда на победу, позади – уверенность в отступлении. Их лошади и верблюды, которые за восемь или десять дней проходят четыреста или пятьсот миль, исчезают при появлении захватчика; тайные родники пустыни не даются ему в руки, когда он их ищет; в итоге его победоносные войска гибнут от жажды, голода и усталости, преследуя невидимого врага, который смеется над их стараниями и отдыхает в безопасности в самом сердце своей безлюдной обжигающей как огонь земли. Оружие и пустыни бедуинов не только охраняют их собственную безопасность, но и ограждают счастливую Аравию, обитатели которой, живущие далеко от войны, изнежились, наслаждаясь благами своей земли и климата. Легионы Рима словно таяли на этой земле, истребляемые болезнью и усталостью, и только с помощью флота он смог довести до успешного конца покорение Йемена. Когда Магомет поднял свое святое знамя, эта земля была провинцией Персидской империи, однако семь князей племени хомеритов продолжали править в горах, и наместник Хосроя чувствовал соблазн забыть о своей далекой родине и своем несчастливом господине. Историки времен Юстиниана описывают тогдашнее положение независимых арабов, которых выгода или привязанности развели по разные стороны в долгом споре стран Востока. Племя гассан имело разрешение разбивать свои шатры на землях Сирии; князья племени хира получили позволение создать город на расстоянии примерно сорок миль к югу от развалин Вавилона. На военной службе они действовали в боях быстро и мужественно, но их дружба продавалась, их обещания были ненадежны, в выборе врагов они проявляли своенравие. Этих варваров-разбойников было легче поднять на войну, чем разоружить, а во время войны, близко узнавая римлян и персов, они научались видеть и презирать прикрытую блеском слабость и Персии, и Рима. Греки называли все арабские племена от Мекки до Евфрата общим именем сарацины – словом, которое каждого христианина учили произносить с ужасом и отвращением.

Рабы своего собственного тирана могут предаваться пустым восторгам по поводу независимости своего народа, но араб свободен лично и до некоторой степени наслаждается благами общественной жизни, не теряя прав, предоставленных ему природой. В каждом племени суеверие, благодарность или удача возвысили какую-то одну семью над равными ей. Титулы «шейх» и «эмир» всегда передаются по наследству внутри этого избранного рода, но порядок наследования определен нечетко и нетвердо, поэтому самого достойного или самого старшего годами из этих знатных родственников предпочитают остальным и дают ему простое, но важное поручение – своим советом улаживать споры и своим примером вести соплеменников за собой, когда необходимо проявить мужество. Даже женщине, если она наделена здравым смыслом и умом, раньше позволялось управлять земляками Зенобии. Кратковременный союз нескольких племен создает армию, их более долгий союз порождает нацию; верховный предводитель, эмир эмиров, чье знамя развевается над их головой, может заслужить у иноземцев имя короля. Если арабские князья злоупотребляют своей властью, они быстро расплачиваются за это бегством своих подданных, которые привыкли к мягкому отеческому правлению. Души этих подданных свободны, их путь ничто не преграждает, пустыня открыта перед ними, так что племена и семьи держатся вместе по взаимному добровольному соглашению. Более нежные и покорные уроженцы Йемена терпели пышность и величие монарха, но если он не мог выйти из своего дворца, не рискуя жизнью, то на деле страной, должно быть, правили знатные люди и обладатели высоких должностей. Города Мекка и Медина по форме, а вернее, по сути представляли собой республики в сердце Азии. Дед Магомета и потомки этого деда в отношениях с другими странами и во внутренних делах выступали как правители своей страны; но они правили, как Перикл в Афинах или семейство Медичи во Флоренции, лишь благодаря тому, что все считали их мудрыми и честными, их влияние делилось на части вместе с имуществом, и скипетр перешел от дядей пророка к младшей ветви племени курейш. По торжественным случаям они созывали народное собрание, и поскольку заставить людей подчиняться можно либо принуждением, либо убеждением, применение древними арабами ораторского искусства и слава, которой пользовались ораторы, является самым явным доказательством свободы арабского общества. Но их простая свобода была совершенно иной, чем тонкая искусственная механика греческой и римской республик, в которых каждый член общины владел неделимой частицей ее гражданских и политических прав. В более простом обществе арабов народ свободен потому, что каждый его сын считает ниже своего достоинства подчиняться воле господина. Его силу укрепляют суровые добродетели: мужество, терпение и воздержанность.

