Текст книги "Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант)"

Сколько бы римлян из всаднического и плебейского сословий ни погибло во время резни, надежные источники утверждают, что лишь один сенатор лишился жизни от вражеского меча. Но трудно подсчитать, какое множество людей из почета и достатка мгновенно попали в жалкое положение пленных или изгнанников. Поскольку варварам деньги были нужнее, чем рабы, они стали брать выкуп за своих неимущих пленников и назначили за их освобождение недорогую цену. Эти деньги часто платили добрые друзья или благотворители-иноземцы. Тем пленным, которых продали согласно правилам, будь то на открытом рынке или по особому контракту, закон теперь вернул бы принадлежавшую им от рождения свободу, поскольку гражданин Рима не мог ни потерять ее, ни от нее отказаться. Но быстро выяснилось, что возвращение свободы поставило бы под угрозу их жизнь, поскольку готы, если бы их больше не соблазняла возможность продать своих ненужных пленников, могли бы их убить, и в гражданское законодательство уже успели внести положение, что эти люди обязаны отслужить короткий срок в пять лет, чтобы своим трудом выплатить цену, за которую их выкупили. Народы, которые вторглись в Римскую империю, гнали перед собой и пригнали в Италию целые полчища голодных и напуганных провинциалов, которые меньше боялись рабства, чем голода. Бедствия Рима и Италии заставили людей обжить самые уединенные, безопасные и далекие места. В то время, когда готская конница сеяла ужас и опустошение на побережье Кампании и Тосканы, маленький остров Игилиум, отделенный узким проливом от Аргентарийской возвышенности, либо отразил их попытки напасть, либо избежал нападения, и таким образом очень близко от Рима многие граждане столицы надежно затаились среди густых лесов в этой глуши. Большие владения в Африке, которые были у многих сенаторских семей, позволили укрыться в этой гостеприимной провинции тем из них, кому хватило времени и благоразумия бежать с разоренной родины. Самой знаменитой среди этих беглецов была высокородная и благочестивая Проба[119]119
  Поскольку превратности судьбы Пробы и ее семьи связаны с жизнью святого Августина, усердный Тильмонт подробно рассказывает о них. Через некоторое время после их прибытия в Африку Деметриада приняла монашество и принесла обет вечной девственности. Это событие считалось делом первостепенной важности для Рима и мира. Все святые написали ей поздравительные письма. Письмо Иеронима дошло до наших дней; оно представляет собой смесь нелепых рассуждений, страстой декламации и любопытных фактов, часть из которых относятся к осаде и разграблению Рима.


[Закрыть], вдова префекта Петрония. После смерти мужа, самого могущественного после императора человека в Риме, она стала главой семейства Анициев и из своих личных средств поочередно заплатила за консульские должности для троих своих сыновей. Когда Рим был осажден и захвачен готами, Проба с христианской покорностью судьбе перенесла утрату огромных богатств, взошла на небольшой корабль, с которого уже в море увидела огонь, охвативший ее дворец, и уплыла со своей дочерью Летой и своей внучкой, знаменитой девственницей Деметриадой, на побережье Африки. Эта матрона своей добросердечной щедростью, с которой она раздавала то, что производилось в ее имениях, или вырученные за них деньги, помогла облегчить несчастья изгнанников и пленных. Но даже семья самой Пробы не избежала притеснений со стороны алчного комеса Гераклиана, который имел низость продать знатнейших девиц Рима в наложницы, отдав их в жертву похоти или жадности сирийских торговцев. Итальянских беженцев расселили по провинциям вдоль побережья Египта и Азии до самых Константинополя и Иерусалима. Селение Вифлеем, где жили в уединении святой Иероним и его новообращенные ученицы, до отказа наполнилось нищими знаменитостями обоих полов и всех возрастов, которые старались разжалобить людей воспоминаниями о своем прежнем благоденствии. Ужасная римская катастрофа отозвалась печалью и ужасом в потрясенной империи. Такой яркий контраст величия и падения вызывал у слишком доверчивого народа желание оплакивать и даже преувеличивать бедствия столицы, царицы городов. Служители церкви, применяя к недавним событиям возвышенные сравнения восточных пророчеств, иногда чувствовали соблазн спутать разрушение столицы с концом мира.

