Текст книги "Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант)"

Возрождение греческой учености в Италии

Путешествия трех императоров ничего не дали и для их земного спасения, и, возможно, для спасения их душ, но все же имели полезное последствие: они послужили возрождению греческой учености в Италии, а из Италии она распространилась до самых дальних западных и северных стран. Даже находясь на самом дне рабства и отчаяния, подданные византийских монархов еще владели золотым ключом, которым открывалась сокровищница с богатствами Античности – музыкальным и плодовитым языком, который вселяет душу в образы, созданные чувствами, и наделяет телом отвлеченные построения философии. С тех пор как границы монархии и даже ее столицы были растоптаны ногами захватчиков, варвары из различных народов, несомненно, исказили форму и вещество греческой речи, и были составлены толстые словари, чтобы перевести множество слов арабского, турецкого, южнославянского, латинского и французского происхождения. Но язык, на котором говорили при дворе и который преподавали в школах, был чище, и процветание греческого языка было описано – возможно, с преувеличениями – одним ученым итальянцем, который долго жил в Константинополе, нашел там себе знатную жену и сделался подданным греческой империи за тридцать лет до ее захвата турками. Этот ученый, называвшийся греческим именем Филельф, писал: «Разговорная речь испорчена народом и заражена словами множества иноземцев и купцов, которые каждый день толпами съезжаются в город и смешиваются с его жителями. Именно от учеников такой школы мы получили латинские версии трудов Аристотеля и Платона, такие туманные по смыслу и такие бедные духом. Но есть греки, избежавшие этой заразы; им мы следуем, и они одни достойны нашего подражания. В повседневной речи они и в наши дни говорят языком Аристофана, Еврипида и афинских историков и философов, а стиль их письменной речи еще тоньше отшлифован и еще правильнее. Те, кто происхождением или должностью связан с византийским двором, сохраняют без малейшей примеси древние изящество и чистоту языка, но всего ярче его природные красоты сияют в речи благородных матрон, которые удалены от всякого общения с чужеземцами. Я сказал – с чужеземцами? Они живут в таком уединении, что скрыты даже от глаз своих сограждан. Их редко можно увидеть на улицах, а если они покидают свои дома, то делают это в сумерках, чтобы побывать в церкви или у ближайшей родни. В этих случаях матрона едет верхом на коне, закутанная в покрывало, и ее окружают спутники – родственники, муж и слуги».

У греков церковные службы исполняет многочисленное и богатое духовенство. Их монахи и епископы всегда отличались серьезностью и строгостью поведения, их не отвлекали от религиозных обязанностей, как латинских священников, дела и удовольствия мирской и даже военной жизни. Закончив долгие подсчеты того, сколько времени и талантов погибло из-за суеверия, лени и разногласий в церковной и монастырской среде, более любознательные и честолюбивые умы перейдут к исследованию пределов религиозной и светской учености, которую обеспечивал грекам их родной язык. Обучение молодежи было главным образом в руках служителей церкви. Школы философии и красноречия продолжали существовать до самого падения империи, и можно утверждать, что в стенах Константинополя находилось больше книг и знаний, чем на всем обширном Западе. Однако между ними было одно большое различие, о котором я уже упоминал: греки стояли на месте или даже откатывались назад, а латиняне быстро шли вперед. Дух независимости и соревнования побуждал народы к действию, и даже в маленьком мирке итальянских государств было больше людей и промышленности, чем в уменьшавшейся Византийской империи. В Европе низшие слои общества освободились от ярма феодального рабства, а свобода – первый шаг к любопытству и знанию. Благодаря суеверию сохранился в употреблении латинский язык, хотя грубый и искаженный. Университеты от Болоньи до Оксфорда[214]214
  В конце XV века в Европе было около пятидесяти университетов, из которых десять или двенадцать были основаны раньше 1300 года. Они теснились один возле другого там, где ощущался их недостаток. В Болонье было десять тысяч студентов, в основном изучавших гражданское право. В Оксфорде количество студентов в 1357 году упало с тридцати тысяч до шести тысяч. И даже это малое количество больше, чем численность учащихся этого университета по сегодняшнему списку.