Любовь к независимости развивает в нем навыки самообладания, а боязнь бесчестия оберегает его от более низких страхов перед болью, опасностью и смертью. В его поведении заметны серьезность и твердость ума; говорит он медленно, убедительно и коротко; он редко смеется, его единственный жест – поглаживать свою бороду, почтенный символ мужества, а ощущение собственной значительности учит его обращаться к равным себе без легкомыслия, к высшим без робости. Свобода сарацин пережила их завоевания: первые халифы были снисходительны к дерзости и фамильярности речи своих подданных и сами убеждали и поучали верующих с кафедры проповедника. Лишь после того, как столица империи была перенесена на берега Тигра, Аббасиды переняли величавые пышные церемонии у византийского и персидского дворов.

Изучая народы, мы можем увидеть причины, которые делают их врагами или друзьями, сужают или расширяют кругозор общества, смягчают или предельно ожесточают его нравы. Отделейность арабов от остального человечества приучила их смешивать понятия «чужеземец» и «враг», а бедность их страны заставила их поверить в закон, которому они следуют и до сих пор. Они считают, что при дележе земли между народами богатые и плодородные земли достались другим ветвям человеческого рода и что они, потомки изгнанника Исмаила, имеют право обманом или силой вернуть себе часть наследства, которого их несправедливо лишили. Плиний замечает, что арабские племена в равной степени склонны к воровству и торговле. С караванов, которые идут через пустыню, они берут выкуп или же грабят их; соседи этих племен с далеких дней Иова и Сезостриса являются жертвами их алчности. Если бедуин видит издалека одинокого путника, то бешено мчится к нему на коне и громко кричит: «Снимай одежду, твоей тетке (моей жене) нечего надеть!» Если тот охотно подчинится, бедуин сменит гнев на милость; сопротивление же позволит наезднику напасть, и он должен будет искупить собственной кровью ту кровь, которую прольет якобы при законной самозащите. Разбойника, который действует один или с немногими сообщниками, клеймят именем грабителя, но действия многочисленной банды начинают считаться законной и почетной войной. Нрав народа, который так воюет против всего человечества, становится еще более горячим от той легкости, с которой допускаются грабеж, убийства и месть в его собственной среде. В Европе в наше время право вести войну и заключать мир по закону принадлежит малому, а на деле еще меньшему числу уважаемых могущественных властителей; но каждый араб может безнаказанно направить смертоносное копье на своего земляка и даже заслужить за это уважение. Племена объединяет лишь слабое сходство в языке и нравах, и в каждом сообществе верховный выборный правитель бессилен что-либо сделать. По традиции считается, что во времена невежества, то есть до Магомета, было семьсот битв. Вражду усиливала озлоблявшая противников борьба между партиями, и достаточно было прочесть перед слушателями рассказ в прозе или стихах о давней вражде, чтобы разжечь те же страсти у потомков враждовавших племен. В личной жизни каждый человек или по меньшей мере каждая семья были судьями и мстителями в своих делах. Та болезненная чувствительность в вопросах чести, которая заставляет считать оскорбление большим вредом, чем рану, отравляла своим губительным ядом ссоры арабов: честь их женщин и их бород очень легко оскорбить; нескромный поступок или презрительное слово могут быть искуплены лишь кровью обидчика, и в своей непримиримости они настолько терпеливы, что могут ждать случая для мести месяцами или даже годами. Уплата денег или иное возмещение ущерба для искупления убийства была в обычае у варваров во все времена, но в Аравии родственники убитого имеют право выбирать, принять ли им такое извинение или своими руками осуществить возмездие. Изощренная злоба арабов позволяет даже отказаться от головы убийцы, заменить виновного невинным и покарать вместо преступника лучшего и самого выдающегося человека из виновного рода. Если он погибает от их руки, теперь над ними самими нависает угроза возмездия. Кровавый долг растет за счет начисляемых процентов и увеличения основной суммы. Члены каждой из этих двух семей постоянно озлоблены и подозрительны, и случается, что проходит пятьдесят лет, прежде чем счет оказывается полностью уплачен или месть удовлетворена. Эта кровожадность, не знающая ни жалости, ни прощения, однако же, смягчается правилами чести, которые требуют в каждом частном поединке пристойного равенства противников по возрасту и силе, по численности и вооружению. До эпохи Магомета арабы каждый год в течение двух или, возможно, четырех месяцев отмечали праздник, на время которого по законам религии прекращались и военные действия против «чужеземцев», и вражда в собственной среде, и мечи вкладывались в ножны; но существование этого временного перемирия еще больше подчеркивает, насколько привычны были для них безвластие и война.