Природа вложила в человека сильную склонность недооценивать преимущества и преувеличивать беды того времени, в которое он живет. И все же после того, как первые вспышки чувств прошли и был точно подсчитан реальный ущерб, наиболее ученые и рассудительные люди той эпохи были вынуждены признать, что в пору своего детства Рим пострадал от галлов сильнее, чем теперь, на склоне своих лет, – от готов. Опыт одиннадцати веков дал потомкам возможность для гораздо более необычного сравнения и с уверенностью признать, что варвары, которых Аларих привел с берегов Дуная, причинили Риму гораздо меньшие разрушения, чем войска Карла V, государя-католика, именовавшего себя императором римлян. Готы покинули Рим через шесть дней, а солдаты императора Карла владели Римом больше девяти месяцев, и каждый час этого времени был запятнан каким-нибудь зверским проявлением жестокости, похоти и грабежа. Аларих своей властью поддерживал какой-то порядок и умеренность в том свирепом полчище, которое признавало его своим вождем и королем, но коннетабль Бурбон пал славной смертью при штурме стен Рима, и смерть командующего уничтожила всякую дисциплину в армии, где служили солдаты из трех разных независимых народов – итальянцы, испанцы и немцы. Нравы Италии в начале XVI века были ярким образцом человеческой развращенности. Там одновременно были в ходу кровавые преступления, которые господствуют в обществе, когда оно еще не оформилось, и утонченные пороки, порождаемые злоупотреблением искусствами и роскошью. Распущенные авантюристы, которые пошли против всех предписаний патриотизма и суеверия и пытались взять приступом дворец римского понтифика, заслужили право считаться самыми развращенными среди итальянцев. Испанцы в это время были грозой и Старого, и Нового Света, но их отвагу и мужество пятнали мрачная гордость, ненасытная жадность и безжалостная жестокость. Неутомимые в погоне за славой и богатством, они усовершенствовали в результате частой практики самые утонченные и результативные способы пытки пленников. Многие из кастильцев, грабивших Рим, были очень дружны со святой инквизицией, а некоторые добровольцы, возможно, недавно вернулись из завоеванной Мексики. Немцы были менее развращены, чем итальянцы, менее жестоки, чем испанцы; эти воины из-за Альп часто под деревенской или даже дикарской внешностью скрывали простосердечие и даже умение быть милосердными. Но в первом пылу Реформации они глубоко восприняли дух и правила учения Лютера. Поэтому их любимым развлечением было осквернять или уничтожать священные предметы католического суеверия. Без сожаления и без угрызений совести они давали волю своей благочестивой ненависти к служителям церкви всех исповеданий и любого звания, которые составляют такую большую часть населения современного Рима. В своем фанатичном религиозном рвении они могли стремиться разрушить трон Антихриста и очистить кровью и огнем духовный Вавилон от его мерзостей.

Отступление готов и смерть Алариха

Отступление победоносных готов, которые ушли из Рима на шестой день, могло быть подсказано благоразумием, но, несомненно, не было вызвано страхом[120]120
  Сократ утверждает, будто бы Аларих бежал, получив сообщение, что армии Восточной империи идут против него, но в этом предположении нет ни капли истины или разума.


[Закрыть].