[Закрыть] были населены тысячами учеников, чей неверно направленный пыл можно было переключить на более свободные и достойные мужчины науки.

При этом воскресении науки Италия первая сбросила с нее саван, и красноречивый Петрарка своими уроками и примером справедливо заслужил похвалу как первый предвестник нового дня. Более правильный стиль его композиций, более благородный и разумный строй его чувств проистекали от изучения древнеримских авторов и подражания им; а ученики Цицерона и Вергилия с почтением и любовью приближались к святыне их греческих учителей. При разграблении Константинополя французы и даже венецианцы с презрением уничтожали работы Лисиппа и Гомера. Произведения искусства можно уничтожить одним ударом, но бессмертный разум обновляется и умножается в копиях под пером переписчика, а Петрарка и его друзья стремились владеть такими копиями и понимать их. Нет сомнения, что военная угроза со стороны турок торопила бегство муз, и все-таки можно вздрогнуть от страха при мысли, что Греция с ее школами и библиотеками могла быть разгромлена до того, как Европа поднялась из затопившего ее потока варварства, что семена науки могли рассеяться по ветру раньше, чем итальянская почва приготовилась к их возделыванию.

Самые ученые итальянцы XV века признали и встретили приветствием возрождение греческой литературы, много веков остававшейся в забвении. Но и в Италии, и по другую сторону Альп знают имена нескольких обладавших глубокими познаниями ученых, которые в темные времена невежества благородно выделялись среди прочих знанием греческого языка. Тщеславный народ громко восхвалял такие редкие примеры широты познаний. Не будем разбирать в мелких подробностях достоинства каждого отдельного человека, однако из любви к истине нужно указать, что их ученость не имела ни причины, ни результатов, что им было легко удовлетворить себя и своих более невежественных коллег и что язык, который они таким чудесным образом изучили, применялся лишь для переписывания небольшого числа рукописей и не преподавался ни в одном западном университете. В одном уголке Италии существовали его следы в народной речи или по меньшей мере в языке церковной службы. Это была Калабрия, где никогда полностью не исчезала давняя память о колониях греков-дорийцев и ионийцев. Калабрийские церкви долго были в подчинении у константинопольского престола, и монахи святого Василия учились на горе Афон и в школах Востока. Калабрия была родиной Варлаама, который уже появлялся на страницах этой книги как сектант и как посол, и Варлаам первый воскресил за Альпами память о Гомере или по меньшей мере интерес к его сочинениям. Петрарка и Боккаччо описывают его как человека малого ростом, но поистине великого ученостью и гением, имевшего проницательный и острый ум, но говорившего медленно и с трудом. Много столетий (по их словам) Греция не порождала равного ему знатока истории, грамматики и философии, и его достоинства прославлены аттестатами, полученными от государей и ученых Константинополя. Один из этих аттестатов сохранился до наших дней, и император Иоанн Кантакузин, защищавший противников Варлаама, был вынужден признать, что этот глубокий и тонкий логик хорошо знаком с трудами Евклида, Аристотеля и Платона. При авиньонском дворе он сблизился с Петраркой, первым среди знатоков латыни, и желание учиться друг у друга стало основной темой их переписки. Тосканец с жадным любопытством и усидчивым прилежанием взялся за изучение греческого языка, и в утомительной борьбе с сухостью и трудностью первых элементарных знаний начал понимать значение слов и чувствовать душу поэтов и философов, чьи сердца были сродни его сердцу. Но вскоре он лишился общества и уроков своего полезного помощника: Варлаам отказался продолжать свое безрезультатное посольство, а по возвращении в Грецию безрассудно разозлил целые толпы фанатичных монахов тем, что попытался заменить их убеждения светом разума. После трех лет разлуки друзья снова встретились при неаполитанском дворе, но ученик великодушно отказался от прекраснейшей возможности совершенствоваться в языке, и по его рекомендации Варлаам в конце концов стал епископом маленькой епархии в своей родной Калабрии. Многочисленные занятия Петрарки: любовь и дружба, разнообразная переписка и частые поездки, сочинение сложных по форме произведений в стихах и прозе на латыни и на итальянском языке – отвлекли его от изучения иностранного языка, и чем старше он становился, тем больше овладение греческим языком превращалось из надежды в желание. Когда поэту было около пятидесяти, его друг, византийский посол, знавший оба языка, подарил ему экземпляр сочинений Гомера, а Петрарка ответил ему письмом, в котором видны одновременно красноречие, благодарность и сожаление. Восхвалив щедрость дарителя и ценность подарка, который для него дороже золота и рубинов, он продолжает: «Ваш подарок – подлинный оригинальный текст божественного поэта, источника всех вымыслов – достоин вас и меня; вы исполнили свое обещание и удовлетворили мои желания. И все же ваша щедрость несовершенна: вместе с Гомером вы должны были бы подарить мне себя – проводника, который мог бы привести меня на поля света и открыть перед моими удивленными глазами своевременные чудеса «Илиады» и «Одиссеи». Но, увы! Гомер нем или я глух, и не в моей власти наслаждаться красотой, которой я владею. Я поставил его возле Платона – короля поэтов рядом с королем философов, и с гордостью гляжу на моих знаменитых гостей. Из их бессмертных сочинений я уже приобрел все, что было переведено на латинский язык, но если нет пользы, то есть удовольствие в том, чтобы созерцать этих почтенных греков в их национальной одежде. Я в восторге от внешнего вида Гомера, и, обнимая молчащий том, я каждый раз со вздохом восклицаю: «Прославленный певец! С каким удовольствием услышал бы я твою песню, если бы мой слух не притупился, а потом не пропал из-за смерти одного друга и из-за отсутствия второго, о котором горько сожалею! Все же я не отчаиваюсь, и мне приносит некоторое успокоение пример Катона, поскольку он как раз на склоне лет научился читать по-гречески».