Однако дух грабежа и мести смиряло более мирное влияние торговли и книжной учености. Уединенный Аравийский полуостров был со всех сторон окружен самыми цивилизованными народами Древнего мира; торговец – Друг человечества, и караваны каждый год привозили первые семена знаний и вежливости в города и даже в кочевья пустыни. Какова бы ни была родословная арабов, их язык произошел от того же корня, что древнееврейский, сирийский и халдейский языки. Независимость племен видна в различиях между их диалектами, но каждое из них по праву ставит на второе место после своего собственного чистое и легко понятное наречие Мекки. В Аравии, так же как в Греции, язык совершенствовался быстрее, чем нравы, и в ее наречии можно было найти восемьдесят различных названий для меда, двести для змеи, пятьсот для льва, тысячу для меча уже в те времена, когда этот богатый словарь хранился лишь в памяти неграмотного народа. Надписи на монументах хомеритов написаны устаревшими загадочными символами, но куфические буквы, основа нынешнего арабского алфавита, были изобретены на берегах Евфрата, и этому письму как недавнему изобретению обучал жителей Мекки чужеземец, поселившийся в этом городе после рождения Магомета. Грамматика, метрическое стихосложение и риторика были незнакомы вольному красноречию арабов, но их проницательность была остра, воображение богато, ум силен и рассудителен, и их наиболее искусные сочинения были энергичными и действенными обращениями к умам слушателей. Гений и заслуги начинающего одаренного поэта приветствовали его собственное племя и родственные племена. В его честь устраивали торжественный праздник, и женщины, ударявшие в бубны и одетые роскошно, как на свадьбу, хором пели в присутствии своих сыновей и мужей песню о счастье своего родного племени – о том, что теперь появился защитник, который будет мстить за их права, что глашатай возвысил свой голос, чтобы обессмертить их славу. Дальние или враждебные племена собирались на ежегодную ярмарку, которую отменили в своем фанатизме первые мусульмане, и это собрание всей нации должно было вносить свой вклад в смягчение варварских нравов. За тридцать дней на ярмарке обменивались не только товарами, но и стихами, и образцами красноречия. Певцы благородно соперничали друг с другом, оспаривая награду; записи победившего сочинения хранились в архивах князей и эмиров, и мы можем прочесть на нашем собственном языке те семь стихотворений, которые были написаны золотыми буквами и вывешены в храме Мекки. Арабские поэты были историками и моралистами своего времени, и хотя они сочувствовали предрассудкам своих земляков, также вдохновляли и венчали славой их добродетели. Любимой темой их песен был неразрывный союз великодушия и доблести, и когда они клеймили самой злой сатирой презираемый ими народ, то язвительно упрекали его в том, что его мужчины не умеют давать, а женщины не умеют отказывать. То гостеприимство, которое проявлял Авраам и прославлял Гомер, до сих пор существует в кочевьях арабов. Свирепые бедуины, ужас пустыни, без расспросов и без промедления радушно принимают чужеземца, который осмеливается довериться их чести и войти в их шатер. Отношение хозяина к такому гостю доброе и уважительное; гость разделяет богатство или бедность хозяина, а после необходимого отдыха хозяин отпускает его в дальнейший путь со словами благодарности, с благословениями, а иногда и с подарками. Сердце и кошелек шире раскрываются перед нуждой, если это нужда брата или друга, но были случаи героической щедрости, прославленные обществом, когда она, должно быть, вышла за узкие границы сдержанности и опыта. Однажды возник спор о том, кто из граждан Мекки заслужил награду за великодушие, и один за другим были названы трое, которых спорщики считали наиболее достойными. Абдалла, сын Аббаса, находясь в дальней дороге, садился в седло и уже ступил ногой в стремя, когда услышал голос просителя: «О сын дяди посланника Бога, я путешественник и бедствую!» Абдалла тут же спешился и