Во главе армии, которая стала неповоротливой от тяжелого груза обильной добычи, этот бесстрашный вождь двинулся по Аппиевой дороге в южные провинции Италии, уничтожая все, что осмеливалось встать у него на пути, и лишь грабя те местности, где не встречал сопротивления. Судьба главного города Кампании, гордой и роскошной Капуи, которая даже в те дни своего упадка вызывала к себе уважение как восьмой по значению город империи, позабыта, а соседний с ней городок Нола в этом случае обессмертил благодаря своей святости Паулин, который был консулом, потом монахом, после этого епископом. В возрасте сорока лет он отказался от наслаждения богатством и почетом, обществом и литературой ради жизни в одиночестве и покаянии, и громкие приветствия духовенства дали ему силы для того, чтобы презреть упреки его светских друзей, которые считали этот отчаянный поступок следствием какой-то душевной или телесной болезни. Ранняя и горячая привязанность подсказала Паулину выбор места для его скромного жилища, и он поселился в одном из пригородов Нолы возле чудотворной могилы святого Феликса, вокруг которой благочестивый народ в то время уже построил пять больших церквей, где всегда было многолюдно. Паулин отдал все свое оставшееся имущество и весь остаток сил своего ума на служение этому прославленному мученику, никогда не забывал отметить день его памяти торжественным гимном и воздвиг в его честь шестую церковь, самую изящную и красивую, которая была украшена большим количеством интересных картин, изображавших события, описанные в Ветхом и Новом Заветах. Такое упорное и пылкое усердие заслужили Паулину любовь святого[121]121
  Смиренный Паулин однажды осмелился сказать, что верит, будто святой Феликс любит его хотя бы настолько, насколько хозяин любит свою маленькую собачку.


[Закрыть] или по меньшей мере народа и римского консула, а через пятнадцать лет после его ухода от мира заставили принять сан епископа Нолы; это случилось за несколько месяцев до того, как готы захватили этот город. Во время его осады некоторые благочестивые горожане были обрадованы тем, что видели либо во сне, либо в видении божественный облик своего святого покровителя; но вскоре ход событий показал, что у Феликса не было либо силы, либо власти, либо желания уберечь от беды тех, чьим духовным пастырем он когда-то был, как пастух охранял бы стадо, которое прежде пас. Нола не была спасена от всеобщего разорения, а епископ попал в плен, и его спасло лишь всеобщее мнение, что он ни в чем не виновен и беден. От успешного вторжения войск Алариха в Италию до добровольного ухода оттуда готов под началом его преемника Адольфа прошло более четырех лет, и все это время готы самовластно правили страной, которая, по мнению древних, собрала на своей земле все разнообразные совершенства природы и искусства. Правда, процветание, которого Италия достигла в счастливую эпоху Антонинов, понемногу уменьшалось по мере увядания империи. Плоды долголетнего мира погибали в грубых руках варваров, и захватчики сами были неспособны почувствовать вкус наиболее изящных и утонченных удовольствий роскоши, которые были рассчитаны на кротких и воспитанных по-светски италийцев. Однако каждый солдат требовал для себя немалую часть ощутимых материальных благ – зерна, скота, растительного масла и вина, которые ежедневно в изобилии доставлялись в готский лагерь и шли там в пищу; а главные начальники воинов оскверняли своим присутствием виллы и сады на побережье Кампании, в которых когда-то жили Лукулл и Цицерон. Их пленники, сыновья и дочери римских сенаторов, подавали в больших золотых кубках, украшенных драгоценными камнями, фалернское вино высокомерным победителям, которые, раскинув свои огромные руки и ноги, нежились в тени платанов, посаженных в специально подобранном порядке так, чтобы останавливать жгучие лучи солнца, но пропускать его природное тепло. Эти наслаждения казались еще сильнее при воспоминании о прежних лишениях и трудностях: сравнение Италии с родиной победителей – унылыми и голыми, открытыми всем ветрам равнинами Скифии или холодными берегами Эльбы или Дуная – добавляло прелести благодатному итальянскому климату.

Чего бы ни добивался Аларих – славы, новых земель или богатства, он неутомимо шел к своей цели, и его неслабеющий пыл не могли ни угасить несчастья, ни утолить удачи. Еще не успев дойти до края Италии, он уже издалека заметил расположенный рядом с ней плодородный мирный остров и обратил на него внимание. Но даже владение Сицилией Аларих рассматривал только как промежуточный шаг к задуманному им большому походу на африканский материк. Проливы Региума и Мессины имеют в длину двенадцать миль, а в ширину около полутора миль в самом узком месте, и сказочные подводные чудовища – скалы Сцилла и водоворот Харибда – могут испугать лишь самых робких и неумелых моряков. Но едва первый отряд готов погрузился на корабли, как внезапно началась буря, которая потопила или далеко разбросала по морю многие суда; даже эти мужественные люди испытывали страх перед незнакомой им стихией, и в конце концов весь замысел разрушила безвременная смерть Алариха, положившая после короткой болезни конец его завоеваниям. Во время похорон своего героя варвары прославляли его доблесть и удачу траурными хлопками в ладоши и проявили при его погребении свирепость своего нрава. С помощью работ, выполненных огромной толпой пленных, они искусственно изменили течение маленькой реки Бузентин, которая омывала стены города Консенция. Гробница короля была сооружена в очистившемся от воды старом русле и украшена великолепными трофеями, захваченными в Риме; затем воду вернули на ее естественный путь и бесчеловечно убили пленных, выполнивших эту работу, таким образом навсегда скрыв ото всех тайное место погребения Алариха.