Награду, которую не принесли Петрарке его усилия, получил благодаря удаче и трудолюбию его друг Боккаччо, отец тосканской прозы. Этот популярный писатель, который известен благодаря «Декамерону» – сборнику из ста новелл о шутках и любви, достоин более серьезной похвалы за то, что возродил в Италии изучение греческого языка. В 1360 году ученик Варлаама по имени Лео или Леонтий Пилат прервал свой путь в Авиньон благодаря советам и гостеприимству Боккаччо: писатель поселил чужеземца в своем доме, уговорил власти Флорентийской республики назначить ему ежегодное жалованье и сам стал в часы досуга заниматься у первого учителя, который преподавал греческий язык в западных странах Европы. Внешность Лео могла бы отпугнуть даже самого жаждущего учиться человека. Он одевался в плащ, какой носили философы или нищие, выражение лица имел отвратительное, а само лицо было почти скрыто черными волосами, борода была длинной и нечесаной, нрав у него был угрюмый и переменчивый. Он не мог облагородить свою речь ни украшениями, ни даже ясностью изложения, которые свойственны латинскому красноречию. Но в его уме хранилось сокровище – греческая ученость. Он одинаково хорошо знал историю и басни, философию и грамматику, читал поэмы Гомера в школах Флоренции. Именно по его объяснениям Боккаччо составил дословный прозаический перевод «Илиады» и «Одиссеи», который утолил жажду его друга Петрарки и который, возможно, уже в следующем веке тайно использовал Лоренцо Валла, переводчик Гомера на латинский язык. Именно из его рассказов тот же Боккаччо собрал материал для своего трактата о родословном дереве языческих богов – работы, которая в те времена требовала огромных познаний и которую он обильно начинил греческими персонажами и цитатами, чтобы добиться изумления и похвалы от более невежественных читателей. Первые шаги ученость делает медленно и с трудом – во всей Италии можно было насчитать не больше десяти почитателей Гомера, и ни Рим, ни Венеция, ни Неаполь не смогли бы добавить ни одного имени к этому списку ученых мужей. Их было бы больше и они быстрее бы двигались вперед, если бы непостоянный Лео через три года не покинул свое почетное и прибыльное место. Проезжая через Падую, он короткое время был гостем Петрарки и понравился поэту как ученый, но как человек вызвал у него справедливую обиду своей угрюмостью и нелюдимостью. Лео, недовольный и миром, и собой, недооценивал те блага, которые имел в данный момент, а отсутствующие люди и предметы были дороги его воображению. В Италии он был фессалийцем, в Греции – уроженцем Калабрии. В обществе латинян он презирал их язык, религию и манеры, но как только сходил с корабля в Константинополе, тут же снова начинал вздыхать по богатству Венеции и изяществу Флоренции. Его итальянские друзья не слушали его назойливое ворчанье, а он зависел от их любопытства и снисходительности, и поэтому снова сел на корабль, отправлявшийся в их страну. Но при входе в Адриатику корабль попал в грозу, и несчастный учитель, который, подобно Улиссу, привязал себя к мачте, был убит молнией. Человечный Петрарка пролил слезу при известии о его бедствии, однако очень старался узнать, удалось ли спасти от рук моряков какой-нибудь экземпляр Еврипида или Софокла.

