Текст книги "Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант)"

В те дни, когда император Майориан усердно трудился, чтобы восстановить счастье и добродетель римлян, ему пришлось выступить с оружием в руках против Гензерика, их самого грозного противника и в силу личных качеств, и в силу положения, в котором тот находился. Флот вандалов и мавров встал на якорь в устье реки Лирис, она же Гарильяно, но войска империи застали врасплох и атаковали плохо соблюдавших дисциплину варваров, которым к тому же мешал двигаться груз взятой в Кампании добычи; захватчиков отогнали к их кораблям, устроив им кровавую бойню; их предводитель, шурин короля, был найден среди убитых. Такая бдительность могла бы указать, каким будет характер нового царствования, но даже самая строгая бдительность и самые многочисленные войска были недостаточны для того, чтобы защитить от разорения побережье Италии по всей его большой длине во время войны на море. Народное мнение поручило гению Майориана более благородную и более трудную задачу: лишь от него одного Рим ожидал восстановления своей власти в Африке. Поэтому принятое Майорианом решение атаковать вандалов на их новом месте жительства было результатом важной и разумной политики. Если бы этот бесстрашный император смог передать свое мужество юношам Италии, если бы он смог возродить на Марсовом поле те достойные мужчин военные упражнения, в которых он всегда превосходил равных себе, он мог бы выйти в поход против Гензерика во главе армии, римской во всех смыслах этого слова. Такое преобразование нравов народа может быть принято поколением, при котором страна находится на подъеме. Но несчастье правителей, которые ценой больших трудов поддерживают существование клонящейся к своему концу монархии, состоит в том, что им поневоле приходится одобрять и даже умножать самые вредные злоупотребления, чтобы получить сиюминутную выгоду или отвратить близкую опасность. Майориан так же, как самый слабый из его предшественников, был вынужден использовать постыдное средство защиты – замену своих невоинственных подданных наемниками-варварами. Свою более высокую одаренность он смог проявить лишь в той силе и ловкости, с которыми сжимал и поворачивал этот опасный инструмент, так легко способный ударить по держащей его руке. Кроме союзников империи, которые уже состояли у нее на военной службе, слава о его щедрости и доблести привлекла к нему народы, жившие на Дунае, Борисфене и, может быть, на Танаисе[143]143
  Танаис – древнее название Дона.


[Закрыть].

Многие тысячи самых храбрых подданных Аттилы – гепиды, остготы, ругии, бургунды, свевы и аланы – собрались на равнинах Лигурии; вражда между ними была противовесом для их грозной мощи. Суровой зимой они перешли через Альпы. Император, одетый в полные доспехи, шел пешком впереди этого войска, измерял посохом глубину снега или льда и ободрял скифов, которые жаловались на сильный холод, веселыми уверениями, что в Африке они будут довольны жарой. Граждане Лиона посмели закрыть ворота своего города перед армией Майориана; вскоре им пришлось умолять императора о милосердии, и он это милосердие проявил. Он победил в бою Теодориха и затем согласился назвать своим другом и союзником этого короля, которого ранее посчитал достойным противником для своего оружия. Убеждением и силой Майориан добился полезного, хотя и непрочного воссоединения с империей большей части Галлии и Испании; и даже независимые багауды, которые не подчинялись или сопротивлялись притеснявшей их власти прежних императоров, были склонны доверять добродетельному Майориану. Его лагерь был полон союзников-варваров; его трон поддерживало пылкое усердие любящего народа; но император предвидел, что без морских сил он не сможет завоевать Африку.

Во время Первой Пунической войны римское государство трудилось с таким невероятным усердием, что меньше чем за шестьдесят дней после первого удара топора в лесу флот числом в сто шестьдесят галер стоял на якорях в море и гордо покачивался на волнах. Майориан в гораздо менее благоприятных обстоятельствах оказался равен древним римлянам по силе духа и упорству. Был срублен лес в Апеннинах, восстановлены арсеналы в Равенне и Мизенуме, Италия и Галлия соперничали в том, кто внесет больший вклад в это общенародное дело; и империя собрала в безопасной и просторной гавани испанского города Карфагена[144]144
  Нынешнее название Картахена.