Адольф, который после этого стал королем готов, заключил мир с римлянами и женился на Плацидии, сестре Гонория по одному из родителей. Новый король повел войска в Испанию, чтобы отразить вторжение свевов, вандалов и аланов, но был предательски убит. Его преемник Валлия вернул Испанию под власть Гонория, заперев вандалов в северо-западной части полуострова, а потом поселил готов в Аквитании.

Глава 32
ЦАРСТВОВАНИЕ АРКАДИЯ. СВЯТОЙ ИОАНН ЗЛАТОУСТ. СМЕРТЬ АРКАДИЯ И ПРОВОЗГЛАШЕНИЕ ЕГО НАСЛЕДНИКОМ ФЕОДОСИЯ МЛАДШЕГО. ПРАВЛЕНИЕ ПУЛЬХЕРИИ. ПРЕВРАТНОСТИ СУДЬБЫ ЕВДОКИИ

Раздел римского мира между сыновьями Феодосия завершил создание Восточной империи, которая от царствования Аркадия до захвата Константинополя турками просуществовала тысяча пятьдесят восемь лет в постоянном преждевременном упадке. Владыка этой империи принял и упрямо сохранял за собой лишенный всякого содержания и, по сути дела, лживый титул императора римлян и продолжал по наследству именоваться Цезарем и Августом, подчеркивая этим, что является законным преемником первых среди людей, царствовавших над первым среди народов. Константинопольский дворец великолепием соперничал с дворцами Персии, а возможно, даже превосходил их, и в своих красноречивых проповедях Иоанн Златоуст, осуждая пышную роскошь времен царствования Аркадия, на деле прославляет ее. «Император, – говорит Златоуст, – носит на голове либо диадему, либо венец из золота, украшенный драгоценными камнями, стоимость которых невозможно подсчитать. Эти головные уборы и пурпурная одежда, которую он носит, предназначены только для священной особы императора, а его шелковые одежды вышиты золотыми изображениями драконов. Его трон сделан из цельного золота, он появляется на людях всегда в окружении придворных, охраны и свиты. Их копья, щиты, нагрудники, поводья и сбруя коней сделаны либо из золота, либо из похожего на золото материала, а великолепная огромная выпуклость в середине их щитов окружена меньшими выпуклостями, имеющими форму человеческого глаза. Два мула, которые везут колесницу монарха, совершенно белые, и все сияют золотом. Сама колесница из массивного чистого золота вызывает восхищение у зрителей, которые любуются пурпурными занавесками, белоснежным ковром, величиной драгоценных камней и блестящими золотыми пластинами, которые сверкают, покачиваясь от движения колесницы. Изображения императора написаны белой краской по синему фону. Император представлен на них сидящим на троне, рядом с ним – его оружие, кони и охранники, а у ног его – побежденные враги в цепях». Преемники Константина стали постоянно жить в том царственном городе, который этот император воздвиг на границе Европы и Азии. Недостижимые для угроз врагов и, возможно, для жалоб своего народа, они получали как дань произведения всех климатов, и каждый ветер приносил им дары. Их столица была так неприступна, что ее мощь веками успешно бросала вызов захватническим попыткам варваров. Их владения простирались от Адриатики до Тигра, и водный путь от ледяной Скифии до знойной Эфиопии, занимавший двадцать пять дней, пролегал по Восточной империи. Густонаселенные земли этой империи были родиной искусств и учености, роскоши и богатства; и ее жители, которые переняли язык и манеры греков, с некоторой долей правды именовали себя самой просвещенной и цивилизованной частью человечества. Формой правления была чистая и простая монархия; имя РИМСКАЯ РЕСПУБЛИКА, которое так долго поддерживало слабую традицию свободы, стало обозначать только латинские провинции, и константинопольские государи измеряли свое величие по рабской покорности своего народа. Они не знали, как сильно склонность к пассивности ослабляет и притупляет все способности души. Подданные, которые послушно подчинили свою волю приказам всевластного господина, были одинаково не способны охранять свою жизнь и имущество от нападения варваров и защищать свою точку зрения от ужасов суеверия.