Но слабые ростки греческой учености, которые посадил Боккаччо в почву, подготовленную Петраркой, вскоре завяли и погибли. Следующее поколение довольно долго совершенствовалось лишь в латинском красноречии, и лишь в конце XIV века погасший огонь вновь был зажжен в Италии – теперь уже навсегда. Император Мануил перед своей поездкой на Запад отправил туда послов и ораторов, которые должны были умолять западных государей о сострадании. Самым выдающимся или самым ученым из этих посланников был Мануил Хризолор, человек знатного происхождения: предполагалось, что его предки были римлянами и переселились в Константинополь вместе с великим Константином. После того как Хризолор побывал при французском и английском дворах, где получил несколько денежных пожертвований и гораздо больше обещаний, посланника пригласили на должность профессора, и честь приглашения снова принадлежала Флоренции. Тем, что Хризолор знал кроме греческого и латынь, он заслужил денежное пособие от Флорентийской республики и вскоре превзошел ее ожидания. Его школу посещала целая толпа учеников всех возрастов и званий, и один из них, Леонардо Аретино, в своей всеобщей истории описал причины своего прихода и свои успехи.

«В то время, – пишет он, – я был студентом и изучал гражданское право, но в моей душе горела любовь к словесности, и я проявлял немного усердия в изучении логики и риторики. Когда приехал Мануил, я не мог решить, прекратить мне уроки права или отказаться от появившейся чудесной возможности. Тогда я со всем пылом юности спросил свой ум: «Ты откажешься от себя и своей удачи? Ты не хочешь познакомиться и дружески беседовать с Гомером, Платоном и Демосфеном? Беседовать с поэтами, философами и ораторами, о которых рассказывают такие чудеса и которых во все века славили как великих учителей человечества? По гражданскому праву я всегда найду достаточное количество преподавателей и ученых в наших университетах, а учителя греческого языка – и такого учителя, – если дам ему уйти, могу никогда не отыскать». Убежденный этими доводами, я отдал себя в руки Хризолора, и моя страсть оказалась так сильна, что я постоянно видел по ночам во сне те уроки, которые усвоил днем». Тогда же и там же Джованни из Равенны, итальянский ученик Петрарки, истолковывал латинских классиков. В этих двух школах получили образование итальянцы, которые прославили свое время и свою родину, и Флоренция стала плодоносным садом греческой и римской учености. Приезд императора заставил Хризолора вернуться из училища ко двору, но позже он так же старательно и успешно преподавал в Павии и Риме. Остаток своей жизни – около пятнадцати лет – он разделил между Италией и Константинополем, между посольствами и уроками. Занятый благородным делом просвещения чужого народа, этот грамматик не забывал о более священном долге перед своим государем и своей страной: Хризолор умер в Констанце, где находился с поручением от императора к съезду.