[Закрыть] флот из трехсот крупных галер и пропорционального этому числу количества грузовых и менее крупных судов.

Бесстрашие и самообладание Майориана ободряло его солдат, вселяя в них уверенность в победе; и если верить его историку Прокопию, мужество императора побуждало его выходить за пределы благоразумия. Майориан так страстно желал увидеть собственными глазами, каково положение вандалов, что рискнул, изменив цвет волос, съездить в Карфагены в качестве своего собственного посла, а Гензерик потом страдал от унижения и стыда, когда узнал, что разговаривал с императором римлян и позволил ему уйти. Этот рассказ можно отвергнуть как невероятный вымысел, но такой вымысел можно было сочинить лишь о герое.

Гензерик и без личной встречи был достаточно знаком с гениальностью и замыслами своего противника. Король пускал в ход обычные уловки: обман и отсрочку, но они не имели успеха. Его просьбы о мире с каждым часом становились все покорнее и, возможно, все искреннее, но несгибаемый Майориан твердо следовал древнему правилу: Рим не может быть в безопасности, пока существует враждебный ему Карфаген. Король вандалов не надеялся на мужество своих прирожденных подданных, которых изнежила южная роскошь, и не доверял верности побежденных, которые чувствовали к нему отвращение как к арианину и тирану. В отчаянной попытке защититься он превратил Мавританию в пустыню, но это не могло остановить военные операции римского императора, который мог высадить свои войска в любом месте африканского побережья. Гензерика спасло от близкой и неизбежной гибели предательство нескольких могущественных подданных императора, у которых успех их повелителя вызывал зависть или опасения. Руководствуясь их тайными указаниями, он внезапно напал на неохраняемый флот в заливе Картахены; многие корабли были потоплены, захвачены или сожжены, и результаты трехлетних приготовлений были уничтожены за один день. После этого поведение обоих противников доказало, что они были выше своей судьбы. Вандал вместо того, чтобы прийти в восторг от своей случайной победы, сразу же после нее возобновил просьбы о мире. Император Запада, который был способен и замышлять великие дела, и переносить тяжелые разочарования, согласился заключить с ним мирный договор или, скорее, соглашение о перемирии, в полной уверенности, что раньше, чем он сможет восстановить свой флот, ему дадут повод для новой войны. Майориан вернулся в Италию и стал продолжать свои труды во благо народа, а поскольку он знал, что сам был честен, мог долго не замечать мрачный заговор, угрожавший его власти и жизни. Недавнее несчастье в Картахене стало пятном на его славе, блеск которой до этого времени слепил глаза толпе. Гражданские чиновники и военные командиры почти всех разрядов были разъярены против реформатора, поскольку все они получали какие-то выгоды от злоупотреблений, которые он хотел уничтожить, а патриций Рикимер обратил непостоянные чувства варваров против государя, одновременно ими уважаемого и ненавидимого. Добродетели Майориана не смогли защитить его от мятежа, который вспыхнул в военном лагере возле Тортоны у подножия Альп. Его вынудили отречься от императорского сана, а через пять дней после отречения от умер – как сообщили, от дизентерии. Скромный памятник над его останками был освящен уважением и благодарностью последующих поколений.

В личной жизни Майориан внушал к себе любовь и уважение. Злобная клевета и сатира вызывали у него негодование или же, когда были направлены против него самого, – презрение; но он защищал свободу остроумия и в те часы, которые проводил в обществе близких друзей, он мог, не унижая величия своего сана, дать волю любви к шуткам.

С 461-го по 471 год Рикимер фактически правил Италией, хотя и без титула правителя. В 471 году, не поладив с императором Антемием, он разграбил Рим, но вскоре после этого умер. В 476 году на престоле оказался последний император – Ромул Августул. Традиционная дата конца Западной империи связана с его именем, которое по этой причине случайно приобрело важное значение. С 476 года по 490-й в Италии создал готское королевство Одоакр, который формально считался наместником константинопольского императора.