подарил этому паломнику своего верблюда вместе с богатой сбруей и кошелек с четырьмя тысячами золотых монет, оставив себе только меч – то ли из-за собственных достоинств этого оружия, то ли как подарок почитаемого им родственника. Слуга Кайса сообщил другому просителю, что господин спит, но тут же добавил: «Вот кошелек с семью тысячами золотых (это все, что есть в нашем доме) и вот приказ выдать тебе верблюда и раба». Господин, как только проснулся, похвалил и отпустил на свободу своего верного домоправителя, мягко упрекнув его при этом, что тот, оберегая его сон, уменьшил его щедрость. Третий из названных героев, слепой Араба, в час молитвы шел, опираясь на плечи двух рабов. «Увы! – ответил он на просьбу. – Мои сундуки пусты, но ты можешь продать этих двоих. Если ты не принимаешь их, я от них отказываюсь!» Сказав это, он оттолкнул своих молодых слуг и пошел дальше, нащупывая дорогу посохом. Идеальным образцом добродетельного араба был Хатем. Это был отважный и щедрый человек, красноречивый поэт и удачливый разбойник. На его гостеприимных празднествах жарилось по сорок верблюжьих туш. Случалось, что по просьбе умоляющего врага он возвращал и пленников, и захваченную добычу. Его свободные земляки презирали судебные законы, но гордо уступали внезапным порывам жалости и человеколюбия.

Религия арабов

Религия арабов, так же как религия индийцев, представляла собой поклонение солнцу, луне и неподвижным звездам – древнейший и уместный для них вид суеверия. Небесные светила с их ярким сиянием представляют собой видимый глазу образ Божества; их количество и удаленность открывают взгляду и философа, и даже простолюдина, что такое безграничное пространство; вечность отметила своей печатью эти прочные шары, которые кажутся недоступными ни для повреждения, ни для распада; точность и периодичность их движения может быть приписана действию разума или инстинкта, а их истинное или воображаемое влияние на землю и ее обитателей поощряет напрасную веру в то, что та и другие являются предметами их особой заботы. В Вавилоне существовала и развивалась научная астрономия, но для арабов школой были ясный небосвод и голая равнина. Во время своих ночных переходов они определяли направление по звездам; названия звезд, их положение относительно друг друга и их места на небе в каждый из дней были хорошо знакомы пытливым и набожным бедуинам; опыт научил их делить лунный зодиак на двадцать восемь частей и благословлять созвездия, которые благодатными дождями утоляли жажду пустыни. Верховную власть небесных светил невозможно было распространить за пределы видимого мира, поэтому были необходимы какие-то метафизические силы, которые бы обеспечивали переселение душ и воскресение тел. На могиле умершего оставляли погибать верблюда, который должен был служить своему хозяину в загробной жизни; а то, что арабы вызывали души умерших, означает, что души людей и после смерти наделялись сознанием и могуществом. Я не знаю и не заинтересован знать слепую мифологию этих варваров – сказания о божествах различных местностей, звезд, воздуха и земли, роде и титулах этих божеств, их признаках и кто из них кому подчинялся. Каждое племя, каждая семья, каждый независимый воин создавали и меняли обряды и предмет своего фантастического поклонения; но во все времена народ арабов склонялся перед религией Мекки так же, как перед ее языком. Кааба, действительно древняя, возникла до христианской эры: греческий историк Диодор в своем описании побережья Красного моря упоминает между тамудитами и сабейцами знаменитый храм, самый священный, который почитают все арабы. Льняную или шелковую завесу, которую каждый год заново дарит Каабе турецкий султан, впервые преподнес в дар этому храму набожный король хомеритов, который правил за семь столетий до эпохи Магомета. Дикарям, возможно, было достаточно для религиозных обрядов палатки или пещеры, но позже на ее месте было построено здание из камня и глины; искусство Востока и могущество его монархов вынуждены