По его примеру восстановление греческой учености в Италии продолжил целый ряд эмигрантов, которые не имели денег, но владели знаниями или по меньшей мере греческим языком. От страха перед оружием турок или от турецких притеснений жители Фессалоники и Константинополя бежали в страну свободы, любознательности и богатства. Собор открыл двери Флоренции перед светочами греческой церкви и оракулами платоновской философии, а те из беженцев, кто был сторонниками объединения церквей, имели двойную заслугу: они отвергли свою родину не просто ради христианской веры, а ради веры католической. Патриот, жертвующий своей партией и совестью ради соблазнов, которыми его манит милость властей, может, несмотря на свой поступок, обладать личными и общественными добродетелями. Он больше не слышит в свой адрес обидные слова-упреки «раб» и «отступник», а приобретенное уважение новых союзников позволяет ему снова чувствовать себя достойным человеком. Виссарион за свою благоразумную покорность был награжден пурпуром римской церкви и поселился в Италии. Этот кардинал-грек, носивший титул патриарха Константинопольского, заслужил уважение как вождь и защитник своего народа, когда в должности легата применял свои дарования в Болонье, Венеции, Германии и Франции. Во время выборов папы у членов конклава на мгновение даже возникла мысль возвести его на престол Святого Петра[215]215
  Кардиналы постучали в его дверь, но секретарь Виссариона отказался оторвать его от ученых занятий. Виссарион сказал ему: «Николай, твое уважение стоило тебе кардинальской шапки, а мне – тиары».


[Закрыть].

Высокие звания и награды Виссариона – служителя церкви придавали блеск и исключительность достоинствам Виссариона-ученого. Его дворец был школой, и каждый раз, когда этот кардинал являлся в Ватикан, его сопровождала свита из ученых людей обоих народов. Труд этих ученых заслужил их собственное одобрение и похвалу общества; их книги теперь пылятся без употребления, но в те времена были популярны и полезны. Я не буду пытаться перечислить здесь всех восстановителей греческой литературы в XV веке. Думаю, что будет достаточно упомянуть с благодарностью имена Феодора Газы, Георгия Трапезундского, Иоанна Аргиропула и Димитрия Халкондила, которые преподавали свой родной язык в школах Рима. Их труды были не ниже трудов Виссариона, чей кардинальский пурпур они чтили, но чьей удаче втайне завидовали. Однако жизнь этих грамматиков прошла в бедности и безвестности: они отказались идти прибыльными путями церкви, а одежда и манеры не позволяли им бывать в высшем обществе. Поскольку их единственным достоинством были знания, они, возможно, были довольны наградой, которую получали за свою науку. Отдельного упоминания заслуживает Янус Ласкарис, который был исключением из этого правила. Его красноречие, вежливость и происхождение из императорского рода привлекли к нему внимание нескольких французских монархов, и в одних и тех же городах Ласкарису поручали то преподавание, то ведение переговоров. Долг и выгода побуждали учителей-греков самих учиться латинскому языку, и те, кто добивался самых больших успехов, начинали свободно и изящно говорить на чужом наречии. Но у них навсегда сохранилось ничем не искоренимое греческое тщеславие – склонность свыше меры превозносить свою родину. Их похвала и даже уважение доставались только писателям – их соотечественникам, и временами греки показывали свое презрение к Вергилию или Туллию, сочиняя дерзкую критику или сатиру на стихи одного или речи другого. Эти учителя считались наилучшими оттого, что свободно владели живым языком, но их первые ученики были не способны заметить, насколько потомки стоят ниже своих предков по уровню знаний и даже практики. Неверное произношение[216]216
  Мануила Хризолора и его братьев по профессии обвиняют в невежестве, зависти и скупости. Современные греки произносят «β» как «V» и смешивают три гласные (ηω) и несколько дифтонгов. Именно это вульгарное произношение суровый Гардинер сохранял с помощью наказаний в Кембриджском университете. Но для аттического уха слог «βη» передавал блеяние овец, а баран-вожак в таком случае как свидетель лучше, чем епископ или канцлер. Трактаты тех ученых – в частности, Эразма, – которые стояли за более классическое произношение, собраны в Хеверкемпском Силлоге. Но трудно описать звуки словами, и то, что они пишут о современном произношении, может быть понято лишь их земляками. Мы можем отметить, что Эразм одобряет наше особое произношение буквы и как «θ».


[Закрыть], которое они ввели в школах, рассудительные потомки позже изгнали из употребления.