В первые пять лет царствования Аркадия управление империей было в руках его камергера, жестокого и алчного евнуха Евтропия. Евтропий был свергнут благодаря восстанию остготов, которых возглавляли Трибигильд и Гайнас, и по наущению императрицы Евдоксии. Восстание было успешно подавлено.

Святой Иоанн Златоуст

После смерти ленивого Нектария, который сменил Григория Назианзина, в константинопольской церкви началась смута из-за честолюбия соперничающих кандидатов, которые не стыдились пускать в ход золото или лесть, чтобы получить голоса народа или голос фаворита. Похоже, в этом случае Евтропий отступил от своих обычных правил и сделал выбор честно, руководствуясь только высокими достоинствами чужака-избранника. Незадолго до этого во время поездки по Востоку он восхитился проповедями Иоанна, к чьему имени прибавляли почетное прозвище Златоуст, пресвитера в Антиохии и уроженца этого города. Наместнику Сирии был негласно отправлен соответствующий приказ, а поскольку народ мог не пожелать расстаться со своим любимым проповедником, Иоанна привезли из Антиохии в Константинополь быстро и тайно, в почтовой повозке. Двор, духовенство и народ единогласно и без чьей-либо просьбы утвердили выбор священнослужителя, и новый епископ превзошел радостные ожидания общества и как святой, и как оратор. Златоуст родился в знатной и состоятельной семье, в столице Сирии и стараниями любящей матери рос под руководством самых искусных учителей. Искусство красноречия он изучил в школе Либания, и этот знаменитый софист вскоре заметил дарования своего ученика и чистосердечно говорил, что Иоанн заслуживал бы стать его преемником, если бы не был украден христианами. Вскоре набожность побудила Иоанна принять крещение, отказаться от прибыльной и почетной профессии юриста и похоронить себя в пустыне в окрестностях Антиохии, где он шесть лет умерщвлял плотские вожделения суровым покаянием. Болезни заставили его вернуться в общество людей, и Мелетий своим авторитетом направил его дарования на службу церкви. Но и в кругу семьи, и позже на архиепископском престоле Златоуст оставался верен монашеским добродетелям. Большие доходы, которые его предшественники тратили на роскошь, он направил на более достойное дело – создание больниц; и толпа бедняков, живших за счет его благотворительности, предпочитала красноречивые и поучительные речи своего архиепископа развлечениям в театре или цирке. Памятники этого красноречия, которое около двадцати лет восхищало Антиохию и Константинополь, были заботливо сохранены, и обладание примерно тысячей его проповедей и поучений позволило в более поздние времена критикам[122]122
  Поскольку почти не знаком с объемистым собранием проповедей Златоуста, я доверился в этом случае двум самым рассудительным и умеренным из церковных критиков – Эразму и Дупину. Однако хороший вкус первого иногда искажает его слишком сильная любовь к древности, а здравый смысл второго всегда сдерживают соображения благоразумия.


[Закрыть] оценить подлинную величину дарований Златоуста.

Они единогласно признают, что этот христианский оратор свободно владел тем изящным и богатым словами стилем речи, которым пользовался; был настолько умен, что скрывал те свои преимущества, которые имел благодаря знанию риторики и философии, владел неистощимым запасом метафор и уподоблений, идей и образов, который позволял ему разнообразить и иллюстрировать примерами самые привычные темы, и удача наделила его умением ставить страсти на службу добродетели и правдиво и вдохновенно, словно с театральных подмостков, раскрывать слушателям глаза на безумство и позор порока.