были ограничивать себя пределами исходной простой конструкции этой постройки. Кааба – четырехугольное здание, окруженное просторной галереей, – представляет собой квадратную часовню длиной двадцать четыре кубита, шириной двадцать три и высотой двадцать семь. Свет проникает внутрь через дверь и окно. Двойную крышу поддерживают три деревянных столба, на ней есть желоб (теперь золотой), по которому стекает дождевая вода; колодец Земзем защищен от случайного загрязнения куполом. Племя курейш с помощью хитрости или силы стало хранителем Каабы. Священная должность ее смотрителя передавалась по наследству из поколения в поколение и наконец перешла к деду Магомета, и потому семья хашимитов, из которой он был родом, была, по мнению ее земляков, в высшей степени почтенной и святой. Территория Мекки имела права святилища, и в последнем месяце каждого года город и храм были переполнены паломниками, которые выстраивались в длинную очередь, чтобы принести свои обеты и дары в дом Бога. Те самые обряды, которые сейчас исполняют правоверные мусульмане, первоначально были изобретены язычниками и служили их суеверию. На почтительном расстоянии паломники сбрасывали с себя одежду, они семь раз торопливым шагом обходили вокруг Каабы и целовали черный камень, семь раз посещали соседние горы и поклонялись им, семь раз бросали камни в долине Мина, а затем, как в наши дни, завершали паломничество принесением в жертву верблюда и овцы и зарыванием своих волос и ногтей в священную землю. Каждое племя либо находило в Каабе, либо помещало в нее своих местных богов, и этот храм был украшен или осквернен тремястами шестьюдесятью идолами, имевшими облик людей, орлов, львов и антилоп. Самым заметным из них была высеченная из красного агата статуя Гебала, державшего в руке семь стрел без наконечников и оперения – орудия и символы гадания и предсказания будущего у язычников. Но эта статуя была памятником прошлого и творением сирийцев. В более грубые времена набожность удовлетворялась столбом или табличкой; кроме того, верующие превращали скалы пустыни в богов или алтари, обтесывая их в форме черного камня Мекки, который справедливо упрекают в языческом происхождении. От Японии до Перу почти повсюду было в ходу жертвоприношение, и верующий выражал свою благодарность или свой страх тем, что уничтожал или потреблял во славу богов их самые ценные дары. Жизнь человека – самый драгоценный дар, который можно отдать богам, чтобы отвратить беду от народа. Алтари Финикии, Египта, Рима и Карфагена осквернялись человеческой кровью. Этот жестокий обычай долгое время существовал и у арабов: в III веке арабское племя думатиан ежегодно приносило в жертву мальчика, а правитель сарацин, который был союзником и солдатом императора Юстиниана, зарезал с благочестивой целью пленника царского происхождения. Отец, который ведет своего сына на смерть к алтарю, совершает самый трудный и самый возвышенный подвиг фанатизма; такая жертва освящена примером святых и героев, совершивших или имевших намерение совершить ее. Отец самого Магомета был обречен на такую участь из-за поспешного обета и с трудом выкуплен за цену, равную стоимости ста верблюдов. Во времена невежества арабы, так же как евреи и египтяне, не употребляли в пищу свинины и делали обрезание[186]186
  Магометанские врачи не в восторге от этого, однако они считают обрезание необходимым для спасения души и даже уверяют, что Магомет чудесным образом родился без крайней плоти.


[Закрыть] своим сыновьям, когда те достигали половой зрелости. Эти обычаи, не осуждаемые и не предписанные Кораном, перешли по наследству к их потомкам и приверженцам их веры. Некоторые проницательные люди предполагали, что хитрый законодатель Магомет уступил своему народу и позволил ему сохранить привычные предрассудки. Однако проще считать, что он остался верен привычкам и мнениям своей молодости, не предвидя, что обычай, подходящий для климата Мекки, может стать бесполезным или неудобным на берегах Дуная или Волги.