0 роли греческих ударений они ничего не знали, и эти музыкальные ноты, которые, слетая с аттического языка и воспринимаемые аттическим ухом, наверное, были тайной сутью гармонии, для их глаз так же, как для наших, были всего лишь немыми бессмысленными значками, ненужным излишеством в прозе, вызывающей беспокойство помехой в стихах. Грамматику они действительно знали, поскольку включали в свои уроки пенные отрывки из сочинений Аполлония и Геродиана, и их трактаты о синтаксисе и этимологии, хотя лишены философского духа, до сих пор полезны тем, кто изучает греческий язык. Во время крушения Византийской империи каждый беглец схватил что-то из ее сокровищ – книгу какого-нибудь автора, которая могла бы погибнуть, если бы не находчивость беглеца. Усердные и порой имевшие изящный почерк переписчики своими перьями размножили эти тексты, при этом исправляя их и объясняя собственными комментариями или замечаниями более ранних комментаторов. Содержание сочинений греческих классиков было пересказано латинскому миру, но дух классики – красота стиля – улетучился при переводе на другой язык. Рассудительный Феодор Газа выбрал для перевода более солидные труды Аристотеля и Теофраста, и их сочинения по естественной истории животных и растений открыли собой богатую сокровищницу подлинной экспериментальной науки.

Однако погоня за летучими тенями метафизики велась с большим любопытством и большим увлечением. Платон после долгого забвения был воскрешен в Италии почтенным греком[217]217
  Это был Георгий Гемист Плетон, разносторонний и плодовитый писатель, учитель Виссариона и всех тогдашних платоников. Он посетил Италию, будучи уже стариком, вскоре вернулся на родину и закончил свои дни в Пелопоннесе.


[Закрыть], который преподавал в доме Козимо Медичи.

В то время, когда Флорентийский собор занимался богословскими спорами, изучение изящной философии Платона могло иметь какие-то полезные последствия, ибо его стиль – чистейший образец аттической речи, а его высокие мысли иногда изложены простым слогом в дружеской беседе, а иногда украшены самыми яркими красками поэзии и красноречия. Диалоги Платона – волнующее описание жизни и смерти мудреца, а спустившись с облаков на землю, он своей системой моральных правил внушает людям любовь к истине, родине и человечеству. Наставления и пример Сократа – совет людям жить по принципу сомнения в сочетании со скромностью и свободой исследования. Хотя платоники слепо и фанатически преклонялись перед видениями и ошибками своего божественного учителя, они пылкостью своих чувств могли исправить недостатки сухого догматичного метода школы перипатетиков. Достоинства Платона и Аристотеля настолько равны по величине и при этом настолько противоположны, что могли бы бесконечно уравновешивать друг друга в борьбе между собой. Но из столкновения двух враждебных видов рабства может родиться искра свободы. Греки того времени разделились на партии: одни поддержали первую из этих сект, другие вторую. Обе стороны, ведя бои под знаменами своих вождей, проявляли больше ярости, чем мастерства, и после бегства из Константинополя перенесли сражение на новое поле боя – в Рим. Философский спор быстро выродился в личную ссору рассерженных грамматиков, и Виссарион, хотя был сторонником Платона, предложил себя в качестве советчика и авторитетного посредника, чтобы защитить честь своего народа. В садах Медичи философией академиков наслаждались хорошо воспитанные и ученые люди, но их философское общество было быстро распущено, сочинения мудрена из Аттики стали внимательно читать и перечитывать в отхожих местах, а более сильный Стагирит продолжал парить и остался оракулом для церкви и школы.