Пастырские труды архиепископа Константинопольского создали ему и постепенно заставили объединиться против него два рода врагов: стремившихся к власти служителей церкви, которые завидовали его успеху, и упорствующих грешников, которые были обижены его упреками. Когда Златоуст с кафедры Святой Софии метал громы против вырождения христиан, стрелы его красноречия были направлены на всю толпу в целом и падали среди людей, не раня и даже не задевая никого в отдельности. Когда он произносил речь против пороков, свойственных лишь богачам, бедняки могли получить от его упреков временное утешение, но многочисленность преступников все же укрывала их от вины, и сам упрек был частично облагорожен тем, что предназначался тому, кто высоко стоит в обществе и наслаждается радостями жизни. Но по мере того, как пирамида становилась выше, она постепенно сужалась до одной точки, и чиновники, министры, любимые евнухи, придворные дамы[123]123
  Константинопольские женщины составили себе имя одни враждой к Златоусту, другие – преданностью ему. Во главе его гонителей стояли три знатных и состоятельных вдовы – Марса, Кастриция и Евграфия. Они были не в силах простить проповеднику того, что он упрекал их в притворстве за стремление скрыть старость и уродство с помощью украшений и нарядов. Олимпиада за столь же усердное служение делу более благочестивой стороны стала святой.


[Закрыть], сама императрица Евдоксия должны были поделить доставшуюся им гораздо большую часть общей вины на гораздо меньшее число преступников.

Совесть либо заставляла их опасаться, что слушатели отнесут сказанное лично к ним, либо подтверждала им, что это так, и бесстрашный проповедник приобрел опасное право сделать отвратительными для общества и преступление, и преступника. Тайная вражда двора разжигала недовольство архиепископом константинопольских духовных лиц и монахов, который слишком пылко, усердно и поспешно стал преобразовывать их жизнь. Он с кафедры осудил константинопольских служителей церкви, которые держали в своих домах женщин, выдавая их за служанок или сестер, что постоянно давало повод либо для греха, либо для скандала. Молчаливые одинокие аскеты, удалившиеся от мира, заслуживали самое горячее одобрение Златоуста, но он презирал и клеймил как позор для священного монашеского сана выродившихся монахов, целая толпа которых так часто заполняла столичные улицы ради недостойных целей: удовольствия или выгоды. Этот голос убеждения архиепископ был вынужден усиливать страхом перед властью; по этой причине он осуществлял свои обязанности церковного судьи с пылом, иногда несвободным от пристрастия, и не всегда руководствовался благоразумием. Златоуст был по природе холериком[124]124
  Созмен и особенно Сократ описали подлинный характер Златоуста с умеренностью и беспристрастием, очень обидными для слепых почитателей архиепископа. Эти историки принадлежали к следующему после него поколению, при жизни которого вражда между партиями угасла, и беседовали со многими людьми, которые лично были знакомы с добродетелями и слабостями этого святого.


[Закрыть].

Он заставлял себя любить своих врагов, как предписывает Евангелие, но оставлял за собой право ненавидеть врагов Бога и церкви, и иногда выражал свои чувства со слишком большой силой и путем моральной поддержки и в словах и в поступках. По каким-то причинам, связанным со здоровьем или воздержанием, он сохранил прежнее обыкновение есть в одиночестве, и эта негостеприимная привычка[125]125
  Палладий защищает архиепископа следующими доводами. 1. Тот никогда не пил вина. 2. Из-за болезни желудка он должен был соблюдать особую диету. 3. Из-за дел, ученых занятий или молитвы часто постился до заката. 4. Не выносил шума и легкомысленного поведения, которые обычны на больших званых обедах. 5. Сберегал деньги для бедняков. 6. Понимал, что в такой столице, как Константинополь, выделить кого-то приглашениями означает навлечь на себя зависть и упреки в пристрастии.


[Закрыть], которую его враги объясняли гордостью, по меньшей мере питала его недостатки: угрюмость и необщительность.