Король Италии Одоакр

Одоакр был первым варваром, который царствовал в Италии над народом, когда-то по праву считавшим себя выше всего остального человечества. Этот стыд римлян и теперь вызывает у нас уважительное сострадание, и мы от души разделяем воображаемые горе и негодование их выродившихся потомков. Но в бедствиях Италии эти потомки постепенно утратили гордое сознание своей свободы и славы. В эпоху римской добродетели провинции подчинялись военной силе государства, а граждане – его законам; так было до тех пор, пока эти законы не были уничтожены гражданскими войнами, пока город и провинции не попали в рабство к тирану и не стали его собственностью. Формы конституции, которые смягчали или прикрывали собой их отвратительное рабство, были отменены временем и насилием; италийцы жаловались то на присутствие, то на отсутствие государей, которых ненавидели или презирали, и за пять веков такого правления страна перенесла много различных бед: разгул военной силы, капризный деспотизм и умело разработанную сложную систему угнетения. Варвары за это же время поднялись из безвестности и презрения; воины из Германии и Скифии были введены в провинции империи сначала как слуги римлян, затем как их союзники и в конце концов как господа римлян, которых они либо оскорбляли, либо защищали. Ненависть к ним народа была подавлена страхом; римляне уважали воинственных вождей, получавших от империи почетные звания, за твердость духа и окружавшую их роскошь, и судьба Рима уже давно зависела от этих грозных чужаков. Суровый Рикимер, топтавший развалины Италии, уже осуществлял власть короля, не называясь королем; так что терпеливые римляне постепенно приготовились к тому, чтобы признать над собой королевскую власть Одоакра и его преемников-варваров.

Король Италии был достоин находиться на той высоте, на которую его возвели мужество и удача. Его грубые манеры дикаря были облагорожены привычками, выработанными в беседах. Будучи завоевателем и варваром, он уважал установления и даже предрассудки своих подданных. После семилетнего перерыва Одоакр восстановил должность консула Запада. Сам он то ли из скромности, то ли из гордости отказался от этого почетного звания, которое в те дни еще носили императоры Востока, но высокий пост по очереди занимали одиннадцать самых знаменитых сенаторов, и список этих консулов украшен именем Базилия, который своими добродетелями заслужил дружбу и благодарную похвалу своего клиента Сидония. Законы императоров неуклонно проводились в жизнь, гражданское управление Италией, как и раньше, осуществляли префект претория и подчиненные префекту чиновники. Одоакр переложил на плечи римских должностных лиц ненавистную народу и требующую жестокости задачу – сбор налогов в казну, а себе оставил дающее заслуги и популярность право в подходящий момент проявлять снисхождение, уменьшая это бремя. Король, как и прочие варвары, был воспитан в арианской ереси, но, несмотря на это, уважал звание монаха и епископский сан. Молчание католиков свидетельствует о его терпимости к ним. Вмешательство Базилия в выборы римского первосвященника было необходимо ради спокойствия Рима. Указ, запрещавший духовным лицам отчуждать их земли, был в конечном счете разработан для пользы народа, благочестие которых иначе обложили бы налогом, чтобы возместить ущерб, причиненный церковной собственности. Италия была защищена оружием своего завоевателя: галльские и германские варвары, до этого оскорблявшие своими набегами слабый род Феодосия, теперь не решались нарушать ее границы. Одоакр пересек Адриатику для того, чтобы покарать убийц императора Непота и завладеть приморской провинцией Далмацией. Он пересек Альпы, чтобы спасти остатки Норика от Фавы (иначе Фелетея), царя ругиев, который жил по другую сторону Дуная. Этот царь был побежден в бою и уведен в плен, большая колония пленников и подданных была переселена в Италию, и Рим после долгих лет поражений и позора мог считать себя причастным к триумфу своего повелителя-варвара.