Папа Николай V

Я точно и честно описал литературные заслуги греков, но следует признать, что пылкие латиняне следовали за ними и обгоняли их. Италия была разделена на много независимых государств, и в те времена государи и правители республик, соперничая друг с другом, ради своего честолюбия поощряли литературу и награждали литераторов. Слава Николая V не соответствовала его достоинствам. Он был низкого происхождения и возвысился благодаря своим добродетелям и учености. Натура человека оказалась сильнее, чем выгода папы римского, и Николай сам оттачивал то оружие, которое вскоре было направлено против римской церкви. Он был другом многих виднейших ученых того времени, затем стал их защитником, но отличался таким смирением, что эту перемену почти не замечали ни они, ни он. Когда Николай настаивал, чтобы у него приняли щедрый подарок, то просил считать свою щедрость не указателем размера заслуг, а свидетельством своего доброго отношения. Если же скромный обладатель высоких достоинств отказывался от папского дара, папа, знавший себе истинную цену, говорил: «Прими это, среди вас не всегда будет Николай». Влияние Святого престола, которое распространялось на весь христианский мир, папа римский использовал не для выискивания богатых приходов, а для поиска книг. Из развалин византийских библиотек, из самых дальних и безвестных монастырей Германии и Британии он свозил в свое собрание покрытые пылью рукописи античных писателей, а в тех случаях, когда оригинал нельзя было увезти, с него делали для папы точный список. Ватикан, древнее хранилище папских постановлений, сказаний о святых, вымыслов суеверия и подделок, каждый день пополнялся более ценными сочинениями, и в собирании книг Николай был так трудолюбив, что за восемь лет правления составил библиотеку из пяти тысяч томов. Благодаря его щедрости латинский мир смог прочесть на своем языке сочинения Ксенофонта, Диодора, Полибия, Фукидида, Геродота и Аппиана, «Географию» Страбона, «Илиаду», самые ценные работы Платона и Аристотеля, Птолемея и Теофраста, а также отцов греческой церкви. То ли предшествовал римскому первосвященнику, то ли следовал его примеру флорентийский купец, который правил республикой без оружия и без титула. Козимо Медичи стал родоначальником династии государей, чье имя и чья эпоха стали почти синонимами восстановления учености. Свое доброе имя он благородством превратил в славное, его богатства были поставлены на службу человечеству, он переписывался с Каиром и Лондоном одновременно, и часто на одном и том же корабле ему привозили индийские пряности и греческие книги. Гениальные дарования и высокая образованность сделали его внука Лоренцо не только защитником, но и судьей литераторов и кандидатом на место среди них. Во дворце Лоренцо бедствия получали облегчение, а заслуги – награду. Часы досуга он чудесно проводил в платоновской Академии; он побуждал Димитрия Халкондила и Анджело Полициана соревноваться друг с другом, а его деятельный посланец Янус Ласкарис привез с Востока целое сокровище – двести рукописей, из которых восемьдесят были ранее неизвестны в библиотеках Европы. В остальной Италии были такие же настроения, и прогресс народа быстро окупил щедрость его правителей. Латиняне имели исключительное право собственности на свою литературу, и вскоре эти ученики Греции смогли передавать другим и совершенствовать знания, которые усвоили на уроках. После приезда небольшого числа сменявших друг друга иностранных учителей волна эмиграции угасла, но язык Константинополя был перенесен за Альпы, и теперь уроженцы Франции, Германии и Англии[218]218
  В Оксфордском университете греческий язык начали преподавать в последние годы XV века Гроусин, Лайнесер и Летимер, учившиеся во Флоренции у Димитрия Халкондила. См. об этом у доктора Найта в его любопытной книге «Жизнь Эразма». Хотя автор и стойкий патриот академии, он вынужден признать, что Эразм изучил греческий язык в Оксфорде и преподавал этот язык в Кембридже.


[Закрыть] передавали своим землякам священный огонь, который сами зажгли в школах Флоренции и Рима. С произведениями ума дело обстоит так же, как с произведениями земли: человек совершенствует дары природы с помощью трудолюбия и мастерства, и греческие авторы, забытые на берегах Илиса, прославились на берегах Эльбы и Темзы. Виссарион из Газы мог завидовать варварам, более ученым, чем он: точности Будеуса, хорошему вкусу Эразма, плодовитости Стефенса, эрудиции Скалигера, проницательности Рейске или Бентли. Преимущество латинян – открытие книгопечатания – досталось им случайно, но Альд и его бесчисленные последователи применили это полезное искусство для того, чтобы увековечить и размножить античные сочинения[219]219
  Типография римлянина Альда Мануция была основана в Венеции около 1494 года. Он напечатал примерно шестьдесят выдающихся произведений греческой литературы, и почти все они были напечатаны впервые. Некоторые книги содержат по нескольку трактатов или сочинения нескольких авторов, а труды некоторых авторов были изданы два, три или четыре раза. Однако пусть слава Альда не заставляет нас забыть, что первая греческая книга, «Грамматика» Константина Ласкариса, была напечатана в Милане в 1476 году и что книга Гомера, изданная во Флоренции в 1488 году, исполнена со всей роскошью типографского искусства.