Архиепископ, не имевший возможностей для непринужденной беседы, которая облегчает знание и ведение дел, слепо доверял своему дьякону Серапиону и редко применял свои отвлеченные знания о человеческой натуре к конкретным характерам своих подчиненных или равных себе людей. Зная о чистоте своих намерений и, возможно, чувствуя, как велики его дарования, архиепископ Константинопольский расширял юрисдикцию императорской столицы для того, чтобы иметь возможность расширить область своих пасторских трудов, и поведение, которое непосвященный светский человек объяснял соображениями честолюбия, в глазах самого Златоуста было священным и необходимым долгом. Во время своей поездки по азиатским провинциям он сместил с должностей тринадцать епископов в Лидии и Фригии. И имел неосторожность заявить, что все епископское сословие глубоко поражено симонией и распущенностью[126]126
  Златоуст высказал свое мнение – которое был волен иметь, – что среди епископов гораздо меньше тех, кто может быть спасен, чем тех, кто будет проклят.


[Закрыть].

Если эти епископы были невиновны, такое поспешное и несправедливое осуждение должно было привести к вполне обоснованному недовольству. Если же они были виновны, их многочисленные сообщники в преступлениях должны были быстро понять, что их собственная безопасность зависит от поражения архиепископа, и научились изображать его тираном восточной церкви.

Этим церковным заговором руководил Феофил, архиепископ Александрии, деятельный и честолюбивый прелат, который с показной пышностью украшал памятники своего правления, выставляя этим напоказ грабительски добытое богатство. Его общая со всеми соплеменниками нелюбовь к возраставшему величию города, который оттеснял его со второго места в христианском мире на третье, была доведена до крайности несколькими личными спорами с самим Златоустом. По частному приглашению императрицы Феофил прибыл в Константинополь с отрядом сильных египетских моряков, чтобы противостоять черни, и со свитой из зависевших от него епископов, которые своими голосами должны были обеспечить ему большинство в соборе. Собор был созван в пригороде Халкедона, насившем прозвище Дуб, где Руфин построил величественную церковь и монастырь, и продолжался то ли четырнадцать дней, то ли четырнадцать заседаний. Один епископ и один дьякон выдвинули обвинения против архиепископа Константинопольского, но сорок семь пунктов этого обвинения были такими легкомысленными или невероятными, что оно может по справедливости считаться искренним и беспримерным похвальным словом Златоусту. Одно за другим были подписаны четыре требования Златоусту явиться на собор, но и после четвертого архиепископ отказался отдать себя или свое доброе имя в руки своих неумолимых врагов. Враги же благоразумно не стали рассматривать ни одно конкретное обвинение, а осудили его за неподчинение, выразившее это в неявке, и поспешно объявили о его смещении с должности. Сразу же после этого участники собора в Дубе обратились к императору с просьбой утвердить и выполнить это решение и при этом милосердно намекнули, что можно было бы обвинить и в государственной измене этого дерзкого проповедника, который оскорблял под именем Иезавели саму императрицу Евдоксию. Один из императорских посланцев грубо арестовал архиепископа, провел через город и после короткого пути по морю высадил Златоуста у входа в Евксинское море, откуда тот меньше чем через два дня был со славой вызван обратно.

Верная паства архиепископа в первый момент онемела и оцепенела от изумления, но затем мгновенно и единодушно восстала с неодолимой яростью. Сам Феофил спасся, но толпа его монахов и египетских моряков была безжалостно перерезана на улицах Константинополя. Своевременно произошедшее землетрясение посчитали доказательством того, что Небо на стороне горожан, и мятеж докатился до стен дворца. Императрица под влиянием страха или угрызений совести упала в ноги Аркадию и признала, что безопасность страны можно купить лишь возвращением Златоуста на архиепископскую кафедру. Воды Босфора покрылись бесчисленным количеством кораблей, азиатский и европейский берега были ярко освещены, и победивший народ приветственными криками сопровождал от порта до собора своего архиепископа, который слишком легко согласился вновь приступить к исполнению своих обязанностей до того, как вынесенный ему приговор будет законно отменен властью нового церковного съезда. Не зная об угрожавшей ему опасности или не считая ее серьезной, Златоуст дал волю своему религиозному пылу, а может быть, своему озлоблению, в своих речах особенно резко выступал против женских пороков и осудил как языческие те почести, которые были оказаны почти на земле собора Святой Софии статуе императрицы. Его неосмотрительность позволила его врагам разжечь гнев в душе высокомерной Евдоксии сообщением – а может быть, выдумкой – о знаменитой теме для проповеди «Иродиада снова приходит в ярость, Иродиада снова танцует, она снова требует голову Иоанна». Такой дерзкий намек она была не в силах простить ни как женщина, ни как государыня. Короткое обманчивое перемирие было использовано для подготовки более действенных средств, чтобы уничтожить архиепископа и отправить его в опалу. Многочисленный совет восточных прелатов, которых издалека направлял своими советами Феофил, оставил в силе прежний приговор, не выясняя, справедлив ли он. В город был введен отряд солдат-варваров, чтобы подавить возмущение народа.