Несмотря на благоразумие и успехи Одоакра, его королевство представляло собой печальное зрелище нищеты и запустения. Упадок сельского хозяйства был заметен в Италии со времен Тиберия, и справедливыми были жалобы на то, что жизнь римского народа зависит от случайностей движения ветров и волн. В годы разделения и упадка империи Рим лишился поступавших в качестве налога урожаев Египта и Африки, число жителей постоянно уменьшалось вместе с количеством средств к существованию, и страна была истощена невосполнимыми потерями в результате войны, голода и эпидемии. Святой Амвросий оплакал разрушение многолюдного округа, который когда-то украшали процветающие города Болонья, Модена, Региум и Плаценция. Папа Гелазий, который был подданным Одоакра, утверждает, сильно преувеличивая, что в Эмилии, Тоскане и граничащих с ними провинциях человеческий род был почти истреблен. Римские плебеи, которых кормила рука их повелителя, погибали или исчезали, как только приходил конец его щедрости; упадок ремесел обрек трудолюбивых мастеровых на праздность и нужду; а сенаторы, которые могли терпеливо выносить разорение своей страны, оплакивали потерю личного богатства и роскоши. Третья часть тех обширных поместий, которые считаются первопричиной разорения Италии, была отнята у прежних владельцев в пользу завоевателей. Урон становился еще тяжелее от оскорблений; переживаемые страдания усиливались боязнью еще более страшных бед, и всякий раз, когда новым толпам варваров выделялись новые земли, каждый сенатор опасался, как бы землемеры, произвольно выбиравшие для поселенцев места, не приблизились к его любимой вилле или самой доходной ферме. Наименее несчастными были те, кто безропотно подчинялся власти, которой было невозможно сопротивляться. Поскольку они хотели жить, в какой-то степени были благодарны тирану за то, что он пощадил их жизнь; а поскольку он был полным хозяином их имущества, они должны были принимать ту его часть, которую он им оставлял по собственной воле. Бедствия Италии ослаблялись благоразумием и человечностью Одоакра, который чувствовал себя обязанным платить за свое возведение на престол выполнением просьб распущенной и буйной толпы. Природные подданные варварских королей часто сопротивлялись им, свергали их с престола или даже убивали; а многочисленные банды наемников-итальянцев, объединявшиеся под знаменем выборного военачальника, требовали для себя больше свободы и больше прав на грабеж. Монархическое государство без единства в народе и без наследственного права на престол быстро стало распадаться на части. На пятнадцатом году царствования Одоакра его начал теснить более одаренный правитель – король остготов Теодорих, герой, который был одинаково велик в искусстве войны и в искусстве правления, при котором в Италию вернулись и мир, и процветание, имя которого до сих пор вызывает у людей интерес и привлекает внимание.

Глава 37
ПОЯВЛЕНИЕ ПЕРВЫХ МОНАХОВ. ПРИЧИНЫ БЫСТРОГО РАСПРОСТРАНЕНИЯ МОНАШЕСТВА. СВЯТОЙ СИМЕОН СТОЛПНИК. ОБРАЩЕНИЕ ВАРВАРОВ В ХРИСТИАНСТВО

Неразрывная связь гражданских и церковных дел вынуждает и побуждает меня рассказать о развитии, притеснениях, укреплении, разделении, завершающей победе и постепенной порче христианства. Я специально отложил до этого момента рассмотрение двух событий в религиозной жизни, которые интересны для изучения человеческой природы и сыграли важную роль в упадке и разрушении Римской империи: I. Возникновение монашеской жизни и II. Обращение северных варваров в христианскую веру.

I. Процветание и покой привели к появлению различия между обычными христианами и христианами-аскетами. Для того чтобы успокоить совесть толпы, было достаточно нестрогого и неполного соблюдения правил религии. Государь или наместник, солдат или купец примиряли свой религиозный пыл и свою поколебимую веру с занятием своим делом, поиском выгоды для себя и предоставлением свободы своим страстям. Но аскеты, которые исполняли – иногда неправильно – строгие предписания Евангелия, находились во власти того дикого религиозного энтузиазма, при котором человек выглядит преступником, а Бог тираном. Они действительно отказывались от дел и удовольствий своего времени, отвергали вино, мясо и брачные узы; карали свое тело, убивали в себе привязанности и жили в добровольной нищете, чтобы в уплату за это получить вечное блаженство. В царствование Константина аскеты ушли из выродившегося мира в вечное одиночество или в религиозные сообщества. Подражая первым иерусалимским христианам, они отказывались от своего земного имущества, собирались в постоянные сообщества, куда входили люди одного пола, схожие по характеру, и принимали названия отшельников, монахов и затворников, означавшие, что они живут одиноко, уйдя от людей и заперев себя в естественной или искусственной пустыне. Вскоре они приобрели уважение того мира, который они презирали, и раздались самые громкие похвалы в адрес этой Божественной философии, которая без помощи науки и разума превзошла добытые тяжелым трудом добродетели греческих школ. Монахи и в самом деле могли состязаться со стоиками в презрении к богатству, боли и смерти; в их рабской дисциплине возродились молчание и повиновение пифагорейцев; и они так же решительно, как циники, презирали все установления и приличия гражданского общества. Но приверженцы Божественной философии стремились подражать более чистому и более совершенному образцу. Они следовали примеру пророков, которые удалялись в пустыню; они возродили ту благочестивую и созерцательную жизнь, которую когда-то вели ессеи Палестины и Египта. Плиний с удивлением смотрел своими глазами философа на народ, который жил отдельно от других людей под пальмами возле Мертвого моря, существовал без денег, размножался без женщин и благодаря чувствам отвращения и раскаяния постоянно пополнялся новыми добровольными собратьями.