[Закрыть].

Единственная рукопись, вывезенная из Греции, возрождалась в десяти тысячах копий, и каждая копия была красивей, чем оригинал. Гомер и Платон сами внимательно перечитали бы собственные сочинения в такой форме с большим удовольствием, чем в рукописях, а комментаторы этих сочинений должны неохотно уступить первенство нашим западным редакторам.

Применение древних знаний и злоупотребление ими

До возрождения классической литературы европейские варвары были погружены во мрак невежества, и их простонародные наречия были так же грубы и примитивны, как их нравы. Те, кто изучал более совершенные языки Рима и Греции, попадали в новый мир света и науки, в общество свободных и цивилизованных народов древности, на дружескую беседу с теми бессмертными людьми, которые говорят на благородном языке красноречия и разума. Такое общение должно было улучшать вкус и облагораживать дух людей нового времени; но все же по первым опытам могло показаться, что изучение древних авторов стало для человеческого ума оковами, а не крыльями. Дух подражания, какой бы похвалы он ни был достоин, родом из рабского сословия, а первые ученики римлян и греков были колонией чужеземцев в своей эпохе и в своей стране. Своим трудолюбивым, не упускавшим ни одной мелочи усердием в исследовании остатков далекого прошлого они могли улучшить или украсить современное им общество. Поэтому критики и метафизики были рабами Аристотеля, поэты, историки и ораторы гордились тем, что повторяют мысли и слова эпохи Августа; наблюдатели природы смотрели на ее явления глазами Плиния и Теофраста; а некоторые поклонники язычества признавались, что тайно молятся богам Гомера и Платона[220]220
  Я приведу здесь три выбранных мной необычных примера этого восторженного преклонения перед классикой. 1. На Флорентийском соборе Гемист Плетон в дружеской беседе сказал Георгию Трапезундскому, что скоро человечество единодушно откажется от Евангелия и Корана ради религии, похожей на языческую. 2. Когда Павел II преследовал гонениями Римскую академию, которую основал Помпоний Лет, главные члены этой академии были обвинены в ереси, нечестии и язычестве. 3. В следующем веке во Франции несколько ученых и поэтов отметили успех трагедии Жоделя «Клеопатра» праздником в честь Вакха и, как говорили, принесли ему в жертву козу. Однако ханжество часто видит серьезное оскорбление веры в простой игре, которую кому-то подсказали воображение и научные познания.


[Закрыть].

Итальянцам пришлось потесниться и уступить место этим сильным и многочисленным потомкам их древних наемных солдат, и после смерти Петрарки и Боккаччо целое столетие было заполнено толпой писавших на латыни подражателей. Их сочинения теперь покоятся с миром на наших полках, но в ту эпоху ученичества было трудно распознать подлинное научное открытие, нововведение или образец красноречия в сочинении, написанном на народном языке данной страны. Однако, как только эта почва глубоко пропиталась этой небесной росой, она ожила и дала жизнь молодым росткам. Современные языки стали изящнее, афинские и римские классики стали учителями хорошего вкуса и образцами для благородного подражания, и сначала в Италии, затем также во Франции и Англии на смену приятному царству поэзии и вымысла пришел свет отвлеченной экспериментирующей философии. Гениальный ум может достичь зрелости раньше обычного срока, но при обучении народа, так же как при обучении одного человека, нужно вначале развить упражнениями память и лишь затем увеличивать мощь разума и воображения. Художник тоже не может надеяться сравниться с предшественниками и превзойти их, пока не научился копировать их работы.