Накануне Пасхи солдаты грубо прервали торжественный обряд крещения, смутив этим тех верующих, которые готовились креститься и стояли обнаженными, и нарушив своим присутствием грозные таинства христианской веры. Церковь Святой Софии и архиепископский престол занял Арсакий. Католики отступили к баням Константина, а затем в поля, но и там их продолжали преследовать и оскорблять гвардейцы, епископы и чиновники. Роковой день второго и окончательного изгнания Златоуста был отмечен большим пожаром, охватившим собор, здание сената и соседние строения; это бедствие считали – без доказательств, но не совсем без основания – местью преследуемой партии.

Для Цицерона добровольный уход в изгнание был бы заслугой, если бы его отъезд сохранил мир в республике, но для Златоуста покорность была обязательным к выполнению долгом христианина и подданного. Неуступчивая императрица отказалась прислушаться к смиренной просьбе архиепископа позволить ему жить в Кизике или Никомедии и вместо них назначила Златоусту местом жительства городок Кукусус, затерянный в глуши отрогов гор Тавра, в Малой Армении. Причиной этого была тайная надежда, что архиепископ погибнет за семьдесят дней трудного и опасного пути по провинциям Малой Азии, где ему будут постоянно угрожать нападения враждебных исаврийцев и еще более неумолимая ярость монахов, однако Златоуст приехал к месту своего заключения целым и невредимым. Три года, которые он провел в Кукусусе и соседнем городке Арабиссусе, были последними и самыми славными в его жизни. Отсутствие и гонения освятили изгнанника; недостатки его правления были забыты, но все уста повторяли хвалы его гению и добродетели, и весь христианский мир с почтительным вниманием смотрел на безлюдный клочок голой земли среди гор Тавра.

Из своего одиночества архиепископ, чей деятельный ум стал лишь мощнее от несчастий, часто посылал суровые письма в самые отдаленные провинции. Он призывал своих разбросанных по миру сторонников стойко хранить ему верность, торопил уничтожение храмов в Финикии и искоренение ереси на острове Кипр, достигал своими пастырскими заботами до миссий в Персии и Скифии, через своих посланников вел переговоры с римским первосвященником и с императором Гонорием, смело требуя, чтобы решение пристрастного собора было пересмотрено более высоким судом независимого общецерковного совета. Ум прославленного изгнанника оставался свободным, но его пленное тело было беззащитно перед местью его притеснителей, которые злоупотребляли именем и властью Аркадия. Был отправлен приказ немедленно перевезти Златоуста в Питиус, в самый пустынный из пустынных краев. Охранники настолько точно выполняли данные им жестокие указания, что Иоанн, не успев доехать до побережья Евксинского моря, умер в Комане, в провинции Понт, на шестидесятом году жизни. Следующее поколение признало его невиновность и его заслуги. Архиепископы Востока, которые, возможно, краснели от стыда за то, что их предшественники были врагами Златоуста, один за другим благодаря твердости римского первосвященника согласились восстановить честь почитаемого имени Иоанна. Благодаря благочестивым стараниям духовенства и народа Константинополя останки Златоуста через тридцать лет после его смерти были перевезены из безвестной могилы в императорскую столицу. Чтобы принять их, император Феодосии выехал навстречу и проехал до самого Халкедона. Там он упал на гроб и так, простершись ниц, от имени своих виновных родителей, Аркадия и Евдоксии, умолял пострадавшего от них святого простить их.