Первые примеры монашеской жизни дал Египет, плодовитая родина суеверий. Антоний, неграмотный юноша из нижних областей провинции Фиваида, раздал свое имущество, покинул семью и родной дом и осуществлял свое монашеское покаяние с оригинальным и бесстрашным фанатизмом. После долгого и тяжелого послушания, проведенного частично среди могил и частично в разрушенной башне, он отважно отправился в пустыню, три дня шел по ней на восток от Нила, в конце пути нашел уединенное место, где были два достоинства: тень и вода, и сделал своим последним местом жительства гору Кольцим возле Красного моря, там и сейчас стоит старинный монастырь, который носит имя святого и хранит память о нем. Благочестивое любопытство христиан не давало ему спокойно жить в пустыне, и Антонию приходилось появляться в Александрии; на виду у всего человечества он нес тяжесть своей славы скромно и с достоинством. Он заслужил дружбу Афанасия, чье учение одобрял. Однажды египетский крестьянин Антоний, получив почтительное приглашение в гости от императора Константина, ответил ему почтительным отказом. Почтенный патриарх (Антоний прожил сто пять лет) смог увидеть многочисленное духовное потомство, порожденное его примером и уроками. Плодовитые колонии монахов быстро разрастались и множились на песке Ливии, на скалах Фиваиды и в городах по берегам Нила. К югу от Александрии гора Нитрия и пустыня вокруг нее дали приют пяти тысячам пустынников; путешественник и сейчас имеет возможность осмотреть развалины пятидесяти монастырей, насажденных в этой бесплодной почве учениками Антония. В Верхней Фиваиде остров Табенна, прежде не имевший жителей, был занят Пахомием и его братьями-монахами, которых было тысяча четыреста человек. Этот святой настоятель основал один за другим девять мужских монастырей и один женский, и бывали годы, когда на праздник Пасхи собиралось пятнадцать тысяч служителей церкви, подчинявшихся дисциплине ангельского устава. Величественный и многолюдный город Оксириухус, центр канонического христианства, предоставил свои храмы, общественные здания и даже крепостные укрепления для дел благочестия и благотворительности. Его епископ, имевший возможность проповедовать в двенадцати церквах, насчитывал среди своей паствы десять тысяч женщин и двадцать тысяч мужчин монашеского звания. Египтяне, которые гордились этим чудесным переворотом, были склонны надеяться и верить, что число монахов равно числу остальных людей, а потомки могут повторить в этом случае поговорку, которая ранее относилась к священным животным этой страны: в Египте легче найти бога, чем человека.

Афанасий познакомил Рим с существованием и правилами монашеской жизни, а ученики Антония, которые сопровождали своего примаса к святому порогу Ватикана, открыли школу этой новой философии. Странный и дикий вид этих египтян вызывал вначале ужас и презрение, а под конец стал предметом похвал и старательного подражания. Сенаторы, и особенно матроны, превращали свои дворцы и виллы в дома служителей религии, и блеск чистоты узкого круга весталок, которых было всего шесть, угас в сиянии многочисленных монастырей, возникавших один вблизи другого на развалинах древних храмов и посреди римского форума. Сирийский юноша по имени Иларион[145]145
  См.: Житие Илариона, составленное святым Иеронимом. Написанные им истории жизни Павла, Илариона и Малха рассказаны восхитительно; единственный недостаток этих приятных сочинений – отсутствие в них правды и здравого смысла. См. также три диалога, сочиненные Сульпицием Севером; Сульпиций утверждал, что римские книготорговцы были в восторге от того, как быстро и охотно раскупалась эта его популярная работа. Когда Иларион отплыл из Паретоиума на мыс Пахинус, он предложил свою книгу – сборник Евангелий – в качестве платы за проезд. Монах Постум из Галлии во время своей поездки в Египет нашел купеческий корабль, направлявшийся из Александрии в Марсель, и проделал этот путь за тридцать дней. Афанасий, сочиняя Житие святого Антония для монахов-иноземцев, должен был ускорить свою работу, чтобы сочинение было готово к отплытию флотов.


[Закрыть], вдохновленный примером Антония, устроил себе мрачное жилище на песчаном берегу между морем и болотом на расстоянии примерно семи миль от Газы. Суровое покаяние, которое он стойко исполнял в течение сорока восьми лет, породило такой же энтузиазм, и когда этот святой посещал бесчисленные монастыри Палестины, за ним следовала свита из двух или трех тысяч братьев-затворников. Василий навечно вписал свое славное имя в историю монашества на Востоке. Этот человек, чей ум вкусил учености и красноречия Афин и чье честолюбие вряд ли могла насытить должность архиепископа Кесарии, удалился в дикую глушь провинции Понт и поселился там в одиночестве. Из этого уединения он какое-то время милостиво изволил давать законы духовным колониям, которые он в изобилии основал вдоль берегов Черного моря. На западе Мартин Турский, вначале солдат, затем отшельник, епископ и святой, организовывал монастыри в Галлии. Когда он умер, две тысячи учеников проводили его в могилу, и его красноречивый историк бросает вызов пустыням Фиваиды, предлагая им породить в более благоприятном климате столь же добродетельного защитника веры. Развитие монашества было не менее быстрым и повсеместным, чем развитие самого христианства. Каждая провинция, а под конец каждый город империи, наполнились все увеличивавшимися толпами монахов; открытые ветру голые и бесплодные острова от Леринса до Липари, которые поднимаются из Тирренского моря, были избраны пустынниками для добровольного изгнания. Удобные и постоянные пути сообщения, морские и сухопутные, соединяли провинции римского мира, и в Житии Илариона показано, с какой легкостью неимущий отшельник из Палестины мог пересечь Египет, сесть на корабль, отправлявшийся в Сицилию, бежать в Эпир и наконец поселиться на острове Кипр. Латинские христиане перенимали у Рима его религиозные нововведения. Паломники, посещавшие Иерусалим, охотно и точно копировали монашескую жизнь в самых отдаленных областях земли.

Ученики Антония пересекли тропик и расселились по христианской Эфиопской империи. Выходцы из монастыря Бенчор в графстве Флинтшир, который насчитывал около двух тысяч братьев-монахов, образовали многолюдную колонию среди варваров Ирландии; остров Иона, один из Гебридских островов, заселенный ирландскими монахами, освещал северные страны ненадежным лучом науки и суеверия.

Причины быстрого распространения монашества

Этих несчастных изгнанников вдохновляло мрачное и неумолимое суеверие. Общее для них решение покинуть общественную жизнь подкреплялось примером миллионов мужчин и женщин всех возрастов и всех званий, и каждый новый приверженец монашества, входя в ворота монастыря, был убежден, что вступает на крутой и тернистый путь к вечному счастью[146]146
  Златоуст посвятил три книги восхвалению и защите монашеской жизни. Пример ковчега подсказал ему слишком смелое утверждение, что спастись могут одни лишь избранные (то есть монахи). Правда, в другом месте своих сочинений он становится более милосердным и допускает, что возможны разные степени славы – как сияние солнца, луны и звезд. В своем ярком сравнении царя с монахом он предполагает (а это едва ли честно), что царь будет меньше вознагражден и суровее наказан.


[Закрыть].

Но действие этих религиозных побуждений на человека было разным в зависимости от его темперамента и жизненных обстоятельств. Разум мог устранить, а страсть на время заглушить их влияние, но эти побуждения действовали с величайшей силой на незрелые умы детей и женщин, становились мощнее от тайных угрызений совести или случайного несчастья и могли получить поддержку от земных чувств тщеславия или выгоды. Вполне естественно было считать, что благочестивые и смиренные монахи, которые отреклись от мира, чтобы заниматься спасением своей души, лучше всего подходят для духовного управления христианами. И отшельника, вопреки его желанию, выводили из его кельи и под приветственные крики народа усаживали на епископский престол. Монастыри Египта, Галлии и Востока постоянно поставляли христианскому миру епископов и святых, и честолюбие вскоре обнаружило этот тайный путь к богатству и почестям. Те монахи, кто пользовался популярностью, понимали, что их известность связана со славой и успехом ордена, и упорно трудились для того, чтобы увеличить число своих сотоварищей по плену. Они проникали в знатные и состоятельные семьи, а затем пускали в ход привлекательные обманчивые уловки лести и соблазнительные обещания, чтобы приобрести себе в этих семьях новых собратьев, которые могли бы принести монашескому сословию богатство или почет. И вот негодующий отец оплакивал потерю сына, возможно, единственного, излишне доверчивая девица под предательским действием тщеславия решала попрать законы природы или матрона, стремясь к воображаемому совершенству, отказывалась от добродетелей домашней жизни. Паула уступила убедительному красноречию Иеронима[147]147
  Иероним отвел благочестивым дамам очень большое место в своих сочинениях. Тот трактат, которому он дал название «Эпитафия Пауле», представляет собой неестественную и вычурную по стилю похвалу. Тема из Писания, на которую этот трактат составлен, звучит до смешного напыщенно: «Если бы все части моего тела превратились в языки, если бы все члены его зазвучали человеческим голосом, даже и тогда я был бы не в состоянии…» и т. д.


[Закрыть], и ради того, чтобы носить светское звание «теща Бога», эта знаменитая вдова посвятила Богу девственность своей дочери Евстохии. По совету и в сопровождении своего духовного наставника Паула покинула Рим и своего малолетнего сына, переселилась в святое селение Вифлеем, основала больницу и четыре монастыря и благодаря своей щедрой милостыне и покаянию заняла видное место в католической церкви. Таких редкостных и знаменитых кающихся грешников называли славой их времени и ставили в пример современникам, но основную часть населения монастырей составляла толпа безымянных отвратительных плебеев, которые приобретали в обители гораздо больше, чем теряли в миру. Крестьяне, рабы и ремесленники могли сменить бедность и презрение на безопасное и почетное занятие, видимые трудности которого смягчались обычаем, одобрением народа и тайным ослаблением дисциплины[148]148
  Один монах-доминиканец, живя в Кадисе в монастыре своих собратьев по ордену, вскоре понял, что их покой никогда не нарушался ночной молитвой, «хотя там не прекращают звонить к ночной молитве в назидание народу».


[Закрыть].

Подданные Римской империи, которые должны были отвечать собственной особой и своим имуществом за уплату неравно распределенных и непомерно больших налогов, укрывались от притеснений императорского правительства; трусливые юноши предпочитали трудности монашеского покаяния опасностям военной жизни, а напуганные провинциалы всех сословий, бежавшие от варваров, находили в монастырях крышу над головой и пищу. В этих религиозных святилищах были похоронены, не возникнув, целые ненабранные легионы, и то, что избавляло от беды жителей империи, уменьшало ее силу и прочность.

У древних монашеский обет был добровольным соблюдением строгих правил благочестия. Нестойкому фанатику, расставшемуся с монашеством, угрожала вечная месть Бога, которого он покинул, но, если он каялся в этом грехе и желал вернуться, двери монастыря всегда были открыты для него. Те монахи, чьей совести придавали силу разум или страсть, имели полное право вновь стать мужчинами и гражданами, и даже Христовы невесты могли прийти в объятия законного земного супруга. Громкие примеры позора и развитие суеверия потребовали введения более строгих ограничений. После достаточного испытания верность новичка теперь обеспечивалась торжественным обетом, который давался навечно, и невозможность для него покинуть монастырь закреплялась законами церкви и государства. Преступного беглеца власти преследовали, брали под арест и возвращали в его вечную тюрьму, наместник угнетал монахов, и его притеснения разрушали ту свободу и то достоинство, которые в какой-то степени уменьшали омерзительное рабство монашеской дисциплины. Действия, слова и даже мысли монахов определялись строгим уставом или капризами настоятеля; самые мелкие проступки исправлялись немилостью или заточением, дополнительными постами или бичеванием до крови, а непослушание, недовольство или промедление числились в списке самых тяжких грехов[149]149
  По уставу Колумбана, преобладающему в монастырях Запада, полагается сто ударов плетью за очень легкие проступки. До эпохи Карла Великого настоятели позволяли себе увечить подчиненных им монахов или выкалывать им глаза – наказание гораздо менее жестокое, чем изобретенная позже vade in расе (подземная тюрьма или, скорее, гробница). Можно посмотреть восхитительную речь по этому поводу ученого Мабийона, который в этом случае, кажется, был проникнут духом человечности. За такие старания я готов простить ему защиту святой слезы из Вандома.


[Закрыть].

Слепое подчинение приказам настоятеля, какими бы нелепыми или даже преступными они ни казались, было основным принципом и главной добродетелью европейских монахов, и это их терпение настоятели часто упражняли с помощью самых причудливых испытаний. Монахам приказывали передвинуть огромную скалу, усердно поливать лишенную коры палку, воткнутую в землю, чтобы через три года она превратилась в цветущее дерево, войти в раскаленную печь или бросить своего маленького ребенка в глубокий пруд; и несколько святых или безумцев навечно вписали себя в историю монашества своим бездумным и бесстрашным повиновением. Свобода ума, источник всех благородных и разумных чувств, была уничтожена привычкой к легковерию и подчинению, и монах, заразившись пороками раба, слепо подражал своему церковному тирану в вере и страстях. Покой восточной церкви был нарушен толпой фанатиков, не способных ни на страх, ни на рассуждение, ни на человеческие чувства. Солдаты имперских войск без стыда признавали, что гораздо меньше боялись сражаться с самыми свирепыми варварами, чем с таким противником.

Суеверие часто подсказывало, а затем освящало странные причудливые формы одежды монахов; но иногда то, что выглядит необычным, происходит от их всеобщей верности одному и тому же простому первоначальному покрою одежды, который изменения моды сделали смешным для людей. Основатель ордена бенедиктинцев явным образом отвергает всякую мысль о выборе одежды и о том, что ношение той или иной одежды может быть заслугой, а своих учеников рассудительно призывает одеваться в удобную грубую одежду той страны, где они живут. Привычки древних монахов разнились в зависимости от климата и образа жизни: они с одинаковым безразличием носили египетскую крестьянскую одежду из овечьих шкур или плащ греческих философов. Они одевались в льняные ткани в Египте, где лен был местным и дешевым, но отказывались от них на Западе, где это была дорогая привозная роскошь. У монахов вошло в обычай либо коротко стричь, либо брить волосы; голову они накрывали капюшоном, чтобы не видеть ничего мирского; их руки и ноги были обнажены почти всегда, за исключением самых морозных дней зимы; ходили они медленной и шаткой походкой, опираясь на длинный посох. Вид истинного затворника был ужасен и отвратителен; считалось, что все ощущения, оскорбительные для человека, приятны Богу, и ангельский устав Табенны осуждал полезное обыкновение купаться в воде и натирать тело растительным маслом. Суровые монахи спали на земле, циновке или грубом одеяле, и одна и та же связка пальмовых листьев ночью была для них подушкой, а днем сиденьем. Их первые кельи были низкими тесными хижинами из самых легких материалов; эти хижины, образовавшие правильные ряды-улицы, составили большое многолюдное селение, за стеной которого находились церковь, больница, может быть, библиотека, несколько необходимых служебных построек, сад и фонтан или бассейн со свежей водой. Тридцать или сорок братьев объединялись в семью, то есть учились и питались вместе, отдельно от остальных; и в самых крупных монастырях Египта таких семей было от тридцати до сорока.